Восемь мужчин

      Карлос и Алекса приехали в дом семьи Пена на большой праздник: матери Карлоса исполнялось пятьдесят пять лет. Всё большое семейство Пена практически со всех уголков страны должно было съехаться на это торжество сегодня вечером. Однако Карлос и Алекса приехали рано утром, чтобы помочь родителям с подготовкой.       После чая и короткого обмена новостями все принялись за работу. Сначала оба молодых супруга помогали на кухне, нарезая салаты и закуски, заранее раскладывая по тарелкам десерты, маринуя мясо и готовя соусы, а затем отец Карлоса попросил сына помочь ему передвинуть мебель в гостиной и поставить стол.       Какое-то время у мужчин ушло на перестановку в комнате, затем Пена-старший сказал, что примется за сервировку стола (он особенно любил этот процесс), а Карлос может возвращаться помогать на кухню. Парень оставил отца одного и неспешным шагом двинулся в сторону кухни, с которой доносились звуки суеты и запахи готовки. При этом он попутно рассматривал знакомые с детства окна, двери, стены, висевшие на них портреты — каждый угол дома.       Карлос остановился у высокой дубовой двери и бросил на неё неуверенный, робкий взгляд, словно то, что за ней находилось, приводило его в сильное волнение. Осмотревшись по сторонам и поняв, что никто его не видел, парень открыл дверь и вошёл в помещение.       Это была небольшая семейная библиотека. Действительно, небольшая, потому что в комнате было всего два невысоких шкафа, на полках которых не могло уместиться достаточно много книг. Остальное пространство занимали два кресла, диван, столик и камин, который разжигался в особо ненастные осенние и зимние вечера. Карлос задержал взгляд на камине и почувствовал, что в сердце словно вонзили толстую иглу. В прочее время и в прочих местах, когда он начинал погружаться в воспоминания о былом, призраки прошлого представлялись ему довольно дружелюбными и даже милосердными. Они как бы проплывали мимо, не касаясь своими холодными пальцами ни его самого, ни его сердца. Но здесь, в этом доме, в этой комнате, в этот праздничный день, призраки превратились в настоящих палачей. Они озверели. Они безжалостно хватали его за душу, рвали её на части, топтались на этих жалких кусках, смеялись над его болью, и этот ужасный злобный смех заставлял Карлоса ёжиться.       На каминной полке в тёмно-красной деревянной рамке стоял портрет Аделин. Рядом стояли две свечи в хрустальных подсвечниках, а сбоку располагалась небольшая красивая ваза, украшенная ручной росписью. Это была урна, хранящая в себе прах безвременно ушедшей молодой девушки, чьи блестящие глаза смотрели на Карлоса с портрета.       Да, пожалуй, это было единственное место во всём мире, где воспоминания и мысли об Аделин были по-особенному жгучими, даже обжигающими. Подобных гнетущих чувств не навевал даже вид её бывшей спальни, которую, впрочем, родители полгода назад переделали в кабинет (оставлять её спальню в прежнем неприкосновенном виде почему-то казалось им безумством). Здесь, в библиотеке, было её улыбающееся фото, окружённое огнём — камином и свечами. Таким же огнём когда-то пылало её сердце. Здесь же был её прах — в определённом смысле единственное материальное напоминание о том, что она когда-то существовала на свете. И комната эта находилась в доме её родителей, где обычно царили веселье, радость, спокойствие и уют. Сегодня дом снова наполнится гостями, звуками музыки и смехом, только всё будет звучать несколько по-иному, с особенным оттенком. В то время, когда её семья будет веселиться совсем рядом, буквально за стенкой, она неизменно останется здесь: будет смотреть перед собой неизменно загадочным взглядом и ждать, пока кто-то из членов семьи не обрадует её своим присутствием.       В мире может произойти что угодно, даже небо и земля могут поменяться местами, но одна она останется прежней. Она останется всё той же двадцатиоднолетней девушкой, которая ушла не попрощавшись и которой уже никогда не исполнится двадцать два.       Подобные мысли всегда наполняли голову Карлоса, стоило ему войти сюда. Именно поэтому, впрочем, он и бывал в гостях у родителей так редко. И сюда заходил тоже очень редко, стараясь не делать этого без особой нужды. Обычно «встреча» с сестрой была ему необходима в такие минуты, когда накопившиеся повседневные проблемы занимали все его мысли и представлялись неразрешимыми. В этой библиотеке все проблемы почему-то утрачивали свою важность и значимость.       — Привет, бамбино, — тихо произнёс Карлос, ближе подойдя к камину. Звук его голоса отчего-то напугал его. Он никогда не считал нормальным разговор с самим собой, а разговор с человеком, которого уже нет в живых, — тем более.       «Бамбино» — так Карлос называл сестру с самого её рождения. Аделин это, конечно же, злило. Особенно сильно она начала обижаться на брата лет с четырнадцати, когда перестала считать себя ребёнком. Но привычка всё же была сильнее, и Карлос не переставал её называть так, несмотря на её обиды.       Он сел в кресло, остановил взгляд на портрете и задумался. Лечило ли Карлоса время? Он считал, что да. После тех событий в его жизни случилось достаточно много хорошего. С тех пор у него было много работы, интересных проектов, встреч с друзьями, путешествий, смеха, улыбок, счастливых семейных моментов… В общем, время шло, и ему становилось лучше. В последние месяцы он вовсе вспоминал об Аделин так, словно она жила в каком-то далёком-далёком прошлом, которого уже давно не существовало. Безусловно, ему её не хватало, но он уже не вспоминал о ней с прежней болезненностью, как в первые месяцы без неё. Ему на самом деле становилось легче с каждым днём.       Но он ни с кем не говорил об Аделин. Ни с семьёй, ни с друзьями, ни тем более с Коллином, с которым, казалось, их должно было объединить их особенное горе. Карлос не говорил о ней не потому, что не желал будить в своём сердце уснувшую скорбь, а потому, что не хотел причинять боль другим. Он не знал, что чувствовали люди по отношению к Аделин даже спустя столько времени, и с осторожностью избегал неприятной темы в разговорах с близкими. А его близкие делали из этого ошибочный вывод, что ему всё ещё было больно говорить и вспоминать о ней, и поэтому тоже избегали подобных разговоров.       