Восемь мужчин

      Кендалл провёл в студии практически весь день, из-за чего дико устал и даже чуть не разругался со своим звуковиком. Творчество всегда отнимало много сил и энергии. Кому как не Кендаллу было знать об этом? Как часто творческий человек, в конец измотанный бессонной ночью или мыслями, которые никак не могут найти выход, твердит себе, что завязывает со всем этим и не хочет иметь дела с таким тяжким ремеслом, но в конце концов всё равно возвращается к любимому делу, без которого жить не может, и продолжает ваять искусство?.. Кендалл и сам каждый раз так поступал. Сегодня он устал и даже думать не хотел о том, над чем работал весь день. Но завтра он проснётся с новыми силами и, возможно, даже захочет кое-что доработать в сегодняшних записях.       За весь день у парня даже толком не было времени на то, чтобы взять в руки телефон. Поэтому, сев в свою «хонду», Шмидт разблокировал экран телефона и слабо улыбнулся, увидев, сколько за весь день ему пришло уведомлений.       Впрочем, ничего очень важного там не было. В их с парнями общей конференции шло активное обсуждение дома, который они планировали арендовать на Рождество, и уже уверенно лидировали два варианта, один из которых предложил Дерок, а другой — Джеймс. Ещё Кендалла позабавил факт, что Аманда и Мика написали ему практически одновременно, с разницей в две минуты. Мика предлагала ему позавтракать завтра вместе, а Аманда спрашивала, не против ли он небольшой вечеринки у него дома сегодня вечером. Шмидт усмехнулся. Только по этим двум сообщениям можно было судить о такой очевидной разнице между двумя девушками, написавшими их.       «Да конечно можно сходить в вайт энд софт», — написал он Мике. И потом, подумав, отправил ещё одно сообщение: «Я приеду за тобой на такси потому что скорее всего у меня впереди долгая ночь».       А Аманде он ответил вопросом: «Насколько небольшой? Только ты и я?»       Ответив на сообщения других людей и пролистав ленту в «Инстаграме», Кендалл отложил телефон на сиденье, завёл мотор, и «хонда» сдвинулась с места. Шмидт доехал до первого светофора и во время остановки снова взял телефон. Мика написала: «Не стоит, я тогда сама за тобой заеду. Будь готов в девять, ок?»       Аманда ответила: «Ну, не совсем так. Ты, я и ещё парочка наших друзей».       Большим пальцем правой руки Кендалл быстро настрочил два ответа. Мике он написал простое «Ок», а Аманде — «Ладно, только одно условие входа: еда с собой».       Ему пришлось заехать в магазин, чтобы купить несколько бутылок пива, и, уже стоя на кассе, он получил сообщение от Аманды: «Кенди, ты лучший! Мы будем у тебя в районе десяти, жди». И следом смайлик, посылающий воздушный поцелуй.       Но Аманда слукавила, сказав, что на вечеринке будут только он, она и парочка их друзей. Уже к одиннадцати вечера в доме Кендалла собралось порядка тридцати человек, добрую половину которых он вовсе не знал. Правда, было в этом одно хорошее обстоятельство: каждый, кто приходил, приносил с собой еду и выпивку.       — Это ты называешь парочкой друзей? — с усмешкой спросил Кендалл Аманду, встретив её у лестницы. Чтобы попасть в свою же прихожую, ему пришлось пробираться сквозь толпу людей, которые пили, общались, танцевали и смеялись, толкая друг друга.       — Но я действительно позвала парочку, Кен! — засмеялась она и, взяв у парня бутылку пива, сделала из неё глоток. — А они позвали кого-то ещё, те тоже позвали кого-то ещё, ну и дальше сам знаешь… Ты злишься, папочка?       — Нет, — замотал головой Шмидт, снова вернув себе пиво, — нет, пусть отдыхают. Главное, чтобы мой дом после этой пати остался целым.       — Ну-у-у, что с тобой? — спросила Аманда, обняв парня за шею и начав обеими руками поглаживать его затылок. — Ты какой-то напряжённый. Устал на работе?       — Есть такое, — попытался улыбнуться Кендалл.       — Рабочий день окончен, мистер Шмидт, — произнесла Аманда, подделывая английский акцент, и прижалась своим лбом ко лбу Кендалла. — Всё. Мы идём веселиться.       После этих её слов и жестов Шмидту действительно как-то полегчало, и он понемногу начал расслабляться. Это было то, что особенно нравилось ему в Аманде: её энергия никогда не истощалась, так что девушка каждый день заряжала его да и всех остальных мощной дозой активности, оптимизма, жажды жизни. Аманда была для него примером того, как нужно обращаться со своей молодостью и как превращать каждый день своей жизни в праздник. Потому что если мы пришли в этот мир не для того, чтобы быть счастливыми, то в чём тогда смысл?..       Аманда начала знакомить Кендалла с теми его гостями, которых не знал он, но которых знала она. Встречались среди гостей и такие, кого они оба не знали. Тогда они веселились, называясь другими именами и представляясь незнакомцам братом и сестрой, а затем целовались у них на глазах и наблюдали за их реакцией. Незнакомцы возмущались и плевались от отвращения, а Кендалл с Амандой смеялись до слёз и потом, ещё больше смеясь, пытались пародировать реакцию гостей. Позже Шмидт открыл вторую бутылку пива, и Аманда сумела заставить его немного потанцевать, хотя этого парень не любил ещё с юношеских лет. Ещё позже они сели на ступеньки лестницы и принялись считать гостей в красных и синих майках. Если насчитывалось больше синих, выигрывал Кендалл; если красных — Аманда. Когда им надоело, кто-то позвал их играть в «пиво-понг», и они были заняты игрой около сорока минут, в течение которых Кендалл выпил ещё шесть стаканов пива. После этого на кухне они покурили кем-то принесённый кальян, в который вместо воды была налита странная розовая жидкость, отливающая перламутром. А после этого Аманда затерялась где-то среди гостей, и Шмидт ушёл в гостиную, чтобы просто посидеть на диване, попить пива и послушать музыку.       