Это наш последний шанс, чтобы сказать то, что мы должны сказать? Зарываясь внутрь себя, мы живём в страхе. Так закрой глаза и просто поверь во всё, что тебе говорят, Потому что в этом мире неразберихи легко потерять контроль. Это место, где всё начинается и снова заканчивается. Больше не найти никаких секретов, нет семи смертных грехов. Этот мир, что мы истощили, бережно заботился о нас. Теперь, когда наука стала священной, кто спасет нас от себя самих? Странный мир: люди говорят и говорят только ложь. Странный мир: люди убивают по принципу «око за око». Странный мир: мечтай, что однажды мы увидим свет. Странный мир: верь — и всё будет хорошо. «Strange World» by HIM
Самолёты, трапы, аэропорты и бесконечная вереница гостиничных номеров с постельным бельём, от которого густо пахнет кондиционером. Пыльные, насквозь прокуренные гримёрки — настолько тесные, что три человека в них уже кажутся толпой. Хроническая усталость и недосып, которые щедро запиваются алкоголем и заедаются фастфудом. Вот, что такое заграничный тур рок-группы. Однако фанаты и те, кто приходят на концерты, видят исключительно «глянцевую» сторону всего этого действа. Они видят музыкантов, которые улыбаются им со сцены и словно шутя играют свою музыку на разрыв — так, будто в последний раз. Снова и снова, город за городом, страна за страной, всё так же расточая улыбки и заигрывая с толпой. Они видят симпатичных, рыдающих от любви поклонниц, готовых оголиться по первому же требованию и исполнить любое желание своих кумиров. Стоя во время концертов за кулисами рядом с Эриком, Белла часто думала об этой визжащей, подпевающей толпе. Эта необузданная людская масса каждой своей пóрой поглощала и будто губка впитывала энергию играющих для неё музыкантов. Затем преобразовывала её во что-то совсем иное — зачастую более мощное — и возвращала парням на сцене. Белла знала, что Эдвард обожает этот сложный процесс и его результат. Она также знала, что в большинстве своём все эти люди, размытые полумраком, восторгаются Его Инфернальным Величеством. Но вместе с тем она никак не могла отделаться от навязчивого вопроса: что будет, если Эдвард окажется в этой восторженной толпе? И всякий раз напрашивался один и тот же ответ: в лучшем случае, они его покалечат, в худшем — разорвут, растащат на трофеи и растопчут. Потому что любовь и поклонение могут быть столь же жестоким орудием убийства, как и ненависть со злобой. Во время тура по Америке Белла никогда не задумывалась о таких вещах. Может быть, потому что в то время Эдвард не был её мужчиной. А может быть, потому что его рассказ о прошлом пробудил в ней неослабевающее желание оберегать и защищать его от всего на свете, страх потерять его. А ещё ненависть к Тане. С каким же удовольствием она откопала бы и воскресила эту суку только для того, чтобы самолично закопать обратно, желательно живьём. Однако, стоя там, на берегу Ист-Ривер, Белла не стала делиться с Эдвардом своими кровожадными фантазиями. Как не стала произносить вслух слова жалости и утешения, в которых — она это чувствовала — он нуждался меньше всего. Когда Каллен замолчал и, глядя куда-то вдаль, щелчком отправил недокуренную сигарету в тёмные воды реки, Белла просто обняла его за талию и прижалась щекой к немного колючему пальто, намертво впитавшему в себя аромат бергамота и табачный дым. — Ты всё сделал правильно, — тихо, но твёрдо сказала она и, почувствовав, как Эдвард отрицательно мотнул головой, добавила громче и увереннее: — По крайней мере, всё, что мог тогда сделать, ты сделал. Никто не виноват в том, что этого оказалось недостаточно. Хватит страдать из-за того, чего уже не исправить. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Эдвард положил ладони Белле на плечи и чуть отстранился, чтобы видеть её лицо. — С тобой? — Он улыбнулся, но улыбка не нашла отражения в его глазах. Взгляд остался таким же пасмурным, как ночное небо над их головами. — Конечно, с кем же ещё? Белла намеренно придала голосу кокетливой игривости, но, против её ожиданий, Эдвард не рассмеялся. Он стёр с губ притворную улыбку и крепче сжал ей плечи. — Я буду стараться. И Белла поверила. Кажется, именно в тот момент она по-настоящему поверила в то, что у них всё получится. Только ради Эдварда она терпела бесконечно выматывающие недели тура. Поначалу Белла думала, что всё это станет интересным приключением, чем-то вроде кругосветного путешествия, пусть даже основными достопримечательностями, которые ей удавалось посмотреть, были аэропорты и гостиницы. По дороге в отель она, будто любопытный ребёнок, всё равно прижималась носом к стеклу в машине и с жадностью глазела по сторонам, стараясь увидеть и запомнить хоть что-то интересное. Заметив это, Эдвард стал просить водителей немного поколесить по городу или, если времени совсем не было, хотя бы просто показать им что-нибудь примечательное. Однако после пятой, а может, шестой страны к Белле пришла усталость, быстро искоренившая интерес к происходящему. Мелодичный французский; певучий итальянский; мягкий, но прерывистый немецкий и даже любимый испанский, который она мечтала выучить, — всё смешалось, превратилось в неясный навязчивый гул, напоминавший пчелиный рой. Она всё чаще ловила себя на желании заткнуть уши, закрыть глаза и отгородиться. Уснуть и проснуться в квартире Эдварда, где