Максвелл!
Три месяца! Ты объявляешься спустя целых три месяца и ради чего? Только для того, чтобы мы поддержали эту Инквизицию? Твоё счастье, что слухи расходятся быстро и нам не пришлось сидеть всё это время в неведении, иначе клянусь, я бы сама приехала в это ваше Убежище, чтобы лично поколотить тебя!
Кстати, о слухах: это правда? Тебя называют вестником Андрасте? Ты единственный, кто выжил на Конклаве, вдобавок получив эту… метку, и теперь можешь управлять самой Тенью? Создатель милосердный, мне это не нравится. И ваша Инквизиция мне тоже не по душе. И вообще, я хочу, чтобы ты сел на первый же корабль, идущий из этого проклятого Ферелдена, и вернулся домой!
Знаю, нет смысла тебя убеждать. Ты веришь Инквизиции, а значит и нам придётся. Даже отец так считает. В конце концов в эти тёмные времена только вы и пытаетесь спасти Тедас. Но, если все слухи правдивы и у тебя действительно есть силы остановить этот кошмар, то ты уж там постарайся никого не разочаровать, ладно?
Храни тебя Андрасте, и возвращайся скорее.
– Эвелин.
Макс читал письмо уже не первый раз, а улыбка так и не сходила с его лица. Этот небольшой листок бумаги, испещрённый прелестным почерком, как-то особенно согревал душу. Ровные строки, идеально выведенные буквы, но при этом обилие клякс, зачёркиваний и исправлений говорили о том, что импульсивная Эвелин писала не столько второпях, сколько на одном дыхании, желая высказать ему всё, что думает, и поскорее отослать, а после сложить руки на груди и, надувшись, сердито притопывая ногой, ждать ответа.
Макс представил себе эту картину и усмехнулся собственным мыслям, пробегая по тексту письма ещё раз. И только сейчас он опомнился, обнаруживая себя прямо посреди кабинета леди-посла Инквизиции. Сколько же он так простоял, предаваясь рассуждениям и с глупой улыбкой на лице? Макс поспешно сложил листок и, стараясь проглотить эмоции, жадно втянул в себя воздух.
– Из Оствика, – выдохнул он. – Тревельяны поддержат Инквизицию.
Вопрошающий до этого взгляд Жозефины смягчился, а маленькая морщинка между бровей разгладилась, придавая ей обыкновенно уверенный вид.
– Отличная новость, Вестник, – по-деловому улыбнулась она, возвращаясь к бумагам. – Я отправлю несколько официальных писем в Оствик о дальнейшем сотрудничестве. Я знала, что на вас можно рассчитывать.
В ответ он выдавил что-то неясное, ознаменовавшее окончание разговора. В кабинете повисла тишина, нарушаемая только скрипом пера, направляемого изящными пальцами Жозефины. Уходить не хотелось и Макс, подойдя ближе к столу посла, непроизвольно забарабанил пальцами по деревянной поверхности.
– Жозефина, ты скучаешь по дому? – слова лезвиями разрезали тишину, и Макс внутренне вздрогнул от неожиданности собственного вопроса.
Перо в её руке замерло, но через мгновение продолжило свой привычный ход, выписывая изящные строки. Вопрос был глупым: каждый в Убежище сейчас хотел бы оказаться где угодно, но только не здесь. Письмо из дома всколыхнуло в душе Макса колючее чувство вины: в Оствике, должно быть, волновались, но вместо письма с объяснением приходили лишь обрывки безумных сплетен. Управлять Тенью? Кому вообще такое могло прийти в голову? Как бы не относился Макс к своей семье, но даже он понимал, что затеряться в Ферелдене в разгар войны и нашествия демонов, не написав даже строчки, уже чересчур даже для него.
– Я прекрасно понимала, на что иду, когда покидала свой пост в столице, – монотонно отозвалась Жозефина, не отрываясь от своего занятия, – мы все понимали. Кроме того, я давно покинула Антиву.
– Но ты им пишешь? – не унимался Макс.
– Естественно, – она бросила взгляд на единственный источник шума в комнате, и он тут же отдёрнул руку, спрятав её за спину. – Я, как наследница, должна приглядывать за своей семьёй и не могу оставить их в неведении. Кроме того, я бы сама не смогла простить себе такого эгоизма.
