Нечаянные гости

      Когда Пэр окончательно оправился от ранений и мне удалось через одного знакомого сталкера купить им комбезы — я потащила их в Зону. Сначала только по болотам, но они были идеальным полигоном для обучения: аномалии во всем их гадском ассортименте, раскисшая мокрая земля, извечный туман, мешающий обзору, и почти половина всей аномальной фауны Зоны.       Нет, я не потащила их сразу на хлорные болота к гнилям или на заброшенный промышленный комплекс в аномальное поле за артефактами. Для начала стала учить их ходить и видеть.       Дни напролет мы обшаривали ближние и дальние окрестности дома Болотного Доктора: раз за разом я заставляла их то взбираться на холм между расставленными по узкой дорожке, палками с надетыми на них банками, чтобы даже краем рукава не задеть их, то пройти по раскисшей от воды тропине и не наступить ни на один маленький кусочек серого силикатного кирпича, которые предварительно разбросала, а то, когда они забирались на вершину холма, заставляла их отвернуться, бросала на землю какой-нибудь неприметный предмет и заставляла их его разглядеть.       Но самым гадким было переползти по заполненной грязью яме на другую ее сторону так, чтобы не задеть ни головой ни задом раскинутые над нею ветви мутировавшей ели. Длинные, тоненькие, уродливые палки, которые от прикосновения издавали противный резкий треск.       Вся эта «мудистика» по выражению Йоакима, доводила их до белого каления: они матерились, чертыхались, проклинали всех и все, психовали и отказывались «страдать этой ебаниной», но потом, когда я очередной раз показывала им, как срабатывает та или иная аномалия и разрывает свою жертву или выворачивает ее наизнанку, кусали губы, сопели и уже молча проделывали все, что я требовала. Внимательность, точность и осторожность движений были одним из основных условий выживания сталкера в полевых условиях наряду с наличием оружия и хоть какой-никакой броньки.       Первые дни давались тяжело. После многочасового хождения по щиколотку в воде, ползания в грязи и козлиной беготни по лысым, оскользающим холмам — осень в этот раз выдалась неимоверно дождливая, — грязные, мокрые до нитки и усталые они едва успевали раздеться и добраться до своих кроватей. Не оставалось сил ни на разговоры, ни на ругань, иногда они и от еды отказывались, лишь бы поспать на лишние полчаса дольше.       Через неделю за глаза они стали называть меня «Jävla kvinna»* — я догадывалась, что это какое-то их ругательство, но меня это не трогало. Иногда по вечерам я смотрела, как они торопливо поедают суп из консервов с галетами и мне становилось их жалко. Оба изрядно похудели и осунулись, Йоке зарос колючей щетиной не хуже своего друга, а тот и вовсе стал похож на лохматого бабая из детских сказок. На предложения обрезать волосы он только зло шипел что-то, а по утрам с еще более злыми ругательствами безуспешно пытался расчесаться старым гребнем без половины зубьев.       Была мысль остричь его во сне, но это было бы совсем подло. Хочет он морочиться — пусть продолжает. А что касается жалости… Я не могла себе позволить гонять их меньше — от этого зависело, выживут они в Зоне или нет, если со мной что-то случится по дороге на Кордон.       Не всегда у них все получалось. Пэр по-прежнему двигался слишком резко и порывисто, а Йоке не смотрел под ноги, увлеченный каким-то странным звуком или далекой аномалией.       — Так размахивая руками, ты точно куда-то вляпаешься, Пэр! — Я уже сама сколько раз показывала мелкому шведу, как нужно проходить рядом с предполагаемой аномалией, но он все равно ошибался.       — Блин, ну что я сделаю? У меня не получается! — Он психовал и пинал носком ботинка мокрую землю, от чего ее комки разлетались в разные стороны.       — А вот так никогда не смей делать! — Я не выдержала и сгребла его за воротник комбеза, встряхнула. — Только если решишь убиться сам и друга своего прикончить.       — Эй-эй! Отпусти его! — Йоке попытался заступиться, но Пэр, сверкнув глазами, сам отпихнул меня в сторону и вскинул голову с вызовом глядя мне в лицо.       Ладно, придется поступить иначе.       Подлая была мысль, но раз иначе не понимали — выхода не было.       