Он чувствовал себя по-настоящему расслабленным, чувствовал, что отдыхал всем телом, а от вечерней усталости и раздражения уже не осталось и следа. Всё-таки рядом с Амандой ему было хорошо. И всё равно, что говорит о ней Коллин — это всего лишь его догадки. Аманда не так плоха, как он о ней думает. И, возможно, Кендалл ещё докажет ему это.       На диване слева от Шмидта сидело двое незнакомых ему парней, которые оживлённо что-то обсуждали. Спустя какое-то время Кендалл немного заскучал, поэтому решил вступить с этими парнями в разговор и заодно познакомиться.       — Хей, ребята, — начал он, улыбнувшись, и подвинулся ближе, — отдыхаете?       — Ага, — отозвался один из них.       В знак приветствия Шмидт приподнял свою бутылку пива; парни сделали то же самое, и они втроём звонко стукнулись бутылками.       — Я Кендалл, — представился парень, глотнув пива.       — Я Грэг.       — Джонни.       — Круто, Грэг и Джонни, — снова улыбнулся Шмидт. — А вы не в курсе, чья это вообще туса?       — Понятия не имеем, — засмеялся Грэг. — Но хозяину жирный респект, здесь довольно круто!       Кен засмеялся, опустив голову.       — Кто вас пригласил сюда? — поинтересовался он.       — Меня позвала Донна, моя подружка, — объяснил Джонни, — а я захватил Грэга, мы всё равно тут рядом отдыхали. А тебя кто позвал, друг?       — Э-э… Аманда.       — Аманда? — с улыбкой поинтересовался Грэг. — Аманда Бум-Бум?       — Бум-Бум? — усмехнувшись, переспросил Кендалл.       — Ну да. Аманда Стоун, ты ведь о ней говоришь?       — Да, о ней.       — Я знаю её ещё с колледжа, — объяснил Грэг, — хотя она его, конечно, не закончила: забрала документы за год до выпуска.       — А почему Бум-Бум? — не понимал Шмидт.       — Не знаю, её все так называли… Наверное, потому что она бомбила все вечеринки колледжа. Серьёзно, она просто взрывная девчонка, да?       — О, да, — согласился Кендалл.       — Я не был ни на одной тусе, на которой не было её. И она всегда находилась в центре внимания… Да я и не думаю, что сейчас что-то изменилось. Колледж давно закончился, но Аманда Бум-Бум как будто навсегда осталась в нём.       Парни засмеялись, а Кендалл лишь слабо улыбнулся в ответ. От слов Грэга ему почему-то стало не по себе, будто ему прямо указали на сияющую истину, от которой он всё время отводил взгляд. Смотреть на это было неприятно, обжигающе, поэтому Шмидту захотелось закрыть глаза. Да, так пока будет лучше. Сейчас лучше расслабиться, а размышления оставить на потом.       Ещё какое-то время он посвятил разговорам с друзьями, которых хорошо знал, потом понаблюдал, как человек десять играли в бутылочку, и наконец встретился в толпе со своей девушкой. Кендалл не видел её порядка часа и не знал, что она в течение этого времени делала, но его, признаться, это мало волновало.       — Наверное, я пойду наверх, — громко сказал он ей на ухо, пытаясь звучать громче музыки, — спать хочу. Немного устал сегодня.       — Ну не-е-ет, — по-детски заныла она, взяв Шмидта за плечи, — так рано?       — Да, рано, ты права, — покивал он, глядя на часы. — Уже почти четыре.       Аманда тоже посмотрела на часы и грустно улыбнулась.       — Ну хорошо, папочка, иди ложись.       Она приподнялась на носках и чмокнула парня в губы.       — Гости пусть делают что хотят, — махнул рукой Кендалл, поставив на пол недопитую бутылку пива, — главное только, чтобы дом остался целым.       — Не переживай, — успокоила его девушка, — ещё часик — полтора, и я разгоню всех по домам.       У себя в спальне Шмидт обнаружил какую-то парочку, готовившуюся уединиться здесь, и довольно грубо их прогнал. Оставшись наедине с самим собой, он запер дверь, переоделся и вышел на балкон. Слышно было, как на первом этаже гремела музыка. Кендалл посмотрел по сторонам, пытаясь выяснить, как на это реагировали его соседи. Свет во всех соседних домах был потушен: возможно, музыка играла не так уж и громко, и никто из соседей даже не собирался вызывать полицию…       Кендалл взял с подоконника наполовину пустую пачку сигарет, чиркнул спичкой и закурил. Это была первая сигарета за месяц. Он пытался завязать: медленно, поэтапно, но пока безуспешно. В последнее время он курил очень мало, но всё же курил.       Облокотившись на перила, Шмидт всмотрелся вдаль и задумался. Что бы сказали его родители, если бы узнали, что он встречается с такой девушкой, как Аманда? И как они отреагировали бы, узнав, что Аманда ещё и атеистка, которая верит только в бога развлечений? О, наверняка это привело бы к крупной семейной ссоре, бесконечным нравоучениям и попыткам наставить сына на «путь истинный»… Это предположение не было простой догадкой Кендалла: это был жизненный опыт. Ведь однажды именно так и случилось.       Шмидт вырос в весьма консервативной семье, преданно служащей традиционным религиозным ценностям. Дети в этой семье, как можно было догадаться, воспитывались в строгости; им не дозволялись различного рода «вольности» и излишества, хотя и нельзя было сказать, что родители не любили своих сыновей. Запреты, если разобраться, были не такими уж строгими и трудно исполнимыми, но на Кендалла они всю жизнь действовали как капкан, из которого он не мог выбраться.       В девятнадцать лет страстно увлечённому музыкой юноше выпала прекрасная возможность улететь в Калифорнию и прослушаться для участия в музыкальном проекте, которому суждено было стать главным смыслом его жизни на ближайшие лет шесть — семь. Родители не могли запретить взрослому сыну строить собственную жизнь и карьеру. Кроме того, они были уверены в его благоразумии и воспитании и могли не переживать за то, что Калифорния каким-то образом его испортит.       