Присутствие в этой комнате разбудило в Карлосе воспоминания. Он уже давно не вспоминал тот день в таких подробностях, потому что… потому что в этом не было надобности. И на это не было времени. Да и к чему были эти бесперебойные прокручивания воспоминаний как старой киноленты? Они не облегчают горечи, ничего не меняют и не несут в себе исцеления.       Но сейчас Карлосу почему-то захотелось немного поистязать себя и заставить вспомнить всё до мельчайших деталей. Просто чтобы об этом не забыть.       Тот день не предвещал никакой беды. Всё было… всё было, можно сказать, идеально. Карлос возвращался домой из кофейни и находился в весьма хорошем расположении духа. Дела в бизнесе шли хорошо, сценарий к новому фильму уже писался; на прошлой неделе он виделся с друзьями и замечательно провёл с ними время; дома его ждала любимая жена. Он не мог желать себе лучшей жизни. Но…       Зазвонил мобильный. Бросив быстрый взгляд на дисплей, чтобы не отвлекаться от дороги, Карлос не без удивления обнаружил, что ему звонил Коллин. Он никогда прежде не звонил. Да и вообще их межличностное общение всегда ограничивалось вежливыми приветствиями и общими разговорами. Тот факт, что Аделин и Коллин встречались уже полгода, отнюдь не делал отношения Карлоса и Коллина более тёплыми. Нельзя сказать, что они совсем не переваривали друг друга, но почему-то между ними вырос барьер, который стал только выше и шире после того, как Коллин и Аделин начали встречаться. Оба они очень любили Аделин, но по-разному, по-своему. И каждый считал, что именно его любовь должна огородить девушку от превратностей этого мира и защитить от людей. Даже, если понадобится, от своего «оппонента».       Сначала Карлос не хотел поднимать трубку, потому что понятия не имел, о чём Коллину вздумалось говорить с ним. У него сегодня было слишком хорошее настроение, которое не хотелось осквернять ненужными разговорами. Но потом в сознании Карлоса что-то переключилось. Он подумал, что Коллин не из тех людей, кто будет звонить просто так, из пустяка. Какое-то дурное предчувствие, которого он никогда не испытывал прежде, заставило его резким движением схватить телефон и сдвинуть «трубку» вправо.       — Алло, — серьёзным голосом произнёс Карлос и весь напрягся, почему-то ожидая худшего.       Интуиция редко подводила его — не подвела и сейчас, потому что на том конце провода, как из тумана, послышался сдавленный, тихий и обречённый голос Коллина:       — Карлос, ты… ты можешь приехать к нам?       — Что случилось? — приступил к допросу ПенаВега и, ещё даже не получив ответа, выкрутил руль влево и увеличил скорость. Путь его теперь лежал прямо к дому, в котором Коллин и Аделин снимали квартиру. Он боялся не успеть, правда, он ещё не знал, что было уже слишком поздно что-то предпринимать. — Что с голосом?       — Не могу сейчас объяснить, — кое-как выговорил Коллин, и Карлосу показалось, что он услышал всхлипы. Кто это плакал? Коллин или Аделин?.. — Просто приезжай… приезжай, пожалуйста, Карлос…       — Я уже еду, — сказал он, почему-то разозлившись на собеседника. Неизвестность давала простор фантазии и воображению, поэтому в сознании Карлоса рисовались наистрашнейшие картины произошедшего. — С Аделин всё в порядке, Коллин?       Вопрос остался без ответа. Это молчание ещё больше разгневало Карлоса, и он, с силой сжав рулевое колесо, почти криком спросил:       — Чёрт, ты слышишь меня вообще?!       — Слышу, — ответил собеседник надтреснутым голосом. — Я не знаю… я ничего не знаю и не понимаю… это какая-то катастрофа…       Такой ответ, разумеется, не сулил ничего хорошего. Карлос издал непонятный стон отчаяния и, бросив телефон на сиденье, ещё сильнее надавил на педаль газа. Сердце готово было выпрыгнуть из груди от страха и паники, в глазах всё размывалось в одну сплошную разноцветную линию… Карлос не помнил, как именно он добрался до их квартиры, но он домчал минут за пятнадцать. Чудо, что он вообще не разбился где-нибудь по дороге.       Ноги сами донесли его до нужной двери, рука сама дотянулась до звонка. Карлос не понимал, что именно делал, и мысленно уже решал проблему, о сути которой пока не имел ни малейшего понятия. Дверь ему открыл Коллин, и Карлос поневоле вздрогнул, увидев его. Бледное лицо, покрасневшие большие глаза, необъяснимо пустой взгляд… Ещё стоит прибавить к этому, что Коллина в тот момент колотила дрожь. И он казался похудевшим сразу на несколько фунтов. Будто за последние полчаса что-то неведомое без остатка высосало из него энергию и жизненные силы, и теперь вместо Коллина остался лишь его безмолвный призрак. Карлос на самом деле никогда не видел его таким...       — В чём дело? — желая придать своему голосу твёрдости, спросил ПенаВега и переступил через порог. — Где Аделин?       — Спальня, — только и сумел выдавить из себя Коллин и прижал ладонь ко рту. Его начало трясти ещё сильнее.       Карлоса отчего-то тоже пробрало до мурашек. Не думая ни о чём, он бросился к спальне и резко застыл на пороге. Аделин лежала на кровати в странной позе. Лицо её было по-странному бледно и выражало невысказанную тоску и боль: брови приподняты, рот слегка открыт. На тумбочке рядом с кроватью была навалена гора пустых упаковок из-под таблеток и рядом стояла на треть опустевшая бутылка водки.       — О господи, Аделин, — прошептал Карлос, прижав руку ко рту, и медленно вошёл в спальню. Его глаза растерянно бегали по телу сестры, то и дело перескакивая на тумбочку, пустые упаковки и бутылку. Пазл лежал перед ним в разобранном состоянии, а его атакованный рассудок никак не мог собрать все фрагменты воедино.       — О, бамбино, — пролепетал Карлос, не замечая вокруг ничего и никого, кроме сестры. Он присел рядом с ней на кровати и дрожащей рукой коснулся её шеи. — Что с тобой? Что случилось? Что с тобой, моя маленькая?.. Что…       Он взял Аделин за плечи и слегка встряхнул. Его рассудок почему-то отказывался принимать тот факт, что уже ничего невозможно было исправить.       — Аделин, ты слышишь меня? — продолжал говорить с ней парень, внимательно всматриваясь в её застывшее лицо. Карлос был слишком занят своим горем и потому даже не замечал Коллина. Тот неслышно вошёл в спальню почти следом за Карлосом и стоял теперь в стороне, у стены, наблюдая за происходящим и тихо плача. — Ну же, Аделин, ты слышишь меня?..       