Неподалеку от нашего «полигона», за складом сыпучих материалов, которым территория полуразрушенного завода примыкала к низине с домом Доктора, я заприметила на раскисшей дороге между двумя здоровенными лужами две близко расположенные жадинки. Не смертельные, но опасные тем, что в одиночку из них не выбраться.       В тот же день вечером мы свернули на ту дорогу и я повела шведов как раз к аномалиям.       — Смотрите внимательно под ноги. Гравитационные аномалии обычно спрессовывают грунт в радиусе действия, — я делала вид, что ничего не произошло, как и раньше объясняла, каким образом можно заметить те или иные аномалии. — Поэтому, если заметите странную вмятину на дороге — лучше обойдите подальше.       Идя первой, я увидела жадинки, чуть повернувшись боком, прошла между ними, и Йоаким инстинктивно повторил моё движение, прижимая руки к телу, как и я — зона поражения жадинок в высоту могла доставать до плеч человеку. Чем она выше, тем труднее выбраться. Пэр тоже осторожно пошел за нами и почти пробрался, но очередной раз поправил сползающий с плеча рюкзак. Неловко повел рукой и тут же вскрикнул — резким рывком его сдернуло с места и швырнуло на землю, он с кошачьим вяком плюхнулся на задницу и увяз в аномалии сразу всем, чем только можно.       Руки и ноги будто прилипли к земле, он закричал, заругался и стал рваться, но сил его ни за что бы не хватило выбраться.       — Что это? Вытащите меня! Сулема! Сделай хоть что-нибудь! — В глазах его появился панический ужас — не так давно я показывала им, как работает живодерня — одна из разновидностей изнанки. Не выворачивает жертву сразу, а хватает и постепенно, может даже в течении часа отрывает разные части тела, зависимо от прочности.       — Что ты наделала? — Поняв, что я завела его друга в ловушку, Йоаким бросился на меня. Вцепился в плечи, но тут же отшвырнул в сторону, бросился к Пэру, но тот заорал:        — Нет! Не смей! Уйди! — Он думал, что вот-вот погибнет.       Они оба так думали, и что-то стали кричать друг другу на шведском, Йоке заметался возле аномалии, ввалившись ногами по колено в яму с водой. Вот же придурок… В ней тоже могло на дне быть что угодно — от грави до костоломки — пролома в земле, который схлопывается, едва в его что-то попадет.       Но я промолчала. Зная, что нужно надорвать жадинку чем-то тяжелым, чтобы освободить жертву, развернулась и пошла к большому камню, который валялся поодаль, в зарослях облетевших уже кустов.       Йоаким вылез из лужи и бросился за мной с криком, догнал, замахнулся, но не ударил.       — Ты спятила? Куда? Помоги ему, его же сейчас разорвет там! — Он сбивчиво дышал и таращил на меня безумные от ужаса глаза.       — Ну, не сейчас, — я отступила от него на пару шагов, все-таки подошла к камню, с трудом сдвинула его с места и попыталась покатить к аномалиям, — Живодерня может до получаса держась свою жертву, не разрывая, пока в ней силовые поля не сместятся должным образом.       — А если она сработает раньше? — Йоаким сгреб меня за шиворот и заставил разогнуться и уронить камень.       — Твою мать, отпусти меня, зараза! Я вообще-то я делаю все, чтобы его оттуда вытащить.       — Что? — Он от неожиданности почти уронил меня. — Камень? Зачем? — Я поражалась его мимике. В глазах отразилось непередаваемое выражение растерянности, страха и надежды, он невольно разинул рот.       — Сейчас увидишь. Толкай эту каменюку к нему и постарайся уронить так, чтобы она упала возле правой ноги. — Он глянул на меня, как на больную, но подчинился. Чего только не сделаешь ради спасения друга… Особенно когда страх мозги переклинит.       Когда мы добрались, длинноволосый швед сидел едва живой от страха и напряжения. Лицо его стало смертельно бледным, а взгляд — отрешенным.       — Пэр, она говорит, что это должно тебя спасти! — Тяжело выдохнув, Йоаким через лужу подкатил здоровенный булыжник к самому краю аномалии — вблизи он был заметен.       — Как только он бросит камень — откатывайся ко мне, — сказала я, встав на дорожке за спиной попавшегося шведа. — Слышишь меня?       Он не шелохнулся.       — Пэр, откатывайся назад, как только я его брошу. — На голос Йоакима отреагировал судорожным кивком.       