можно было бы пластом пролежать в кровати несколько дней; где не нужно куда-то мчаться и торопиться; рыться в опостылевшем чемодане в поисках чистого белья; и раз за разом вбивать в поисковик Гугла вопрос «Что сделать, чтобы в самолёте не закладывало уши?», потому что известные способы ей не помогали. — Ты можешь в любой момент вернуться в Нью-Йорк, — время от времени с сочувственной улыбкой напоминал Эдвард. Он притягивал Беллу к себе, обнимал за талию и пробегался кончиками пальцев по её спине, щекоча и подразнивая. — С непривычки это может быть очень тяжело. — Вот ещё! И не мечтай от меня избавиться, — смеясь и делая вид, будто пытается вырваться, отвечала она. Как бы тяжело ни было, Белла не могла допустить саму мысль о расставании с Эдвардом. Они вместе совсем недавно, и разлука — даже временная — казалась ей чем-то невозможным, ненужным и очень болезненным. Сейчас Белла хотела ловить каждую свободную минуту, когда они могли быть рядом, пить по капле каждый их миг наедине, а не ждать Эдварда в пустой квартире за тысячи миль от него. Говоря, что с непривычки всё это может быть очень тяжело, Каллен лукавил. В том смысле, что и привычка слабо спасала. Демоны, ещё не успевшие восстановить силы после гастролей по Америке, тоже выдыхались на глазах. К середине заграничного тура столь любимый ими «Ред Булл» больше не «окрылял». Они стали искать другие способы взбодриться перед концертами и расслабиться после, а находили их в самом простом и доступном — в алкоголе и кокаине. Обычные посиделки группы после концертов стали более шумными и разгульными, словно парни пытались доказать сами себе и друг другу, что они ещё «ого-го!», что в тридцать с лишним лет всё это даётся им так же легко, как и в двадцать. Поначалу Эдвард устанавливал более-менее строгие рамки и проводил границы разумного. Следил за тем, чтобы по номерам все расходились на своих двоих, при этом идеально вписываясь в дверные косяки. Однако усталость сказывалась и на нём. Возможно, на нём даже больше, чем на остальных. Эдвард почти потерял аппетит и ел только потому, что надо. Отношения со сном тоже разладились: он подолгу не мог уснуть, просто лежал в темноте, ощущая на коже приятную щекотку от тёплого дыхания спящей на его плече Беллы и слушая доносившиеся с улицы голоса чужих городов, которые, как и он, не знали покоя даже ночью. Это состояние было хорошо знакомо Эдварду: обычное дело для затяжных туров. Когда-то давно, на старых пожелтевших страницах жизни, которые Каллен поклялся себе больше никогда не открывать, он мог бы легко с этим справиться. Он мог бы просто погрузить своё тело в состояние непрерывной эйфории, словно в формальдегид. Угар концертов, плавно перетекавший в весёлые ночи, заблёванный сортир самолёта и вечный вопрос местным организаторам — всегда тихим, доверительным тоном с улыбкой на пересохших губах: «Где тут у вас можно достать самый лучший кокаин? Деньги не проблема». Туры пролетали как одно мгновение. Это был дурной сон, ради которого Эдвард едва не вытравил из себя жизнь, а себя — из жизни. Бесконечный самообман и долбаное враньё — точно такое же, какое можно встретить в бродячем цирке, который с гордостью демонстрирует зрителям огромного бегемота в аквариуме. Пусть законсервированный бегемот и выглядит живым, но в действительности он давно сдох. Эдвард мог сколько угодно говорить про свой непревзойдённый самоконтроль, но на деле это всегда была борьба, борьба с самим собой и с давними желаниями, которые никуда не делись — просто затаились и время от времени давали о себе знать. Иногда он почти не ощущал этой внутренней борьбы, а иногда она рвала его изнутри на части, острыми иглами впивалась в нервные окончания. В такие моменты ему приходилось прикладывать все усилия, чтобы вовремя отодвинуть от себя бутылку или не смотреть в сторону белых росчерков кокаиновых дорожек на чёрной глади стола. Дома, на своей территории, вести борьбу было проще всего. С алкоголем Каллен постоянно вёл продуктивные переговоры: выпивал часто, но почти никогда не напивался. С кокаином он и вовсе заключил пакт о ненападении: не употреблял его совсем, но хранил дома для укрепления силы воли. Было чертовски приятно вдруг подумать о том, что вот он, под рукой, а тебе его совсем не хочется, более того, ты даже не вспоминал о нём долгое время. Однако совсем другое дело вести борьбу в туре. Сам тур превращается в непрерывную борьбу. Когда все вокруг пьют и закидываются коксом, а ты из-за усталости и напряжения перестаёшь ясно мыслить, оступиться и сдаться легче лёгкого. Ты лишь на секунду даёшь слабину и уже через несколько часов обнаруживаешь себя вдрызг пьяным или в хлам обдолбанным. Так что расслабляться нельзя ни на мгновение — эту простую истину Каллен усвоил давно, но на практике толку от этого было мало. И тут ему на помощь приходил ещё один его вечный спутник — страх вернуться к прежнему полуанабиозному состоянию, которое трудно назвать жизнью. Этот страх крепко держал Каллена за яйца и всякий раз жёстко стимулировал его к дальнейшей борьбе. И всё же время от времени Эдвард проигрывал отдельные сражения. В турах у него всегда был под рукой кокаин в качестве экстренной помощи, что-то вроде волшебного зелья Астерикса, и иногда под конец тура он позволял себе один раз уступить. В этом же туре Каллен