Я сделал для неё что мог, поверьте, Ради неё что мог — всё сделал я. Но нам с тобой любовь желает смерти, Отравленная девочка моя… И привкус яда на её губах – Дыханье смерти и могильный прах… поэтический перевод «Poison Girl» by HIM
Группа вышла на финишную прямую: оставалось отыграть три концерта, а затем, после недельного отдыха, ещё два в родном Нью-Йорке. Это был тот самый момент, когда открывается второе дыхание и перестаёшь чувствовать усталость, как бегун марафона на последней миле. Именно поэтому заключительные концерты всегда проходили с особым драйвом. И они же запоминались лучше всего: чувствуя скорый финал, демоны стремились впитать в себя всё то, что ещё могли впитать, стремились запомнить каждый миг, прожитый на сцене, каждое лицо в первом ряду, которое удавалось разглядеть. Это был последний шанс, а когда представится следующий — и представится ли — ещё неизвестно. Вслед за вторым дыханием пришли расслабленность, спокойствие и удовлетворение от проделанной работы — масштабной во многих смыслах, в том числе и географическом. В группе царило полное взаимопонимание, репетиции проходили веселее, чем в начале, всё чаще от парней можно было услышать что-то вроде: «Я буду скучать по этому», «Поскорее бы записать новый альбом — и снова в тур». В такие моменты не думаешь о плохом, о том, что что-то пойдёт не так, не ждёшь подвоха. Дерьмо просто случается и случается неожиданно. Каких-то пять минут назад был отличный вечер, обещавший успешный концерт, а сейчас вдруг всё летит к чёрту. Летит так далеко и с такой скоростью, что уже ничего не остановить и не вернуть обратно. Ещё на середине «Похорон сердец», которой они открывали концерты в этом туре, Эдварду резануло слух несколько странных рифов, исполненных Майком. Он присмотрелся к своему гитаристу, и увиденное ему категорически не понравилось. Тот «плыл», в отдельные моменты теряя связь с реальностью. И чем дальше, тем чаще случались эти моменты, тем дольше они длились. К началу второй песни гитара уже смотрелась в руках Майка чужеродным предметом, а фальшь в его музыке ударяла Эдварда по ушам с такой силой, что, казалось, ещё немного — и из них хлынет кровь. Судя по тому, как резко и сильно прибило Майка, дело было не в алкоголе и даже не в кокаине — в героине или каких-то других тяжёлых наркотиках. В душе у Эдварда началось эмоциональное перетягивание каната. Борьбу между собой вели ярость и отчаяние, желание убить Майка и самому провалиться сквозь сцену, исчезнуть с этой планеты. Осознание неизбежности прощания с ним и страх, ошибившись, разрушить всё безвозвратно. Но не только Эдвард заметил неадекватное поведение Майка. Если во время первой песни Белла ещё не уловила странности в его игре, то на шикарном гитарном рифе, с которого начиналась любимая Эдвардом композиция «Крылья бабочки», всё стало ясно. Несколько лет назад Майк сам написал этот риф, однако теперь тот звучал в его исполнении так, будто он взял в руки гитару второй раз в жизни. «Этого Эдвард ему ни за что не простит», — подумала Белла, напряжённо наблюдая за тем, как Каллен вроде бы нежно обнимает Майка за плечи и подталкивает к своей микрофонной стойке. — Ну всё, блядь, тушите свет, — простонал сидевший рядом Эрик, спрятав лицо в ладонях. Эдвард обхватил Майка сзади, резким двусмысленно-неприличным толчком притянул его бёдра к себе и, скинув его руки с гитары, заиграл на ней сам. — Пылают небеса в глазах огнём. Остановилось время, мы застыли в нём. А кровь, стекающая струйкой по рукам, – Вино, что в жертву преподносим мы богам, — без единой фальшивой ноты уверенно запел Эдвард, несмотря на то, как по комедийному нелепо смотрелся их с Майком симбиоз. — Это грандиозная жопа, — продолжил причитать Эрик, качая головой. Белла не выдержала и шикнула на него. Она осторожно выглянула из-за кулис, чтобы получше рассмотреть зрительный зал. — Давай, свою любовь им покажи, У бабочки оторванные крылья Пусть станут крыльями твоей души, Любимая, твоей души, — самозабвенно, не щадя голосовых связок, подпевала толпа. Определённо, людям в зале нравилось то странное действо, что происходило на сцене. К концу музыкального проигрыша перед вторым куплетом Майк некстати вспомнил, что на его шее до сих пор висит гитара и с ней надо что-то делать. Эдвард, со злобным оскалом на лице, который всеми силами пытался выдать за улыбку, схватил его за пальцы и вывернул их, убирая подальше от гитарных струн. Майк коротко вскрикнул, недовольно поморщившись, но его возглас потонул во втором куплете. — Ту бесконечную стезю страданий Бок о бок мы с тобою проползаем. И в грешных отражается глазах Заледеневший и застывший ад. И боги перед нашим преступленьем Смиренно опустились на колени. Наконец песня, показавшаяся Белле вечной, закончилась. Сэм, не хуже других понимая, что происходит, притушил на сцене свет. — Простите, мальчики и девочки. Маленькая техническая неполадка. Сейчас всё будет, — с улыбкой извинился Каллен и вместе с Майком на буксире устремился за кулисы. Свет на сцене полностью погас, чтобы скрыть от зрителей происходящее. Все остальные поспешили вслед за Эдвардом, предчувствуя грандиозный скандал. — Эммет, останься. Сделай что-нибудь! — на ходу бросил Каллен, даже не будучи уверенным, что тот где-то поблизости. Но Эммет услышал приказ и вернулся. В центре сцены вспыхнул круг света, освещая его растерянную физиономию. Как потом рассказывал Эммет, его первой мыслью было удивить зрителей и сыграть что-нибудь на электрогитаре. Что-нибудь старое, чего они давно не исполняли на концертах. Но потом он вспомнил, что гитара так и осталась у Майка… или у Эдварда — так сразу и не определишь. — Все знают, как круто звучит гитарное соло, — вибрирующим от волнения голосом заговорил Эммет. — Но мало кто знает, что ударники тоже не