Восемь мужчин

      Во время молитв Карлос ПенаВега причинял себе боль.       Он делал это неосознанно. Поначалу. Он заметил это только несколько дней назад, когда обычная утренняя молитва была прочитана: на коже ладоней остались глубокие и красные лунки — следы от ногтей. Карлос так сильно впился ногтями в свою кожу во время чтения, что продавил её почти до крови, а следы долго ещё потом не проходили.       Он попытался понять, почему так произошло, и быстро нашёл ответ на этот вопрос. Карлос просто сильно задумался. После недавних разговоров со священником своего прихода и Алексой он начал обращаться в своих молитвах напрямую к Аделин. Ему казалось, что она гораздо чётче услышит его обращение, если он как следует сконцентрируется и мысленно, в молитве, выкрикнет её имя. Такое усердие стоило ему целостности кожи, но, кажется, это работало…       Со временем он стал делать это уже более осознанно. В голове ПенаВега образовалась такая причинно-следственная связь: после хорошей, усердной молитвы ему всегда становилось легче. А усердной молитвы не могло быть без осознанного отказа от телесного комфорта, пусть даже временного. Угнетение плоти в его понимании возносило дух, и он становился ближе к богу. Так что очень скоро его мозг выработал чёткое понимание: боль приносит ему желанное облегчение.       Но было во всём этом, несмотря на блестяще выстроенную самим же Карлосом логику, и кое-что настораживающее. Карлос следил за тем, чтобы следы его усердных молитв не попались на глаза Алексе.       Не то чтобы он сам находил в этом что-то нездоровое… А может, в глубине души и находил. Но сейчас он объяснял своё нежелание показывать жене остающиеся следы тем, что она непременно начнёт говорить что-нибудь своё и лезть глубоко к нему в голову. «Невыраженная боль превращается для тебя в источник саморазрушения, Карлос», — он так и слышал её голос, нравоучительным тоном произносящий нечто подобное. А этого ему слышать не хотелось…       При всём этом он не мог не признать, что Алекса очень хорошо его понимала. Вспомнить даже, как несколько дней назад, во время их утреннего разговора, она облекла в точные слова всё то, что он не мог сформулировать у себя в голове долгие полтора года... Возможно, Алекса оказалась бы права и сейчас. Но всё дело сводилось к тому, что Карлосу не нужна была правда.       По крайней мере, правда о себе. А вот правда об Аделин — это было то, чего он так неутомимо искал.       И поиски привели его этим утром в дом родителей.       Он был тут сравнительно недавно и бывал даже в домашней библиотеке, куда старался заходить не так уж часто. Если раньше это помещение представлялось ему неким местом слабости, где он мог признать своё бессилие в борьбе за правду, то сейчас ему казалось, что эта комната — место силы. И тут он сможет набраться необходимой силой, запастись энергией для того, чтобы до этой правды докопаться.       Войдя в домашнюю библиотеку и прикрыв за собой дверь, Карлос сразу подошёл к камину и зажёг две стоявшие на нём свечи в хрустальных подсвечниках.       — Привет, бамбино, — как обычно, поздоровался он. — Это снова я.       Он сел в кресло, сложил руки на коленях и обвёл взглядом комнату. Он видел её много раз, помнил все мельчайшие детали, которые не менялись уже долгое время, но сейчас он с особой тщательностью вглядывался в каждую из этих деталей и смотрел на каждый угол так, словно видел его впервые. Вероятно, ему просто хотелось немного потянуть время перед тем, как взглянуть на портрет.       — Знаю, что уже был тут недавно, — продолжил он, по-прежнему не глядя на изображение сестры на холсте, — ты наверняка удивлена и хочешь спросить, что это я снова тут делаю.       Наконец Карлос бросил быстрый взгляд на портрет. Ему показалось, что Аделин действительно смотрела на него с лёгким недоумением.       — Есть повод, — ответил он на её непрозвучавший вопрос. — Алекса сказала, что мне нужно разрешить себе чувствовать то, что я чувствую. И впервые за полтора года я решил напрямую сказать тебе, чтó я в действительности чувствую к тебе сейчас.       Он перевёл дыхание и взял небольшую паузу, чтобы унять дрожь в голосе. Карлос почувствовал, что сердце от волнения стало стучать чаще, и в привычной манере сжал кулаки. Ногти впились в уже обозначившиеся на коже отметки, попытались вонзиться глубже, и болезненная дрожь, словно электрический ток, стрелой промчалась от рук до самого мозга Карлоса.       — Я пытался докричаться до тебя в своих ежедневных молитвах, — продолжил он, закрыв глаза и сфокусировавшись на своих болевых ощущениях, — надеюсь, ты меня слышала. Я хотел бы поговорить с тобой во снах, но ты перестала мне сниться. А тут… Тут, в этом месте, я ощущаю особую энергетику… будто здесь действительно живёт твой дух. Именно поэтому я приехал сюда сегодня — чтобы высказать тебе всё. Я уверен, что нигде больше ты не услышишь меня так ясно и чётко, как здесь. А я хочу, чтобы ты услышала то, что я сейчас скажу.       