дважды потерпел фиаско с кокаином — опасный звоночек, особенно учитывая то, что было только начало гастролей и реальной физической необходимости в подзарядке он не испытывал. И если первый раз, случившийся почти без свидетелей, всего лишь мигнул Эдварду тревожным маячком, то второй вывел из равновесия. В тот вечер после концерта энергия у всех била через край. Это был один из самых лучших концертов в туре, даже несмотря на форс-мажор: посреди выступления погасло освещение сцены. На то, чтобы всё восстановить, у Сэма ушло минут пятнадцать, так что несколько песен «Инферно» исполнили в темноте. Это был такой драйв! Оставшийся концерт прошёл под такую сумасшедшую отдачу зала, что Эдвард до сих пор ощущал её отголоски: под кожей будто прокатывались волны электрического разряда, вызывая мурашки и поднимая волоски. Кто-то из парней притащил несвойственное для них шампанское; все говорили громко и разом, стремясь рассказать о своих впечатлениях и разделить друг с другом те эмоции, что бурлили и пенились, как шампанское в их стаканах, и взрывались на губах пузырьками смеха. Эдвард наклонился над столом и вдохнул одну из сделанных Майком дорожек кокаина. Это был внезапный порыв, будто условный рефлекс, выработанный годами. И ни единой мысли — лишь знакомое жжение в носу и приятное покалывание в голове. Мысли появились позже. Выпрямившись, Эдвард откинулся на спинку дивана и повернул голову в сторону Беллы, сидевшей рядом. Она смотрела на него пристально, но ни удивления, ни осуждения во взгляде он не заметил — только любопытство. Было в этом что-то неправильное и настораживающее, однако в тот момент Эдвард — увы и ах! — не успел как следует обдумать возникшую было мысль. Потому что именно в этот момент он по-настоящему понял, что сейчас сделал. Каллена будто окатили кипятком и вытолкнули на мороз: сначала тело обожгло огнём, а затем его заколотило в ознобе. То, что он с такой небрежной лёгкостью поддался искушению, было отвратительно уже само по себе, но ещё хуже было то, что случилось это на глазах у Беллы. Отличное настроение улетучилось мгновенно, уступив место гневу и отчаянию, а эйфория от кокаина ещё не пришла. С трудом поборов желание перевернуть столик, Эдвард резким движением руки смёл с него оставшийся кокаин и, брезгливо сморщившись, вытер ладонь о джинсы, оставляя на них белые разводы. В комнате стало заметно тише, только Джеймс и Эрик, которые не видели того, что сделал Каллен, продолжали о чём-то трепаться, куря у распахнутого настежь окна. — Эдвард? — обеспокоенно позвала Белла, погладив его по ноге, явно стремясь успокоить. Осознание того, что Белла решила, будто его вообще нужно успокаивать, щедро сдобрило внезапно открывшуюся рану острым перцем чили. — Всё в порядке. — Каллен всё же заставил себя улыбнуться и, обняв Беллу за плечи, прижал к себе. — У нас ещё осталось шампанское? — всё с той же улыбкой спросил он у Эммета. Сделав несколько глотков игристого вина из протянутого ему стакана, Эдвард постарался расслабиться, хотя в груди всё ещё клокотала бессильная злость на самого себя, к которой теперь примешался ещё и стыд за устроенную глупую сцену. Поначалу расслабиться не удавалось, но постепенно, по мере увеличения в крови уровня дофамина и серотонина, натянутая улыбка превращалась в искреннюю, злость испарялась вместе с тревогой и в конце концов вечер снова потёк своим чередом, став вдруг приятным и томным. Эдвард был достаточно умён, чтобы не тешить себя наивной мыслью, будто эти два случая ничего не значили — они значили охренеть как много. Прежде всего то, что его хвалёный самоконтроль сбоит и последствия могут быть страшными — оборону нужно усилить. Идеальным вариантом было бы и остальным запретить кокаин, но сделать этого Каллен не мог, по крайней мере до тех пор, пока никто из них не косячил и не срывал концерты с репетициями — таков был их давний уговор. Да и какое он имел моральное право что-либо им запрещать после того, как сам несколько лет был самым, если не сказать единственным, слабым звеном в группе? Сосредоточившись на собственных непростых отношениях с алкоголем и наркотиками, в последние несколько недель тура Эдвард прекратил контролировать других: сил на это попросту не хватало. Он предоставил им сами разбираться со своими желаниями, пристрастиями и их последствиями, даже не представляя, каким немыслимым дерьмом всё это обернётся. Трудно плыть против течения, угодив в глубокую бурную реку. Особенно, если прежде единственным водоёмом, с которым ты имел дело, была лужа во дворе. Особенно, если ты ещё не вышел из того периода взросления, когда кажется, что всё плохое случается где-то и с кем-то — только не здесь и не с тобой. Когда кажется, что только знакомые знакомых влипают в неприятности и творят какую-то дичь. Когда считаешь, что выпивают все, но только единицы становятся алкоголиками. Ну а ты… нет, твоя история точно не про это. С тобой всё будет совсем по-другому. И только выбравшись на берег, став бывалым пловцом, ты понимаешь, каким же идиотом тогда был. А ещё понимаешь, как же тебе повезло, потому что многие другие утонули, так и не добравшись до берега. Всё это случилось и с Беллой. Даже спустя годы, Белла отлично помнила, что происходило с ней в те месяцы, когда она плыла по течению вместе с демонами «Инферно». Во время