Прицелившись получше, Йоке толкнул камень так, чтобы он не рухнул бедолаге на ногу и в то же время упал в нужном месте. Раздался громкий треск — аномалия надорвалась, выпуская жертву, которая тут же, взвилась с места, будто сжатая пружина.       Я перехватила его, остановила, не дав рвануть со всех ног, куда глаза глядят, а Йоаким подбежал и помог удержать, потому что тот стал рваться, как ненормальный.       — Все-все-все, тихо… Тихо. Ты свободен. — Он попытался прижать друга к себе, но тот сопротивлялся и что-то невнятно бормотал.       — Это была не изнанка, а жадинка, она не разрывает жертву, а просто держит! — Заговорила я, чувствуя, что нужно все-таки сказать.        От моих слов Пэр как-то странно всхлипнул и, обернувшись ко мне, обжог взглядом. Уже не чистый голубой и податливый лед, а вулканическое темно-синее стекло, острое как бритва и твердое, рассекающее до мяса.       — Прости, я должна была сделать это. Иначе ты бы так и не понял ничего. — Мне огромного усилия стоило сказать это, не отводя взгляда от его глаз и чувствуя на себе взгляд Йоакима: он поддерживал друга за талию и чувствовал, как его колотит.       Я отошла подальше, подзывая их за собой, подальше от аномалий. — Tja, Pär… Det är okej** — Йоаким что-то сказал ему на их языке и потрепал по волосам, но тот судорожно выдохнул и опустился на колени — ноги не держали. Резко сброшенное нервное напряжение как мгновенный спад давления взорвало бедолагу изнутри.       Сложившись пополам, он уткнулся головой в колени и сдавленно заорал, уже трясясь всем телом и царапая голову руками.       Йоаким порывисто, растерянно бухнулся рядом с ним на колени, стал мягко, неловко гладить по спине и что-то успокаивающе говорить, иногда бросая на меня испепеляющие взгляды.        — Что поделать. В Зоне так и учат. — Я только пожала плечами. Меня действительно, учили точно так же и ничего, живая до сих пор, а значит и он выдержит.        Но все же потрясение оказалось серьезным: до следующего вечера Пэр не проронил ни слова. Не из обиды, не в попытке наказать, но просто не находя в себе силы на это, поэтому пришлось остаться дома и дать им день отдыха.       С тех пор я все-таки отказалась от таких методов обучения, а оба шведа забыли о прежней беспечности: собрались, мобилизовали все силы и дали волю инстинктам выживальщика, которые есть в каждом, и которые ведут человека в опасной ситуации независимо от сознания.       Их движения стали собранными, точными и плавными, они научился ходить, как нужно, и видеть, а не просто смотреть. У Йоакима к тому же оказалась очень сильная интуиция — он как-то разом стал подмечать то, чего даже я не сразу могла разглядеть.       После выброса появились новые аномалии, которые раньше не встречались, и он их увидел первым. Заметил, что мелкие камни на земле лежат как-то слишком упорядоченно, а когда мы туда бросили болт — его разорвало в крошечные металлические осколки, которыми мне посекло комбез и рассадило руку.       Потом пару раз мне удалось показать им артефакты в их натуральном виде, в аномалии, но ни один, ни другой даже не спросил, как его оттуда достать, хоть я и сказала, что это дорогие штуки. Им не нужны были арты, им не нужны были деньги, они хотели домой. Просто вернуться живыми домой и поэтому сосредоточили на этом все свои силы и мысли.       В дороге замкнулись и стали молчаливыми, почти равнодушно отнеслись к тому, что я впервые за все время вывела их дальше наших привычных границ, и перед ними открылась новая часть болот — та, что находилась за заброшенным заводом, ближе к Дикой территории.       Только дома они оттаивали. Раз Йоке спросил, можно ли им связаться с домом, но я сказала, что связь с внешним миром есть только у военных и ученых, а ни тем, ни другим мне лучше не показываться. От этих слов они переругались со мной в дрызг, но вскоре остыли — другой компании, кроме меня под боком не было.       