Но всё получилось с точностью до наоборот. Прилетев в Лос-Анджелес, Кендалл впервые в жизни почувствовал себя взрослым, свободным от строгого отцовского взгляда, независимым от маминых наставлений и, как говорят, пустился во все тяжкие. Свобода и вседозволенность слишком сильно вскружили ему голову, и постепенно Шмидт начал пробовать то, к чему ему даже не следовало бы прикасаться.       Всё началось с того, что он стал встречаться с «неправильной» девушкой. Её звали Кортни, у неё был пирсинг в носу и тату на всю руку. Именно благодаря ей Кендалл впервые попробовал марихуану и узнал, как правильно её нужно было курить. Новизна ощущений породила в нём ошибочное убеждение, что он крепко влюбился в Кортни, и это обстоятельство побудило его повезти девушку в Канзас знакомиться с его родителями. Вполне можно себе представить, как отнеслись к выбору сына мистер и миссис Шмидт. После «смотрин» Кендаллу пришлось выслушивать ещё тонну нравоучений и рассказов о том, какой должна быть приличная, «образцовая» девушка, воспитанная в нормальной семье.       Тот момент стал поворотным для Кендалла. Он понял, что не обязан рассказывать родителям о том, что на самом деле происходит в его жизни. И с тех пор он начал им… недоговаривать.       С Кортни он всё-таки расстался, но не из-за наказа родителей, а из-за быстро остывших чувств. Затем в его жизни были ещё девушки, но они, по сути своей, ничем не отличались от Кортни. С ними он веселился, ни о чём не думал, лучше узнавал эту жизнь, этот город и, особенно, самые грязные его закоулки.       О том, что Кендалла начало засасывать в глубокую и тёмную бездну, его новые друзья — Карлос, Джеймс и Логан — догадались очень быстро. Именно они были с ним рядом, когда свободная «взрослая» жизнь ударила по нему особенно больно, из-за чего он чуть даже не вылетел из группы. Парни предприняли нужные меры довольно оперативно, благодаря чему Кендалл избежал плачевных последствий. Однако кое-какие отголоски его разгульной жизни всё ещё продолжали звучать в течение следующих четырёх лет, напоминая о себе беспричинными истериками и даже срывами. Можно сказать, парни продолжали бороться с невидимым врагом и по сей день. Только теперь их контроль стал скрытым, а реакция на малейшее проявление зависимости со стороны Кендалла — довольно резкой и грубой. Но, как бы там ни было, парни всё же хотели ему помочь. Шмидт очень это ценил и тоже прилагал все усилия для того, чтобы одержать победу над своим пагубным пристрастием.       С Амандой Кендалл начал встречаться почти два года назад, и эти отношения были совсем не похожи на его отношения с Кортни и её призраками. Аманду он, кажется, действительно любил и чувствовал, что не хотел видеть рядом с собой никого, кроме неё. Но он знал, что в глазах его родителей Аманда была бы не лучше Кортни, поэтому решил скрыть свою любовь от них и заодно от всего остального мира. Для родителей он встречался со своей давней подругой Микаэллой — милой, воспитанной девочкой, нежной, как цветок, выросшей в религиозной семье, заботящейся о животных, экологии и вообще обо всём окружающем мире. Именно его фотографиями с Микой пестрил Интернет, именно её он постоянно отмечал в своём Инстаграме, именно она сидела рядом и улыбалась, когда Кендалл говорил по видеосвязи со своими родными.       И только самые близкие друзья знали, что на самом деле Кендалл любил Аманду — весёлую, бесшабашную, полную безумных идей, бывшую стриптизёршу, любительницу алкоголя и шумных вечеринок. Её нисколько не смущали отношения Кендалла с Микой, ведь, в сущности, их встречи сводились к тому, что они вместе фотографировались, держались за руки и изредка целовались, но только ради фото — чтобы доказать публике исключительность их отношений. В остальном это было простое общение двух друзей, которые частенько выбирались куда-нибудь вместе и обсуждали всякую всячину.       Словом, такой расклад не смущал и не расстраивал никого уже два года. Система работала. Счастливы были родители Кендалла, счастлив был он сам. Аманда и Мика ничего не имели против и, собственно говоря, тоже были счастливы…       Шмидт затушил сигарету о перила и вздохнул. Его ощущение счастья как-то притупилось, но он даже не вполне отдавал себе в этом отчёт. Непонятные сомнения закрались к нему в сердце и в голову именно после того мимолётного разговора с Грэгом… Кендалл не мог понять, что именно не давало ему покоя, и это раздражало больше всего.       Решив больше не придаваться бесплодным размышлениям, парень вернулся в комнату и лёг на кровать. Музыка внизу всё так же громко играла, но Кендаллу теперь было всё равно. Он уснул очень быстро и очень крепко.       Разбудил его надоедливый звон будильника. Приоткрыв один глаз, парень посмотрел в сторону тумбочки и вытянул руку, чтобы на ощупь найти телефон. Рука шарила по поверхности тумбы в течение нескольких секунд, но этот поиск вслепую не дал результатов. А телефон продолжал звонить. Тогда Кендалл, с раздражением вздохнув, приподнялся на локте и взял в руку разрывающийся телефон. Хмуро посмотрев на экран, он понял, что это был не будильник. Ему звонила Мика.       — Да, да, алло… — сонно протянул он, прижав телефон к уху и снова закрыв глаза.       — Пора вставать, Кендалл, — сказала девушка, в голосе которой слышалось небольшое напряжение. — Если ты всё ещё в здравом уме, то должен помнить, что обещал позавтракать со мной сегодня.       — Бля-а-а-а, точно, — простонал Шмидт и прижал руку ко лбу, только сейчас почувствовав головную боль. — Чёрт. Прости. Ты говорила, что в девять заедешь за мной… Сколько сейчас времени?       — Четверть десятого. И я уже почти двадцать минут жду тебя у ворот твоего дома.       — А чего сразу не позвонила? — спросил он, уже встав с кровати и двинувшись к выходу. Дверь спальни оказалась заперта, о чём он не сразу вспомнил спросонья, и потому трижды безрезультатно дёрнул за ручку. Наконец, ему в голову пришло открыть замок, и он вышел в коридор.       — Я звонила несколько раз, — ответила Мика, — но ты, видимо, слишком крепко спал.       — Я уже иду к двери. Сейчас открою тебе ворота, заезжай во двор и идём в дом. Дай мне пять минут, чтобы проснуться… И я буду готов.       Двигаясь в сторону прихожей, он попутно рассматривал свой дом и изучал, что стало с ним за одну ночь. Ни одного человека в доме не было, но беспорядок, в отличие от толпы людей, никуда не делся. Пустые бутылки, разбросанные пивные банки, забытая кем-то одежда, следы от уроненной на паркет еды, сорванные занавески и рассыпавшиеся прямо из пачки сигареты… Кендалл протяжно вздохнул. Дом, конечно, остался целым, но этот беспорядок и это ужасное похмелье после такого количества выпитого пива… Если бы не это, он бы устраивал у себя вечеринки хоть каждый божий день.       Парень открыл ворота одним нажатием кнопки и, проследив по камере видеонаблюдения, что Мика въехала во двор, точно так же закрыл за ней ворота.       — Привет, — поздоровался он со своей псевдодевушкой, открыв перед ней входную дверь. — Ещё раз тысяча извинений, что всё так вышло… Я сейчас быстро соберусь. А ты пока проходи.       Слабо улыбнувшись, девушка вошла в дом. Беспорядок, разумеется, сразу же бросился ей в глаза.       — Ты что, заплатил кому-то, чтобы он разгромил твой дом? — крикнула она Кендаллу, уже торопливо скрывшемуся в кухне. — Хочешь получить страховку?       — Нет, — засмеялся он, быстро закинув в рот таблетку для рассасывания, и включил кофемашину, — просто к нам с Амандой вчера приходила парочка друзей…       — Странные у вас друзья.       Мика медленным шагом прошла в гостиную, осматривая разбросанные вещи и внутренне содрогаясь. Грязь будила в ней самые скверные чувства, и у неё буквально чесались руки от желания всё тут убрать.       В это же время на кухне Шмидт стоял, упершись обеими руками в столешницу, и ждал, пока кофемашина нальёт ему эспрессо. Бросив быстрый взгляд на холодильник, он увидел прикреплённую к его поверхности записку. Он вытащил бумажку из-под магнита и, нахмурившись, прочитал неаккуратно написанный текст:       «Я разогнала всех в пять утра. Тоже поеду домой, надо выспаться. Вечером вернусь к тебе и всё уберу. Вечеринка была класс, папочка. С любовью, А.»       Снизу был оставлен поцелуй: отпечаток губ, накрашенных красной помадой. Улыбнувшись, Кендалл коротко поцеловал этот след и повесил записку обратно.       — Забыл тебя спросить, может, ты тоже хочешь кофе? — крикнул он Мике.       Ответа не последовало.       — Мика? — ещё раз позвал он девушку и, обернувшись, вздрогнул.       Его гостья стояла в дверном проёме и как-то странно смотрела на него.       — Напугала, — проговорил Кендалл с лёгким упрёком в голосе, — ты очень бесшумно ходишь. Так ты чё молчишь? Кофе будешь или нет?       — Не буду, — суховато ответила Микаэла.       Шмидт с недоумением нахмурился и внимательно взглянул на неё. На её лице он прочитал нечто похожее на разочарование, огорчение и злость — всё это одновременно.       — Ты чего такая? — не понял он, почему-то заранее почувствовав свою к этому причастность.       — Ты опять за старое, Кендалл? — тихо спросила она и вся напряглась, приготовившись к любой его реакции.       — За старое? Ты о чём?       — Ты и сам знаешь.       — Нет, не знаю, — начиная раздражаться, сказал он, — если бы знал, не стал бы спрашивать!       — О, а вот и проявление агрессии…       — Мика, довольно упрекать меня в том, о чём я не имею и малейшего понятия! У меня голова раскалывается, так что на игру в загадки я сейчас не настроен!       Она поджала губы, не готовая мириться с таким тоном, но всё-таки сдержалась.       — Хорошо, — ответила она, развернувшись, — тогда идём за мной и попробуй мне кое-что объяснить.       Мика привела его в гостиную и молча указала рукой на кофейный стол. На его поверхности были весьма чётко видны остатки белого порошка и следы от «дорожек», а рядом, на полу, валялись пустые пластиковые пакеты.       — Ну нет, это не моих рук дело! — воскликнул Шмидт, отступив на шаг от «места преступления». — Ночью здесь была куча народа, некоторых я и в жизни никогда не видел… Это может быть чьё угодно!       Девушка смотрела на него, слегка нахмурившись. Кендалл понял, что она ему не верила.       — Мика, да брось! — возмутился он, оскорблённый этим беспричинным недоверием. — Неужели ты действительно думаешь, что я способен на такое? Вернуться в самое начало… тем более после всего, что было?..       — Я не знаю, Кендалл! — тоже повысила голос она, всплеснув руками. — Я просто вижу то, что вижу! Твои красные глаза, разбитое состояние, снова какие-то непонятные и сомнительные вечеринки, раздражительность и эти чёртовы героиновые «дорожки»!.. Что мне ещё об этом думать, что?!       — А то, что я не маленький мальчик, который не понимает, что хорошо, а что плохо! У меня есть голова на плечах и мне незачем врать о том, чего я не делал!       — Если ты не перестанешь кричать, я позвоню Логану, Карлосу или Джеймсу и попрошу их приехать. Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы и они узнали?       