тура и после него. И даже спустя годы, стоя на кладбище и глядя сквозь мутную пелену слёз на надгробье в форме гитары, в первую очередь она вспоминала всё самое страшное, самое плохое и только потом — хорошее. Ненавидела себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Даже спустя годы Белла помнила, что началось всё ближе к концу тура, в Германии. С другой стороны, если брать во внимание, что и до этого редкий день обходился хотя бы без нескольких бокалов вина, то и того раньше. Но именно в Германии Белла впервые повторила свой опыт с кокаином. Если бы можно было отмотать плёнку жизни назад, она ни за что не стала бы этого делать, ни тогда, ни после. Что тут скажешь, мы все сильны задним умом. Однако имей Белла возможность вернуться в тот день, когда впервые встретила Его Инфернальное Величество, она всё равно пошла бы к нему в квартиру и поселилась там, даже заранее зная, к чему это приведёт. Любовь к Эдварду стоила каждого её шрама — как на душе, так и на теле. Тогда, в Германии, был день рождения Сэма. На ближайшие сутки никаких дел не намечалось, поэтому можно было со спокойной душой и на полную катушку отметить его тридцатипятилетие — маленький юбилей. Однако Эдварда в последний момент попросили об интервью с фотосессией, и он согласился, хотя терпеть не мог такие неожиданности. — Начинайте без меня, — извинившись перед Сэмом, велел Каллен. — Тогда тебе будет сложно нагнать нас, — хохотнул Эммет, многозначительно поигрывая бровями. — А я и не стремлюсь, — равнодушно пожал плечами Эдвард. Каллен подошёл к Белле, обнял её и, оставив на губах быстрый поцелуй, улыбнулся. Это была какая-то совсем новая улыбка — от неё веяло теплотой и уютом, как от жарко растопленного камина зимней ночью, и желтоватые всполохи в его глазах от огромной люстры, светившей в холле гостиницы, только усиливали этот магический эффект. Белле представлялось, что именно с такой улыбкой счастливые супруги каждое утро прощаются друг с другом перед работой, заранее предвкушая, как вечером снова встретятся, будут вместе готовить ужин на своей маленькой, но любовно обставленной кухне и обсуждать прошедший в делах день. В последнее время Белла чувствовала себя золотоискателем. Только вместо самородков она «находила» в Эдварде что-то новое и бережно складывала в сундучок своих открытий, чтобы иногда перед сном мысленно перебирать их, рассматривать и подмечать новые детали. Взгляды, улыбки, неожиданные прикосновения, тепло его губ у её уха, шепчущих непристойные комплименты в самый неподходящий для этого момент — всё то, что предназначалось только ей, его женщине. — Приглядывай тут за Сетом, — заправляя ей волосы за ухо, то ли в шутку, то ли в серьёз попросил Эдвард. Белла кивнула и перевела взгляд на Сета — тот всё слышал и теперь стоял с недовольной гримасой. — А ты приглядывай за Беллой, — нацелив на него указательный палец, добавил Каллен. — Само собой, — всё так же продолжая кривляться, согласился Сет. Против ожиданий, отношения Беллы и Эдварда никак не сказались на её дружбе с Сетом. Они, как и прежде, частенько болтали на общие темы, которые всякий раз находились будто сами собой. Во время долгих перелётов вместе смотрели фильмы на ноутбуке. Сидевший рядом Эдвард то и дело язвительно комментировал действия героев на экране или угрожал спойлерами, если уже знал, чем закончится фильм. Белла с Сетом по очереди шикали на него, призывая к порядку, или пытались закрыть ему рот ладонью, чем вызывали у него приступы смеха. Для всех троих это были одни из самых счастливых мгновений в туре. Однажды, несколько лет спустя, Джаспер как-то скажет Белле, что со стороны они втроём напоминали семью. — Шведскую? — проглотив вставший в горле ком, через силу улыбнётся Белла. — Нет, дурочка, — закатит глаза Джаспер, — нормальную: он, она и его младший брат. — Звучит, как название порнофильма, знаешь ли, — уже по-настоящему улыбнётся она. — Да иди ты! Больше вообще ничего говорить не буду. — Обидевшись, Джаспер отвернётся и прибавит шаг. Но Белла догонит его, возьмёт под руку, предложит повспоминать ещё что-нибудь, и он тут же сменит гнев на милость. Таков уж Джаспер. Возможно тогда, на дне рождения Сэма, её пути с кокаином не пересеклись бы, не ходи она хвостиком за Сетом, не чувствуй она себя настолько счастливой, а потому неуязвимой, или будь она хотя бы чуточку трезвее… Да что там, ничего не случилось бы, будь она тогда хоть чуточку умнее и взрослее. Будет в жизни Беллы такой момент, когда она попытается переложить всю ответственность на плечи Сета, но тут же поймёт, насколько это малодушно — всего лишь жалкое оправдание каждого, кто когда-то оступился. Тем вечером, в какой-то момент потеряв Сета из виду, Белла отправилась его искать и нашла в ванной. В компании Майка и кокаиновой дорожки на этажерке. Даже сквозь кубометры сигаретного дыма, наполнявшего маленькое помещение, Белла чётко видела широкую улыбку Сета и милые ямочки на порозовевших щеках, которые превращали его в бесконечно очаровательного мальчишку. Почему-то именно это в первую очередь бросилось ей тогда в глаза и надолго врезалось в память, как очевидная красота в обрамлении уродства. — Ты… — Белла не сумела отыскать в голове нужных слов и замолчала, прислонившись спиной к косяку. — Только не надо читать мне нотаций, — занял оборонительную