Поздним вечером одного из дней Пэр как-то сказал, когда мы сидели у открытой печи, что группу их наверное уже считают погибшей, как и их самих, и в глазах его при этом было столько боли, что мне стало не по себе. Я спросила, почему он так говорит, но он не ответил. Только тяжело вздохнул, собрал в хвост с грехом пополам отмытые и расчесанные волосы и вскоре ушел спать. Я осталась сидеть с Йоакимом, и попросила рассказать об их группе.       Он долго пытался объяснить, какую музыку они играют, хотел дать послушать, но телефона у него с собой не было. Тогда я попросила напеть его несколько песен, и он на удивление согласился.        Запел негромко, чтобы не тревожить Пэра. У него оказался приятный голос — насыщенный, густой баритон. Он пел в полсилы и от этого голос казался мягким и зыбким, я слушала его и не могла наслушаться. Никогда не слышала в Зоне такого пения.       Вообще, поют здесь много, но в основном бестолково и черт пойми о чем — как чукчи, что вижу то и пою, но что в зоне видит человек? Грязь, аномалии, запустение… Такие и песни.       Песня Йоакима тоже не была радужной. Я не понимала этого по смыслу — он пел на шведском, но это чувствовалось в мотиве, в настроении. Какое-то отчаяние, как если бы ты вернулся с войны и дальше не знаешь, как тебе жить.       Еще меня удивило, как уместно его голосом звучал этот грубый, рычащий и немного невнятный язык — если закрыть глаза, можно было представить, что рядом сидит огромный рыжий викинг в рогатом шлеме и с бородой в три косы, но Йоаким был внешне мало похож на такого викинга.       Уже перед тем, как тоже уйти спать, он сказал мне, что Пэр — основатель группы. Что он жил там только ею и отдавал ей все силы, поэтому так и переживает. Он рассказал, как Пэр их собрал, как сидел в студии до ночи, доделывая записи, как они искали барабанщика, как потом они его втягивали в ритм группы, как Пэр убивался и искал замену каждый раз, когда кто-то уходил из группы. Мне снова стало горько.       Прав Болотный Доктор: их нужно вернуть домой. Они не должны погибнуть здесь, они принадлежат другому миру, который их любит и который любят они. Неосознанно я стала молить Черного Сталкера, чтобы Зона не наложила свою лапу на маленького длинноволосого шведа, не убила его по дороге и не разгваздала ему душу до состояния, когда человек хочет, но уже не может убежать и жить вне Зоны.       Но на следующее утро я загнала эти сентиментальные мысли в дальний угол сознания, достала из заначки Доктора два автомата и патронов к ним и занялась огневой подготовкой своих попаданцев, хотя поначалу дико сомневалась даже в собственных способностях. И оказалось, что не зря сомневалась — они оба неплохо разбирались в оружии и стреляли лучше меня.       Йоаким научился в армии, а Пэр научился у Йоакима и по причине более спокойного характера стрелял даже лучше. Йоаким был слишком вертлявым и это ему мешало.       Сначала они стреляли по консервным банкам и делали это с таким упоением, что мне стало не по себе. Но это был просто эмоциональный всплеск — кроша жестянки, они выплескивали свой страх. Но только надо было еще научить их стрелять по живым целям. Что толку от их меткости будет, если они не смогут сориентироваться и пристрелить даже слепого пса, если тот бросится?       Черт его задери эту проклятую зону и эту девку вместе с ней!       Почти сутки я не мог говорить после того, как она завела меня в ту аномалию. Я думал, что то конец, что четвертует меня там как дохлую собаку, которую она сначала для показа зашвырнула в похожую аномалию. У нее сначала оторвало передние лапы, потом разорвало грудину и оторвало голову. А потом раскидало все, что осталось и это в течение где-то минут десяти, при этом туша собаки была неподвижно приклеена к земле в эпицентре аномалии.       Я не выдержал до завершения шоу — меня вывернуло почти сразу, но черт возьми, я вернулся и досмотрел, а потом, когда сам попался… Думал, что сердце остановится раньше, чем аномалия сработает. Молил всех богов об этом, а когда оказалось, что это не та аномалия, которая может разорвать и они меня вытащили… Не могу описать, что чувствовал. Самое внятное — ощущение, что тебя распирает крик изнутри. Да я, кажись, и кричал тогда… Плохо помню. Йоке пытался меня успокоить, пытался заговорить со мной, но я голоса не мог подать. Не было его попросту.       