Макс нахмурился размышляя. Жозефина, заметив это, аккуратно сложила бумаги, показывая заинтересованность в разговоре, и усаживаясь поудобнее подалась вперёд, опершись локтями о стол и сложив руки в замок.
– Вас что-то беспокоит?
Намеренно или нет, но Жозефина произнесла это скорее как утверждение. В ответ Макс провёл ладонью по своим белоснежным волосам и, качнув головой, невесело усмехнулся:
– Я не писал им три месяца, с Конклава. Как можно полагаться на того, кто так относится к людям, которые... – он замолчал, подбирая слово. – Которым небезразличен?
Вопреки ожиданиям, выражение Жозефины не изменилось, а взгляд остался таким же мягким и проницательным.
– Вестник, последние месяцы выдались тяжёлыми для всех нас. Несколько недель вы провели в полях прямо в сердце войны, затем эта утомительная поездка в Вал Руайо, спасение солдат в топях. Во многих из этих мест и ворона-то послать тяжело. Вы могли бы справедливо винить себя, если бы забыли про родных без причины, но мы оба знаем, что это не так.
Произнесённая тирада звучала убедительно, будто Жозефина припасла эти слова заранее, предсказывая их разговор. Макс сомневался в этом, ведь такой уж была их леди-посол – всегда убедительная, чуткая, обладающая великолепным ораторским мастерством, но уж никак не даром ясновидения. Всё, что она говорила, звучало так, словно было давно прописано где-то в её сознании задолго до начала разговора.
Жозефина прервала паузу:
– Кроме того, вам не было нужды лично писать в Оствик. Я бы могла составить официальное письмо Инквизиции, если вы... – она осеклась, не закончив фразу. – Я слышала, что лорд Тревельян весьма… специфический человек.
От последних слов Максу стало искренне смешно. Специфический. Как же легко Жозефина умеет жонглировать словами. Все, кто знал лорда Тревельяна лично или кому выпало сомнительное удовольствие поговорить с ним хотя бы минуту, точно так не сказали бы. Скорее уж невыносимый, отвратительный, в конце концов, странный.
– Ну уж нет. Моя сестра и без того готова меня убить за молчание, а уж если бы спустя столько времени за меня писал кто-то другой... Боюсь, угрозы Эвелин стали бы реальностью.
Глядя на Вестника, Жозефина и сама расплылась в невольной улыбке. О правящей семье Оствика она знала ровно столько, сколько требовалось знать образованной даме из круга аристократии. Несколько раз ей выпало странное счастье наблюдать мрачного и вечно хмурого тэйрна Тревельяна с женой и двумя старшими сыновьями: Робертом и Николасом. Первый из которых всё своё время и деньги тратил на дорогое вино и изысканных дам (или же наоборот: изысканное вино и дорогих дам), второй же более всего походил на отца и слыл замкнутым и молчаливым юношей. Эта чета, как помнила Жозефина, посещала только самые изысканные вечера у самых титулованных лиц и высокопоставленных вельмож. И исключительно по личному приглашению. Эвелин леди Монтилье никогда не видела, но была наслышана о её бунтарском характере и безответственном поведении. О Максе же не было слышно ровном счётом ничего: он не посещал балы, даже те, что устраивала его тётушка, о нём не ходило совершенно никаких разговоров, слухов, сплетен. Более того, не каждый в кругах аристократии вообще знал о том, что у лорда Тревельяна есть младший сын.
Затворнический образ жизни Макса и отсутствие о нём хоть каких-то сведений многих приводило к простому выводу о том, что он ещё более замкнутый, чопорный и мрачный, чем его отец. Но вот он – Максвелл Тревельян – стоит сейчас перед ней и хохочет от чего-то понятного только ему одному, ни капли непохожий ни на одного из других Тревельянов. По воле самого Создателя он стал вестником Его невесты, невольно приняв на себя не просто ответственность, но тяжкую ношу перед лицом всего Тедаса. При этом Вестнику удавалось балансировать на грани двух состояний: он был строг и серьёзен, когда дело доходило до принятия решения или их исполнения, но при этом умудрялся сохранять радость к жизни и весёлый настрой, чего порой так не хватало в Убежище.
Голос Макса, уже спокойный, вырвал Жозефину из мира раздумий.
– Спасибо, Жозефина, – он выдержал паузу и добавил: – Правда, спасибо. У тебя всегда найдутся утешительные слова для каждого, даже если он их не заслужил.