пальцем деланные. На ударной установке можно сыграть целую песню. Хотите услышать это прямо сейчас? На его счастье, зрительный зал отозвался одобрительными возгласами. Вытерев со лба выступившую испарину, Эммет вернулся на своё привычное место и стал делать то, что умел делать лучше всего — играть на ударных. Но до гримёрки, где в это время толпились все остальные, его музыка почти не долетала. — Я всегда считал тебя очень талантливым музыкантом. Но ты всё просрал! — кричал Эдвард, нацелив на Майка указательный палец. — Сегодня ты окончательно всё перечеркнул. Поставил на себе жирный крест! Майк сидел на диване. На его коленях лежала гитара, с которой он наотрез отказывался расставаться. Несмотря на отрешённую пустоту во взгляде и блуждающую на губах улыбку, с координацией и физической силой у него был полный порядок. Остальные выстроились вокруг них полукругом, выполняя роль мрачных молчаливых наблюдателей. — Я всех предупреждал, если кто-то сорвёт концерт, к группе он больше не будет иметь никакого отношения. И слово я свою сдержу. Ты отыграешь с нами тур, а потом… — Голос Эдварда резко охрип. Он перевёл дыхание и тихо закончил: — Иди в жопу, Майк. — Это не тебе решать! — неожиданно громко и чётко выкрикнул тот. — Нет, мне. Мне! В нашей группе никогда не было грёбаной демократии — только диктатура. Моя диктатура. Я не просто солист и автор — я директор группы. Так что ты уволен, мой вечно обдолбанный друг! Это моё окончательное решение. А теперь, мать твою, отдай мне гитару! Я сам доиграю концерт. Каллен протянул руку, но Майк вместо того, чтобы передать ему инструмент, ударил его гитарой в живот. Эдвард охнул, согнувшись пополам и закашлялся. Гитара упал на пол, взвизгнув струнами. Эдвард выпрямился и врезал кулаком ему в челюсть. Майк завалился назад, распластался на диване, прижимая ладонь к губам и невнятно матерясь. Все, кто был в комнате, поняли, что Каллен не собирается ограничиваться только одним ударом, но Белла среагировала быстрее остальных. Она подлетела к нему и обхватила его руками, прижалась щекой к спине и услышала, как бешено колотится сердце, как свистит у него в груди сбившееся дыхание. — Не надо, Эдвард. Пожалуйста, не надо. Оставь его. Там, в зале, сотни людей ждут вашего возвращения. Только они имеют сейчас значение. Только они. Белла с облегчением почувствовала, как его мышцы постепенно расслабляются под её руками. — Да, конечно. Ты права. Эдвард обернулся и рассеянно похлопал Беллу по плечу, будто она была другом и соратником, а не его женщиной. Ни на кого больше не глядя, он поднял с пола гитару и молча вышел из гримёрки. Все демоны, кроме Майка, последовали за ним, как делали уже на протяжении пятнадцати лет и не собирались ничего менять в привычном укладе, всегда поддерживая и во всём доверяя своему лидеру. Зрители встретили их возвращение на сцену радостными криками и овациями. — Сегодня я буду и петь, и играть на гитаре. Музыкальное комбо специально для вас. — Эдвард поудобнее перехватил инструмент и улыбнулся. Ни лицо, ни голос ничем не выдавали его душевного раздрая. Дождавшись, когда гул одобрения стихнет, он игриво добавил: — Правда, за такой эксклюзив вам на выходе нужно будет отстегнуть ещё по десять баксов. По залу прокатился смех, и Белла в который раз подумала о том, что не только любит Эдварда, но и гордится им. Гордится до такой степени, что это чувство распирает ей грудь, мешая дыханию. Весь оставшийся концерт она сжимала в руке ингалятор, который в последний момент прихватила из гримёрки, и молилась, чтобы он не понадобился Эдварду. Только не во время концерта. Белла хорошо помнила приступ, что случился с ним в тот день, когда она узнала о его астме. Если похожий приступ настигнет Эдварда на сцене, для него это станет настоящей катастрофой. Но, вопреки опасениям Беллы, внешне Каллен отыграл концерт ровно, несмотря на то, как сложно на протяжении двух часов сочетать вокал и игру на гитаре. Надо было очень хорошо его знать, чтобы понимать и видеть, каких усилий ему это стоит. И только на заключительной зажигательной песне «Здесь, в моих объятиях» дыхание стало заметно подводить Эдварда. Особенно сильно это ощущалось в припеве. — Скоро она окажется здесь, в моих объятиях, Такая влюбленная. Она окажется здесь, в моих объятиях. Она не сможет отпустить меня, — спел Эдвард, и в конце его голос сорвался, не вытянув нужную ноту. По лицу струился пот. Каллен всё чаще следил за своими пальцами, перебиравшими гитарные струны, боясь запутаться и сыграть не то. Джаспер подошёл к Эдварду и прижался спиной к его спине, стремясь поддержать — если не физически, то хотя бы морально. Так они и доиграли песню, стоя спиной друг к другу. Пока толпа ревела от восторга и скандировала попеременно то его имя, то название группы, Эдвард ввалился за кулисы и скинув с себя гитару наклонился вперёд, упёрся ладонями в колени. — Ингалятор? — Да, спасибо, — прохрипел он. Эдвард взял из рук Беллы ингалятор, выпрямился и вдохнул лекарство, даже не став от неё отворачиваться. — У меня всего минута. — Отдышись хотя бы, — улыбнулась Белла, поправляя шапку на его голове. — Да-да. Сейчас… Отдышусь… И вернусь… На сцену. — Я горжусь тобой. — Она задрала свою футболку и вытерла с его лица пот. — Спасибо. Эдвард наклонился и притянул к себе Беллу — их лбы столкнулись. Он действительно был благодарен ей за эти слова, за поддержку, хотя сам никакой гордости не испытывал. Ни гордости, ни радости, что этот концерт всё же состоялся. Он справился, он смог. На душе было слишком тяжело и муторно. И всё же Эдвард знал, что принял сегодня единственно верное решение, которое давно напрашивалось. Вот только он не знал, что тем самым запускает цепь страшных событий.♫ ♪ ♫