Его голос постепенно становился громче, и совсем скоро Карлос начал кричать. Членораздельная речь также постепенно слилась в набор неразличимых слов и букв. Вместе с осознанием случившегося и приятием неизбежного прежние стойкость и спокойствие Карлоса растворились в воздухе. Крики перешли в рыдания. Карлос не плакал с тех пор, как ему исполнилось восемь, и потому несколько удивился слезам, вдруг брызнувшим из глаз. Но он даже не попытался их остановить. Наоборот, он чувствовал, что больше ничего не может контролировать. Ничто на свете не способно поддаться его контролю…       Что было дальше, Карлос помнил смутно. Большую часть воспоминаний он достроил со временем благодаря рассказам отца, который приехал буквально через несколько минут после Карлоса. Двадцатью минутами ранее Коллин позвонил и ему, решив, что отец был в праве знать о том, что случилось с его дочерью.       Итак, Карлос плакал, кричал что-то неразличимое и не переставал прижимать к себе порядком остывшее тело сестры. Девушка покорно прижималась к брату, но в ответ его, разумеется, не обнимала. Её негнущиеся руки со скрюченными пальцами торчали в обе стороны.       Далее в сознании Карлоса начали вспыхивать проблески рассудка. Он сообразил, что нужно вызвать у Аделин рвоту: тогда её можно будет спасти! Но Коллин пресёк энтузиазм парня на корню: во-первых, сам Коллин уже пытался сделать это, и у него ничего не вышло; во-вторых, Аделин была мертва, вероятно, уже несколько часов. На лицо были признаки трупного окоченения.       На Карлоса словно вылили ушат ледяной воды. Он разом обмяк, замолчал, успокоился. Парень выпустил сестру из объятий и тупо на неё уставился.       — Почему? — тихо спросил он.       Коллин, стоявший у стены позади Карлоса, никак не мог предположить, что этот вопрос был адресован ему, поэтому ничего не ответил.       — Почему она сделала это? — уточнил свой вопрос Карлос и повернулся, чтобы взглянуть на собеседника.       Коллина несколько испугал этот взгляд. В глазах Карлоса было столько чувств, что его взгляд, в конце концов, казался бессердечным.       — Я не знаю, — удивлённо прошептал Коллин, быстро вытерев мокрые щёки.       — Она не могла сделать это без причины… и без её объяснения.       Карлос выжидающе уставился на него, словно этот намёк должен был заставить Коллина в чём-то сознаться. Но тот молчал и испуганно смотрел на ПенаВега. Ему очень не нравилось выражение лица Карлоса, благодаря которому оно становилось практически неузнаваемым.       — Почему ты так смотришь на меня? — спросил Коллин надорванным голосом.       — Хочу знать, где записка.       — Какая записка?       — Предсмертная, какая же ещё? — Карлос начал оглядываться в поиске записки, принялся поднимать подушки и отгибать одеяло. — Куда ты дел её?       — Я ничего здесь не трогал… я вернулся домой буквально полчаса назад, увидел её, попытался привести её в чувства, вызвать рвоту… потом позвонил тебе и мистеру Пена. И всё. Никакой записки не было, Карлос…       — Я этому не верю, — словно в лихорадке, бормотал Карлос, продолжая свои поиски, — такого не может быть, чтобы вот так просто… без объяснений… Наверняка в её записке что-то было. Что-то такое, что ты предпочёл бы скрыть. Именно поэтому ты от неё избавился.       Коллину было невыносимо слышать это. Бесплодное и оскорбительное обвинение в причастности к этому жуткому самоубийству только подливало масла в огонь его отчаяния. Из груди парня вырвался сдавленный всхлип, он снова заплакал и заговорил:       — Что ты несёшь, Карлос?.. Я не знаю, почему она сделала это, но я не имею к этому абсолютно никакого отношения… ты ведь знаешь, что я очень люблю… любил её и не мог причинить ей зла… ни за что! Не говори мне таких слов, пожалуйста… потому что нам обоим сейчас очень непросто, и я хотел бы, чтобы мы были сейчас друзьями, а не врагами…       Карлоса почему-то нисколько не смягчили слёзы и слова Коллина. В голове парня прочно засело убеждение, что записка была и что она была уничтожена. А с таким трусливым поступком Коллина он мириться никак не мог…       — Как ты можешь предлагать мне быть друзьями, — начал Карлос, медленно шагая в сторону собеседника, — после того, что случилось? После того, как… как ты смог допустить такое…       — Я был в университете с самого утра и был уверен, что Аделин на работе… если бы я знал, Карлос, если бы… я бы ни за что не допустил такого…       — Это твоя вина, Томпсон! — закричал Пена, грозно нахмурившись. Гнев и отчаяние душили его, и он тяжело отдувался. — Это ты во всём виноват! Ты во всём виноват!..       И Карлос набросился на Коллина с кулаками. Благо, он не успел причинить парню особого вреда, потому что как раз в этот момент приехал мистер Пена и оттащил сына от испуганного и скукожившегося Коллина.       Об этом Карлос ничего не помнил: отец рассказал ему обо всём вечером, когда были выполнены все формальности, связанные с обращением в полицию и транспортировкой тела. Карлоса все эти обстоятельства несказанно удивили. Во-первых, у него никогда не было провалов в памяти и уж тем более таких необузданных вспышек гнева. Во-вторых, его изумило собственное поведение по отношению к Коллину. Бедолага… Сегодняшний день, безусловно, был худшим в его жизни. Не успел он как следует осознать факт кончины своей возлюбленной, как на него посыпались обвинения, крики и удары… Теперь, после принятых успокоительных и более-менее трезвой оценки ситуации, Карлос не считал такое отношение заслуженным. Разумеется, он не считал, что ответственность за случившееся лежала исключительно на плечах Коллина. Если начинать рассуждать о том, кто виноват, то начать стоило, возможно, с самого Карлоса, который за последние три месяца видел сестру от силы четыре раза и не знал, что происходило в её жизни…       В тот же вечер Карлос позвонил Коллину, попросил прощения за своё поведение и забрал все свои слова обратно. Он сказал, что не считает Коллина виноватым, и велел ему также не обвинять во всём себя. После нескольких слов поддержки Карлос выразил надежду, что они всё же останутся друзьями после всего этого. Коллин в этом его поддержал.       