Нечаянные гости

      О, Хаос, где же мы? Куда нас занесло и как? Что с Пэром? Жив ли он? Не слышу ничего, темно вокруг и нет сил пошевелиться.       Кто эта странная женщина? Она, кажется, медик, если взялась помогать? Но как она это делала? Какие-то совершенно варварские методы, хотя… Она что-то давала ему, говорила, что это местный анестетик, но у меня от крика Пэра до сих пор мороз по коже. Тогда, видимо, я не осознал всего сразу, а сейчас страшно. Он же мог умереть. Или умер? Почему так тихо вокруг? Он же рядом был, я бы услышал его дыхание, может, он стонал бы, если б был жив… Пэр… Почему я не могу тебя позвать? Пэр!       Мне страшно. Никогда не думал, что признаюсь себе в этом. Странное состояние. Мысли ясные, а тело не слушается совсем, и я боюсь. А, что если это уже навсегда? Что, если после того катаклизма, который случился, когда мы тут появились, у меня что-то в голове повредилось и теперь тело мне не подчиняется? Не верю…        Но…нет. Вроде нет. Руки и ноги у меня замерзли до ледышек. Чувствую их. Но не могу пошевелиться. Да что же это?        Что это за Зона отчуждения такая? Как долго отсюда добираться домой и почему эта женщина засмеялась, когда я спросил ее об этом? Что это за катаклизм случился, когда мы оказались здесь? Черт возьми, я думал, что у меня голова лопнет и легкие разорвутся, когда она заставила меня бежать за ней с Пэром на руках. Я не думал, что добегу, я не думал, что он переживет этот безумный марафон. У меня до сих пор не укладывается в голове, как у него начали заживать проникающие раны, когда она заткнула их какой-то желтой фигней. Что это было?        Святые небесные, я должен увидеть его, убедиться, что он жив!        Нггх! Не могу. Не могу даже изменить позы. Затекло все, лежу как мешок с тряпьем и не могу пальцем пошевелить. В желудке будто перца насыпали — она дала мне каких-то пилюль, сказав, что от радиации… Свихнуться можно. Мне еще лучевая болезнь грозит? Лучше б тогда я не пережил того катаклизма.       Но, что это? Кто-то дотрагивается. Она, женщина эта. К шее — щупает пульс. Голова, ирокез… Твою мать, что ж все так норовят его полапать? Уходит. Бормочет что-то. Похоже, по-русски. Странный язык. Странная женщина. Странный запах у нее — женщины не должны так пахнуть. Оружейной смазкой, резиной, пылью и какой-то химией. Йодом, что ли… Как робот какой-то. Встать бы. Или хотя бы пошевелиться, подать знак, что я еще жив, может она меня хоть уложит нормально?       Кажется, я думаю слишком громко… Она снова подходит, хватает за свитер на плечах, пытается перетащить куда-то, но только роняет на пол окончательно. Отлично… Хоть тело вытянется, а то сил нет терпеть — все ломит. И снова этот запах. Враждебный. Чужой. Заполняющий мою урезанную реальность. Вытесняющий мысли… Кто она такая? Пэр, ты знаешь? Пэр…

***

      Они странно пахнут оба. Духами, видимо, или чем-то моющим. Шампунем-мылом каким-то. У нас здесь мыло в лучшем случае можно раздобыть только хозяйственное, деревянное и воняющее невесть чем, а за шампунь и порошки и думать нечего вместе с духами. Да и вообще, в Зоне лучше не пахнуть иначе, чем окружающая среда. Так меньше шансов быть съеденным.       Проснувшись, я первым делом бросаюсь к раненому шведу — он так и лежит, как я оставила, на спине, полуголый в уделанных кровью и грязью штанах и обрывках футболки. Постанывает и дергается во сне, прижимает руки к груди, будто стараясь прикрыться. Я осторожно отодвигаю их и осматриваю раны — они уже почти зажили. Кожа вокруг них красная, напряженная и испачканная йодом, но вместо глубоких дыр в теле на коже остались только припухлости, слабо светящиеся в темноте желтоватым светом. Артефакты заполняют рану, заставляют клетки окружающих тканей делиться быстрее и расходуются ими как источник энергии для роста, тем самым, растворяясь в теле.       Завтра к вечеру у него кроме татуировки на плече будет еще несколько новых «мужских украшений».       В комнате сумрачно. Пока мы валялись — день подошел к концу, наступил вечер и начался дождь. Пришлось включить свет — бледно-желтый, слабый светильник над койкой. Он не годится для операций, но мне больше не нужно было ничего делать.       