И теперь она решила научить нас стрелять по живым целям. Серьезно, да? Я в армию не пошел, потому что не хотел брать в руки оружие и нацеливать его на другого человека. Я хотел просто играть и играю, и в песнях мы пытаемся донести, что война есть зло, жаль только за музыкой зачастую теряется этот замысел, но все равно… Я мирный атом.       Упакованные в странные прорезиненные костюмы и броники, мы долго ковыляли по раскисшей холмистой местности, которая мне уже осточертела, к маячащему во мгле огромному зданию полуразрушенного завода где мы еще не были.        Йоаким молча топал за мной и внимательно оглядывал местность: казалось, ему все это если не нравилось, то было интересно, а я старался не врезаться в спину идущей впереди женщины-сталкера.       Она тоже ничего не говорила, только жестами рук в тактических перчатках показывала, где опасность и куда мы свернем в следующий раз. Краем ботинка я неосторожно вляпался в странного желто-бурого цвета лужу, сразу не заметил, а потом стало странно идти. Глянул на ногу и чуть не вскрикнул — край ботинка оплавился. Внутри похолодело как у нашкодившего школьника: если остановлюсь — она поймет сразу все и хрен знает, что станет делать. Не остановлюсь — эта дрянь проест ботинок и доберется до моей ноги. Попытался оттереть ботинок о жухлую траву — вроде бы получилось, благо подошва была толстой, потом еще по пути сунулся вроде невзначай уже во вполне обычную на вид воду — ничего не случилось. Ботинок дальше не стал расползаться, но Сулема эта, не сбавляя шага и не оборачиваясь, негромко проговорила:       — Я б на твоем месте так не надеялась на то, что новая лужа окажется безопасной. — Я чуть не подавился слюной тогда. Как она заметила?       — И… Что делать в таком случае? — Я все-таки решил узнать, как поступать в такой ситуации.       — Попросить ближнего идущего отлить на пострадавший ботинок. — Как ни в чем не бывало, без усмешки в голосе ответила она. Я мысленно чертыхнулся. — В этих местах кислотные аномалии расплодились так, что чистой воды почти не осталось.       Шедший позади Броден тронул меня за плечо, а когда я обернулся, беззаботно лыбясь, спросил:       — Так что? Помочь?       — Да иди ты! — От его лыбы я тоже усмехнулся — в ней было что-то от дома, привычное и теплое.       Дальше шли молча. Небыстрым шагом добрались до края большого котлована, причем последние метры пути проделывали уже ползком на пузе, поэтому изрядно выделались в грязи, но это уже было почти привычно. Мой автомат все время норовил двинуть меня прикладом по затылку и я завидовал Йоакиму от того, что у него ползти получалось почти так же, как и у нашей проводницы.       Она остановилась рядом с зарослями кустов и дала понять, что мы на месте. Не прошло и минуты, как мы уже нашли брешь в этих кустах и через нее оглядывали дно большого котлована: там были разбросаны остовы ржавых экскаваторов и перевернутых грузовиков, огромные бетонные трубы и просто горы мусора — кажется, здесь когда-то что-то добывали.       — Смотрите. Видите их? — Сулема протянула мне бинокль. Я посмотрел, но сразу не разглядел ничего. Передал Йоакиму.       — Подожди…кажется, да. Вижу. Там кто-то ходит. Люди, и одежда у них почти как у нас. — Он вернул мне бинокль. — Вон, гляди, Пэр. Возле грейдера с задранным ковшом.       Я посмотрел в указанном направлении и тоже увидел: внизу брел человек. Комбез на нем был действительно похож на наши, но камуфляжной раскраски, а сам человек… С ним было что-то не так: он шел, как сломанный робот, криво, деревянно, шатался из стороны в сторону. Движения были неестественно резкими и дерганными.       — Да, теперь вижу. Он странный какой-то. Может, ему нужно помочь? Вдруг он ранен? — Я обратился скорее к женщине, чем к Бродену. — Ты же врач, Сулема?       — Во-первых, я не врач, а химик. Во-вторых, единственное, чем ты можешь ему помочь — это взять автомат и застрелить его.       — Не понял? С какого это перепугу это мы должны стрелять просто так по людям? — Йоке, высунувший было нос из кустов, услышал наш разговор и залез обратно, обалдело уставился на женщину.       — С такого, что это уже не человек, а зомби. Ходячий труп, и закончить его существование — это единственный верный способ помочь в такой ситуации.       