Кендалл нервно вздохнул, провёл рукой по слегка растрёпанным волосам и сел в кресло. Он прикрыл глаза и на мгновение задержал дыхание, чтобы взять себя в руки.       — Ладно, давай по порядку, — сказал он, стараясь вернуть голосу ровное звучание. — Вчерашняя вечеринка не была «сомнительной», как ты выразилась, на неё просто пришло больше людей, чем ожидалась. Да и вообще, я в последнее время воздерживаюсь от посещения такого рода мероприятий. Вчера я сделал исключение, потому что устал и хотел отдохнуть. Следующее: я так плохо выгляжу сейчас, потому что выпил вчера не один литр пива и спал от силы часов пять. Раздражительность вытекает отсюда же. Последние года два я употребляю только пиво и, может, раз в месяц сигареты. Так что в этом смысле я абсолютно трезв. Если ты мне не веришь, могу сейчас же поехать и сдать тесты. Но эти оправдания меня оскорбляют, Мика.       Она смотрела на него, нервно покусывая палец. Здравомыслие внутри неё боролось с безрассудным подчинением фактам.       — А кто этим тут занимался, я понятия не имею, — тихо добавил Шмидт. — Я ушёл спать в четыре утра. У Аманды разные друзья, поэтому… хер их знает…       — Так это правда был не ты?       — Правда. И я не знаю, чем ещё тебе это доказать.       — Просто раньше ты уже давал повод усомниться в твоей честности…       — Это было раньше, Мика. Рань-ше. Я ведь говорю: я не употреблял уже почти два года. Это чистая правда.       Мика сдалась. Видимо, он действительно не обманывал и даже не имел причины врать. Но всё равно следовало бы быть с ним начеку. Мама всегда говорила ей, что бывших наркоманов не бывает.       — Хорошо, я верю тебе, — произнесла она, подойдя ближе к собеседнику. — Извини, что набросилась так, без выяснений... Просто я не хочу, чтобы всё это когда-нибудь повторилось.       — Я тоже. И я не допущу, чтобы это произошло. Обещаю.       Мика, кивнув, слабо улыбнулась и посмотрела на часы.       — Так, ну ты долго ещё будешь собираться? — спросила она, постучав ногтем по пластиковой поверхности корпуса часов. — У меня скоро занятия по йоге, а я ещё не завтракала.       — Уже бегу. — Он поднялся на ноги и быстрым шагом вернулся в кухню. — За то, что я тебя задерживаю, завтрак за мой счёт, — крикнул он уже оттуда. — Идёт?       — Идёт!       Джозеф Карсон стоял у стойки регистрации в «коматозном» крыле и листал карту одного из пациентов, когда бросил случайный взгляд в сторону и увидел Меган Бэйтс. Она тоже увидела его.       Меган была девятнадцатилетней дочерью Стивена и Сары Бэйтсов. Того самого Стивена, который уже два с лишним года лежал в коме после черепно-мозговой травмы, и той самой Сары, в которую Джозеф был влюблён уже два с лишним года.       Меган стояла довольно далеко от Джозефа, их разделяло друг от друга несколько метров. Не видя смысла кричать через весь коридор, девушка слабо кивнула доктору. Он сделал то же самое. Меган уже хотела уходить, но в одно мгновение передумала и решительным шагом направилась к Джозефу. Он отложил в сторону карту пациента и снял очки, в которых обычно занимался бумажной работой. Что-то внутри него напряглось. Он говорил с Меган с глазу на глаз всего раза три за эти два года, и каждый такой разговор давался ему с трудом. Ему почему-то казалось, что дочь Сары недолюбливала его и особо этого не скрывала. Как будто она всё знала и беспрестанно упрекала его в этом одним только взглядом...       — Добрый день, — тихо произнесла Меган, оказавшись рядом с кардиологом.       — Добрый день, мисс Бэйтс. Чем я могу вам помочь?       Девушка посмотрела по сторонам, после чего подняла на мужчину тоскливый взгляд.       — Можем мы с вами поговорить где-нибудь? Если, конечно, у вас найдётся минутка…       — Разумеется, — согласился Джозеф и тут же мысленно себя упрекнул. Он же запросто мог ответить, что занят: у него на самом деле была куча работы. — Идёмте ко мне в кабинет.       Пока они шли до его кабинета, он посматривал на Меган, которая ростом доходила ему до плеча, и понимал, что впервые испытывал перед ней такое мучительное, всепоглощающее чувство стыда. Раньше он такого не чувствовал и не мог объяснить, почему чувствовал теперь. Кажется, он даже немного покраснел, думая об этом…       — Садитесь, — произнёс мужчина ровным голосом, как только они вошли в кабинет, и сам сел за свой стол. Сердце у него стучало как бешеное: Джозеф был готов услышать от девушки что-то вроде «Оставьте в покое мою мать, я всё знаю», и потому заранее настроился на такой поворот их диалога.       Но произошло совсем другое. Меган сделала глубокий вдох, закрыла на мгновение глаза, а когда открыла, Джозеф увидел, что в них стояли слёзы.       — Мистер Карсон, расскажите мне всё, — прошептала она, — расскажите мне всё об отце. Как долго ещё будет длиться это существование на грани смерти, подаёт ли он надежды или, может, нам уже стоит готовиться к худшему…       Джозеф не ожидал, что Меган заговорит об этом, поэтому немного растерялся.       — Я знаю, что врачи обычно приукрашивают ситуацию, — продолжала девушка, не дав ему даже открыть рот, — но вас я прошу сказать честно, в открытую, без всяких любезностей. Я не хотела спрашивать вас об этом при маме, потому что… я даже не могу с ней нормально поговорить о нём. Она не хочет слушать. Делает вид, что ничего не происходит и твердит избитое «Всё будет хорошо». А мне хочется правды. Я готова её услышать.       — Мисс Бэйтс, — неуверенно начал Джозеф, — я ведь… я всего лишь кардиолог, а потому даже при всём желании не смогу рассказать, как обстоят дела с общим состоянием вашего отца. Я довольно узкий специалист. И для меня ваш отец, как это ни странно, здоров.       — Но почему тогда именно вы ежедневно следите за его состоянием?       Этот вопрос был безобидным и весьма закономерным, но для Джозефа он был эквивалентен вопросу «Вы просто ищете любой повод проводить больше времени с моей мамой, ведь так?»       — Потому что ваш отец перенёс инфаркт три года назад, — объяснил доктор, сложив руки в «замок», — и, хотя не он послужил причиной комы, всё же ваш отец — сердечник, и ему необходимо моё постоянное наблюдение. — Он помолчал немного и решил добавить: — Его ежедневно наблюдают многие специалисты, не только я. Реаниматологи, например. Или специалисты в области неврологии, нейрохирургии и нейрорентгенологии. Именно они могут спрогнозировать динамику изменений его состояния, но не я.       Меган быстрым движением вытерла мокрые следы от слёз на щеках и перевела дыхание.       — Но вы наверняка слышали, о чём они говорят, — не отступала она, — какие прогнозы делают. Сколько ему осталось?       — Это сложный вопрос, Меган… — Джозеф запнулся, быстро посмотрел на девушку и, нервно кашлянув, исправился: — Ой, то есть мисс Бэйтс. Извините. Это сложный вопрос, потому что кома — вероятно, самое неизученное состояние человека. И спрогнозировать выход из неё со стопроцентной вероятностью просто невозможно. Но я знаю, что результаты электроэнцефалографии мистера Бэйтса вполне удовлетворительные. В его головном мозге наблюдаются периоды активности, их можно сравнить с… со вспышками сознания. Эти пробуждения не столь продолжительны и наступают довольно редко, но они всё же есть. Это очень показательно. Это означает, что смерть мозга не наступила и некоторые функции организма могут обеспечиваться за счёт его нейронов, а не за счёт аппаратов искусственного поддержания жизни.       Меган слабо улыбнулась, Джозеф попытался улыбнуться тоже.       — Радостно это слышать, — сказала она.       Девушка задала ему ещё несколько вопросов, но на большинство из них он ответить не мог ввиду того, что не специализировался в этой области. Тогда она поблагодарила его и собралась уходить, но Джозеф спросил её:       — Почему вы спросили об этом именно меня, а не специалистов по неврологии?       — Не знаю, — призналась Меган, уже взявшись за ручку двери, — просто из всех специалистов вы кажетесь мне самым открытым и… честным. Я доверяю вам.       Они попрощались, и, как только дверь за мисс Бэйтс закрылась, Джозеф откинулся на спинку кресла и, застонав, сжал голову руками. И вот, что выходило: она считала его самым открытым, самым честным, доверяла ему, а он обманывал её чуть ли не всё время их знакомства. Бедная девушка только что плакала прямо тут, у него в кабинете, из-за того что скучала по отцу, который уже два года был ни жив, ни мёртв, и переживала за его состояние. А он, Джозеф, в это время будто насмехался над немощностью Стивена и спал с его женой, скрывая этот факт ото всех остальных, в том числе и от Меган... Осознавать всё это было мерзко и очень неприятно.       Джозеф встал, походил немного по кабинету и замер у окна. Он был учёным и привык просчитывать все свои действия на несколько шагов вперёд. Но в случае с Сарой всё получалось совершенно по-иному. Он, возможно, впервые в жизни не думал о последствиях и о том, что его могло ожидать в конце неверно выбранного пути. Пленённый силой внезапно вспыхнувших чувств, он полностью отдался в их власть и позволил им затуманить свой рассудок. Ведь в его отношениях с Сарой не было ни капли рациональности… Он понимал это, но менять ничего не хотел. Более того: его сознание весьма упорно отгоняло от себя любые попытки анализа их отношений и генерации их возможного исхода. Что будет с ними, если Стивен придёт в себя? Что будет с ними, если Стивен умрёт? Что будет с ними, когда Меган обо всём станет известно? Джозеф не хотел знать ответов на эти вопросы и потому даже не пытался их найти. Почему? Наверное, потому что не готов был признать свою беспомощность. Впервые он чувствовал, что зашёл в тупик и не имел ни малейшего понятия, как из него выбраться…       Джозеф снова сел за свой стол. В правом углу стола, в деревянной рамке, у него стояла открытка, нарисованная пятилетней племянницей Пайпер на его тридцатый день рождения. Пайпер подписала её так: «Самому лучшему дяде на свете!» Джозеф грустно улыбнулся. В глазах племянницы он был лучшим, но в глазах себя самого, вероятно, последним лжецом на свете.       Потому что он лгал Меган не только по поводу его встреч с её мамой, но и по поводу состояния её отца. Стивен не шёл на поправку. Да, электроэнцефалография действительно периодически показывала растущую активность его мозга, но лишь в области мозжечка и ствола, которые отвечают за координацию движений и регуляцию равновесия. Остальные области мозга, вероятно, уже была атрофированы. Рассчитывать на лучший исход не приходилось ещё с того момента, когда Стивена привезли в реанимацию. Он получил черепно-мозговую травму, упав пьяным с лестницы. По словам Сары, её муж был не прочь выпить раз в неделю, а такие привычки зачастую оказываются губительными для коматозников. Кроме того, Стивена доставили в реанимацию спустя четыре часа после получения травмы и он пережил клиническую смерть на операционном столе. Его сердце запустили спустя четыре минуты и пять секунд после остановки, но даже это короткое время считается точкой невозврата в реаниматологии. После четырёх минут клинической смерти в тканях головного мозга начинаются необратимые изменения, и мозговые клетки начинают отмирать. Какая-то часть мозга Стивена погибла и уже не подлежала восстановлению. А это означало, что, если мужчина когда-нибудь и выйдет из комы, он будет способен лишь к вегетативному существованию. Иными словами, его тело сохранит лишь двигательные рефлексы, а существование Стивена, по сути своей, ничем не будет отличаться от существования растений.       