Эдвард с Джаспером пили пиво в кухне Каллена и по-братски делили ореховый микс: Джас выбирал свои любимые кешью, Эдвард — фисташки, поэтому очень скоро в тарелке остался неинтересный им арахис. Арахисом увлекался Сет, но сегодня он принял душ, принарядился и куда-то уехал, отказавшись составить им компанию, так что арахис оказался не у дел. Это была ночь после первого нью-йоркского концерта. Часы показывали без четверти три, но Эдвард с Джаспером и не думали отправляться на боковую. Белла посидела с ними немного, но, чувствуя, что из-за полусонного состояния теряет нить разговора, быстро сдалась и ушла спать. Сказать по правде, Эдвард был только рад этой тихой, уединённой беседе. Они с Джаспером сильно сблизились после смерти Райли, что во многом помогло ему зализать раны, стянуть бинтами душу и продолжить двигаться вперёд. Сейчас Каллен мог бы сказать, что Дажспер — его единственный друг, тот, с кем можно откровенно поговорить на серьёзные темы, не связанные с группой и музыкой. Да, был ещё Сет, но к нему Эдвард испытывал почти отеческую любовь и никогда не чувствовал себя с ним на равных. Джаспер умел слушать и нередко мог дать хороший совет, а если и нет, то в его молчании всё равно ощущалось понимание, а во взгляде — поддержка. Он, всегда спокойный и рассудительный, был полной противоположностью Бирсу — человеку-порыву, жившему эмоциями. А потому эта внезапная дружба с Джаспером удивляла Эдварда: сам он по темпераменту был ближе к Райли. Удивляла, но и бесконечно радовала, была тем немногим, чем он по-настоящему дорожил. — Эдвард, я хотел спросить тебя… — Джас замолчал, задумчиво повертел в руках запотевшую бутылку пива, будто не решаясь задать свой вопрос. Сделал шумный глоток и только после этого договорил: — Ты окончательно решил насчёт Майка? — Считаешь, что я не прав? — Каллен поставил свою бутылку на стол и, подперев подбородок рукой, вопросительно посмотрел на друга. — Нет, как раз наоборот. Просто хочу понять, насколько ты сам уверен в своём решении. — Полностью уверен. Хотя, наверное, это самое трудное решение в моей жизни. Сейчас я вроде как занимаюсь разрушением того, что сам когда-то создал, и… блядь, это так тяжело! — Эдвард крепко обхватил бутылку ладонями и с нажимом повторил: — Так тяжело, Джас. Но я не вижу другого выхода, его просто нет. Да, мы были вместе с самого начала, и Майк много сделал для группы, но… чёрт!.. — Он выдернул из пачки «Лайки страйк» сигарету и, нервно пощёлкав зажигалкой, закурил. Эдвард продолжил говорить сквозь дым, делая затяжку за затяжкой. — Я давал ему хрелион шансов — он не использовал ни одного. Я сотню раз предлагал устроить его в хороший рехаб но он только злился или отшучивался. И катился, катился, катился вниз. Это уже не тот человек, с которым я познакомился много лет назад. Я вообще не знаю этого чувака, не знаю, чего от него ждать, не знаю, что он выкинет, в очередной раз накачавшись наркотой. Так нельзя, я так не могу. Сделав последнюю, самую глубокую затяжку, Эдвард сунул окурок в пепельницу и развёл руками, показывая своё бессилие в этой дерьмовой ситуации. — Мои слова прозвучат малодушно, но в такие минуты я вдвойне рад, что не стою у руля. — Губы Джаспера скривились в едва заметной усмешке. — Ты во всём прав насчёт Майка, я поддерживаю твоё решение. И всё же есть один момент… Давай начистоту, ладно? — Само собой, говори прямо. — На самом деле меня волнует не Майк: там всё печально, но понятно и стабильно. Я беспокоюсь из-за Сета. Ты бы поговорил с ним. — А что не так с Сетом? Есть что-то, чего я не знаю? Голову Эдварда разрывной пулей пронзила мысль о наркотиках. Пиво, приятно плескавшееся в желудке, мгновенно превратилось в тяжёлый кусок льда, давя на внутренности и вызывая тошноту. Могло ли оказаться так, что Сет тоже завёл дружбу с кокаином, а Эдвард этого просто не заметил? Как ни горько Каллену было признавать, но ответ был положительным. Это был самый большой страх Эдварда, но он не мог привязать себя к Сету и следить за каждым его шагом — приходилось верить на слово и уповать на благоразумие парня, вместе с тем вспоминая себя в его возрасте и понимая, что благоразумие не самая распространённая черта двадцатилетнего человека. Но что Эдвард мог сделать? Как ещё он мог контролировать эту ситуацию? Каждый раз, видя подвыпившего Сета, светить ему в глаза фонариком, чтобы проверить зрачки? Даже эта отчасти параноидальная мера не имела бы смысла, если с момента приёма кокса прошло больше двух часов. Да, он несколько раз проводил с Сетом серьёзные беседы о вреде наркоты, но опять же по своему опыту понимал всю их бессмысленность. Когда-то мать тоже говорила Эдварду, что гордится его успехами, но при этом боится за него из-за наркотиков, сгубивших не одного рок-музыканта. И он с самым честным видом клялся и божился, что никогда не станет пробовать это дерьмо, хотя уже на тот момент покуривал марихуану. Учась в старшей школе, Эдвард жевал гвоздику и другие пряности, чтобы мать не почувствовала запах пива. Уже создав группу, напившийся в говно Эдвард никогда не шёл домой, потому что ему было стыдно перед матерью. Однако жгучий стыд не мешал ему пить и баловаться травкой. Сейчас все эти мысли за считанные мгновения промелькнули в сознании, но испугаться по-настоящему Каллен не успел, потому что Джаспер отрицательно покачал головой. — Нет, ничего такого, чего бы ты не знал. Просто боюсь, что Сет может взбрыкнуть и уйти из группы. Потеря сразу двух участников поставит группу на колени, с которых ей уже не подняться. Это будет конец. — С какой стати Сету уходить из группы? — удивлённо спросил Эдвард, даже не пытаясь мысленно прикинуть, откуда растут ноги у этой идеи Джаса, настолько нелепой она ему показалась. — Да, вся эта история с Беллой прошла вроде бы гладко, но, зная Сета, я бы не удивился такому внезапному закидону. — Джаспер