Он снова замолчал ненадолго: старался подобрать правильные слова. А уже через мгновение он одёрнул самого себя: и зачем пытаться подбирать слова, выбирать выражения, если это нисколько не облегчит его состояния? Нужно просто выпалить всё, что лежит на сердце. Не выверять каждое слово и не бояться, что оно может обидеть Аделин.       Карлос горько усмехнулся про себя. Её-то уже ничем нельзя обидеть. Несмотря на цель своего приезда сюда, ПенаВега всё же глубоко в душе понимал: Аделин его не услышит. Проговорить всё вслух было важно для него самого, а не для неё.       Значит, к чёрту! Надо говорить и не думать. В конце концов, Аделин не боялась никого обидеть. Если бы боялась, она никогда бы не совершила то, что совершила.       — Я ненавижу тебя, бамбино, — тихо сказал Карлос. Он медленно повернул голову и задержал взгляд на портрете, словно пытаясь понять, какое впечатление произвели на сестру его слова. Увидев, что ничего, в сущности, не изменилось, он сердито сдвинул брови и уже громче повторил: — Я ненавижу тебя! Ненавижу за то, что ты сделала, за то, что не попрощалась и чтó заставила всех нас чувствовать! За то, что я рыдал, как восьмилетка, в тот день, когда ты ушла! За то, что я до сих пор вздрагиваю от каждого звонка! За то, что ты оставила родителей без единственной дочери, а меня — без сестры! И… и… в конце концов, за то, что разбила сердце Коллину! Я вижу, бамбино, он действительно тебя любил… И до сих пор любит. И благодаря твоим стараниям, он будет тяготиться этими чувствами, вероятно, до конца своих дней!       Он замолчал. В комнате слышалось только его тяжёлое дыхание.       — И себя я тоже ненавижу, если хочешь знать, — проговорил Карлос уже тише, — даже больше, чем всех остальных. Кого остальных? Маму с папой. Твоих подруг. Коллина. И даже твою чёртову собаку, тоже её ненавижу! Я ненавижу всех за то, что они не смогли стать достаточным основанием для того, чтобы ты осталась в этом мире, бамбино!       Кулаки разжались, и по ладоням ПенаВега пробежали две тоненьких струйки крови. Он посмотрел на них и потёр ладони друг о друга в попытке вытереть кровь, но от этих манипуляций, очевидно, она только больше размазалась по рукам.       — Наверное, мои выжигающие чувства к тебе справедливы. Наверняка ты тоже ненавидела всех нас, когда решилась на это. И в особенности тех, кто был прямой причиной твоего решения…       Карлос встал и, выставив перед собой руки ладонями вверх, принялся мерить шагами комнату.       — Я уверен, что на это была веская причина, — снова заговорил он тоном, признающим поражение, — и уверен, что причина эта — в конкретном человеке. Или даже людях. Потому что сама по себе ты всегда была гордой, независимой и самодостаточной... Я уверен, что кто-то сломал тебя, бамбино. И всё, что я хочу, — это получить ответ на вопрос, кто.       Он подождал немного, словно Аделин могла ответить на его вопрос. Но в библиотеке было тихо.       — Не могу скрывать, что с первого дня я подозревал в этом Коллина, — признался Карлос. — И он сам прекрасно это знает. Но сейчас во мне есть необъяснимая уверенность, что причина была не в нём. Я присматривался к нему все эти полтора года и… Как бы объяснить? Я не нашёл в этом молодом человеке ничего такого, что заставило бы меня хотя бы на мгновенье усомниться в его невиновности. Он правда любил тебя и пылинки с тебя сдувал.       Снова недолгое молчание и обмен взглядами.       — А ещё я уверен кое в чём другом, — добавил Карлос, ближе подойдя к портрету. — Я уверен, что Коллин знает, почему ты это сделала. И возможно, причина эта так страшна, что он решил не посвящать нас в неё... Ну или всё ещё проще: ты попросила его ни о чём никому не рассказывать. И он, по-собачьи тебе преданный, молчит до сих пор. Ведь так, бамбино? Ему известно всё, да?       Можно было бы подумать, что в глазах Аделин мелькнуло озорство — таким светом её глаза озарялись в далёком детстве, когда она придумывала очередную шалость и хотела подразнить брата или родителей.       — Я знаю, что прав, — не дожидаясь подтверждения своих слов, сказал ПенаВега. — До недавних пор меня такое положение вещей устраивало: Коллин молчал и тем самым спасал меня от страшной правды, которую мне, вероятно, не нужно было знать. Но теперь я ощущаю острую потребность узнать обо всём. Мне неважно, насколько пугающей окажется правда. Мне нужно знать её, бамбино, иначе я так и не смогу тебя простить.       