Однако друзьями они всё же не стали, как, впрочем, и не стали врагами. Потеряв то единственное, что могло связать их жизни воедино, парни совсем отдалились и больше никогда не оставались наедине. И, уж тем более, никогда не говорили об Аделин.       Следующий их разговор (после того вечернего разговора по телефону) состоялся на прощании с Аделин. Парни обменялись рукопожатиями при встрече и выразили друг другу несколько слов соболезнования. Их любовь и привязанность по отношению к Аделин были абсолютно разными. Сложно и даже невозможно было сказать, кто из них любил её больше. Но они одинаково нуждались в поддержке и соболезновании.       На прощании с Аделин было много людей, что своеобразно тронуло Карлоса. Его сестра была любима, её многие знали, многие уважали, многие по-своему любили. На церемонии было сказано множество слов и пролито неисчислимое количество слёз. К своему удивлению, Карлос заметил, что несколько слёз проронил даже Логан. Правда, он всячески пытался скрыть это, поэтому Карлос не стал подходить к другу и не стал его успокаивать. Видимо, Логан тоже был очень привязан к Аделин, и потому её уход весьма много значил для него. Каждый справлялся с утратой как мог. И если Логану хотелось скрыть ото всех свои эмоции и свои чувства, то пусть оно так и будет.       К слову, остальные парни так и не узнали о гневной вспышке Карлоса, о его унизительных обвинениях Коллина в смерти Аделин. Это было небольшим секретом, о котором знали лишь трое.       Карлос вдруг вспомнил, что его помощи ждали на кухне. Он встрепенулся, словно очнулся ото сна, встал с кресла и с лёгкой улыбкой посмотрел на портрет. Да, сегодняшние его чувства по сравнению с теми, что имели полуторагодовалую давность, были более здоровыми и лёгкими. Жизнь шла дальше. Этот факт Карлосу удалось принять благодаря посещению психолога в первые полгода после похорон (во многом он пошёл на это по настоянию отца), а также благодаря религии. Духовность была спасением Карлоса. И он был уверен, что она будет спасать его снова и снова — до тех пор, пока его дни на этой земле не будут сочтены.       В отличие от Карлоса, Коллин искал своё спасение в науке. Он посещал психолога все эти полтора года и, очевидно, считал, что эти сеансы идут ему на пользу. Карлос не знал, так ли это на самом деле, потому что не говорил с Коллином о сеансах и прогрессе в его лечении. Карлос старался также не осуждать Коллина за такой «материалистический» способ спасения, но в глубине души считал, что Спаситель един для всех. Просто каждый должен был прийти к осознанию этого сам, в своё время. А время Коллина пока не наступило.       За последние полтора года Карлос переосмыслил многие вещи. Что касалось обвинения Коллина в причастности к самоубийству Аделин, Карлос чистосердечно признался самому себе и господу, что ни в чём не обвиняет Коллина и не держит на него зла. Возможно, существовали вещи касательно Аделин, о которых Коллин был осведомлён больше остальных. Но, если он решил никого в них не посвящать, значит, это было сделано с определённым умыслом, для общего блага. Потому что мир, к сожалению, и без того полон вещей, на которые не стоит проливать свет...       Карлос больше не стал говорить с самим собой вслух. Вместо этого он ещё раз посмотрел на фото Аделин, молча ей кивнул и вышел из библиотеки. Он знал, что не вернётся в эту комнату, как минимум, ближайшие полгода.       Джеймс ехал домой. Позади был день, полный встреч и работы, и теперь во всём теле парень чувствовал приятную усталость. Мышцы слегка дрожали после недавней тренировки, зато в мыслях был полный порядок. Джеймс ни о чём не беспокоился и, можно сказать, ни о чём не думал, однако взгляд его выражал нечто прямо противоположное…       Все, кто близко знал Джеймса, время от времени замечали в нём странные метаморфозы. Вернее, изменения эти касались его взгляда и выражения лица. Ещё минуту назад Маслоу мог шутить и до слёз смеяться, но одно мгновение — и вот он уже смотрит в пустоту какими-то чужими глазами, в которых нет ничего другого, кроме вселенской тоски. И если человек хоть раз уловил это задумчивое уныние во взгляде парня, вряд ли ему когда-нибудь удастся об этом забыть. Но вот Джеймс вновь начинает смеяться, а тоска из его глаз никуда не исчезает, и человеку, заметившему её однажды, придётся быть её свидетелем всю оставшуюся жизнь.       В чём была причина такого выражения лица парня? Собственно говоря… ни в чём. Совершенно разные люди не раз задавали Маслоу этот вопрос, пытаясь выяснить, о чём он думает, что его беспокоит или, возможно, где у него болит. Но Джеймс всегда искренне недоумевал, почему ему задают подобные вопросы, и так же искренне отвечал, что всё было в порядке. Большинство людей не верили ему, думая, что он просто не хочет делиться с ними сокровенным. Прочие уже привыкли и перестали спрашивать, что не так. Сам же Джеймс никогда не замечал за собой подобных проявлений грусти. Он пытался уловить это выражение лица в своём отражении в зеркале, искал его на фотографиях и видео, на которых был запечатлён, но никаких подтверждений мнению людей так и не нашёл.       Парни говорили ему, что эту тонкость взгляда не уловить ни в отражении, ни в линзе камеры. Чтобы ему самому понять и прочувствовать то, что чувствовали по отношению к нему окружающие, Джеймсу нужно было бы посмотреть в глаза самому себе, но это, разумеется, было из области фантастики. Кендалл предполагал, что дело было в цвете глаз Маслоу и в длинных густых ресницах, их обрамлявших. Всё это придавало взгляду такой глубины, что её невольно можно было принять за невыразимую тоску.       В общем, как бы там ни было, у Джеймса всё было прекрасно, и никакой грусти он не испытывал. Остановившись на светофоре, парень коснулся экрана телефона, чтобы посмотреть, который час, но стоило ему это сделать, как на экране всплыло фото Аллена, а сам телефон завибрировал.       — Алло, — ответил на звонок Маслоу, через громкую связь, — здорово, дружище!       — Здорово, — зазвучал через колонки голос Аллена. — Как жизнь, брат?       — Да, в общем-то, неплохо, как сам?       — Тоже круто. Эй, а ты уже ужинал?       — Нет, я только еду домой после зала, — ответил Джеймс, вывернув руль влево. — А что? Есть предложения?       — Да, хотел позвать тебя в «Солден». Посидим, побазарим… Сандра, кстати, тоже будет, ты ведь не против?       — Нет, конечно! Сто лет её уже не видел.       Сандра Уилсон уже как два года была женой Аллена. Они поженились, можно сказать, тайно, а на празднование позвали только самых близких друзей, да и то сообщили им о поводе вечеринки только в самый её разгар.       — Тогда встретимся там? — уточнил Аллен. — Часов в десять?       — Давай.       — Отлично.       — Отлично.       Джеймс приехал домой, принял душ, выпил стакан ледяного чая, переоделся, почитал немного и снова сел за руль, чтобы ехать в «Солден». После тренировки он страшно проголодался и поэтому чувствовал теперь, что не сможет наесться досыта, даже если закажет все позиции из меню ресторана.       Когда он вошёл в ресторан, его взгляд сразу выхватил из множества гостей Аллена и Сандру, сидящих за пышно накрытом столом в дали зала. Но была в этом во всём небольшая загвоздка, к которой Джеймс не совсем оказался готов. Аллен и Сандра были за столом не одни: напротив них, спиной к Джеймсу, сидела какая-то светловолосая девушка.       Аллен не предупреждал об этом друга, и это сразу сказало Маслоу обо всём. Но, тем не менее, он не развернулся и не ушёл из ресторана, а напротив — «надел» ослепительную улыбку и подошёл к друзьям.       — О, а вот и он, — улыбнулся Аллен, увидев парня, и бросил на него, как показалось Джеймсу, несколько виноватый взгляд. — Привет, братишка.       — Привет, Джеймс, — помахала ему рукой Сандра, тоже искренне улыбнувшись.       — Тот самый Джеймс, — многозначительным тоном произнесла незнакомка и одарила Маслоу изучающим взглядом.       Он сделал то же самое. Если она сказала «тот самый», значит, выходило, что Аллен и Сандра уже что-то рассказали ей о нём. Возможно, она даже знала, что её пригласили сюда не просто на дружеский ужин, а на двойной свидание, — в отличие от Джеймса, который узнал об этом только что. Но он решил быть галантным. Тем более, он совсем не любил заставлять людей чувствовать себя неловко, как не любил показывать им, что они значат для него меньше, чем он для них.       — Это подруга Сандры, Хейли, — представил девушку Аллен, всё ещё несколько виновато глядя на друга.       — А, та самая Хейли, — тем же многозначительным тоном сказал Джеймс и сделал слабый кивок головой. — Приятно познакомиться.       — Взаимно.       Хейли протянула ему руку, обращённую тыльной стороной вверх. Джеймсу почему-то не очень нравилось, когда девушки делали так, но он, тем не менее, взял руку Хейли и поцеловал её.       — Мы уже сделали заказ, — сказала Сандра, указав взглядом на меню, лежавшее на пустой тарелке Джеймса. — Выбери пока что-нибудь, официант скоро подойдёт.       Джеймс сел рядом со своей потенциальной невестой (коей она, очевидно, являлась в глазах Аллена) и раскрыл меню. Он быстро сделал заказ подошедшему официанту, после чего присоединился к разговору друзей. Какое-то время они обсуждали общемировые новости, потом немного обсудили последние действия Трампа (эта тема быстро сошла на нет, потому что у Джеймса с Алленом были прямо противоположные взгляды на эти вопросы, а спорить они не видели смысла), и затем Хейли попросила Джеймса рассказать немного о себе.       — А разве Аллен и Сандра не рассказали тебе обо мне достаточно? — поинтересовался Маслоу.       — Нет, они не рассказали всего, о чём я хотела бы знать.       Самым нелюбимым этапом Джеймса в новых отношениях был этап «Расскажи что-нибудь о себе». Потому что после таких просьб он обычно не находил, о чём именно рассказать, да и любая информация могла быть неправильно истолкована малознакомым собеседником. Если начнёшь рассказывать о работе (о которой Джеймс готов был говорить часами), тебя сочтут трудоголиком или, чего хуже, решат, что ты просто рисуешься. Если скажешь, что ты одинок и пока не ищешь новых знакомств (что является чистой правдой), подумают, что ты давишь на жалость или набиваешь себе цену. Если начнёшь рассказывать что-нибудь из разряда «Мой любимый цвет…», тебя сочтут невыносимо скучным и, скорее всего, не позовут на второе свидание. Поэтому Джеймс просто мечтал избежать подобных вопросов и избавить себя от необходимости рассказывать о себе же. Но Хейли задала именно этот вопрос, и это ещё дальше отодвинуло от Джеймса желание их повторной встречи.       — Хорошо, — всё-таки кивнул он, сделав глоток воды. — И о чём же ты хотела бы узнать?       — Например, как давно у тебя были последние отношения и почему они закончились.       Маслоу улыбнулся её бесцеремонности и прямоте.       — Решила ходить сразу по-крупному?       — А почему нет? — пожала плечами она, тоже улыбнувшись. — Я дорожу своим временем и не хотела бы тратить его впустую. Надеюсь, такая прямота тебя не обижает?       — Нет, совсем напротив.       — Так вот, за последние несколько лет я научилась узнавать многое о партнёре на первом же свидании. Даже выработала для себя определённую схему, благодаря которой мне удаётся избежать второго свидания с неудачниками и всякими хлюпиками. Ты не вписываешься в эти две категории парней, поэтому я уже перешла на новый уровень анализа. Ну, так что по поводу твоих последних отношений?       Джеймс снова улыбнулся. Сначала, при первом же взгляде на Хейли, она показалась ему простоватой, но теперь девушка заинтересовала его чуть сильнее, и это непрошеное свидание вслепую начало ему даже нравиться.       — Что ж, — начал он, задумчиво опустив взгляд в свою тарелку, — последние серьёзные отношения у меня были… чуть больше двух лет назад. Её звали Саманта, она старше меня на два года. Тогда она работала в юридической компании в отделе продаж, но собиралась открыть свою фирму. Расстались мы спустя почти год отношений, потому что, по её мнению, я слишком много работал и мало времени уделял ей и нашим чувствам.       Хейли слушала его, со вниманием сузив глаза. Когда Джеймс замолчал, Хейли посмотрела на Аллена и спросила:       — Он врёт?       — Нет, — усмехнулся Аллен. — Это правда. Только мне кажется, что вина за их расставание не должна лежать полностью на плечах Джеймса…       — И в чём ещё, по-твоему, была причина?       — Я не уверен, но думаю, что Сэм просто хотела с ним порвать. Она, на минуточку, тоже много работала и не была самой эмоциональной женщиной в мире. Возможно, ей вообще не нужны были эти отношения. Я имею в виду любые отношения. А расставаться без причины ей не хотелось.       — А вы сейчас общаетесь с ней? — снова обратилась к Джеймсу Хейли.       — Нет, я не видел её с момента нашего расставания.       — Ты скучаешь по ней?       — Не думаю, что да… Это было довольно давно. К тому же она была права, когда сказала, что я мало времени уделял нашим чувствам. Они были не такие уж сильные, и я ничем их не подпитывал.       — То есть, будь у тебя такая возможность, теперь ты бы поступил по-другому?       — Будь на месте Саманты другая? Да, возможно. Но скажу сразу, чтобы в будущем избежать недоразумений: я не нахожусь в активном поиске второй половинки. Меня вполне устраивает моя жизнь такой, какая она есть.       В глазах Хейли что-то мелькнуло, но Джеймс не понял что именно.       — Хорошо, — слабо улыбнулась она. — Ты очень честно ответил, Джеймс, мне это нравится.       Он тоже улыбнулся, но не искренне. Он отвечал так, потому что привык говорить начистоту, а не потому, что хотел ей понравиться. И почему вообще он должен стараться произвести на неё хорошее впечатление? Такое ощущение, что он именно для этого сюда и пришёл. Словно она была последним покупателем, а он — залежавшимся товаром, который во что бы то ни стало нужно было сегодня продать.       После этой реплики Хейли в Джеймсе пробудились гордость и упрямство. Он твёрдо решил, что ни за что не пригласит её на второе свидание, даже если к концу вечера она понравится ему настолько, что он захочет поцеловать её на прощание.       Оставшуюся часть ужина они больше не говорили на провокационные темы, не касались прошлых отношений, а вели непринуждённую беседу и провели замечательное время вчетвером. В первом часу ночи Хейли посмотрела на часы и сказала, что ей пора возвращаться домой.       — Подвезти тебя? — поинтересовался Джеймс ради приличия, но под столом скрестил пальцы, чтобы она не ответила «Да».       — Нет, спасибо, я сама за рулём. — Она встала из-за стола, положила под тарелку деньги за свой ужин и взяла сумочку. — Джеймс, очень рада была познакомиться. Сандра, Аллен, была рада увидеться. Всем пока, спокойной ночи!       Она ушла, никого не обняв и не поцеловав на прощание. Маслоу выдохнул. Свидание закончилось лучше, чем он ожидал.       — Ну и что вы тут, вашу мать, устроили? — без церемоний спросил он у друзей, когда Хейли покинула ресторан.       — Да мы же чисто случайно встретили Хейли здесь, — развёл руками Аллен, — она сидела одна вон за тем столиком, и мы пригласили её присоединиться к нам. Правда, Сандра?       — Да брось, хорош ломать комедию, Аллен, — ответила девушка, легонько стукнув мужа по плечу, — всё равно он этому не поверит.       — Конечно, не поверю, — подтвердил Джеймс. — И актёр из Аллена так себе.       — Ну извини, дружище, — сдался парень, виновато улыбнувшись. — Просто мы знаем Хейли довольно давно и решили, что вы с ней превосходно смотрелись бы вместе…       — А меня кто-нибудь спросил об этом? Ты мог хотя бы предупредить меня по телефону, что она будет здесь!       — Если бы я это сделал, ты бы не пришёл. И тогда нам пришлось бы унизительно объяснять Хейли, что Джеймс не приедет, потому что он — забившийся в угол маленький мальчик, который шарахается от девушек и свиданий, как от огня.       — Но это не так.       — А выглядит так.       — То, что я никого себе не ищу, не означает того, что мне плохо, одиноко или что у меня есть какая-то патология. Это нор-маль-но, Аллен.       — До тридцати лет. А потом ты начнёшь стареть, лысеть и станешь встречаться с молоденькими моделями, которые будут вестись на твои деньги. Ты будешь делать всё это только для того, чтобы доказать самому себе, что ты не так уж стар. Но это, спешу тебя огорчить, будет смотреться жалко и нелепо.       — А Хейли тебе хотя бы понравилась? — спросила Сандра и замерла, внимательно наблюдая за каждой мышцей на лице Джеймса.       — Да, она ничего. Весьма прямолинейная и самостоятельная, как я мог заметить.       — Ты был очень галантен с ней, — сказала Сандра так, словно хвалила его, — и даже виду не подал, что видишь и слышишь о ней впервые... Спасибо, что не выдал наш маленький план.       — Видишь, твоя жена хотя бы хвалит и благодарит меня, а не упрекает в бездействии и одиночестве, — обратился Маслоу к другу. — Спасибо, Сандра.       — Ну да, тоже признаю, что ты не промах, — нехотя согласился Аллен. — Я думаю, ты ей тоже понравился, так что не будь идиотом и пригласи её куда-нибудь через пару дней.       — Может, по поводу второго свидания ты позволишь мне решить самому? Раз с первым даже не дал право выбора.       Аллен усмехнулся.       — Окей, конечно, дело твоё.       — Неужели?       Они попросили официанта принести счёт, и, пока ждали чек, Джеймс сказал:       — Не нужно больше таких смотрин, ладно, ребят? На самом деле. Это было неловко.       — Да, конечно, Джеймс, — с готовностью согласилась Сандра. —Ты извини ещё раз, что мы так, без предупреждения… Это всё Аллен придумал.       — Ну вот, снова Аллен, — всплеснул руками Уилсон. — Я, между прочим, другу помочь хотел!       — И всё равно, — настаивал Джеймс, — больше не нужно таких проявлений дружбы и тем более жалости.       — Да ладно, ладно, я понял.       Когда они вышли из ресторана, Маслоу нажал на кнопку брелока на ключах, и стоявший на парковке «кадиллак» приветственно моргнул фарами, сопроводив это действие соответствующим звуковым сигналом.       — Может, поедешь со мной, Сандра? — предложил Джеймс с усмешкой. — А то после поездок с этим лихачом на его коне ты наверняка возвращаешься домой вся седая.       — А, ты тоже заметил у неё седые пряди? — спросил Аллен, сняв с ручки мотоцикла свой шлем. — Говорил же тебе, Сандра, пора начинать красить волосы. Время идёт, ты не молодеешь…       — Пожалуй, прибереги для меня местечко, Джеймс, — с улыбкой ответила девушка, кинув в мужа перчатки, — скоро, я думаю, мне точно придётся пересесть с его коня на твоего.       — Эй, только я слышу этот идиотский подтекст? — возмутился Аллен. — Вам придётся объясниться, миледи.       — Поехали уже, — засмеялась Сандра, тоже взяв шлем и разместившись на заднем сиденье мотоцикла. — Пока, Джеймс!       — Пока! — помахал он им рукой. — Веди осторожнее, Аллен.       — И ты будь осторожнее, братишка.       Джеймс уехал первый. Аллен надел шлем и перчатки, взялся за ручки руля и почувствовал, как Сандра робко обняла его сзади. Он улыбнулся, не глядя задвинул ножку-держатель своей ногой и завёл мотор. Железный конь сразу же встрепенулся, ожил, загудел, и Сандра, услышав это, ещё крепче прижалась к мужу.       Ей никогда не нравился этот мотоцикл, и она считала езду на нём верхом безумия и насмешкой над судьбой. Но Аллен очень любил его, и никто на свете не мог заставить его расстаться со своим любимым конём. Каждая такая поездка была для Сандры своего рода испытанием. Стоило мотоциклу начать набирать скорость, как сердце девушки замирало, а саму её пробивал холодный пот, и при этом было совершенно неважно, находится она «в седле» или просто наблюдает за этим со стороны. Шлем и прочая экипировка нисколько не смягчали для неё потенциальную опасность падения, но, тем не менее, она каждый раз садилась сзади мужа, обхватывала его талию руками и зажмуривалась, стараясь подняться над своим страхом. Почему она это делала? Потому что отпускать Аллена в одиночную поездку на этом коне-убийце было ещё страшнее, чем сидеть сзади него.       До дома они доехали быстро, хотя жили довольно далеко от города. Это и было одним из главных преимуществ мотоцикла для Аллена: на нём он добирался до работы гораздо быстрее, чем на «форде», который, впрочем, также стоял в гараже и которым в особых случаях пользовалась только Сандра.       Мотоцикл был оставлен в гараже. Гараж этот, к слову, представлял собой как бы пограничное здание между территорией участка Уилсонов и лесом, который начинался сразу за их высоким забором. В переднюю стену гаража были вмонтированы автоматические ворота, предназначенные для въезда мотоцикла и «форда». А задняя дверь вела на обширный участок и выводила на дорожку, которая, раздваиваясь, указывала путь к дому и ангару, стоявшим друг напротив друга. Словом, попасть в дом Уилсонов можно было только с одной стороны — со стороны гаража.       Стоило ревущему мотору затихнуть, как молодые люди сразу же услышали заливистый лай их собак, поджидавших хозяев за дверьми гаража.       — Как же наши девочки жалобно плачут, — покачал головой Аллен и, скинув на мотоцикл шлем, перчатки и куртку, захромал в сторону дверей. — Наверное, за весь день соскучились по папочке, да? Да?       Он открыл дверь, и две собаки породы немецкий дог (одна дымчатого цвета, другая — чёрного) с радостным лаем начали прыгать вокруг него, силясь закинуть передние лапы ему на плечи. Аллен засмеялся и сел прямо на пыльную дорогу, чтобы пообниматься с любимицами. Сидеть на корточках или коленях парень не мог из-за травмы ноги, поэтому он приземлился прямо на пятую точку.       — Джесси, как ты себя вела, а? — спросил он собаку дымчатого цвета, потрепав её за ухом и затем обняв. — Больше не гонялась за белками? Нет? А то твоя лапка после недавнего перелома всё ещё не до конца восстановилась. Бэкки, а ты присматривала за ней? — обратился он следом к чёрной собаке, и та, обрадованная вниманием хозяина, бросилась лизать ему лицо. — Ну ладно, ладно, девочки, сегодня я вам верю! Сейчас обе получите вкусняшку от мамочки.       Сандра, подошедшая сзади, присела на корточки, достала из кармана две косточки и показала их собакам.       — Хотите лакомство? — спросила девушка, и обе собаки, взвизгнув, бросились к ней, толкая друг друга. — Нет-нет-нет, так сразу набрасываться нельзя! — возразила Сандра, отойдя на несколько шагов и спрятав косточки за спиной. Собаки с недоумением уставились на неё. — Надо сначала вежливо попросить.       Услышав знакомую команду, собаки сели и, жалобно скуля, начали вскидывать передние лапы, как бы выпрашивая у хозяйки еду. Сандра и Аллен одновременно засмеялись, после чего Джесси и Бэкки, обсыпанные словами похвалы, получили свои вкусные косточки.       Собаки породы немецкий дог не были единственными животными, обитавшими на ферме Уилсонов. Да, именно на ферме. Этот небольшой участок земли достался Аллену в наследство от деда со стороны матери. Маленького Аллена ещё с детства научили работать на земле и иметь дело со скотом, поэтому такое наследство стало для него настоящим подарком и вместе с тем — доброй памятью о почивших деде и матери. Сандре в детстве тоже приходилось бывать и даже работать на ферме, к тому же она очень любила животных. Именно благодаря этим обстоятельствам молодая семья Уилсонов уже два года как успешно занималась фермерством, растила скот и собирала урожай. Обоих такая наполовину сельская, наполовину городская жизнь очень даже устраивала, и они были счастливы.       Помимо собак, на ферме жили ещё две лошади и один конь, корова, десяток куриц, три кролика и домашний кот, который почти никогда не выходил на улицу. Сандра очень любила ездить на лошадях, да и Аллен редко отказывался от прогулок, однако для него они не бывали продолжительными: нога быстро начинала болеть из-за давней травмы, и приходилось возвращаться на конюшню. Что касалось выращиваемых культур, на ферме росли только тыквы, салат и яблоки: скотоводство чете Уилсонов было всё же чуточку ближе, чем земледелие.       Тихо, чтобы не разбудить животных, Сандра и Аллен обошли всю ферму, чтобы проверить, не случилось ли чего в часы их отсутствия. Но всё было тихо и спокойно, и даже радостный лай собак, приветствующих поздно вернувшихся хозяев, не разбудил остальных. Тогда молодые люди пошли в дом, где встретили и накормили кота по кличке Джаспер, а затем начали готовиться ко сну.       Сандра чистила зубы перед зеркалом в ванной, в то время как Аллен принимал душ. Девушка долго смотрела на своё отражение, словно безмолвно спрашивая о чём-то саму себя, затем с уверенным видом сплюнула зубную пасту в раковину и спросила у мужа:       — Может, завтра вечером заглянем к Биллу?       