пожал плечами и, подтянув к себе очередную бутылку пива, откупорил её. Судя по тому, как он упорно избегал смотреть Эдварду в глаза, разговор давался ему нелегко. — Это из-за того, что Сет решил снять квартиру и съехать от меня? — вдруг дошло до Каллена. Странное напряжение, вдруг возникшее где-то в животе, стало понемногу отпускать. — Так это лучшее, что он мог сделать в сложившейся ситуации. Я и сам хотел просить его об этом. Было бы как-то странно, живи Сет с нами, тебе так не кажется? Я хочу остаться с Беллой наедине. И не только для того, чтобы свободно заниматься сексом на любых поверхностях. Хоть и не без этого, — усмехнулся Эдвард, окончательно расслабившись. — Да это всё понятно, — скривился Джаспер, — но во мне всё равно нет той уверенности в Сете, что есть в тебе. Он хороший парень, добрый, но избалованный. Если он делает какое-то дерьмо, то не со зла, а потому что считает, что ему можно. Вот только дерьмо от этого не перестаёт быть дерьмом. Взять хотя бы эту ситуацию с Беллой. Все парни пришли в бешенство, когда узнали, что Сет замутил с твоей Белль, потому что были чертовски рады, что у тебя наконец намечается позитив на личном фронте. Эммет даже предлагал устроить Сету «тёмную». Только представь: наш Эммет! Эммет, который даже ни одного паука за всю жизнь не прихлопнул. И то, что парни не стали влезать, так это только ради тебя, потому что знают о твоих чувствах к Сету. Но со стороны мальчишки это всё равно было подлостью. А сделал он это, потому что решил, что ему можно. Потому что ты, — Джаспер обвинительно ткнул указательным пальцем в сторону притихшего Эдварда, — всегда ему во всём уступал и всё позволял, потакал каждой его прихоти. Да, судьба хреново с ним обошлась, согласен. Ты же всегда вёл себя с ним так, будто это твоя вина, и ты всеми силами пытаешься её загладить. В результате в мальчишке укрепилась иррациональная уверенность, что ты ему должен и обязан. И ведёт он себя с тобой соответствующе даже при все своей любви и благодарности. — Джаспер замолчал и сделал первый глоток пива из початой бутылки. — Прости, ты знаешь, я никогда не суюсь в чьи-то личные дела и не даю советов, о которых меня не просят. Но сейчас речь идёт о судьбе группы, и я не могу не беспокоиться, потому что кроме группы у меня больше ничего нет. Совсем ничего, Эд, — последние слова Джаспера были наполнены горечью, которую так хорошо понимал и разделял Эдвард. — Ты прав, Джас, из меня вышел хреновый родитель. Я и сам знаю, сколько ошибок совершил. Я так старался не облажаться, что, кажется, сильно перестарался и сделал только хуже. — Голос Каллена тоже сочился горьким соком сожаления. Он физически ощущал его неприятный привкус, отдававший желчью. Эдвард сделал большой глоток уже согревшегося пива, в попытке наполнить рот ярким вкусом ячменя и солода. — Но можешь не переживать: Сет не уйдёт из группы. Мы поговорили с ним обо всей этой ситуации с Белль. Он всё понимает, правда. Он сам переживает и сожалеет о том, что так вышло. — Ты, как всегда, с готовностью прощаешь тех, кого любишь. Даже не знаю, хорошо это или плохо, — с улыбкой покачал головой Джаспер. — И раз уж я сегодня всё равно лезу не в свои дела, то спрошу ещё об одном: у тебя с Беллой всё серьёзно? — Я люблю её. Вот так вот просто. Он любит Беллу. Эдвард впервые сказал о своих чувствах вслух, хотя в последнее время постоянно думал об этом. Он позволил им выпорхнуть из груди и отпустил их на свободу. Мимолётный испуг, вызванный неожиданным признанием, тут же сменился непоколебимой уверенностью в том, что всё правильно. Иначе и быть не может. На сердце сразу стало так легко и спокойно, что Эдвард невольно улыбнулся. — Это давно было понятно, — улыбнулся в ответ Джаспер. — Я сейчас не о чувствах — я об отношениях. Чего ты от них ждёшь, чего хочешь? — Всего, Джас. Я хочу получить от этих отношений всё, что только можно получить от отношений с любимым человеком. Дом, семья, дети и лабрадор, грызущий тапки. Этого все хотят, разве нет? Так чем я хуже других? Если Эдвард и задумался, отвечая на этот вопрос друга, то совсем ненадолго. Он всегда знал, чего хочет от жизни, в том числе и от этой её стороны. Ещё до знакомства с Таней Каллен знал, что однажды, лет через десять-пятнадцать, захочет построить семью, захочет стать отцом — не таким, каким был его собственный, а таким, о каком он сам мечтал когда-то. И ещё только познакомившись с Таней, Эдвард укрепился в своих планах на будущее. Однако Таня быстро произвела зачистку его сознания, вытравив оттуда все созидательные мысли. Белла же их вернула. Эдвард и сам не заметил, как снова начал мечтать и строить простые человеческие планы, пусть пока ещё робко, словно боясь сглазить. — Нет, Эд, не все этого хотят, — возразил Джаспер. — Но в тебе всегда что-то такое было. Стремление к стабильности, ответственность и желание заботиться о ком-то. Поэтому я совсем не удивился, когда ты приютил Сета, несмотря на то, что сам тогда был не слишком-то счастлив. — Может быть, как раз поэтому? — Может быть, — задумчиво покивал Джаспер. — Опекая Сета, ты хотел получить то, чего тебе не могла дать Таня. — Но дети, семья — это, конечно, не сейчас, — поспешно добавил Эдвард, возвращаясь к прежней теме. Говорить о Тане ему хотелось меньше всего. — Это планы на будущее, в долгосрочной перспективе. Сейчас мне просто хорошо с Белль, охуенно хорошо, и этого пока достаточно. — Только не откладывай эти планы лет на десять, если хочешь дожить до внуков, — шутливым тоном заметил Джас. — Блядь, из-за нашего разговора у меня мурашки. — Эдвард с улыбкой продемонстрировал ему руку, на которой действительно все волоски стояли дыбом. — Я сейчас представил, как напишу с десяток мрачных колыбельных и выпущу их отдельным альбомом, — тихонько рассмеялся