Трогаю лоб и щеки Пэра — горячий. Естественная реакция на артефакты. Беру электронный термометр и сую ему в чуть открытый рот. Пара секунд — 39,7 — вижу цифры на маленьком дисплее. Плохо.       Включаю верхний свет и вспоминаю о Йоакиме — он тоже лежит там же, где упал, и тоже не изменил позы — выброс сожрал все его силы, а стимуляторы выскребли последнее, что осталось. Теперь ему жизненно необходим сон. Пытаюсь снова перетащить его на кровать, но не получается — тяжеленный, зараза. Поэтому приношу матрас и с грехом пополам укладываю на него.       Потом снова к Пэру. Взяла жаропонижающее — противная спиртовая настойка из смеси трав и каких-то корней — у Доктора чего только не найдется в арсенале. Развожу две ложки ее в глотке воды в кружке и пытаюсь напоить его. Ощутив влагу на губах, швед жадно тянется к железной кружке и пьет, дрожа всем телом, хотя сам неестественно горячий.       Я наливаю еще простой воды и даю напиться, придерживая его под плечи и голову, чувствую. Длинные волосы мягки и непривычны на ощупь. Рядом со стриженными или вовсе лысыми сталкерами его грива кажется неправдоподобной, непрактичной, лишней, но… На удивление приятной на ощупь. Напившись, он отворачивает голову и немного воды проливается на бороду, сбегает по шее — осторожно вытираю ее. Колючеватая и одновременно мягкая борода у него. Странно так.       И запах у него другой, чем у Йоакима. Тот еще полностью пахнет своим миром, а Пэр уже нет. Он странный. Он пахнет уже не домом, но еще и не Зоной. Кровью, йодом, озонистым испарением артефактов, но в волосах еще хранится горьковато-пряный запах.       Тот самый шампунь, наверное, который я держала в руках последний раз года четыре назад еще на Большой земле, или другой какой-то парфюм… Черт его знает, чем там пользуются сейчас мужчины на большой земле.       Осторожно ощупываю кожу вокруг ран — очень горячая на ощупь. Он тихо стонет и дергается, снова пытаясь прикрыться руками.       — Тише-тише, сейчас я тебя оставлю в покое. — Отодвигаю чуть в сторону его руку, прижатую к левому боку — там на ребрах была еще одна царапина, но под действием артефакта и она уже затягивается, хотя я к ней даже не прикасалась. Не заметила сразу. Удивительно, какой силы эта губка.       Дотрагиваюсь до нового, еще чуть влажного шрама . Чуть в сторону — непривычно. Отвыкла уже. Да и не видела раньше таких, как он. С севера. Какая все-таки светлая кожа у него. И гладкая — ни шрамов, ни ожогов, если не считать этих новых.       Зона только-только задела его, и оставила свои отметины, а у некоторых сталкеров места живого на теле нет, поэтому и не могу оторвать взгляда. Слишком необычно. Слишком правильно. Как, если бы тебе показали идеал рисунка после тридцати попыток нарисовать его. Когда ты смотришь в изгвазданный ластиком и карандашом собственный листок, и не понимаешь уже, как оно должно на самом деле выглядеть, а потом тебе бац! — и наконец-то это показывают. Чистое, идеально нарисованное. С первого раза, без единой помарки. Ну, почти.       Проходит минут десять, и жар начинает спадать. Раненый успокаивается. Дыхание его становится медленнее и глубже, лицо и шея покрываются испариной — я вытираю его влажным куском полотна и он морщится от холодных прикосновений.       — Все, Пэр, дальше будет легче. — Говорю ему, хотя и не уверена, что он слышит меня. Снова смачиваю ему губы водой — они потрескались от жара, рот пересох — он жадно слизывает ее и приоткрывает глаза.       — Mer, tack…* — Не понимая слов, понимаю интонацию — он просит еще. Набираю воды уже побольше и снова помогаю ему напиться. Он пьет долго: вздрагивает и давится, отфыркивается и несколько раз останавливается перевести дыхание, но, в конце концов с невнятным словом на выдохе откидывает голову на кушетку.       Артефакт отнимает много сил, а он еще и крови потерял сколько. Хоть и старалась я быстро все делать, когда вынимала последний осколок, но видимо, повредила сосуд и ее вытекло довольно много. Если б только было чем восполнить, но такого добра как донорская кровь у Болотного Доктора нет.        