позицию Сет, хотя Белла и не думала нападать. Всё, что она чувствовала в тот момент, — это растерянность. — Я уже большой мальчик и сам решаю, что и когда мне делать. — Естественно, просто… я как-то не ожидала. — Кончай мямлить и закрой дверь. — Глядя на неё, Майк прищурился. Затем сделал глубокую затяжку и, медленно выдыхая дым, стряхнул пепел с сигареты себе под ноги. Белла закрыла дверь и села на край ванны рядом с Сетом. От густого табачного дыма у неё закружилась голова. Нестерпимо захотелось выйти и вдохнуть чистый воздух, от которого не будет горечью драть горло, но она посчитала неправильным оставлять сейчас Сета. Он снова заговорил, но уже тише и спокойнее. Сказал, что ничего страшного во всём этом нет, нужно лишь знать меру, как с тем же алкоголем, только алкоголь вызывает физическую зависимость, а кокаин — нет. Сет признался, что уже года два иногда расслабляется с помощью кокаина, но делает это очень редко и с умом: одна-две дорожки, не больше. Никакой особой тяги он к нему до сих пор не чувствует. Есть возможность получить дополнительный «гормон счастья» — хорошо, нет — ну и хрен бы с ним. Перед глазами у Сета есть идеальный пример самоконтроля — Эдвард. Вот на кого он всегда хотел равняться и, кажется, ему это вполне удаётся. И само собой, Эдвард ничего не должен узнать о кокаине: сразу же раздует из мухи слона и вытреплет все нервы, в первую очередь, себе самому. Но оно и понятно после того, что устроила ему отбитая на всю голову Таня. Вот кто завтракал, обедал и ужинал наркотой. Обжёгшись на молоке, Эдвард теперь дует на воду. Белла слушала Сета, и каждая его мысль, озвученная с непоколебимой уверенностью, казалась ей правильной и логичной. В тот вечер он не задавался целью обратить Беллу в свою веру, а уж тем более подбить на что-то. Однако ему это удалось. До конца тура у Беллы было ещё несколько возможностей «получить дополнительный гормон счастья», но каждый раз она отказывалась безо всякого сожаления, что только подтверждало выводы Сета. А потом… потом случилось то, что случилось. Беллу будто протащило между жерновами: и физически, и морально. За одним потянулось другое, прочно переплелось между собой и опутало её, словно паутиной. Это были самые страшные месяцы в жизни Беллы, за которые она успела наделать немало глупостей. Даже спустя годы ей было мучительно больно вспоминать об этом. А ещё стыдно. Но, несмотря на стыд, она не придумывала себе оправданий, чтобы прятаться за ними. Уже хотя бы потому, что считала: для глупости и слабости оправданий нет.♫ ♪ ♫
Первой страной в зарубежном туре «Инферно» была Канада. Тот самый, уже знакомый им концертный зал с отстойным звуком. Естественно, с годами акустика в нём лучше не стала: инструменты ощутимо «забивали» вокал, резонировали от стен и моментами отдавались эхом. Эрик долго и упорно старался хоть как-то исправить ситуацию, истратив при этом весь словарный запас матерных слов и дюжину сигарет, но в итоге сдался. — Проще снести это грёбаное здание и отстроить новое. — Несколькими жадными глотками он допил воду из бутылки и вытер рот тыльной стороной ладони. — Когда сюда набьются зрители, станет лучше, но… — Эрик пожал плечами и досадливо поморщился. — Ладно, давайте прогоним ещё раз. — Эдвард вытер с лица пот и вернул полотенце на край синтезатора. Влажные кончики его волос завились, по толстовке расползлись тёмные пятна пота, но он не выглядел уставшим — энергия кипела в нём, бурлила и выплёскивалась через край точно так же, как и в начале репетиции. Это была магическая связь между Калленом и сценой. Перед концертом он мог жаловаться на боль, мог выглядеть измождённым или подавленным, но стоило только Эдварду выйти на сцену, как он мгновенно преображался, будто она подпитывала его, проводила по его телу волшебные нити тока, наполнявшие силой и драйвом. На сцене Каллен горел и жил, на сцене он всегда был Его Инфернальным Величеством. Всегда. — Ещё раз. А потом ещё, ещё и ещё, — недовольно пробурчал Эммет, вставая из-за барабанной установки и потягиваясь. — Нет, мне по кайфу, но всё хорошо в меру, чувак. Нам ещё концерт вечером играть. — Да не всё, только три песни. Три. — Эдвард вытянул руку в сторону Эммета, растопырив три пальца. — Ну хорошо, — Эммет театрально вздохнул и снова сел за ударные. — Три песни меня не прикончат. Может быть. — Четыре! — выкрикнул Эдвард. — Ха! Я знал, что ты так скажешь, — рассмеялся Сет. — Иди в жопу, Каллен, — огрызнулся Майк, но вышло скорее устало, чем зло. — Чёртов фанатик, — качая головой, усмехнулся Джаспер. Он подкрутил колку гитары и заиграл вступление «Поцелуя рассвета». К нему тут же присоединились остальные, и песня зазвучала в полную мощь. Белла сидела в зале на шатком стуле. Задница давно затекла, но это была слишком мелкая причина, чтобы встать и размяться. Она любила репетиции перед концертами даже больше, чем сами концерты. Ей нравилось наблюдать за тем, как парни взаимодействуют друг с другом, обсуждают какие-то проблемы и ищут пути их решения, препираются или подкалывают друг друга — чаще по-доброму, но иногда не очень. Это была маленькая семья, которая проживала на сцене, среди музыкальных инструментов, свою маленькую увлекательную жизнь. Белла внимательно вслушивалась в то, как звучат сейчас песни, как звучит вокал Эдварда, но не могла понять, из-за