Карлос представил, как Аделин игриво пожимает плечиками: и что она может сделать? От неё уже ничего не зависит.       — Знаю, от тебя уже ничего не зависит, — согласился он, — но, если ты и вправду меня слышишь и всё, во что я верю, реально… Дай мне какой-нибудь знак. Подскажи, где искать. Или дай знать Коллину, что мне нужна правда. Приснись ему, скажи, что он должен мне всё рассказать. Обещаю, это ничего не изменит... Кроме того, что я смогу наконец отпустить тебя и спать спокойно.       Он постоял немного, словно ждал знак, о котором просил. Но ничего не изменилось.       — Ладно, буду верить, что ты меня услышала, — проговорил он. — Я узнаю правду, сестричка, обещаю тебе. Глубоко внутри, наверное, ты и сама этого хотела бы.       Карлос подошёл к свечам, чтобы затушить их, и увидел вдруг, что одна из них не горела.       Его верящее сердце взволнованно подпрыгнуло. Он не знал, когда именно потухла свеча, но сердце его до краёв наполнилось воодушевлением: Аделин была здесь, и она слышала его, слышала!..       Пытаясь понять, о чём именно говорил этот знак, Карлос начал осматривать каминную полку. За свечами в ровный ряд стояли книги, иногда перемешивающиеся с какими-то блокнотами и тетрадями. Карлос потянулся к блокноту, который стоял прямо за погасшей свечой, и взял его в руки. Полистав блокнот, ПенаВега с удивлением обнаружил, что держал в руках личный дневник Аделин.       — Бамбино!.. — восхищённо прошептал Карлос, и глаза его заблестели от выступивших слёз. — Спасибо за подсказку, я знал, что ты слышишь меня!       Он бросил благодарный взгляд на портрет. Аделин словно говорила: «Мог бы и сам догадаться, тук-тук, ответ же лежит прямо на поверхности!»       Карлос чувствовал внутреннее несогласие с тем, чтобы безмолвно забрать дневник сестры из дома родителей. Поэтому он пошёл к ним в гостиную, показал блокнот и спросил:       — Вы знали, что Аделин вела дневник?       Родители переглянулись между собой, и мать ответила:       — Конечно, знали, сынок. Мы нашли дневник в её спальне на следующий же день после похорон…       — Почему вы мне никогда его не показывали? — довольно резко оборвал её Карлос.       — Мы и понятия не имели о том, что ты хотел бы его прочитать…       — Как это так? По-вашему, я не хотел бы пролить хоть немного света на те обстоятельства, которые привели её к тому роковому дню? Да попадись мне этот дневник хоть немного раньше, я бы…       — Карлос, — сурово прервал его отец, — этот дневник, который ты держишь в руках, Аделин вела в четырнадцать лет. Если он и расскажет тебе о чём-нибудь, так это о её проблемах с учителем математики и её тайным обожанием какого-то старшеклассника по имени Хоган.       Карлос ощутил внутреннюю пустоту и медленно опустил руку, пальцы которой сжимали блокнот. Он так яростно хотел узнать правду и с такой святостью поверил в знак, данный Аделин свыше, что закрыл глаза на всё остальное. Он быстро пролистал страницы дневника. Да, и почерк был детским, и страницы, очевидно, пожелтели от старости…       — Простите, — прошептал он, разочарованно закрыв блокнот. — Я был ослеплён потенциальной возможностью получить ответы на свои вопросы…       — Мы тебя не виним, — грустно улыбнулась мама. — Мы в первые дни тоже пролистали все её блокноты и тетради, которые смогли найти… Я перечитала все дневники по двести раз, но так и не получила желанных ответов. Если в последние годы жизни наше солнышко и делало какие-то записи, всё наверняка должно храниться в квартире Коллина… Но, если хочешь знать моё мнение, вряд ли это так. Уверена, что Коллин не стал бы скрывать от нас истинные причины… Ну, если они и вправду ему известны.       «А я уверен в обратном», — мысленно ответил Карлос. Внешне он выглядел спокойно, а внутри у него зажёгся огонёк надежды после слов матери. Ему почему-то и в голову не приходило, что Аделин могла вести дневник перед своей смертью. Если он существовал, то наверняка лежал где-то в квартире у Коллина, в этом не было никаких сомнений.       — Вы не против, если я всё равно заберу этот дневник? — спросил Карлос, указав на блокнот, что держал в руках. — Раз уж не получится узнать, почему она это сделала, то почитаю хотя бы о её подростковых переживаниях… Может, вспомню, о чём давно забыл, и повеселюсь немного.       — Конечно-конечно, забирай его.       Покинув дом родителей, Карлос долго сидел в машине с выключенным двигателем и листал дневник. На лице у него цвела улыбка.       Четырнадцатилетняя Аделин рассказывала дневнику каждую мелочь, которая с ней случалась: здесь были записи и о вечных доставаниях старшего брата, и о новом платье на Рождество, и о первых прыщиках, и, конечно, о первой любви. Во всяком случае, Аделин называла это любовью, но Карлос был уверен, что её чувства к старшекласснику Хогану были ничем иным, как детской влюблённостью. Карлосу и самому было четырнадцать, поэтому он знал: в этом возрасте нет места для настоящей любви.       