Слова эти прозвучали так неожиданно, что Жозефина не сразу нашлась с ответом. Макс же, отметив для себя, что и без того слишком много наговорил, решил больше не докучать и, слабо улыбнувшись, направился к выходу. Уже у самой двери Жозефина наконец окликнула его:
– Если вас что-то беспокоит, я всегда смогу выслушать вас, Вестник. Я и не пыталась вас утешить, я лишь сказала правду.
Макс оглянулся через плечо, и устало качнул головой:
– Может и так, но… всё равно спасибо, – произнёс он тихо, словно говорил это скорее себе, чем ей.
После того как дверь захлопнулась, Жозефина выдохнула и откинулась на спинку стула. Деловая улыбка сползла с её лица, и она театрально завертела кистью руки, описывая в воздухе круги.
– Вы всегда можете рассчитывать на меня, Вестник, – повторила она, с интересом разглядывая собственную руку. – Нечего другого придумать не могла, да?
Оставшись без ответа на свой вопрос, Жозефина выпрямилась и, отвлекаясь от нелепых мыслей, снова принялась за работу.
Не задерживаясь ни секунды в мрачной обители, Макс направился к выходу. Спустя пару мгновений его лёгкие заполнил бодрящий морозный воздух, а под сапогами захрустел снег. Вокруг, переливаясь на солнце, возвышались Морозные горы. Молчаливыми надзирателями они наблюдали за жизнью внизу. Снег искрился белоснежным пламенем, ослепляя на мгновение каждого выходящего из сумрачного плена церкви.
Но время власти снежных искр прошло, и перед глазами явились привычные очертания временного пристанища. Лагерь жил своей жизнью: солдаты, беженцы, маги, храмовники – всё смешалось в Убежище. Старые деревянные домики, ещё утром занесённые снегом, стояли сейчас чистые, без намёка на ночной снегопад. Как всегда, безупречная работа, повторяющаяся изо дня в день.
Весь лагерь, до самых ворот, был на ладони у Макса. Интендант у стола раскладывает привезённые им же недавно травы, явно довольная результатом. Лелиана у своей палатки о чём-то тихо говорит с «соловьями», должно быть единственными, кому она доверяет. Один протягивает ей документы, она открывает, читает, поднимает голову и как-то странно косится на Макса. Не сейчас. Это определённо очередные дела, документы, планы поездок – всё то, что так необходимо прочесть. Сейчас он хочет побыть один, без документов и важных собраний. Макс отводит глаза от Лелианы и тут же натыкается на Родерика. От взгляда канцлера накатывает усталость. Будь его воля, Макс давно бы уже болтался в петле на главной площади Вал Руайо на потеху воронам. От этих мыслей шея неприятно заныла, и Макс поспешил прочь от церкви.
Макс шагал в своём привычном задумчивом настроении. Из таверны доносилась музыка и смех, но идти туда совсем не хотелось. Минуя толпу слушателей Варрика, ворота Убежища и тренировочную площадку, на которой Каллен с утра до ночи гонял своих новобранцев, Макс направился вниз по склону. Он остановился у самого края замёрзшего озера и поднял взор к небу. Где-то там, в долине, должен был стоять Храм Священного Праха, сверкая в лучах ослепительного великолепия. Но сейчас на его месте только Брешь – огромная зияющая рана на теле Тедаса. Неужели ему и правда под силу её излечить?
Макс достал письмо и в очередной раз перечитал. Нахлынувшее так внезапно чувство вины вдруг ослабло, но не исчезло совсем. Однако и это было для него большим достижением. От чего вдруг стало так легко? От того, что в словах Жозефины он нашёл себе оправдание? Или же он и вправду был не виновен?
Или, быть может, он просто нашёл с кем поговорить?
Не виновен? Откуда ему это знать? Быть может всё, что случилось – его рук дело? Быть может он снова засунул свой нос, куда не надо, и вот чем это обернулось. Может, это именно он всё затеял и самое место ему сейчас и правда на виселице в Вал Руайо, а не здесь героя из себя строить. Окажись на его месте Эвелин, может, этого всего и не было бы. Или сейчас она бы стояла тут вместо него с меткой на руке, скрытой кожаной перчаткой?
Интересно, смогла ли Эвелин в итоге понять, какой участи ей удалось избежать, ведь на Конклав они должны были отправиться вместе, но этим планам не суждено было осуществиться. Казалось, Макс и сейчас слышал жалобы Эвелин на несправедливость в жизни. Разве могли они предположить в тот момент, что это спасёт ей жизнь, а возможно и им обоим?