Эдвард, не будучи до конца уверен в том, что всего лишь шутит. — Ладно, подожди, — посерьёзнел Джаспер. — Я ведь к чему вёл. Если у тебя с Беллой всё по-настоящему, тебе лучше отгородить её от всего этого дерьма: репетиции, туры и тусовки. Такие вещи не приводят ни к чему хорошему, тебе ли этого не знать. Не надо портить девчонку. Пусть останется в стороне… не знаю… станет надёжным тылом, домом, куда хочется возвращаться. — Звучит идеально. — Эдвард откинулся на спинку стула, вытянул вперёд ноги и, вытащив из пачки очередную сигарету, закурил. — Мы с Белль уже обсуждали это. Она хочет заняться чем-то своим. Я предлагаю ей пойти учиться, но мы пока точно не решили. Эдвард ненадолго замолчал, медленно затягиваясь крепкой сигаретой и так же медленно выдыхая сизый дым. Он поймал себя на мысли, насколько сильно ему нравится, как звучит это «мы». Мы уже обсуждали. Мы пока не решили. Он больше не один. Он стал частью чего-то очень большого и очень важного. Если счастье не в этом, тогда в чём оно? — Учёба необходима, — продолжил Эдвард, докурив сигарету до фильтра. — Я понял это, когда в срочном порядке осваивал основы экономики и менеджмента, взвалив на себя всё управление делами группы, а потом ещё занявшись и студиями звукозаписи. Сейчас мы с ней куда-нибудь слетаем отдохнуть и погреть на солнышке свои задницы. Потом я разгребу все дела, накопившиеся после тура, и уже затем мы будем конкретно решать, в каком направлении двигаться Белль. — Я рад это слышать, честно. Хорошо, когда у человека есть что-то своё, любимое дело или увлечение… Белла вообще замечательная. Не могу тебе не позавидовать. — Джаспер мечтательно улыбнулся и присосался к бутылке с пивом. Эдварду совсем не понравилась эта улыбка. — Ну ты, блядь, вообще! — задохнувшись от возмущения, подался он вперёд. Джаспер поперхнулся — пиво изо рта брызнуло во все стороны. — Нет, чёрт, нет! Я не в этом смысле. После четырёх бутылок трудновато формулировать свои мысли, — откашлявшись, затараторил Джас. — У меня нет никаких видов на твою Белль, и я не собираюсь становиться ещё одним углом в вашей долбаной геометрической фигуре. — Надеюсь. В противном случае я быстренько сломаю тебе твой… уголок, — хмыкнул Эдвард, вытирая с лица долетевшие до него брызги пива. — Я завидую тебе не из-за Беллы, а потому что ты нашёл… — Джаспер пощёлкал пальцами, подбирая нужные слова, — кого-то настоящего, нормального, понимаешь? Без всех этих дешёвых понтов и выебона. Я этого дерьма уже столько схавал, что всё, больше не лезет. — Он ожесточённо провёл ребром ладони по горлу. Глядя сейчас на друга, Эдвард впервые по-настоящему осознал, как много у них общего. Оба жили музыкой и группой, потому что ничего другого у них попросту не было. Обоих растили матери, которых они любили, но которые ушли из жизни раньше времени. Обоим не везло с женщинами. У Джаспера дважды были серьёзные отношения. Первой была актриса, игравшая на вторых ролях в небольших бродвейских постановках. Она стала одной из претенденток для съёмок в их клипе, но отказалась, сказав, что ей не нравится его концепция. А вот сероглазый блондин, виртуозно игравший на бас-гитаре ей очень даже приглянулся. Их отношения не были простыми, но продлились два года, прежде чем окончательно зашли в тупик. Второй любовью Джаспера стала небезызвестная певица, с которой он познакомился на афтепати «Грэмми». Их отношения длились три года, половину из которых они прожили вместе. Певичка свалила почти сразу, как заболела мама Джаспера. Собрала свои вещички, пока его не было дома, и оставила коротенькую записку, в которой объясняла, что все эти «обстоятельства» слишком сильно давят на её нежную творческую натуру, мол, для неё это невыносимо. Эдвард только-только бросил пить после проведённых на больничной койке недель, поэтому в ту ночь, когда Джас позвонил ему, обнаружив пустой шкаф и злосчастную записку, просто поил его и присоединившегося к ним Райли вискарём. А потом помогал им, напившимся вдрызг, жечь на заднем дворе те немногие вещи, что забыла певичка. Но даже несмотря на поддержку друзей, для Джаса тот период стал самым страшным в его жизни. Неудивительно, что после этого он сильно разочаровался в прекрасной половине человечества. Эдвард смотрел сейчас на Джаспера и точно знал, что он чувствует, сам ощущал всю его тоску и опустошение — то, что долгое время сопровождало самого Каллена. Он мог бы сказать другу немало слов утешения и сочувствия, но по себе знал, насколько те пусты и бессмысленны. Вместо этого Эдвард молча подтолкнул к нему открытую пачку сигарет и, когда Джаспер вытянул одну, благодарно кивнув, щёлкнул зажигалкой, давая ему прикурить. — Мне тридцать шесть, а у меня ни хрена нет, — глубоко затянувшись, заговорил Джас. — Даже долбаное Рождество встретить не с кем, — его губы скривились в невесёлой усмешке. — Ты знал, что большинство самоубийств совершается по праздникам? И знаешь, я понимаю, почему. — Ты меня пугаешь. — Кожу Эдварда снова стянули мурашки, только сейчас это был неприятный озноб. — Нет, ничего такого я делать не собираюсь. Всего лишь хочу сказать, что в праздники одиночество режет больнее всего. Когда захожу в супермаркет, а там очереди и толпа весёлых людей. Все выбирают подарки и покупают дорогое вино к праздничному столу, а я беру бутылку чего-нибудь покрепче, мясную нарезку и становлюсь в бесконечную очередь на кассу. Отвратное чувство, как будто меня почти нет. Если вдруг сдохну, никто и не заметит. От меня останется только несколько видосов в интернете и короткая статья в википедии. — Джаспер вдавил остаток сигареты в пепельницу и устало потёр лицо ладонями. — Тур закончился, а мне не хочется возвращаться домой. Дом — это просто стены, пол и потолок. Пустота. Я снова буду сидеть ночами у окна, курить и караулить