Отложив дневник в сторону, ПенаВега взял телефон и открыл список контактов. Он долистал до буквы «К» и задержал большой палец правой руки над именем «Коллин». Долгое время он не решался нажать на это имя, потом, в конце концов, вышел в главное меню и открыл мессенджер, в котором они обычно общались с парнями.       «Привет, Коллин! Не хотел беспокоить звонком, поэтому решил написать. Тут такое дело… Есть разговор. Не против встретиться как-нибудь и кое-что обсудить вдвоём?»       Он отправил сообщение и в то же мгновение вышел из мессенджера. Перспектива разговора с Коллином наедине несколько… пугала его. Они не говорили с глазу на глаз с того дня, когда высказали друг другу соболезнования на прощании с Аделин. Он знал, что Коллин насторожится от его сообщения, но пути назад не было. Как не было и иного способа докопаться до правды.       Коллин Томпсон тоже проводил это утро в доме у своих родителей.       Он зашёл на завтрак и заодно получил от мамы пару сумок с едой, которую она, как обычно, наготовила ему на неделю вперёд. Коллин долгое время пытался отказываться, но мать была уверена, что сам он питался из рук вон плохо, и не хотела слушать никаких отказов. Тогда ему приходилось забирать все эти блюда и продукты к себе, а дома почти всё из этого отправлять в мусорную корзину. Коллин любил, как готовила мама, но у него давно не было прежнего аппетита. Добрую часть продуктов он попросту не успевал съедать до того, как они становились окончательно не пригодными к употреблению в пищу.       — Как тебе, кстати, яблочки, которые мы передавали тебе на прошлой неделе? — спросил Мюррей, отец Коллина, когда они втроём уже пили кофе.       — Вкусные, — тихо ответил парень. — Кисловатые, но я такие и люблю.       — Это из нашего сада, — с гордостью поднял подбородок мистер Томпсон и прикрыл глаза от удовольствия. — М-м-м, а скоро ещё лимонные пироги пойдут, лимоны-то вон уже созрели, на землю с деревьев валятся!       Коллин обменялся улыбками с матерью. Тот факт, что Мюррей вернулся к своему излюбленному занятию — садоводству, — говорил о том, что в его ментальном здоровье наметился какой-никакой прогресс. Когда вчера вечером Коллин говорил с мамой по телефону, она почти шёпотом сообщила ему о своей радости: отец снова начал принимать таблетки, воодушевился и, кажется, уверенными шагами начинает двигаться вперёд! Женщина попросила сына ничего не спрашивать у Мюррея по поводу болезни: зная его характер, она опасалась любого неосторожного слова, которое могло ненароком спугнуть его и обнулить весь его прогресс в лечении.       — Как идёт подготовка к выпускным экзаменам, сын? — спросил отец.       Коллин слышал этот вопрос каждый раз, когда приезжал к родителям, поэтому он вздохнул и только потом ответил:       — Идёт своим чередом.       — А как работа? Заказчики есть?       Парень подметил, что отец хотя бы помнил, что он был фрилансером и уже год как не работал в пиццерии. Видимо, прогресс, о котором говорила мама, действительно был значительным!       — Да, есть, — ответил Коллин. — Некоторые даже возвращаются. Так что всё отлично.       Мать посмотрела на него с каким-то сожалением и с сочувствующей улыбкой спросила:       — Всё хорошо, мой котик? Ты как будто чем-то опечален сегодня.       Коллин, действительно, был опечален. Или, скорее, даже задумчив. Буквально полчаса назад он получил от Карлоса сообщение, на которое до сих пор ничего не ответил. Он и не знал, чтó нужно было ответить. Сама мысль о том, что Карлос хочет что-то обсудить с ним наедине, вводила его в безмолвный ужас.       — Нет-нет, всё хорошо, — улыбнулся парень и тряхнул кудряшками. — Просто задумался. Уже второй день ломаю голову над одним проектным решением заказчика… Там просто случай не самый простой.       Оставшееся время до своего ухода он поддерживал разговор с родителями на автопилоте. Кажется, у него получилось даже побыть активным собеседником и внушить маме с папой, что его в самом деле ничего не беспокоило.       Всю дорогу до дома он думал о сообщении Карлоса. Конечно, Коллин не знал наверняка, о чём тому хотелось поговорить, но в душе его жило убеждение, что разговор будет связан с Аделин. Но что именно Карлос хочет обсудить? Что сейчас Коллин чувствует к ней? Как прошли последние месяцы её жизни? Какие мысли жили в её голове за день до самоубийства?       