чего все так психуют. Ей нравилось то, что она слышала. Хотя объективности ради стоит заметить, что от музыки её здорово отвлекал эротичный вид Эдварда у стойки микрофона с тлеющей в пальцах сигаретой. Сэм с Тайлером давно закончили свою часть работы и теперь коротали время в компании Беллы. Рядом с ней что-то громко зашуршало, мешая созерцанию прекрасного, затем раздался характерный хруст чипсов. — Кончай, а! — возмутилась Белла и для большей убедительности толкнула Тайлера плечом. Тот даже не шелохнулся. Это был темнокожий широкоплечий здоровяк под два метра ростом, самый тихий и спокойный из всей компании. Он постоянно что-то жевал и мог из простейших продуктов, обнаруженных в холодильнике, сообразить умопомрачительно вкусный сэндвич или салат. — Чего? Я жрать хочу. Мы тут с самого утра торчим. — Тайлер демонстративно отправил в рот ещё одну чипсину и облизал пальцы. — Сырные, мои любимые. Будешь? — Себе лучше оставь, вдруг не наешься, — съязвила Белла, снова переводя взгляд на сцену. Парни отыграли три песни и стали собираться, обсуждая, где лучше пообедать. Эдвард задержался у микрофонной стойки, о чём-то задумавшись. — Слушай, а если… Он повернулся к Эрику, но тот перебил его, не дав договорить. — Нет, Эд, серьёзно. Нет. Тут даже сам Христос больше ничего не смог бы сделать. Это тебе не воду в вино превращать. Не доставай меня, ладно? Мой внутренний перфекционист и без тебя уже на грани суицида. Сэм выхватил у Тайлера пакет с чипсами, зачерпнул оттуда пригоршню и сунул в рот. — Я не понимаю, чего вы вообще паритесь? — всё ещё жуя, спросил он у Эдварда с Эриком. — Мне как обычному зрителю всё нравится. А будь я юной девчонкой, фанатеющей от Его Величества, вообще бы уже кипятком писал. Каллен скривил губы в сомнительной улыбке и показал Сэму средний палец. Достал из кармана джинсов пачку «Лаки страйк», но в ней не оказалось ни одной сигареты, хотя в начале репетиции она была полной. Когда только успела закончиться? Эдвард смял пустую пачку и швырнул её к бутылкам из-под воды. — У кого-нибудь есть сигареты? Эрик кинул ему свои. Каллен поймал их, достал одну, прикурил и вернул пачку обратно, но та, пролетев высоко над головой Эрика, упала на пол. — Мазила, — насмешливо констатировал Эрик. Каллен ничего не ответил. Только, приподняв плечи, развёл руками, мол, с кем не бывает. Он сел на край сцены и свесил ноги вниз. Глубоко затянулся горьковатым дымом и окинул взглядом пустой зал, который совсем скоро должен был вобрать в себя людскую массу и стать сосредоточением сумасшедшей энергетики. Эдвард всегда любил эти несколько часов между репетицией и концертом — время тишины. Время мандража и предвкушения. Даже спустя пятнадцать лет это волнение никуда не ушло, потому что все концерты неповторимы, единственные в своём роде. Не было одинаковых залов, каждый ощущался по-своему, и отдача зрителей всегда уникальна. Одна публика была громкой, безбашенной и вспыхивала мгновенно, как сухая трава; другая была более сдержанной, и на её раскачку требовалось время и силы. Все хороши по-своему. Всякий раз, глядя со сцены в ещё пустой зал, Эдвард думал о том, как всё пройдёт сегодня. С наслаждением ощущал этот лёгкий мандраж и надеялся на то, что так будет и впредь: нет ничего хуже, чем перестать волноваться перед выступлением. Именно тогда твоё дело превращается в рутинную работу, которую ты делаешь на автомате, потому что надо, а не потому что получаешь от этого удовольствие. И пусть теперь всё было не так, как в самый первый их тур (тогда каждый концерт по эмоциям мог сравниться с высадкой на Луне), но переживаний всё ещё хватало, и в этом Эдвард тоже находил свой кайф. Он затушил наполовину выкуренную сигарету и, откинувшись назад, лёг на сцену. Посмотрел вверх на сплетение кабелей и проводов, на прожекторы, освещавшие сцену красными огнями. Влажная от пота толстовка холодила спину, и это странным образом успокаивало, отвлекало от проблем с этим чёртовым концертным залом, который так и норовил воткнуть им палки в колёса. Чёрные лианы кабелей с огненными цветами прожекторов заслонило собой лицо Беллы, склонившейся над Эдвардом. — Грустишь? — улыбнулась она. — Да нет. Просто думаю о сегодняшнем концерте. Белла легла рядом с Калленом, указательным пальцем провела по его раскрытой ладони — нежно и щекотно, приятно до мурашек. Он поймал ладонь Беллы и переплёл их пальцы. — Ты расстроен, я же вижу. Перевернувшись набок, Белла посмотрела на его сосредоточенный профиль: острая линия подбородка; бледная кожа, мерцавшая красным из-за света ламп; взгляд, устремлённый вверх; и нахмуренный лоб с морщинками. Несмотря на то, как сильно Эдвард сжимал её ладонь в своей, Белла чувствовала, что мысленно он сейчас не с ней. — Я не расстроен, скорее уж нервничаю. — Каллен посмотрел на Беллу, его лоб разгладился, но теперь морщинки собрались в уголках глаз. Он улыбался. — Не люблю проигрывать, тем более каким-то сраным помещениям с отстойной акустикой. Они портят мне жизнь. — Мне кажется, ты сильно преувеличиваешь. Ты задрал планку очень высоко и теперь боишься не дотянуть до неё какой-то несчастный сантиметр, на который, между прочим, всем плевать, никто его даже не заметит. — Звучит утешающе. — В Новом Орлеане вы тоже говорили, что акустика отстойная, и вообще всё плохо, но это был один