Поднялся ледяной вихрь, пробирающий до самых костей, но Максу чудилось, что это солёный воздух Недремлющего моря, и он снова покидает Вольную Марку в надежде на чудо Священного Совета и скорое прекращение войны.
***
– Апельсин для прекрасной леди?
Сияя улыбкой, Макс галантно вытянул руку с ярко-оранжевым цитрусом во всю ладонь. Эвелин даже головы не повернула, лишь крепче обхватила колени руками.
– Не хочу.
– Ещё один апельсин для прекрасной леди? – не растерялся он, вытянув вперёд вторую руку, едва удерживая баланс своего тела на черепичном скате крыши фамильного особняка.
На этот раз уголок губ дрогнул, и она подняла голову.
– Где ты их достал?
– Ну, знаешь, – начал Макс, усаживаясь рядом и протягивая цитрус, – пока вы с отцом выясняли, кто из вас кричит громче, я подумал уехать подальше от этого шума в Тевинтер, нанять парочку эльфийских рабов и обворовать какого-нибудь зазнавшегося магистра на целых два апельсина.
С моря потянуло прохладой, а солнце медленно заваливалось за крышу возвышающейся вдалеке башни Круга, знаменуя закат. Плечи Эвелин дрогнули, но на лице так и не проступило эмоций.
– …но потом просто заглянул на кухню, где они лежат уже третий день.
Она слабо улыбнулась, не проронив ни слова, неторопливо поглощая любимый фрукт. Верхушки домов под ногами постепенно укрывала вечерняя тень, но на крыше поместья Тревельянов всё ещё было светло, словно само солнце жадно хваталось лучами за черепицу в отчаянной попытке задержать этот день.
Макс подождал, пока последний кусочек сочного фрукта не исчезнет с ладони Эвелин, и, когда она снова уткнулась носом в колени, прервал затянувшуюся паузу.
– Слушай, – выдохнул он, – это не стоит того, чтобы так расстраиваться, тем более ругаться с отцом и…
Эвелин, казалось, только этого и ждала. Она вдруг вся оживилась и, рубанув кулаком воздух, с жаром перебила:
– Не расстраиваться?! Это ты говоришь мне не расстраиваться?! Я, между прочим, тоже должна была сопровождать владычицу церкви! И поверь, я бы справилась не хуже тебя, младший братец.
Последние слова она процедила сквозь зубы, как она это делала всегда, желая задеть его.
– Лучницу лучше меня ещё надо поискать! А вместо этого я получаю что? Отсидку дома в ожидании очередного скучного и унылого жениха, в который раз избранного без моего согласия!
Эвелин хотела ещё что-то сказать, но лишь бессильно махнула рукой и, поджав губы, отвернулась. Макс выдержал несколько мгновений и нарочито холодно произнёс:
– Эв, ты ничего не решишь своим криком, – он вскинул руку, останавливая новую тираду слов. – Попробовать можешь, да. Но не решишь.
Эвелин открыла было рот, но так ничего и не сказала. В бессилии она лишь крепче запахнула куртку и, обхватив себя руками, невидящим взглядом уставилась на свои колени.
– Кроме того, ты же всегда говорила, что терпеть не можешь Ферелден.
Эвелин заговорила неожиданно спокойно, но в голосе чувствовался надрыв, словно она была готова разрыдаться в любую минуту, что казалось невозможным.
– Дело не в Ферелдене – это же приключение. Это же где-то там, за морем. Маги, храмовники, Верховная Жрица, великие люди со всего Тедаса – все будут там. А я остаюсь в этом проклятом доме!
И в завершение своих слов она с яростью ударила ногой по черепичной крыше. Её голос дрожал, но внешне она оставалась невозмутимой. Максу было по-настоящему горько смотреть на бессилие Эвелин перед судьбой. Он помнил, с каким нетерпением она ждала этой поездки, но все её ожидания разбились о холодную расчётливость лорда Тревельяна. Макс также был не в силах что-либо предпринять и всё, что он мог, это попытаться хоть как-то разрядить обстановку, развеселить Эвелин, не оставив её одну с мрачными мыслями.
– Я всё же думаю, что это будет мероприятие по решению важных вопросов, а не слёт прекрасных принцев и храбрых рыцарей всего мира.