Я вытаскиваю длинноволосого шведа из обрывков одежды — он снова тихо стонет, но кое-как помогает мне, приподнимает плечи и вытаскивает руки из рукавов. Теплый, взмокший, податливый. Он тяжело вздыхает и смотрит не-то на меня, не-то сквозь меня своими неестественно-яркими, прозрачными глазами; ежится от холода и что-то шепчет совсем невнятно. Я не понимаю, бредит он или о чем-то просит. Укрываю его старым одеялом — в лазарете довольно прохладно по сравнению с домом — и он успокаивается. Кажется, этого ему и нужно было.       — Пэр… Пэр! — Хриплый окрик с другой стороны койки сообщает, что Йоаким пришел в себя.       — Он здесь! — Обхожу койку, присаживаюсь рядом с ним. Он лежит, вытянувшись на матрасе и осторожно ощупывает себе голову.       — Кажется, что мне по башке хорошенько дали… — Бормочет и кривится.       — Последствия выброса, стимов и антирада. Давай, вставай, отведу тебя на кровать, а то замерзнешь здесь до утра. — Протягиваю ему руку и едва не падаю, когда он, ухватившись за нее, тянет на себя. Но встает. Шатаясь и спотыкаясь, полусонный он бредет, опираясь на меня, в маленькую комнатку. Скорее даже закуток, где Доктор размещает своих гостей, но там есть две двухэтажных кровати с постелью, тумба и окно, а избитым дорогами Зоны сталкерам обычно больше и не нужно. Как и Йоакиму в тот момент.       Ложась на старую кровать, он еще что-то мямлит, пытается узнать, что с Пэром, но путает шведский и английский. Я плохо его понимаю, но мне не приходится отвечать — он засыпает раньше, чем голова его касается старой тощей подушки.       Тогда я делаю еще одно героическое усилие и растапливаю печь, потом достаю свой спальник и ложусь в лазарете на матрас, где лежал Йоаким, чтобы если что — встать и помочь Пэру, если нужно будет.       И, как оказалось, не зря. Ночь прошла тяжело: артефакт затянул раны, но то ли выброс так повлиял, то ли гремучая смесь препаратов в его крови — он всю ночь стонал и ворочался, что-то бормотал на родном языке, казалось, звал кого-то. Несколько раз я вставала к нему — жара не было, кожа была теплой и влажной, но он не находил себе места. Возился, мотал головой и шарил руками по койке, будто ища что-то или пытаясь схватиться, лицо его дергалось, отражая болезненные переживания кошмаров.        Я отодвинула одеяло и еще раз осмотрела его — свечение артефактов померкло и краснота на месте ранений заметно спала — ничего не было аномального. Ткани, восстановленные артом, хоть и хрупкие первое время, но не настолько, чтобы, ворочаясь во сне, человек мог их повредить.       Я снова пыталась дать ему попить, но он только крепко сжал зубы и со стоном отвернул голову. Потом на несколько часов все-таки успокоился и мне даже удалось задремать, но перед самым рассветом тишину разорвал жуткий крик.       За секунды, что зажигала свет, я успела передумать все: какая-то болотная тварь влезла в дом, раненая химера под окнами у Доктора пришла и орет, галлюцинации, контролер где-то рядом подобрался и морочит… Я не поняла даже сразу, что это кричал швед. В комнате для гостей послышался грохот и вскрик.       — Пэр! Где ты? Что случилось? — Разбуженный криком Йоаким, что-то перевернул в комнате, но сориентировался и прибежал на свет, ввалился в лазарет, — Что случилось?       Я не могла ответить, зависла на миг. Пэр лежал на боку в неестественной позе, поджав ноги, выгнув спину и задрав голову. Рот его был широко раскрыт, а лицо искажено, как от боли.       — Эй… Что с тобой? — Я попыталась повернуть его на спину, но не смогла — он застонал, сопротивляясь. Тогда я убрала с его лица налипшие влажные волосы и он снова закричал. Надрывно и хрипло, так что под кожей на шее проступили крупные вены.       Йоаким тоже с болезненным стоном схватился за голову.       — Что? — Я не поняла сначала, но потом он прошипел:       — В голове…будто дерет кто!       Ну, сука рваная! Все-таки контролер. Подобрался к жилью, почуял новеньких людей и принялся их пугать, в надежде, что в ужасе они повыбегают на улицу и попадутся ему как раз в лапы.        Но хрен ему на рыло! Еще для Стрелка и Грави доктор соорудил гарнитуры из черных искр — артов, экранирующих пси-излучение мутантов.        — Следи за ним, Йоке! — Я вспомнила, как называл его Пэр и бросилась в кабинет к Доктору. Пришлось изрядно покопаться, прежде чем удалось открыть маленький бокс с кодом и вынуть оттуда два загнутых наушника, в которых вместо динамика был припаян маленький черный артефакт.       — Держи, вешай на ухо! — Я сунула его в руки Йоакиму, который уже повалился на кушетку к Пэру, держась за голову и тихонько подвывая на одной ноте. К моему удивлению он услышал оклик, мутно глянул на меня и взял артефакт, стал прилаживать его к уху, а я занялась Пэром.       Он стонал и мотал головой, а когда я убрала снова его волосы  — черт, какие же они мягкие! — открывая ухо — попытался отбиться. Замахал руками, задергался, но помог опомнившийся Йоаким. Перехватил его за запястья и крепко прижал их к постели, отчего хайрастый швед захрипел в отчаянье — видимо, думал, что все, смерть, но Йоке с ним заговорил:       — Тихо-тихо, сейчас все пройдет, не сопротивляйся! — казалось, он услышал. Притих и в тот момент я смогла надеть на его маленькое ухо наушник. У меня самой Черная искра была вшита под кожей на шее, от того я и не чувствовала ничего.       Воздействие контролера прекратилось сразу же, как сквозняк при закрытии форточки. Контролер потерял власть над разумом парня, и тот успокоился. Пару минут еще лежал, ткнувшись лицом в мятую подушку и тяжело дыша, потом пошевелился, поднял голову.        Очнулся на несколько секунд, посмотрел на Йоакима, слабо улыбнулся и что-то спросил. Тот тоже улыбнулся и ответил:        — Нет. Мы живы еще.       — Хорошо… Тогда я…посплю немного, и…пойдем домой? — Снова отключаясь, пробормотал швед, на что Йоаким ответил тоскливым вздохом.       — Да. Спи, Пэр…тебе нужно. — Он мягким движением убрал волосы, лежавшие на лице друга, открыл снова ухо и поправил артефакт.       — Что это за штука? — Спросил, глядя на меня еще мутными глазами — голова болела, как с бодуна, но то были мелочи.       — Артефакт.       — Еще один? Сколько их тут у тебя?       — Много. Давай я расскажу тебе о них утром, когда мы окончательно проснемся? — Меня нещадно клонило в сон.       — Давай. — Согласился он.       В этот раз под защитой артефактов наш сон уже был спокойным и глубоким, похожим на смерть.       Проснулись мы далеко за полдень. Я и Йоаким, оба почти одновременно зашли к Пэру — тот еще спал. Лежал на боку, повернувшись к нам спиной и почти с головой укрывшись одеялом.       Йоке был нетерпеливее меня, поэтому быстро подошел к нему, тронул за плечо.       — Пэр, ты спишь еще? — Он попытался стащить у него с головы одеяло, на что тот ответил протестующим стоном, зашевелился.        С этим движением в нас обоих мыльным пузырем лопнуло и развеялось тревожное напряжение — живой.       — Йоке… Нафига так рано? — Он чуть повернулся к нам и высунул из-под одеяла руки — какие они белые на фоне старой, грубой и потрепанной временем ткани — потер ладонями лицо, будто просто пытаясь проснуться после очередного ночного выступления, но тут же охнул от боли в руке. И груди. И где-то под ребрами… Холера.       Убрал ладони от лица и снова посмотрел на Йоке, потом на меня. Густые брови его удивленно изогнулись, потом лицо приобрело растерянный и расстроенный вид. Он вспомнил, что не дома, не в гостинице и даже не в автобусе, вспомнил, почему так болит все, все события прошедших суток и от этого сердце лихорадочно заколотилось.       Что случилось? Где они? Как, черт возьми, выжили?       Я заметила, как Пэр осторожно водит кончиками пальцев себе по груди и под ключицей, трогает новые, болезненно чувствительные шрамы. Он помнил до мелочей все, что происходило.       Перехватив мой взгляд, он проворчал что-то на шведском и отвернулся от нас.       — Он говорит по-английски? — Спросила я Йоакима.        — Да.        — Пэр, как ты чувствуешь себя? Дышать нормально? — подойдя ближе к нему, я тронула его руку повыше локтя — бледно светящаяся в сумраке комнаты кожа притягивала взгляд. Он дернулся, прикрылся одеялом и глухо ответил:       — Да, вполне, — потом повернул голову и снова глянул на нас. От этого движения из уха у него выпал наушник, он потянулся, и стал выпутывать его из волос, — Что за фигня? — Спросил удивленно.       — Если б я знал, Пэр… — вздохнул Йоаким, — Эта штука ночью избавила меня от кошмаров.       — Значит, и меня тоже. — Он вздохнул и попытался вспомнить, что видел во сне. Каша какая-то. Что-то до тошноты мерзкое: Крис мертвый, его тело изуродовано, рядом какая-то тварь с огромной головой и вся в бинтах, а за нею — Йоаким. Лицо синее, как удавленника, глаза стеклянные, рот, кажется, разорван и по подбородку на грудь стекает слюна, смешанная с кровью, руки тоже в крови и он, Пэр, почему-то знает, что это кровь Реланда.       Его передернуло от этих воспоминаний.       — Что это было? — Решился спросить, — Какой-то странный кошмар. Не такой, как другие.       — Это был контролер.       — Кто? — Спросили оба в один голос и я стала объяснять, кто такие контролеры и что они делают с людьми…       — Получается, они таскают людей за собой как живые консервы, а когда станет скучно — могут натравить их друг на друга, чтобы те дрались до смерти? — на губах Йоакима замерла ехидная, чуть издевательская улыбка, которую он никак не мог согнать. Не верил он в то, что я говорила. От того и усмехался.       — Да, Йоке.       — Бре-ед. Такого же не бывает! Ну, в гипноз я бы еще поверил, но такое… — он замотал головой, усмехаясь, уже откровенно, — Наркоманские грезы какие-то.       — Ага? Я, по-твоему тоже наркоман? — вдруг резко фыркнул Пэр и быстро, сбивчиво и подробно стал описывать монстра, которого видел во сне.       Я подтвердила, что он выглядит именно так.       — Ну уж нет. Мне это совсем не нравится. Почему у нас под боком сидит какая-то дрянь, а мы ничего не делаем?        — Потому что ничего он нам в доме не сделает, а если высунемся — может натравить хоть собак, хоть снорков.       — Кого? — Йоаким взорвался. Вскочил с места и заметался по маленькой комнатке, почти выкрикивая слова: — Кто такие эти снорки? Кто ты такое? Почему ты зовешь себя непонятным словом вместо имени, и командуешь нами? Почему мы не можем просто выйти отсюда и пристрелить эту хреновину, если у тебя есть и оружие и эти вундервафли, которые не дают ему нас подчинять?       Глазастый, зараза. Увидел и калаш у входа в комнату, и коробки с патронами на полке в их комнате.        — Потому, что контролеры слишком хитрые. Они этого и добиваются, чтобы мы высунулись.        — Да? Ну, и что нам делать тогда, скажи на милость?        — Ничего. Просто ждать. Если не сильно голодный — он сам свалит, когда поймет, что жертва не вылезет добровольно.        — А если не свалит? — Йоаким угрожающе надвинулся на меня и почти схватил за отвороты халата.       — Йоке, не кричи… — вдруг устало озвался Пэр, — Пожалуйста. Голова как бубен…        И Йоаким неожиданно поддался этой тихой просьбе, отступил назад и, как шарик, из которого вышел воздух, плюхнулся на край тумбы рядом с койкой друга. Посидел пару минут, тяжело дыша и мотая головой, потом невнятно забормотал:       — Дурдом… Дурдом какой-то. Я ничего не понимаю, Пэр. Что за хрень? Что ты чувствуешь? Это правда, что с нами происходит? Мы не упились в тапок? Это все на самом деле?        — Если бы я не чувствовал этого — тоже б так подумал, но… — он отвернул край рубашки, открывая след от раны под ключицей — здоровенный, еще опухший синяк вокруг более светлого неровно-круглого шрама.        — А чтоб меня… — Йоаким, как Фома неверующий, осторожно прикоснулся к нему и тут же одернул пальцы, — Сильно больно?       — Терпимо.       Я молча наблюдала. Пускай. Они должны это прочувствовать и принять, иначе, не осознавая до конца, куда попали, убьются, едва выйдут за двор…       — Сбеситься можно… Объясни. Сулема, да? Так тебя зовут?       — Да.       — Объясни, что это все значит? — он глянул на меня снизу вверх огромными, полными смятения глазищами, лицо его стало бледным и вытянулось, — Что за хрень в этой твоей зоне отчуждения творится?       — Ох, парни… долго мне придется вам объяснять…       В тот день мне пришлось многое им рассказать. Что такое Зона и откуда она взялась, как устроена в ней жизнь, кто такие сталкеры, чем они живут и что делают. Об опасностях Зоны, о том, что такое выброс и почему от него нужно прятаться, что будет, если не успеешь этого сделать, что такое аномалии, какие бывают артефакты…       Очень много. Я устала говорить, а они, казалось, не думали уставать спрашивать. Но главный их вопрос был о том, почему нельзя просто так встать и уехать из Зоны, как из какого-то захудалого городишка.       