из самых крутых концертов тура, помнишь? — Дело не только в проблемах с залом. Дело в том, что это первый концерт большого тура, его старт. У меня есть… ммм… назовём это приметой: как тур начнётся, так он и пройдёт. Чтобы тур удался, старт должен быть успешным. — Будет, ведь вы же «Инферно». В отличие от Каллена Белла в этом ни на секунду не сомневалась. Однако старт успешным не стал. В целом концерт прошёл на высоком уровне, публика принимала группу очень тепло, если не сказать жарко, не скупилась на эмоции, восторженные крики и аплодисменты, даже после заключительной песни долго не хотела отпускать демонов. И Эрик потом признал, что звучание было гораздо лучше, чем он предполагал. Но один отвратительный эпизод, случившийся в самом начале концерта, во многом обесценил всё то хорошее, что было после. Парни успели сыграть половину «Похорон сердец», когда кто-то в зале кинул в Эдварда пустой пивной банкой и попал ему в лицо. Видя, как Каллен, морщась от боли, дёрнул головой, Белла рванула вперёд, не думая о том, что она делает и зачем. Это был чистый инстинкт, продиктованный возмущением и желанием вступиться за Эдварда, защитить его. Эрик, от удивления привставший со стула, в последний момент успел остановить Беллу, схватив за край футболки. — Куда ты, шальная? Хочешь закрыть его своей грудью второго размера? Или крикнуть в микрофон, какие они все неблагодарные суки? Не дури, — он нахмурился и покачал головой. — Каллен сам справится. Ты сделаешь только хуже. Нужно успокоиться и, наверное, порадоваться, что это не стеклянная бутылка, а то башку бы точно проломили. Грудь Беллы всё ещё возмущённо вздымалась, но в голове прояснилось. Она кивнула Эрику и снова посмотрела на сцену, обхватив себя руками в попытке унять внутреннюю дрожь. Погружённый в полумрак зрительный зал вызывал у неё страх, толпа зрителей казалась неуправляемым, непредсказуемым диким зверем, от которого в любой момент можно ждать чего угодно. Желание затащить Эдварда за кулисы, где он будет в безопасности, только усилилось, но теперь Белла понимала, что делать этого нельзя. Всё, что она может, — просто стоять и смотреть. В первое мгновение Эдвард не понял, что произошло. На строчке «…и ода жестокости» перед глазами мелькнула какая-то хрень и тут же ударила в лицо — боль резанула по щеке и отрикошетила в висок. Каллен подавился словами и замолчал. Вместе с пониманием пришла ярость — такая, от которой перехватывает дыхание и темнеет в глазах. Эдвард зло сплюнул и пошёл за кулисы к Белле и Эрику. Этот порыв не был связан со страхом или желанием спрятаться — это было естественное желание послать всех зрителей на хрен. Он успел сделать несколько шагов, когда вторая пивная банка пролетела совсем рядом с его ногой. Это что-то перещёлкнуло в нём, притушило злость, трансформировав её во внутренний протест. Тот, кто кинул банки, посчитал, что это будет забавно? Хотел вывести его из себя и заставить сделать какую-нибудь позорную глупость? Например, сбежать или начать орать в микрофон благим матом? А вот хрен ему! Не на того напал, ублюдок! Эдвард вернулся к стойке с микрофоном. Парни всё ещё продолжали играть песню, скорее всего, не зная, что им делать и как реагировать на происходящее дерьмо. Стоило отдать им должное: они ни разу не споткнулись и не сфальшивили. Каллен несколько раз рубанул рукой воздух, призывая их остановить музыку. Гитары с синтезатором смолкли, и только Эммет перешёл на слабую игру фоном, тактично позвякивая медью тарелок, чтобы избежать гнетущей тишины. «Верное решение», — подумал Эдвард, прикуривая сигарету. Руки едва заметно дрожали, но это было не страшно. Главное, чтобы не дрожал голос. — Эй, — обращаясь к залу, заговорил Каллен. Никакого возмущения или гнева в голосе не было. Лишь недоумение и, возможно, капля недовольства. Зал затих, если не считать эпизодичный визг девушек, не сумевших совладать с эмоциями. — Очень неожиданно, надо сказать. Обычно мне в лицо швыряют нижним бельём и мягкими игрушками… ещё кое-чем, но это уже личное. — В зале послышались отдельные нервные смешки. Эдвард провёл указательным пальцем по скуле, в которой жарко пульсировала боль. — Наверное, у тебя очень большие яйца, чувак, раз ты рискнул кинуть в меня банкой, понимая, что тебя не видно в темноте. Просто хочу, чтобы ты знал: будь мы в равных условиях, я бы тоже не промахнулся. — Он снова потёр ушибленное место, а затем с усмешкой добавил: — А ещё из-за таких, как ты, наша планета напоминает помойку, потому что пустую тару нужно утилизировать, а не швырять её куда попало. В зале снова раздался смех — на этот раз более громкий и уверенный. Эдвард затянулся сигаретой, медленно выдохнул дым и наконец почувствовал, что снова полностью владеет собой. Как пел великий Фредди Меркьюри, шоу должно продолжаться. — Она была ветром, приносящим Все тёмные мысли и страхи, — Эдвард начал со второго куплета, до которого не успел добраться в первый раз. Джаспер перебрал струны бас-гитары, вступая в песню, но Каллен, продолжая петь, жестом руки велел ему перестать. Эммет со своим тактичным звоном ударных вновь должен был остаться в одиночестве, но не остался: к нему присоединились зрители, хлопающие в такт мелодии. И только когда Эдвард допел куплет акапелла, во всю мощь своего голоса, с лёгкостью беря самые высокие ноты, парни