рассвет. Но я, блядь, не хочу этого делать! Я хочу жить. Хочу познакомится с обычной хорошей девушкой, чтобы вместе готовить завтраки и ужины, а не заказывать какое-то дерьмо из ресторана; чтобы с ней можно было поговорить о чём-то простом, о жизни, о прошлом, о будущем, а не выслушивать тупые лекции о модных шмотках и не собирать сплетни: кто увеличил сиськи, кто уменьшил зад, или кто с кем трахается. Я же обычный мужик, нахрена мне всё это дерьмо?! — Подвыпивший Джаспер разошёлся не на шутку и, не совладав с эмоциями, стукнул кулаком по столу. — Я тоже хочу чего-то настоящего, — уже тише и спокойнее продолжил он. — Но вместо того, чтобы что-то для этого делать, сижу на жопе ровно и плачусь тебе в жилетку. Мужик же, ну, — саркастично усмехнулся Джаспер. — Если честно, я сто лет не знакомился с обычными девушками — только с пафосными девицами или шлюшками. Наверное, последний раз в колледже. Пройтись по барам, что ли? — Я в этом деле тоже не спец. Мне кажется, в барах все друг друга клеят только ради траха. Но это не точно. Мы подумаем и придумаем что-то получше. Устроим мозговой штурм. — Эдвард улыбнулся и по-дружески ткнул Джаспера кулаком в плечо. — Ты классный мужик, Джас. Просто выйди из дома и начни что-то менять. Может быть страшно, я знаю, но по-другому никак. Даже когда в жизни всё дерьмово, перемены всё равно пугают. А вдруг ничего не выйдет? Вдруг станет ещё хуже? Да, мне не пришлось выползать из своей берлоги, но всё равно было страшно принять эти перемены, пусть те и сами ко мне пришли. Может, от этого даже ещё страшнее, потому что я их не ждал, не искал и не хотел. Я мастерски врал себе, что у меня всё отлично, жизнь налажена — полная хрень, конечно. Да, было страшно, но зато теперь хочется смотреть в будущее, а не оглядываться назад. Хочется думать о будущем и представлять, как оно всё будет. — Звучит как тост. Немного пафосный, но зато мотивирующий. Джаспер улыбнулся, лёгонько ударяя горлышком своей бутылки о бутылку Эдварда, стоявшую на столе. Каллен взял её и отсалютовал другу. — Да, почему бы и нет? Выпьем за будущее — светлое и счастливое, которое ждёт нас всех. Они сделали по глотку пива и засмеялись. В приоткрытое окно кухни очень кстати заглядывало посеревшее предрассветное небо, как своеобразный символ того будущего, за которое пили двое друзей. На горизонте зарождался новый день — день последнего концерта грандиозного тура «Инферно». День, который принесёт с собой немало счастливых мгновений, но ещё больше — трагичных.♫ ♪ ♫
Отгремели заключительные аккорды композиции «Здесь, в моих объятиях», которой они завершали все концерты этого тура, — зал взорвался криками и аплодисментами. Эдвард сделал глубокий вдох, а потом ещё один и ещё. Он хотел надышаться впрок неповторимой концертной атмосферой, вобрать в себя как можно больше энергетики и драйва, исходивших из зрительного зала, прежде чем снова вернуться к спокойным размеренным будням. Каллен улыбнулся, как всегда испытывая в такой момент двойственные чувства. На плечи легла печаль от того, что тур закончился и ему будет не хватать зрителей с их отдачей. Но вместе с печалью пришло и пьянящее удовлетворение от огромной и хорошо проделанной работы. Гордость. Эдвард с лёгким волнением, изнутри щекочущим рёбра, уже предвкушал, как они с демонами закроются в студии, чтобы дать жизнь новым песням и новому альбому. Каллен оглянулся на своих музыкантов. Взгляд зацепился за Майка, и улыбка сошла с его лица. Тот стоял, повернувшись к огромной колонке, избегая смотреть на Каллена или в зрительный зал. «Всё. Вот теперь действительно всё, — с болезненной ясностью осознал Эдвард. — Как раньше уже не будет». В животе образовалась зияющая пустота. В эту минуту его не беспокоило, что теперь нужно искать другого гитариста и как-то сыгрываться с ним — сейчас ему было жалко и горько прощаться с Майком. Больно, как потерять собрата по оружию на поле боя. Но даже это морозное чувство потери, которое вдруг разом выстудило всё внутри, не могло заставить Эдварда отказаться от своего решения — трудного, но необходимого. Принимать ответственные решения было частью его обязанностей. Если история с Таней и научила чему-то Каллена, так это тому, что с некоторыми людьми нужно расставаться вовремя. Он отвернулся от неподвижно застывшего Майка и посмотрел в ту сторону, где за кулисами стояла Белла, но не смог её увидеть из-за декораций. Тогда Эдвард попятился, прихватив с собой микрофонную стойку, и снова повторил попытку увидеть её — на этот раз успешно. Она улыбнулась ему и показала большой палец, давая понять, что концерт прошёл на высшем уровне. Зияющую пустоту внутри заполнили чувства к Белль. Перетекли через край и выплеснулись в ответную улыбку. От волнения сердце застучало с такой скоростью, что пульс стал бить по вискам. Все мысли завертелись вокруг Белль и его маленького плана, который он уже начал приводить в жизнь. Эдвард прокашлялся в кулак, прочищая пересохшее горло. Привычно погладил ладонями микрофонную стойку и нервно рассмеялся, заметив, как подрагивают пальцы. Ну точно влюблённый, оробевший от счастья пацан! — Спасибо, милые! — искренне, от всего сердца поблагодарил зрителей Эдвард, подняв руку и сложив пальцы в вулканский салют. Толпа людей, начавшая понемногу затихать, взорвалась с новой силой. Каллен шутливо раскланялся, но когда вновь заговорил, его тон не оставлял никаких сомнений в серьёзности слов. — Уже пятнадцать лет я говорю вам спасибо. Уже пятнадцать лет я снова и снова заново проживаю с вами каждую песню. На первой фразе голос Эдварда вибрировал от напряжения, мысли метались в поиске подходящих слов, которые он не подготовил заранее, о чём сейчас пожалел. Пожалел, но лишь на миг, потому что уже ко второй фразе голос окреп, набрал силу, и слова, рождавшиеся в глубинах сердца, сами слетали с губ. Даже потребность закурить, которая всегда преследовала его на сцене, вдруг куда-то исчезла, затерявшись в этих словах. — Ведь что такое рок? Это музыка по необходимости. Она всегда рождается из потребности высказаться, выплеснуть то, что творится в душе. Поэтому она всегда честная, живая. В ней бьётся сердце. — Зрители в зале постепенно затихли, с жадностью ловя каждое слово Его Инфернального Величества. Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и окинул взглядом толпу. На его губах дрогнула улыбка. — Никогда, стоя на сцене, я не вёл с вами задушевных бесед. Да и зачем? Всё, что я хочу сказать, вы слышите в наших песнях. Просто сегодняшний вечер особенный. Немножко, совсем чуть-чуть. — Прищурившись, Эдвард развёл большой и указательный палец сантиметров на пять. Хрипло рассмеялся. — Но и сегодня я не буду долго говорить — я поделюсь с вами песней, которую ещё никто никогда не слышал. А моя речь, — он нарисовал в воздухе кавычки, — так, прелюдия. Эта песня о любви, о счастливой любви. Для разнообразия, почему бы и нет? Эдвард снова рассмеялся, и зал поддержал его ответным смехом. Он какой-то невидимой глазу антенной улавливал нетерпеливое ожидание зрителей. Однако сейчас для него существовал и имел значение только один, особенный зритель — Белль. Каллен повернул голову в её сторону — она стояла, сложив ладони лодочкой и прижав их ко рту. С такого расстояния он не мог видеть выражение её глаз, но тем не менее чувствовал, что она уже всё поняла. — Каждый человек должен найти свою любовь. Каждое Чудовище должно найти свою Белль. Я свою нашёл. Чего и вам желаю… Одну минуту… Эдвард подошёл к Майку и протянул руку, коротко бросив: — Гитару. Перед концертом между ними состоялся серьёзный разговор. Эдвард без надрыва ещё раз объяснил своё решение исключить Майка из их «инфернальной секты» и чётко дал понять, что решение это неизменно. Тот воспринял слова Эдварда спокойно, даже с напускным достоинством. Правда в конце разговора всё же заметил деланно-равнодушным тоном, что без него группа всё равно скоро загнётся. Теперь же во взгляде Майка ясно читалась злость, рот кривился в попытке сдержать гневную тираду или какое-нибудь изощрённое оскорбление. И всё же он снял с себя гитару и медленно протянул её Эдварду, впиваясь в него острозаточенным взглядом голубых глаз. На мгновение Каллена настигло ощущение дежавю. Где-то он уже видел точно такие же глаза, будто высеченные из синего арктического льда. Ну конечно же. Таня. Вдоль позвоночника пробежал холодок, но Эдвард уверенно забрал у Майка гитару и перекинул её ремень себе через шею. Забрал, чтобы не вернуть уже никогда. Он снова подошёл к микрофонной стойке. Пробежался по струнам, чтобы успокоиться. Песня была написана им совсем недавно, и, вернувшись в Нью-Йорк, они с парнями (по понятным причинам, за исключением Майка, хотя тот тоже знал о романтичном замысле Каллена) репетировали её только трижды. Эдвард очень надеялся, что никто из них не облажается. В том числе и он сам. — Песня называется «В радости и в горе». Эта песня тебе, Белль, со всей моей любовью и благодарностью, — прижав ладони к груди и глядя на Беллу, сказал в микрофон Эдвард. — Эта песня о тебе, о нас. С тобой моя роза снова цветёт… Ну, ты поняла, да? Не убирая рук ото рта, Белла согласно закивала подмигнувшему ей Эдварду. Конечно, она поняла. Он любит её! Он счастлив с ней! Сердце зашлось от радости, вся кровь хлынула к лицу и зашумела в ушах. Белла опустила руки и прижала их к груди, бессознательно копируя недавний жест Эдварда. Узнала она и название песни. Несколько недель назад, ещё в туре, Белла проснулась посреди ночи и застукала Каллена с поличным. Он сидел на полу и что-то писал на листе бумаги при свете ночника, который спустил с тумбочки, чтобы тот не светил Белле в лицо. Оставшись незамеченной, она по-кошачьи бесшумно сползла с кровати на пол и, заглянув в его листок, успела выхватить взглядом слова «я в радости и в горе», прежде чем Эдвард, засмеявшись, спрятал его себе за спину. — Что это? Новая песня? «В радости и в горе»… звучит почти как брачная клятва. Ну же, покажи! Белла, обнажённая, устроилась у Эдварда на коленях и с мольбой во взгляде заглянула ему в глаза. — Нет, ни за что, — с улыбкой покачал он головой, продолжая прятать листок за спиной. — Я, как художник, не показываю незаконченное произведение. — Ну пожалуйста! — Даже не проси. Нет ни единого способа заставить меня передумать. Белла изловчилась и попыталась вырвать листок у него из рук, но Эдвард оказался проворнее и сильнее. Он опрокинул Беллу на спину, схватив её за ногу чуть повыше щиколотки и дёрнув на себя и вверх. Теперь пятка Беллы оказалась прижата к его плечу. — Лучше бы ты продолжила спать, — зловеще улыбнулся Каллен. Кольцо из его пальцев на её ноге сжалось плотнее. — Или хотя бы притворилась, что спишь. Как делала в нашем фургоне во время тура, помнишь? — Ты знал, что я притворяюсь? Белла предприняла вялую попытку освободить ногу, но у неё ничего не вышло. — Само собой. А иначе почему, ты думаешь, я приходил каждую ночь? В воздухе улавливалось твоё присутствие. Он был как будто наэлектризован. Знаешь, как бывает перед грозой. Мне нравилось чувствовать тебя, слышать твоё дыхание, нравилось ощущать, что мы вместе, рядом — только руку протяни. — Мне тоже. Я каждую ночь тебя ждала и тайком наблюдала за тобой. Мне кажется, я могла бы вечно за тобой наблюдать. — Супер. Значит, мы с тобой стоим друг друга, — усмехнулся Эдвард. — Долбанный детский сад. Чуть ослабив хватку, он прикусил щиколотку Беллы. Она охнула и засмеялась. Однако это было только начало. Каллен провёл языком по её ступне и, обхватив губами пальцы, стал нежно их посасывать. Ничего более возбуждающего