Мне так и не удалось до них донести того, что Зона изменчива. Что каждый день в ней все меняется и старые тропы становятся непроходимыми, что вояки контролируют весь периметр, что по болотам шарятся кто угодно — начиная от наемников и заканчивая оголодалыми кровососами. Не удалось втолковать, что после выброса особенно много расплодилось аномалий и нужно хотя бы день выждать, чтобы самые нестабильные из них передохли и расчистили дороги…       Они меня слушали как сказочника или сумасшедшую, пытались ловить на слове, пытались приводить какие-то доводы со стороны науки о том, что такого в принципе в природе быть не может, но как я могла им объяснить на словах то, что Зона — бред наркомана, сдыхающего от передоза, и в ней возможно все, даже то, что представить не всегда получается?       Нужно было только вывести их наружу и все показать. Выброс в состоянии шока они толком не поняли, поэтому и не был он для них доводом. Он смешался в их сознании с внезапным перемещением в одну сплошную какофонию их личного маленького апокалипсиса и уже не мог быть вычленен как отдельное явление. Им нужно было все увидеть осознанно, но Пэр еще был слишком слаб для вылазок.       Истощенный кровопотерей и ускоренной регенерацией, он едва держался на ногах. Мне удалось тогда их обоих накормить кулешом — Йоаким на удивление обрадовался возможности поесть армейской каши с тушенкой, а Пэр только вяло поковырялся в миске. Съел совсем немного и отставил — его еще мутило после антирадов и действия артефакта; несмотря на убеждения Йоакима в том, что ему нужно есть, чтобы набраться сил, не притронулся даже к чаю. Еще немного посидел с нами за столом, а потом попросился уйти лечь.       Йоаким помог ему дойти до койки в комнате гостей, немного посидел там с ним — они тихо переговаривались — потом вернулся ко мне.       Некоторое время мы еще посидели за разговором, и он рассказал мне о том, кто они дома и что делают. Объяснил, что они пишут музыку и выступают на концертах, мотаются по всему свету, зарабатывая себе на жизнь, и получают от этого удовольствие. При этом он так смотрел на меня, будто я была каким-то неандертальцем, и чуть ли не на пальцах объяснял, некоторые вещи…       Мне стало смешно от этого. Я тоже рассказала ему, что еще относительно недавно тоже моталась по свету, но с научными командировками, что тоже писала, но статьи, а не песни и тоже выступала перед публикой, но с докладами и от этого у шведа глаза стали размером с блюдце.       — И…как тебя сюда занесло? — только и спросил он.       — А вот это для тебя совсем не имеет значения.       — Но… Черт… — он фыркнул и мотнул головой, — Почему ты не вернешься домой? У тебя же есть дом, да? Ты ж не тут родилась? — он немного путался в словах и ерзал на табурете от нетерпения. Никак у него в голове не укладывалось, почему женщина, вполне успешная в прошлом, сейчас добровольно живет как последний бомж на заброшенной опасной территории, — Возвращайся туда! Давай мы тебя с собой заберем.       Тут я уже не сдержалась и заржала в голос. Заберем. Ага, конечно. Вы сами выберитесь сначала отсюда!       Но вслух я этого не произнесла. Совладав с собой и переведя дыхание, я глянула на окончательно сконфуженного парня. Он сидел, как побитая собака, ссутулившись и жалобно глядя на меня огромными зеленоватыми глазищами.       — Ээй… Ты чего? — он потянулся ткнуть меня в колено, — Все нормально? Похоже, мое веселье заставило его усомниться в моей адекватности.       — Относительно. Извини, за это… — я махнула рукой и все-таки стерла истеричную усмешку с лица, — Просто из Зоны не так-то просто уйти, как тебе кажется.       — Почему? Неужели здесь прям столько этих аномалий, что пройти нельзя? И мутанты эти… Ну, какие они? Собаки с двумя головами? Волки? Неужели их так много здесь?       — Увидишь. Скоро сам все увидишь и поймешь, пусть только твой друг оклемается, и я вам все покажу.