Шум воды сразу же стих, и в ванной повисло напряжённое молчание. Сандра испытующе смотрела на занавеску, за которой угадывался силуэт её мужа, и ждала ответа. Но парень молчал.       — Аллен? — позвала она его.       — Зачем нам к нему ехать? — спросил он резковато и, отодвинув занавеску, вылез из ванной. Сняв с крючка белое махровое полотенце, он промокнул им лицо и затем, не вытираясь, завязал полотенце вокруг бёдер.       — Зачем? Чтобы проведать, естественно… Посмотреть, не надо ли ему чего.       — Мы были у него всего две недели назад…       — Да, целых две недели назад.       Аллен вздохнул и откинул влажные волосы со лба. Весь вид его выдавал неприязнь — именно неприязнь он испытывал, когда говорил на эту тему.       — Нам ведь совершенно нечего там делать, — не сдавался парень. Он подошёл к жене и тоже хмуро взглянул на себя в зеркало. Лицо выглядело каким-то измождённым и словно чужим.       — Мы и не будем там задерживаться, — также не отступала Сандра. Чтобы немного смягчить мужа, она принялась водить пальчиком по контурам его татуировок, которыми была забита вся грудь. — Буквально приедем поздороваться. И всё.       В ответ Аллен оскалил зубы и издал рык недовольства.       — Да брось, Аллен, это твой отец! Нельзя так к нему относиться.       — Ещё как можно. И я удивлён, что ты до сих пор не относишься к нему по-другому, потому что и тебя он тоже недолюбливает. Впрочем, как и всех остальных в этом мире.       Отцу Аллена было шестьдесят лет, однако, несмотря на довольно «молодой» возраст, мужчина уже не мог обходиться без постоянного наблюдения и помощи других людей. Дело было в том, что в пятьдесят восемь лет у него стремительно начала прогрессировать болезнь Паркинсона. Ещё до болезни Билл был довольно суровым и ворчливым мужчиной, а, став беспомощным и немощным, он превратился в настоящего тирана. Он уже несколько лет жил один (мать Аллена умерла, когда тому было девятнадцать), и поэтому в первое время помощь со стороны родных и друзей он воспринимал в штыки, не позволяя никому вторгаться в его личное пространство и личную крепость, которую, по его же словам, он возводил в течение долгих лет. Кто-то из его помощников-самовыдвиженцев не стал перечить Биллу и благополучно перестал оказывать помощь после первой же его сцены; прочие упорно помогали мужчине выполнять простые действия, которые теперь стали для него настоящим мучением, и терпели его недовольные крики из серии «Я и сам мог бы это сделать!»       Сандра была из таких людей. Её шокировал тот факт, что Аллен не проявлял должной заботы о пожилом отце, хотя сам Аллен не считал себя незаботливым сыном. Он нанял отцу сиделку-экономку, которая помогала ему в хозяйстве и быту, заметно облегчая его жизнь, ставшую адом. И это казалось Аллену верхом того, что он мог сделать для ворчуна-отца, который криком отгонял от себя любое проявление заботы со стороны сына. К слову, ещё на заре развития болезни Аллен сам предложил отцу переехать к ним, чтобы всегда быть обеспеченным вниманием, присмотром, едой и помощью. Но Билл наотрез отказался ехать и пригрозил что-нибудь сделать с собой, если его увезут на ферму силой. Так что даже найм сиделки стал своеобразным «разрешением» Билла на проявление заботы от сына, и этим Аллен ограничился и вполне удовлетворился.       Но Сандра не считала поведение мужа правильным. По её убеждениям, чужой человек, хотя и хорошо выполняющий свою работу, никогда не сможет заменить близких и родных, как и не сможет скрасить тоскливые старческие годы, омрачённые ненавистной болезнью. Именно поэтому Сандра хотя бы дважды в месяц уговаривала мужа навестить Билла, привезти ему продуктов, поговорить с ним и что-нибудь ещё в этом роде, лишь бы не дать ему почувствовать, что о нём забыли.       И каждый раз Аллен сопротивлялся этому, хотя и знал, что Сандре в конце концов удастся его уговорить. Но он совершенно искренне не желал видеться с отцом и лишний раз выслушивать от него ворчание, брюзжание и ненавистные реплики относительно каждой вещи, существующей в мире. Их отношения не ладились с самого детства Аллена; будучи маленьким, он даже боялся Билла и никогда не желал оставаться с ним вдвоём на целый день. Более того, у парня почему-то всё никак не шло слово «папа» с языка. Поэтому ещё с ранних лет он называл отца просто Биллом, а тот данному факту никак не препятствовал. И, исходя из сути их отношений, совсем не удивительным представлялся тот факт, что Аллен о каждой новой встрече с отцом думал как о предстоящей мучительной пытке.       — У него всё есть, ничего ему не нужно, — пробубнил парень, взяв зубную щётку в рот, — Дороти покупает ему продукты каждый день.       — Да дело не в продуктах, Аллен, — покачала головой Сандра, — дело в том, чтобы увидеть его и напомнить, что где-то в мире у него есть родные люди, которым не наплевать на него.       — Но почему-то ему на них наплевать…       — Это не так. Он злится из-за болезни и из-за того, что нуждается в чужой помощи. Из-за этого-то он постоянно ругается и ворчит…       — Я прекрасно понимаю это, малышка, — ответил Аллен, сплюнув пасту в раковину, — но ты не знала его до болезни. А я знал. Болезнь не делала его таким противным старикашкой, каким он сейчас является; болезнь просто сильнее проявила его сущность. Даже глубоко в душе он такой же злой, ворчливый и не способный сказать «Спасибо» человек, каким кажется снаружи. И когда он говорит, что все мы уроды и только позорим род человеческий, он действительно имеет в виду это, а не прикрывает этим посланием глубокие психологические травмы.       Сандра устало взглянула на него.       — Всё равно мы завтра к нему поедем, — произнесла она тоном, которому нельзя было возразить, — и ты с вежливой улыбкой поинтересуешься его здоровьем и спросишь, не нужно ли ему чего-нибудь.       — А он с такой же вежливой улыбкой пошлёт меня туда, откуда я пришёл в этот мир. — Аллен прополоскал рот водой и снова сплюнул в раковину. — Хорошо, ладно, мы съездим к нему. Только давай сделаем это утром: не хочу весь день думать о том, что вечером меня ждёт такая сладкая встреча.       — Как скажешь, дорогой, — улыбнулась Сандра и поцеловала мужа в плечо. — Ну всё, идём спать. Уже поздно. Да и Джаспер, наверное, уже давно уснул в нашей постели, пока ждал нас в ней.