Может, он захочет обсудить всё и сразу. Коллина даже слегка трясло, когда он представлял их будущий разговор во всех подробностях. До настоящего момента никто из близких не спрашивал Коллина напрямую, почему Аделин это сделала (кроме, конечно, Карлоса в тот эмоциональный момент, когда он приехал к ним в квартиру и увидел тело сестры). И, избегая ответов на этот вопрос, а вместе с ними и лжи, Коллин ещё держался. Однако, если Карлос начнёт задавать прямые вопросы в лоб и докапываться до правды… Коллин просто не сможет врать. Вероятно, он просто расплачется и выложит как на духу всё то, о чём поклялся молчать…       Нет. Так нельзя. Он обещал. Но и отказывать Карлосу в разговоре тоже было нельзя. Тогда оставался один вариант: максимально оттянуть момент разговора, чтобы успеть тщательно к нему подготовиться.       Когда Коллин вошёл в квартиру и успокоил залившегося радостным лаем Бутча, он взял телефон, нажал на уведомление о сообщении и набрал ответ:       «Привет! Конечно, мы можем встретиться. Как насчёт следующей пятницы? Можешь заглянуть ко мне вечером».       Коллин отложил телефон и обвёл взглядом стены квартиры. Встретиться здесь — это лучшее решение из всех возможных. Дома и стены помогают.       Джозеф Карсон присутствовал, вероятно, на самом неловком ужине в своей жизни.       Сегодня он пришёл в гости на семейный ужин в дом Бейтсов, приглашение на который он получил сразу и от Сары, и от Меган. И всё бы ничего, только вот женщины, кажется, даже не подозревали, что сделали это сразу обе… И каждая воображала, что доктор Карсон пришёл сегодня именно по её приглашению.       Что касается самого Джозефа, он с самого начала понял, что этот вечер обречён. Всё началось несколько дней назад, когда ему позвонила Сара и пригласила поужинать к себе домой. Она упомянула также, что, стоило ей намекнуть Меган, что неплохо было бы позвать доктора Карсона на пасту и вино, глаза её дочери сразу же загорелись, и она усиленно закивала. При этом Сара снисходительно смеялась в трубку и по-матерински нежно жалела свою дочь: «Бедная девочка, так крепко влюбилась в тебя и не подозревает даже, что эти чувства ни к чему не приведут. Я помню себя в её возрасте. В девятнадцать тебе кажется, что нет ничего невозможного. А в вопросах любви — тем более».       Потом Сара уже в который раз попросила Джозефа вести себя аккуратно с Меган: не давать ей ложных надежд и в то же время не ранить её юное сердце напускным равнодушием. Мол, такое поведение с его стороны должно довольно быстро охладить её чувства. Джозеф пробормотал в трубку несколько соглашающихся слов, но мысленно отметил, что Сара в своих речах противоречила сама себе.       Несколько позже ему позвонила уже Меган. Слегка дрожавшим голосом она пригласила доктора на семейный ужин, деликатно уточнив, что они будут ужинать втроём. При этом она ни слова не сказала о том, что пригласить Джозефа было предложением Сары. Скорее наоборот: «Я бы очень хотела видеть вас у нас на ужине, доктор Карсон», — вот, что сказала ему Меган. Сохраняя будничный тон голоса, Джозеф принял приглашение. Никто в тот момент не видел, каким пустым был его взгляд.       На ужин он приехал не в лучшем расположении духа, однако спутницы его сегодняшнего вечера не могли бы этого заметить: Джозеф умел делать вид, что всё хорошо, и бодро себя вести, даже будучи сильно уставшим. Он привёз с собой сладкое к чаю, и хозяйки дома с радостью приняли его небольшой презент.       — Вина? — предложила Сара, когда они сели за стол. Женщина повернула тёмную винную бутылку, взявшись за горлышко, чтобы гость, очевидно, смог прочитать, что было написано на этикетке. — Белое полусухое. Очень вкусное.       — Если только один бокал, — согласился Джозеф и взял бутылку и штопор, чтобы вытащить пробку. — За компанию. А так я обычно не пью.       Сара, конечно, знала, что он не был любителем выпить, но не могла вскрыть факт своей осведомлённости перед дочерью.       Доктор Карсон открыл вино и наполнил им три бокала.       — За встречу, — приподнял свой бокал мужчина, слабо улыбнувшись, — и за приятный ужин.       Хозяйки тоже улыбнулись (Джозеф мысленно отметил, что у них была одна улыбка на двоих) и одновременно вытянули вперёд руки, в которых держали бокалы. Раздался негромкий звон стекла, после чего все сделали по несколько небольших глотков. Следом принялись за еду.       — Очень вкусная паста, — похвалил блюдо Джозеф, — особенно в сочетании с этим вином. Такой вкусный томатный соус, ещё и тёртый сыр… Просто слов нет!       — Спасибо, — заулыбалась Сара, — я старалась.       Джозефу могло это показаться, но он будто уловил во взгляде Меган ревностный блеск. Девушка принялась быстро скользить глазами по столу, пока, наконец, не взяла в руки довольно большую деревянную миску, наполненную салатом.       — А попробуйте ещё мой салат, — предложила мисс Бейтс, протягивая миску Джозефу, — тут очень необычное сочетание ингредиентов, я сама догадалась их соединить. Интересно, сможете ли вы назвать все: они создают ни на что не похожий вкусовой оттенок, и ещё никому не удавалось назвать все-все ингредиенты этого салата!       — Благодарю, — несколько смущённо кивнул Джозеф и положил себе пару ложек салата. — Не знаю, правда, насколько хорошо мне это удастся…       Он увидел, что Сара опустила голову, намереваясь, очевидно, скрыть улыбку: слишком смешным и даже наивным показался ей импульсивный поступок дочери. Джозеф без удовольствия подумал, что тот ревностный огонёк в глазах Меган не был его паранойей. Она и в самом деле приревновала то ли мать, то ли гостя и возмутилась вниманием, которое тот проявил к её блюду. «Ну и ну», — присвистнул про себя доктор Карсон, уже предвкушая другие похожие ситуации, которые потенциально могли произойти за сегодняшним ужином.       — Мне очень нравится вкус, — задумчиво произнёс Джозеф, уставившись в тарелку, после того как прожевал вилку салата. — Я различаю тут жареный картофель, пикули, немного лука и… определённо гранат.       — В точку, — улыбнулась Меган, — вы почти всё угадали. Только не смогли заметить ореховый соус.       — Ореховый соус, — повторил мужчина, прищёлкнув пальцами. — Точно. Видимо, он в конце концов и придаёт салату такой необычный вкус.       Какое-то время они ели молча, после чего Джозефу показалось уместным заговорить о покойном Стивене в его собственном доме:       — Медсестра Кейт сказала мне, что вы так и не забрали вещи мистера Бейтса из его ячейки в больничном хранилище.       Сара и Меган обменялись быстрыми взглядами.       — Да, — ответила Сара, несколько небрежно дёрнув правым плечом, и принялась тыкать вилкой в кусочек мяса, — всё что-то времени нет заехать в больницу, пусть даже ненадолго…       — Скорее, желания, — осторожно поправил её доктор Карсон. — Понимаю. Вы столько времени безрезультатно проводили в стенах этой больницы, что вряд ли у вас есть желание появляться там ещё хотя бы раз. Тем более после недавних трагичных событий, которые вам пришлось пережить.       Ответа не последовало: вероятно, хозяйки дома таким образом подтвердили предположение Джозефа.       — Наверное, это не то, о чём вам хотелось бы говорить за сегодняшним ужином, — продолжил гость, — но мне действительно искренне интересно знать, как вы себя чувствуете после всего пережитого.       Женщины одновременно подняли глаза на Джозефа, и он несколько смущённо взглянул сначала на Меган, а потом надолго задержал внимательный взгляд на Саре.       — Нельзя сказать, что очень плохо, — ответила Сара, слегка склонив голову в знак благодарности за участливый вопрос Джозефа, — нормально. Времени, конечно, прошло не так уж много, но мы держимся. Спасибо, что поинтересовались.       — Да, в доме особо ничего не поменялось после его ухода, — подхватила Меган, — всё осталось прежним. Только частые мысли о нём напоминают мне о том, что он ушёл. Спасибо, доктор Карсон, вы так любезны и внимательны ко мне… то есть к нам.       Джозеф одарил девушку натянутой улыбкой. На несколько секунд над столом повисло молчание, а от единогласно разделяемого напряжения, казалось, дрожал даже воздух.       — Такие примеры благородных людей в профессиях очень вдохновляют, — снова заговорила Меган будто для того, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, — я… я тут подумываю пойти учиться на врача.       — Что-что? — переспросила Сара, чуть не поперхнувшись. — На врача? Мы это с тобой ни разу не обсуждали… Да и помнится мне, ты грезила поступить на международные отношения и право.       — Жизнь изменчива, мама, а я — часть этой жизни. Теперь мне не столько интересно право, сколько медицина. И мне было бы очень интересно изучить все эти процессы, происходящие с мозгом человека, который лежит в коме…       — Значит, вы хотите пойти в сферу нейрологии? — уточнил Джозеф.       — Наверное… А чем занимаются нейрологи?       — Нет такого врача, как нейролог, — снисходительно улыбнулся доктор, — мозг человека изучают неврологи, нейрохирурги, нейрорентгенологи и другие специалисты. Но тогда вам придётся работать не только с пациентами, находящимися в коме… Во всяком случае, в повседневной практике. Есть другой вариант: остаться в науке и определить своим научным интересом мозг человека, который лежит в коме.       — А кардиология? — продолжала задавать вопросы Меган, кажется, совсем забыв про еду. — Сложно было учиться? И каково это вообще — быть кардиологом?       — Я бы не назвал это самой простой работой из всех существующих, — уклончиво ответил мужчина, — да и вряд ли хоть какую-то работу можно назвать простой. Везде свои прелести, везде свои сложности. А лично для меня должность главного кардиолога, помимо научно интересных вещей, даёт свой груз обязанностей и ответственности.       — Что, теперь ты и кардиологом захочешь стать? — с плохо скрываемой издёвкой в голосе спросила Сара свою дочь.       Меган, уловив этот тон, сверкнула глазами, в которых чётко читалась обида. Мать наверняка специально подтрунивала над ней, издевалась, хорошо помня о признании Меган в наличии чувств к доктору Карсону. Она поделилась с ней сокровенным, а Сара в итоге использовала её откровенность во зло ей, превратив честность в уязвимость. Ну, ничего! С этого момента Меган больше ничего не будет ей рассказывать.       — Даже если так, — ответила девушка, равнодушно пожав плечами, — что с того? Жизнь моя и ничья больше. Да и в подражании своему идеалу нет ничего зазорного или плохого.       — Я бы не стал говорить таких громких слов, — хохотнул Джозеф, попытавшись разрядить обстановку смехом, — я далеко не идеал, мисс Бейтс.       — И какие же аргументы вы приведёте в подтверждение этому? — тоже заулыбалась Меган, несколько расслабившись.       — Ну… например, я не мою за собой посуду до тех пор, пока мне станет не из чего есть. А ещё я не схожу с ума от умиления, когда вижу пушистых котят или маленьких собак. Могу ошибаться, но современное общество относит людей вроде меня к психопатам.       Женщины посмеялись, и напряжение было снято. Во всяком случае, его уровень заметно снизился… Правда, ненадолго.       — Да, и идеализация кого бы то ни было — это патология, — добавила Сара. — Наверняка в медицинском университете этому учат на парах психологии, так что Джозеф в случае чего может подтвердить.       — Доктор Карсон, — произнесла Меган тоном, в котором слышался упрёк. — Ты хотела сказать доктор Карсон, а не Джозеф.       Сара растерялась от этого замечания. Она назвала любимого по имени совершенно случайно, забывшись, что рядом сидела дочь, и теперь ей показалось, что вся правда об их отношениях вскрылась для Меган. Джозеф заметил, в каком замешательстве находилась Сара (она молчала, округлив глаза), и быстро вставил свои пять копеек:       — На самом деле нас больше не связывают официально-деловые отношения. Так что, если вам будет удобно, можете без проблем называть меня просто Джозефом…       Взгляд Меган просветлел, и она кивнула.       — Хорошо, Джозеф. Тогда я тоже не мисс Бейтс, а Меган. Или можно просто Мег.       Доктор Карсон посмотрел на возлюбленную, ожидая, что она тоже даст ему «разрешение» называть её по имени, но она молчала, не сводя непонятного взгляда с дочери. Было очевидно, что ей произошедшее не понравилось, но Сара сдержанно промолчала.       — Пойду наложу ещё немного салата, — сказала Меган спустя несколько минут не слишком оживлённого разговора и встала, взяв деревянную миску. — Сейчас вернусь.       Когда она вышла, Сара и Джозеф одновременно посмотрели друг на друга. Мужчина слабо улыбнулся.       — Можно наконец-то тебя поцеловать? — прошептал он. — Я уже с ума схожу от этого желания.       Они молча обменялись быстрым поцелуем. Сара выглядела задумчивой и даже напряжённой.       — Что такое? — не понял он.       — «Просто Джозеф»? — возмутилась женщина и, обернувшись на дверь, за которой скрылась Меган, продолжила шёпотом: — Зачем ты разрешил ей называть тебя Джозефом?       — А что мне оставалось? Надо было как-то виртуозно выруливать из той ситуации, которую ты создала.       — Теперь она будет думать, что ты сделал шаг ей навстречу, и понапридумывает себе бог знает что.       — Ничего она себе не придумает. В обращении по имени нет ничего интимного, это обычный жест вежливости.       — Для влюблённой девочки это вряд ли так. Не удивлюсь, если мысленно она уже рисует вашу свадьбу и маленьких кудрявых детишек.       — Не ревнуй, Сара, — засмеялся Джозеф, почему-то развеселившись от опасений возлюбленной. — Даже если у неё и есть мечты подобного рода, им суждено остаться всего лишь мечтами.       — Да, может, будешь немного более строгим с ней? — внезапно предложила женщина, когда доктор Карсон потянулся к ней за вторым поцелуем.       Он отодвинулся с недоумением.       — Чего? Ты ведь сама просила меня быть вежливым…       — Знаю, просила. Но, по-моему, ты уже чересчур вежлив, даже почти галантен, так что можно поубавить вежливости общения.       — Мне что, послать её, когда она войдёт сюда?       — Не передёргивай, Джо. Я просто беспокоюсь, как бы она не замечталась…       Джозефа не обрадовала просьба Сары. Он подпёр рукой щёку и устало вздохнул.       — Чтобы не было этих беспокойств, можно было бы вообще не затевать этот ужин, — произнёс он. — Я знал, что меня тут ждёт нечто подобное. Нам надо было сразу рассказать всё Меган, и делу конец.       — Так тоже нельзя, — умоляюще прошептала женщина, — только не сейчас.       Он молчал и даже не смотрел на неё.       — Да, любимый? — ласково уточнила Сара, сжав под столом его колено.       — Да, — без всякого энтузиазма ответил Джозеф. — Но знай, что я делаю это только ради тебя. Исключительно ради тебя.       — Я тебя обожаю.       Они снова поцеловались, и через пару секунд после этого как раз вернулась Меган.       — А вот и салатик, — улыбнулась она, присаживаясь обратно на своё место, — готовьте тарелки.       Джозеф мысленно готовился к новым замечаниям, неловким оговоркам, смущающим взглядам и разговорам, но до конца ужина ничего подобного не случилось. Следуя просьбе Сары, он стал меньше шутить, чтобы это не было похоже на флирт, и в целом поубавил энтузиазм своего общения за столом. Для него это было не так уж заметно, но он с уменьшением своего вежливого обращения с Меган одновременно свёл к минимуму и общение с Сарой. Так что к концу вечера он стал довольно посредственным собеседником.       Выходя из-за стола, мужчина радовался, что остаток вечера прошёл спокойно. Однако он не знал, что радоваться было пока слишком рано…       — Да, такси за мной уже приехало, — сказал он, обувшись, — так что доберусь без проблем. Спасибо ещё раз за приглашение. Ужин был очень вкусным.       — Мы очень приятно провели время в твоей компании, — улыбнулась Сара.       Меган подтвердила это, они попрощались, и Джозеф направился к такси. Спустившись по ступеням крыльца и пройдя мощённую крупным камнем садовую дорожку, он дёрнул ручку ворот и обнаружил, что они не поддаются.       — Ой, это замок снова заклинило, — крикнула ему Меган и быстро сбежала по ступеням крыльца. — Иногда такое случается, нужно просто чуть сильнее надавить… Сейчас я тебе помогу.       Она подошла к нему, сильно и резко нажала на ручку, дёрнула дверь на себя, и та послушно открылась. Машина такси с гудящим мотором уже ждала его по ту сторону забора.       — Идём, провожу тебя до машины, — предложила Меган, и они двинулись к такси.       В эту минуту Джозеф явственно ощутил, что его ждёт очередной сюрприз, и весь внутренне напрягся.       Интуиция его не подвела.       — Джозеф, я весь вечер наблюдала, как мама смотрела на тебя, а ты смотрел на маму… И я кое-что поняла.       По спине доктора Карсона пробежал такой холодок, что у него даже закружилась голова. Сердце заколотилось как бешеное, и Джозеф почти без голоса спросил:       — И что же ты поняла?       — Мне кажется, мама безответно влюблена в тебя. И это выглядит так нелепо… Она заискивает перед тобой, временами будто пытается флиртовать, даже якобы случайно назвала тебя Джозефом, очевидно, напрашиваясь этим на новый уровень знакомства… Это смешно. У вас с ней такая разница в возрасте, да и у тебя наверняка кто-то есть…       Пауза, последовавшая за этим предположением, означала ожидание Меган по поводу подтверждения или опровержения догадки, высказанной как бы невзначай. Мозг Джозефа лихорадочно пытался подобрать ответ.       — Можешь не переживать, — продолжила Меган, не дождавшись ответной реплики доктора, — я не расскажу маме, что ты обо всём теперь знаешь. Ты, наверное, и сам замечал за ней всё это?       — Д-да нет, как-то не придавал значения…       — Тогда я рада, что вовремя открыла тебе глаза. Я постараюсь намекнуть маме, что её чувства так и останутся без ответа… Надо бы сделать это как можно мягче, чтобы не ранить. Всё-таки она недавно потеряла своего мужа, я думаю, у неё сработал некий механизм компенсации.       — Ну, мне пора, — заторопился Джозеф и, желая поскорее сбежать, открыл заднюю дверцу автомобиля.       — Спасибо за вечер, Джозеф, — улыбнулась Меган, остановившись в паре метров от него. — Знай, что я была бы рада снова тебя увидеть. Только тебя.       Ударение, сделанное на последнем предложении, позволяло трактовать эту фразу так: «Я была бы рада сходить с тобой на свидание». Джозеф нервно хохотнул в ответ на это, сел в машину и захлопнул за собой дверцу.       Он не помнил дорогу до дома, потому что мысли его были целиком поглощены событиями сегодняшнего вечера. Отношения между ним и Сарой всегда были непростыми и никогда не предполагали однозначно верного исхода. Теперь же в эти отношения вмешалась Меган и тем самым только сильнее всё запутала… То, что произошло сегодня вечером, не поддавалось никакому описанию. И уж тем более не являлось тем, что Джозеф мог когда-либо спрогнозировать. Такое стечение обстоятельств порождало фатальное непонимание и выглядело до глупого смешным, прямо как в старых ситкомах.       Обычно Джозеф Карсон был сдержанным человеком и не ругался матом. Но когда он приехал домой сегодня вечером, ему хотелось кричать во весь голос и поносить всех на чём свет стоит.