Не знаю, что меня больше поразило. Ее слова или размер удивленных глаз Йоакима.       — Ну нихрена себе дела! — Прошипел он. — В мутантов я поверил, хрен с ними, ошибки природы, но зомби! Бред. Я не собираюсь ни в кого стрелять! — Он сдернул автомат с плеча и отшвырнул его в сторону.       — Да? А как тогда ты собираешься дойти до Кордона? — если бы я не находился ближе к Сулеме, она бы наверное двинула Бродена в лоб чем-нибудь, но через меня переползать было неудобно, поэтому она только яростно зашипела: — Здесь этой нежити ходит столько, что ни в одной игрушке не нарисуют. Посмотрите на них внимательнее! Это ходячие трупы. Смотрите внимательно. В лица.       Я снова поднес бинокль к глазам, увеличил зум и какое-то время высматривал движение внизу. Вот. Есть один. Идет, кажется, прямо в аномалию — я даже отсюда вижу колебание горячего воздуха в паре метров перед ним. Здесь это называют жаркой.       За пару мгновений до того, как он ступил в радиус действия, я успел разглядеть его лицо, вернее, то, что от него осталось: расстояние и система линз бинокля его сильно размывают, но не надо кристальной четкости, чтобы увидеть, что там, где был раньше правый глаз, зияет огромная дыра.       Святые небесные… Сую бинокль в руки Йоакиму и он успевает увидеть момент попадания существа в аномалию. Огромный факел оранжевого пламени взметается из-под земли и поджигает «человека», ветер доносит отголосок его крика, но и от него липкий страх скручивает внутренности.       Броден смотрит, разинув рот, как оно, охваченное пламенем, пробегает с воем несколько шагов и падает, но продолжает дергаться.        Я не могу смотреть, не хочу слышать, но не могу заткнуть уши, а оно продолжает орать там внизу. Сулема щурится и смотрит сквозь облезлые ветви туда же, куда и Йоаким.       — Ебануться об стену… — Шепчет он, суетно подбирает автомат и целится. Короткая очередь в два выстрела — и наступает тишина.       — Так-то лучше. — Как ни в чем не бывало, женщина хлопает его по плечу, будто он иначе перепел строчки из песни, а не убил искалеченного этой зоной человека.       Мне становится тошно, перед глазами плывут мушки, руки немеют и когда она говорит, что пока мы не застрелим каждый по пять штук этих зомби она нам не даст сдвинуться с места, я едва могу дотянуться до ремня автомата за спиной. Она дала нам по новенькому калашникову с прицелами, а у самой — ВАЛ, и теперь он смотрит на нас.       Нет, убить она нас не убьет, но подстрелить, кажется, запросто сможет, если попытаемся рыпнуться. Зря, что ли таскает на поясе связку этих своих артефактов?       Делать нечего, я покорно приникаю к прицелу и высматриваю внизу движение — что у них там за сборище в этой яме? Почему они оттуда не уйдут? Не понимаю.       Вот. Один из таких, тянет ногу и косится в бок, в руках у него автомат и он держит его так, будто собрался стрелять. В миг, когда собираюсь нажать спуск — закрываю глаза и не вижу последних шагов существа и тут же…       — Смотри, куда стреляешь! — Жесткий тычок кулаком в плечо. — Это не живой человек, ему нужно только в голову и то не факт, что с первого раза уложишь. В ее голосе не злость, но досада, как у учителя, который никак не объяснит что-то недогадливому ученику.       Я смотрю на Йоакима — он снова приник к прицелу, выслеживая этих несчастных. Лицо его бледное и напряженное, он почти слился с автоматом воедино — вот и пригодилась ему служба в армии, вот он и попробовал на себе то, о чем поет. На миг он замирает и отрывается от оружия, смотрит на Сулему и на меня.       — Неужели, их никак нельзя вылечить? — Неожиданный вопрос. Губы его кривятся не то в отвращении не то в досаде.       — Нет, Йоаким. Это скорее ходячие трупы, чем живые, но искалеченные люди. У них несовместимые с жизнью повреждения, но нервная система почему-то работает, хотя мозги и сгнили уже. Не отвлекайся. — Она кивает головой в сторону котлована и обращается снова ко мне.       — А ты, если будешь стрелять, закрыв глаза, домой точно не вернешься. Врага нужно видеть, иначе тебе крышка, и в Зоне врагом может быть каждый. Даже если ты знаешь человека — верить ему до конца нельзя. Поэтому всегда смотри в оба. — Она снова ткнула меня кулаком в плечо, но тут же вдруг погладила по щеке и коснулась пальцами моих губ. Я на секунду оцепенел. — И рот не разевай, а то саранча залетит.       — Какая саранча? Осень же… — Я не успел договорить, она перебила:       — Радиоактивная! — Выдохнула и рассмеялась беззвучно и почти безумно. Я не понял этого выражения: в нем, похоже, был какой-то особый местный смысл и это меня разозлило.       Захотелось вскочить с места и треснуть хорошенько этим проклятым автоматом о ближайшее дерево, чтобы развалился к чертовой матери, но я только прикусил внутреннюю сторону щеки. И вздрогнул от грохнувшего выстрела — Йоаким уложил еще одного зомби. Точно танк…       — Эу, Пэр, их там дофига, присоединяйся. Тебе тоже хватит, — В голосе его прорезался мрачный намек на азарт. Сулема перестала смеяться и пристально глянула сначала на него, потом — на меня. Странные у нее глаза. Бесцветные почти, как у рыбы. Холодные.       Я никогда не убивал людей. Я пел об этом, я видел несколько раз это, но сам не делал никогда. Даже никогда не стрелял в них и драться старался только в совсем безвыходной ситуации, а тут…       Как бы она не убеждала нас, что то были уже не люди, мне стало плохо. Еще и пули оказались разрывными в рожке автомата — голова того существа от попадания взорвалась облаком грязно-кровавых брызг, а тело пройдя еще пару шагов, упало и задергалось.       Во рту у меня стало кисло, я глубоко вздохнул, пытаясь подавить подступающую тошноту и меня на миг будто вытолкнуло из тела. Я успел увидеть весь этот огромный котлован внизу и три фигурки, копошащиеся в кустах на краю обрыва, а потом Йоаким, видимо, заметил моё состояние и встряхнул за плечо.       — Эй, Пэр, ты чего? — Глаза мои были открыты, но не видели ничего. Постепенно реальный мир прорезался сквозь ту странную картину и я смог ответить.       — Ничего, померещилось, кажется.       И тут Сулема вдруг набросилась на меня с обоймой вопросов. Как и что померещилось, потом в итоге сказала, что все это от пси-излучения и вручила нам с Йоке уже знакомые странные наушники. Мы надели их, и действительно, стало легче.       Двигаться легче, будто из воды вылезли, а взгляд было свернувшийся в трубку, раскрылся и стал привычным.       Женщина объяснила, что там внизу под землей расположены установки, генерирующие это излучение, но из-за того, что им не хватает мощности — оно не достигает нас и заполняет только пространство котлована. Потом стала объяснять, как оно действует на человека, но из всего сказанного я понял только, что от него в итоге мозг изменяется необратимо и человек превращается в тех, по ком нам нужно было стрелять. Бред. Невероятно. Но почему-то не получается отменить того, что я вижу.       Мне нужно было еще четыре жертвы, а Йоакиму — три. Холера. Руки трясутся, не могу прицелиться…       — Стрелять по банкам было куда проще.       Йоке трогает меня за плечо. Оборачиваюсь на миг — он только кивает, мол, держись. Прорвемся.       Дни одинаковые: серые дождливые и грязные. Почти каждый день с утра и до темноты мы шляемся по этим чертовым болотам, месим противную, желтоватую грязищу и смотрим. От рябой серости мельтешит в глазах, и кажется именно из-за этого психоделического мельтешения мы видим эти странные штуки. Аномалии.       Прозрачные, пульсирующие пузыри, висящие в воздухе и заметные под дождем, а в сухое время только ощутимые на каком-то непередаваемом уровне; жутковатые вмятины в земле, зачастую отмеченные пятнами засохшей крови, странные тихие местечки, куда так и хочется присесть — к таким нужно особо приглядываться, потому что обычно где-то рядом всегда можно увидеть оторванную руку или ногу. Или вообще непонятный окровавленный кусок мяса и шерсти или тряпок и металла. Смотря кто туда попадется.       Некоторые из этих штук видны издали — швыряются грязью и мусором или…даже не знаю как объяснить. Будто столбы дрожащего воздуха из земли в небо, текут, переливаются. Некоторые никогда не увидишь вообще, но ощутишь, едва хоть немного приблизишься — в голове пустота и тихий-тихий свист. И если не успел прислушаться и подошел ближе — судорожный припадок обеспечен. Думал, что сдохну тогда, но нет, отделался только вывихом плеча и прикушенным языком.       