Так говорить грешно, но, возможно, Стивену было бы легче покинуть этот мир, не выходя из комы… В противном случае он может обречь на долгие страдания и отчаяние как себя, так и свою семью.       Коллин Томпсон пропустил вперёд Бутча — пса породы басенджи — и вышел из квартиры вслед за ним. Пока парень закрывал за собой дверь, Бутч радостно и беспокойно прыгал вокруг хозяина не в состоянии дождаться нового выхода на улицу. Вообще-то они уже выходили гулять сегодня утром, но разве возможно когда-нибудь насытиться этими прекрасными прогулками?       — За мной, Бутч, — позвал пса Коллин и, не желая дожидаться лифта, побежал вниз по лестнице. Бутч, залившись восторженным лаем, бросился вслед за хозяином, то и дело норовя игриво схватить его за ногу.       Они поиграли немного на специальной площадке, оборудованной для тренировки собак. Недавно Коллин начал учить пса некоторым командам. Какие-то из них Бутч уже знал хорошо и выполнял беспрекословно, прочие не понимал и в ответ на приказание только беспомощно смотрел на хозяина. Коллин никогда не наказывал Бутча и не применял грубую силу при его воспитании. Во-первых, это не было свойственно характеру и привычкам парня. Во-вторых, первая хозяйка Бутча — Аделин — тоже никогда его не била и не наказывала. И Коллин не был намерен менять привычный образ жизни пса.       Несколько детей, как обычно, подошли с просьбой «погладить пёсика» и спросили, как его зовут. Бутч был очень приветлив к детям и всегда стойко терпел поглаживания и касания сразу нескольких маленьких ручек. После знакомства с детьми Коллин начал бросать Бутчу палку, и тот, радостно ворча, приносил её назад. В этой игре парень постепенно продвигался к дому своих родителей: он обещал зайти на ужин. Он жил не так далеко от них, всего в получасе ходьбы пешком; поэтому часто, намереваясь зайти в гости к родителям, Коллин брал с собой и Бутча для прогулки.       По пути парень остановился у автомата с газировкой, чтобы купить себе попить, так как в горле у него пересохло от такой активной деятельности. Доставая купюры из бумажника, Коллин намеренно задержал взгляд на фото Аделин, которое хранилось тут уже почти два года, и улыбнулся. Он всегда чувствовал незримое присутствие возлюбленной в его жизни: её фото было в бумажнике, её пёс каждое утро напоминал о себе заливистым лаем, и, в конце концов, Коллин так и не съехал с той квартиры, в которой они втроём жили последние четыре месяца её жизни.       Кто-то мог сказать, что это всё — напрасное терзание собственных ран, хождение по замкнутому кругу воспоминаний, бесконечное напоминание самому себе о том, что хотелось бы забыть. Коллин тоже думал так в первые месяцы после её кончины. Но когда он обратился за психологической помощью, его мнение об этом кардинальным образом изменилось.       Психолог советовал ему не заставлять свой мозг насильно забыть об Аделин. Напротив: если Коллин считал это нужным для себя, он мог хоть весь дом обвесить её фотографиями и сделать себе футболку с надписью «Я думаю об Аделин Пена каждый день». Основная ошибка, которую совершают люди, потерявшие близких людей, это дикое стремление забыть обо всём и ни с кем не говорить об ушедших — тем более, если речь идёт о самоубийцах. Такой подход делал только хуже: умалял значимость проблемы, сводил на нет все переживания, замыкал человека в себе и перекрывал эмоциям все отходные пути. И Коллин чувствовал, что хотел говорить об этом, хотел вспоминать об этом, однако не находил должной поддержки среди друзей. Каждый раз, когда речь заходила об Аделин, все они опускали глаза, виновато улыбались и вздыхали, словно чувствуя свою косвенную причастность к её смерти. Никто, никто не хотел говорить о ней в позитивном ключе, с приятными воспоминаниями, и Коллину ничего не оставалось, кроме как говорить об Аделин лишь с психологом и своим подсознанием.       Вероятно, парням тоже не помешала бы помощь психоаналитика. Они не стремились изучить своё горе, не пробовали примириться с ним, а поэтому слишком медленно продвигались по уровням принятия. Психолог Коллина говорит, что таких уровней всего пять: шок, отрицание, вина, гнев и отчаяние. Его друзья перешли с первого уровня на второй ещё около года назад, однако с тех пор никакой положительной динамики не наблюдалось. Отрицание было единственной стратегией, которую избирали парни при малейшем упоминании её имени. Аделин больше не было — это факт; но все делали вид, что её и вовсе никогда не существовало. Это, безусловно, ранило Коллина, однако он не стремился навязывать друзьям своё видение ситуации. Пусть каждый из них пройдёт свой собственный путь принятия, главное в конце это пути — снова всем встретиться в одном месте.       За полчаса Коллин дошёл до дома родителей. Бутч к этому времени уже вдоволь набегался и в конце пути спокойно и мирно шагал рядом с хозяином. Мистер и миссис Томпсон тепло встретили их обоих: и сына, и его пса. Погода на улице стояла замечательная, поэтому ужинала семья Томпсонов на веранде.       — Ты готовишься к выпускным экзаменам? — спросил Коллина отец, Мюррей Томпсон, за чаем.       — Конечно, — ответил парень, — много времени отнимают различные проекты и подработка, но, в целом, я успеваю…       — А где ты подрабатываешь? — осведомился Мюррей. — Всё там же, в пиццерии?       Коллин обменялся с матерью взглядом, точное значение которого трудно было истолковать.       — Нет, пап, я не работаю в пиццерии уже как год, — терпеливо ответил парень. — Сейчас я зарабатываю фрилансом. Проектирую дома и квартиры для частных заказчиков.       — Ах, точно, — растерянно и сконфуженно улыбнулся мужчина. — Извини.       Когда Коллин остался наедине с матерью, он тихо спросил:       — Как он? Что врачи говорят?       — Ничего хорошего, — вполголоса ответила женщина. — Таблетки особого результата не дают, потому что он выбрасывает их, думая, что я не вижу. Он сам не хочет лечиться, Коллин. И пока в нём не проснётся искреннее желание, болезнь не отступит.       Дело было вот в чём. Мюррей Томпсон в своё время окончил полицейскую академию и работал по специальности с двадцати трёх лет. Это было его любимой работой и любимым делом, которое, по его же словам, получалось у него лучше всего остального. Однако три года назад с ним случилось несчастье, в результате которого очередной вызов на задание обернулся катастрофой.       В ту ночь Мюррей отправился на анонимный вызов по поводу уличного хулиганства. Вызывавший почему-то обращался напрямую к Мюррею, словно хотел видеть именно его. На задание он прибыл один, как и просил его звонивший, однако двое напарников выехали с ним «под прикрытием» и притаились в переулках с оружием наготове. Что произошло дальше, история умалчивает, потому что все участники этих событий по тем или иным причинам утратили способность рассказать об этом. Мюррей получил черепно-мозговую травму вследствие удара и тут же потерял сознание. Двое его напарников бесследно исчезли: они не пришли на помощь своему коллеге, не вышли на связь с управлением, не явились после задания в участок… На месте преступления даже не нашли следов их пребывания там. Они просто исчезли. И всё.       В каком-то смысле Мюррею повезло больше. Он выжил, но благодаря травме заработал себе антероградную амнезию. Болезнь проявлялась не так уж сильно и часто, но всё-таки существенно мешала жить. Придя в себя, мужчина не смог вспомнить даже самого факта своего выезда на вызов, что уже говорить о напавших на них с напарниками отморозков (потому что, судя по всему, злоумышленники действовали не в одиночку). После этого случая у Мюррея начала страдать кратковременная память; мужчина забывал о каких-то незначительных, а также весьма существенных деталях. Например, он мог забыть, что поставил суп на плиту, и просто уехать в магазин. Он мог забыть, что уже поздравлял сына с днём рождения, и поздравить его ещё раз. Он мог забыть, что сын уже год как не работает в пиццерии, а занимается фрилансом, хотя Коллин говорил ему об этом уже не в первый раз.       Из полиции, разумеется, пришлось уйти. Вместе с уходом Мюррей потерял очень важную часть себя и первые полгода только и занимался тем, что топил своё горе на дне винного бокала. Спустя шесть месяцев обида поутихла, и тогда мужчина нашёл для себя новое увлечение: занялся обустройством сада. В целом, он чувствовал себя очень хорошо, но периодически вылетавшие из памяти события и детали лишний раз напоминали ему о том, чего он лишился. И однажды, ослеплённый своим отчаянием, Мюррей принял решение относиться к амнезии с пренебрежением, игнорировать свою болезнь, делать вид, что её не существует, и, в общем-то, демонстративно «подкармливать» её своим бездействием. Вряд ли мужчина отдавал себе полный отчёт в том, что делал, но в своих намерениях он был твёрд как камень. Поэтому пока что ни семье, ни докторам не удавалось его переубедить.       После ужина Коллин ещё немного побыл с родителями, поговорил с ними о разных вещах и начал собираться домой. Мюррей попрощался с сыном и ушёл в сад. Мама же старалась продлить их минуту прощания.       — Я положу тебе полтинник в бумажник, — с улыбкой сказала женщина, взяв кошелёк сына, — бабушка Джинна передала тебе на мороженое.       — Столько лет прошло, а она всё та же, — засмеялся Коллин, зашнуровывая кроссовки. Бутч стоял рядом и облизывал его пальцы. — Я ведь и сам могу купить себе мороженое.       — Знаю, знаю. Но ты помнишь Джинну. Её лучше послушаться.       Открыв бумажник, женщина случайно уронила взгляд на чёрно-белое фото Аделин и подняла на сына печальные глаза, в которых отчётливо читалось сожаление.       — Дорогой, может, пора отпустить её? — мягко спросила она, положив пятидесятидолларовую купюру ему в бумажник и закрыв его. — Столько времени уже прошло…       — Сколько бы ни прошло, — с готовностью ответил Коллин и вернул себе бумажник. — Я не держу её. Просто храню о ней память. Это меньшее, что я могу сделать.       Мама натянуто улыбнулась ему. Очевидно, она думала, что у её сына была глубокая психологическая травма, которая необратимо изменила его изнутри и отголоски которой до сих пор звучали в каждом его движении и каждой фразе. Что ж, возможно, это действительно было так. Но дело было не только в Аделин, её смерти и причинах самоубийства. Дело было ещё и в последствиях.       — Ты не думал о том, чтобы вернуться в родительский дом? — спросила женщина уже перед самым его уходом. — Может, тебе нужна наша с папой компания?       Коллин понял: этот вопрос был продолжением разговора об Аделин. Мама пыталась сказать о том, что его опустевшая квартира была ещё одним фактором, напрасно раздирающим его душу.       — Думал, — ответил парень, слегка кивнув. — Но я пока не готов. Мне нужно немного физического и ментального пространства для меня одного. Но как только я снова соберу себя в единое целое, обещаю, я вернусь к вам.       Он открыл дверь и уже сделал шаг за порог, когда женщина тихо произнесла:       — Тогда хотя бы заходи к нам почаще.       Коллин устало улыбнулся.       — Конечно, мам.