Лицо Эвелин оставалось всё таким же холодным и безжизненным, но спустя пару мгновений невольная улыбка вернула ему привычный вид.
– Ну почему бы и нет? – засмеялась она наконец.
– Ну хорошо, если вдруг на Конклаве я встречу прекрасного блондина с внешностью благородного рыцаря, то обязательно скажу ему, что где-то за морем своего спасения из мрачного замка ждёт прекрасная принцесса.
Эвелин с улыбкой ткнула Макса локтем в бок и уже с задором выхватила из его руки второй апельсин. Спустя минуту она, улыбаясь, жевала сочную мякоть, жмурясь от удовольствия.
У Макса отлегло от сердца. Рецепт счастья Эвелин был прост: смех и апельсины. И если второе он легко мог для неё достать, то вот шутить Макс никогда не умел. Однако, Эвелин всегда заходилась задорным смехом, делая это настолько правдоподобно, что он и сам начинал верить в своё чувство юмора.
– Ну и когда приезжает твой суженый?
Эвелин попыталась ответить, но из набитого апельсинами рта вырвался лишь непонятный шипящий звук. Оставив эту попытку, она просто вскинула руку, показав Максу два пальца.
– Через два дня? – получив утвердительный кивок, Макс ладонью рубанул воздух. – Жаль, не увижу. И недели ведь не протянет.
– Две, – ответила Эвелин и, поймав на себе вопросительный взгляд, добавила: – Что? Это он испортил мне приключение. Так путь теперь помучается сполна.
Последние годы лорд Тревельян был одержим мыслью выдать дочь замуж, и он без единого зазрения совести сделал бы это, если бы не боевой характер Эвелин. Она разбивала хрустальные вазы, запиралась неделями в комнате, устраивала настоящие истерики и даже сбегала из дома. В конце концов, скрипя зубами, тейрну пришлось немного уступить младшей Тревельян. Так, уже второй год в их доме гостили лорды и аристократы всех мастей, каждого из которых Эвелин изводила по-своему. Утончённых аристократов она водила в сомнительные таверны на окраинах города, грубых и неповоротливых таскала на изысканные вечера, с общительными вела себя тихо и неприветливо, а спокойные и неразговорчивые сбегали после нескольких посещений шумных приёмов и излишней разговорчивости Эвелин.
Мысли об очередном госте вновь погрузили Эвелин в раздумья. Заметив это, Макс тронул сестру за плечо.
– Я ведь уезжаю не навсегда. Пара недель в дороге, пара недель Конклава, и через два месяца я снова здесь.
Эвелин не любила загадывать наперёд и потому никогда не строила планы на будущее. Подобные попытки всегда заканчивались не очень хорошо, так что она выбирала жить сегодняшним днём. В ответ она с улыбкой взъерошила белоснежные волосы Макса, что так раздражало его.
– На всё воля Создателя, младший братик, – засмеялась Эвелин, увидев его недовольство, – может, произойдёт что-то неожиданное и конфликт решится за пару дней, или нужда в Конклаве отпадёт совсем. Тогда ты вернёшься раньше.
И что-то неожиданное действительно произошло, но совсем не так, как ожидала Эвелин. И уж точно это никак не могло помочь Максу скорее вернуться.
***
В Оствике говорили, что Ферелден пахнет собакой, но это не правда. В Хайевере пахло солёным прибоем, на дорогах потом и пылью, возле Редклифа кровью и магией, а ветер Морозных гор до сих пор несёт в себе запах горелой плоти.
Всё изменил пронзительный крик, раздавшийся за массивной дверью среди пышных фресок и изваяний Андрасте. Макс ещё помнит, как открывал её, а дальше лишь оглушающий звук и свет, разъедающий всё на своём пути. И метка. Что здесь происходит?
– Вестник! – раздался голос откуда-то сзади и Макс вздрогнул всем телом, внезапно осознав, что слишком долго простоял на морозе.
Открыв глаза, он увидел перед собой солдата, но не сразу понял, что происходит и где вообще находится.
– Вестник, командор просил передать, что вас ждут в церкви.
– Спасибо, – попытался произнести Макс, но осипшее на холоде горло выдало лишь сдавленный хрип.
Оставив тщетные попытки прокашляться, он коротко кивнул и, подняв воротник куртки, направился прочь от озера.