Сулема говорит, что мне еще сильно повезло — мог вообще стать ходячим трупом, а у Сундстрема с тех пор седая прядь в волосах. Пэр. Он все воспринимает острее, чем я и ему плохо. После той стрельбы по зомби он на несколько дней снова замолчал. Не совсем, говорил иногда, но совсем редко и только если что-то было очень нужно. Это пугало меня. Что с ним будет, когда мы вернемся? Вернемся ли?       Почти месяц проходит во всей этой сырой болтанке с тех пор, как мы здесь. В дом Сулемы вернулся старик, которого она называет Болотный Доктор. Он, кажется, перенес какую-то болезнь и очень слаб, но при этом он не дает ей за собой ухаживать. Выгоняет и ее и нас снова в Зону. И мы уже собираем те самые артефакты, пополняя их количество, один тратим на меня, потому что меня ранит зомби. Да, зомби, этот изуродованный полумертвый человек, который даже не видит, куда стреляет. Но пуля, мать ее так, дура попадает мне пониже колена. Рана пустяковая - скорее глубокая царапина, но кровищи полный ботинок, поэтому меня разувают, обливают рану какой-то дико жгучей дрянью и приклеивают поверх всего противный, похожий на гнилой лист водоросли, кусок непонятно чего. А к вечеру на месте раны остается фингал и шрам. Но я больше не удивляюсь ничему.       Потом случаются снорки. Люди тоже. Или не люди, но когда-то ими были, целая толпа… Набегают во двор к этому Доктору и рушат все, что плохо стоит, ломятся в дом — Пэр стреляет по ним, высунувшись из окна, я едва успеваю его оттащить — эти суки прыгают так, что свободно могут достать его ногами в прыжке. Сулема лихорадочно закрывает окна ставнями, помогает спуститься Доктору в подвал и нас туда же тащит, а через каких-то минут пять Зону накрывает выброс. Пэр почти сразу теряет сознание, а я как последний наркоман забиваюсь в угол, зарываюсь головой под матрас и все равно не могу не орать и не дергаться, потому что даже закрыв глаза, чувствую, как у меня под одеждой ползают огромные жирные личинки, забиваются между ног, под мышки, в рот и уши, впиваются в кожу и зарываются все глубже и глубже...       Зона эта съедает все. Время, силы… Мы несколько раз пытаемся пробраться через дикую территорию дальше к кордону, но каждый раз нас что-то останавливает. Наемники, кровососы — после встречи с ними и у меня тоже в башке седых волос прибавилось, какая-то вовсе непонятная биомасса, казалось, слепленная из ошметков нескольких существ…       Мечты о возвращении домой вытесняет тяжелая до отупения усталость, бесконечная гнилая сырость и холод.       Пэр хандрит. По вечерам сидит на своей койке, уставившись в одну точку перед собой и на попытки Доктора разговорить его никак не отвечает.       Этот старик  неплохой человек, но будучи запертым в Зоне, жадный до новостей. Ему все интересно: он много спрашивает у меня о нашей жизни, о том, что творится в мире и я отвечаю, а Пэру от этих разговоров совсем кисло. Он говорит только со мной по ночам. Спрашивает, сможем ли мы пройти тем, другим путем, о котором говорила Сулема. Не через дикую территорию, а дальше, на запад, в обход какого-то агропрома. Глаза его при этом блестят, он волнуется, а я не знаю, что и ответить. Откуда мне знать, что там за тем агропромом? А ему больше невмочь тут находиться. Он мается, не знает куда себя деть. По вечерам иногда садится на подоконнике, как у себя дома и начинает перебирать струны воображаемой гитары, что-то напевает. Тогда я присоединяюсь к нему и мы поем то, что собирались записать как раз перед тем, как попали сюда, чтобы не забыть окончательно…       Мы снова ждем и не выдвигаемся никуда  — Сулема и Доктор надеются, что последнему станет легче и он сможет пойти с нами, но он, несмотря на их волшебные артефакты, все равно еще слишком слаб. И он видит состояние Пэра, приближающееся к помешательству, и, видимо, доверяет своей помощнице, поэтому все-таки отпускает нас.       Помогает собрать снаряжение, рассовывает нам по подсумкам сборки артефактов и патроны, и на рассвете следующего дня провожает в дорогу…