разом заиграли, ставя жирную точку в этой неприятной истории. И пусть на душе по-прежнему оставался илистый осадок, Каллен повернулся к ним и ободряюще улыбнулся. «Мы справились и с этим», — говорила его улыбка. — И для таких людей ты поёшь? Для таких людей ездишь из города в город, из страны в страну, плохо спишь и плохо ешь, выматываешь себя? — спросила Белла, когда после концерта они остались в гримёрке вдвоём. Она хмурилась и сердилась, даже негодовала. Она переживала за него, и это было настолько приятно, что Эдвард тут же простил неизвестному придурку его выходку. А ещё Белла прикладывала к его скуле холодную банку «Ред Булла», и это было вдвойне приятно. «И снова алюминиевая банка, — подумал Каллен, — какая ирония». На коже вздулась лиловая полоса, будто под неё заползла жирная гусеница. Оставалось только надеяться, что синяк не станет обширнее и темнее. — Нет, не для таких, — возразил Эдвард. — Я пою для всех остальных. И их гораздо больше, уж поверь. — Верю. — Белла со вздохом отложила в сторону банку энергетика, которая согрелась и стала бесполезной. — Но сегодня я испугалась за тебя. Очень испугалась. А если бы это была стеклянная бутылка или ещё что-то потяжелее? — Не знаю. Не хочу об этом думать. И не буду, — поморщился Эдвард. — С такими мыслями мне лучше сразу вернуться в Нью-Йорк и запереться в своей квартире. Нельзя с чувством страха выходить на сцену. Если я буду смотреть в тёмный зал и думать о том, что в любой момент оттуда может прилететь что-то, помимо лифчиков и труселей, то это будет полная жопа. Жизнь вообще опасная штука. Она полна сюрпризов, и не все из них приятные. Нужно просто смириться с этим. Вот такая вот дешёвая философия. А теперь давай закроем эту тему: я устал. Каллен поднялся с дивана, настолько старого, что через обивку просматривались выпиравшие пружины. Достал из маленького переносного холодильника ещё одну банку «Ред Булла», приложил на мгновение к ушибу, а затем откупорил и отпил энергетик. — Но голова точно не болит, не кружится, тебя не тошнит? — спросила Белла, когда он снова сел на диван. — Белль, это просто ушиб. Но мне нравится, что ты за меня волнуешься. — Волноваться за тебя очень… ммм… волнительно. — Белла мягко провела ладонью по щеке Эдварда и стянула с него шапку. Запустила пальцы в волосы, влажные, с кисловатым запахом пота. — Совсем отросли, даже хвост можно сделать. Она собрала его волосы в хвостик на макушке и, склонив голову набок, оценила результат. Не удержалась и прыснула. — Вообще-то в молодости у меня были длинные волосы, ниже плеч. И я иногда собирал их в хвост на затылке. — Я знаю, видела в интернете. — Белла отпустила волосы и пригладила их рукой. — Чёртов интернет! — возмутился Эдвард. — Из-за него мне больше нечем тебя удивлять. — О нет, с тобой каждый день одно сплошное удивление. — И удовольствие. Белла ничего не успела ответить на столь самонадеянное заявление Каллена. Он обхватил её подбородок ладонью и, притянув к себе, поцеловал в приоткрытый рот. Белла ощутила на его губах солоноватый пот, а на языке — сладкий «Ред Булл». Это был новый вкус их поцелуя, такого напористого, грубого, что он не мог оборваться просто так, закончиться ничем. И рука Эдварда, скользнувшая ей под футболку, только подтверждала недвусмысленность происходящего. — Дверь… не заперта, — выдохнула Белла ему в рот. — Ну и что? — Каллен прервал поцелуй, но крепче сжал её подбородок, не отпуская. — Сюда могут войти. — Ну и что? Мы не делаем ничего плохого… только хорошее… Белла пыталась вразумить Эдварда, остановить, но сама себе не верила. Её тело было с ней не согласно: оно прижималось к Каллену всё теснее и теснее, руки обнимали его за плечи, голова откинулась назад, открывая шею для поцелуев. И он целовал. Целовал, точно зная, как и где ей нравится больше всего. Влажная толстовка под её руками, естественный запах его тела почти без примести бергамота — всё было так ново, так остро. А вероятность оказаться застуканными в разы повышала градус, доводя Беллу до состояния расплавленного металла. — Мы… — последнее, что она успела сказать, прежде чем стыд и здравомыслие послали её к чёрту и без следа растаяли в пылу желания. — Быстро, — договорил за неё Эдвард, расстёгивая джинсы. — Мы очень быстро. Он хотел Беллу прямо так, в «полевых условиях», на старом продавленном диване — никакой романтики и почти никаких прелюдий. Только секс, лишающий возможности думать. Несколько минут полного забытья, которые сменятся приятной усталостью и расслабленностью. Ощущением покоя и счастья. Обрести всё это с Беллой легче, чем дышать. Сегодня был чертовски трудный день, который закончился дерьмовым вечером. И Эдвард благодарил судьбу за то, что пережил его вместе с Беллой. До того, как она появилась в его жизни, Каллен не понимал, насколько одиноким он был. Теперь же Эдвард чувствовал, что нашёл ту самую, недостающую, деталь пазла, без которой картинка никогда не станет полной. Это вселяло в него уверенность, давало возможность мечтать и строить планы, связанные не только с музыкой. Хочешь насмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Так, кажется, говорят? Эдвард не знал и не мог знать, что Бог, посмеиваясь, уже поджёг фитиль динамитной шашки, которая рванёт через несколько месяцев, не оставив от его жизни даже камня на камне.