Эдвард с ней ещё не проделывал. Желание вспыхнуло в Белле будто по щелчку тумблера. Конечно, ни о какой бумажке с песней она больше не вспоминала. И вот теперь Белла слышала эту красивую, мелодичную песню. Он написал её для Беллы и пел её Белле, пусть даже его взгляд чаще всего был устремлён в зрительный зал — Эдвард словно рассказывал людям их историю. Если бы Белла смотрела ещё куда-нибудь, помимо Каллена, то заметила бы, что и остальные музыканты группы нет-нет да поглядывают на неё с улыбкой. Даже Сет, который, боясь ошибиться, беспрестанно сверялся с листком шпаргалки, лежавшим на краю синтезатора. — Мы так похожи, девочка моя: Юны, потеряны, боимся жить… Нигде нам не укрыться от дождя И эту боль ничем не исцелить. Но просим помощи, как видно, мы напрасно: Ко всем молитвам нашим небо безучастно. Эдвард пел, играя на электрогитаре. Его густой тёплый голос обнимал Беллу, музыка обволакивала, и она сливалась с ней, растворялась в её журчащем потоке. Белла терялась в песне. Каждое слово роняло в её душе семена любви и счастья, которые тут же давали крепкие дружные всходы. Она настолько была поглощена Эдвардом и его музыкой, что едва ли заметила, как Эрик энергично помахал перед ней носовым платком со словами: «Что, даже плакать не будешь? Выходит, я зря платочек приготовил? Или не зря?» Но стоявшие в глазах Беллы слёзы всё же не вышли из берегов. — О, девочка моя, мы так похожи: В нас есть отвага, вдохновенье, сила. Воскресла вера и наши слёзы, Пролитые когда-то, осушила. Мы вновь надежд на лучшее полны, И души наши будут спасены. Я в радости и в горе обретаю В твоих руках, любимая, покой. Бездушный мир мне сердце разбивает, Но ты свои объятья раскрываешь, – И словно возвращаюсь я домой. Песня закончилась, и оглушительные аплодисменты вернули Беллу из космических далей обратно на Землю. К ней подлетел запыхавшийся, улыбающийся Эдвард. Заключив лицо Беллы в ладони, он быстро поцеловал её в губы и выпалил: — Я люблю тебя! — Я тоже тебя люблю. Белла потянулась, чтобы обнять его, но гитара, всё ещё перекинутая через шею Эдварда, помешала ей. Воспользовавшись её заминкой, он тут же ускользнул, вынужденный вернуться на сцену. Снова началась обычная послеконцертная суета с автографами и совместными с поклонниками фотографиями. Эту часть Белла на дух не переносила. Ещё бы! Кому понравится, когда на твоего парня вешаются другие девицы? Даже злорадная мысль, что им всё равно ничего не обломится, не слишком подслащивала эту пилюлю. — Может, выйдем на улицу, покурим? Белла, метко отстреливавшая взглядом поклонниц, которые вожделенно тянули руки к Его Инфернальному Величеству, вздрогнула от неожиданности и только после этого заметила Майка. Он стоял совсем рядом, похрустывая суставами пальцев и вопросительно глядя на Беллу. Обычно Майк не упускал такую возможность потискать фанаток, но сегодня остался в стороне. И его можно было понять. Выглядел он каким-то нервным, раздражённым, но при этом до такой степени потерянным и несчастным, что Белле стало его жаль. Да, Майк сам был виноват в том, что его уволили из группы, но при этом Белла понимала, насколько ему сейчас должно быть тяжело и больно. Она не хотела курить, но решила составить Майку компанию и просто постоять рядом. Сейчас Белла была настолько счастлива, что готова была со спокойной душой даже выслушать его жалобы и злые обвинения в адрес Эдварда. Взаимная любовь окрыляла её, будто бы приподнимала над землёй и помогала быть выше этого. Они выбрались на улицу через боковую дверь. Судя по количеству окурков на асфальте, её частенько использовали для перекура. Белла шла впереди, Майк — за ней. — Вот дерьмо! — от души выругался он. Белла обернулась на его голос. Тот стоял в дверях, хлопая себя по бёдрам. — Ты чего? — Сигареты в гримёрке остались, — пояснил Майк. — Ну что за жизнь, а?! Даже в такой ерунде и то не прёт. Я сейчас. Он зашёл внутрь, оставив Беллу одну. Несмотря на конец апреля, было по-летнему тепло и ясно. На чернильном небе раскинулись мириады ярких звёзд. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо, разгорячённое духотой концертного зала и признаниями Эдварда. «Я люблю тебя!» Белла глубоко вдохнула сладко пахнущий летом воздух и улыбнулась, вспомнив глаза Эдварда, лихорадочно блестевшие в полумраке кулис, когда он говорил ей о своей любви. Где-то неподалёку залаяла собака. Затем к ней присоединилась ещё одна, и теперь они вдвоём с воодушевлением облаивали эту лунную ночь, будто созданную для неспешных прогулок под руку с кем-то любимым. Белла почувствовала какое-то движение за спиной ещё прежде, чем услышала шаги, скрип мелких камушков под ботинками, неправдоподобно громкий в ночном полумраке. Она обернулась и увидела трёх девушек, вставших между ней и дверью. Короткостриженая брюнетка, блондинка с пышным хвостом на макушке и девица с длинными волосами, выкрашенными в кислотно-розовый цвет. Все в джинсах и разномастных футболках. Они стояли в расслабленных позах, широко улыбаясь, но это не обмануло Беллу. Её охватил озноб, словно температура воздуха резко упала градусов на десять. Девушки двинулись в её сторону медленно, вальяжно. Стоявшие по краям отделились от блондинки в центре, заходя с боков. «Окружают», — поняла Белла. Это заставило её подобраться, расставить ноги шире, принимая устойчивую позу. Плотнее вдавить в асфальт подошвы своих Конверсов. Бежать всё равно было некуда. Часть периметра очерчивало здание концертного зала, часть — забор парковки, через который не перемахнуть. Единственный путь к отступлению уже был отрезан блондинистой девицей. — Это ты что ли Белль? — насмешливо протянула та. Низкий, пропитанный ядовитой злобой голос никак не вязался с очаровательной Минни-Маус на её футболке. — Ну я. И что дальше? Сердце в панике заметалось в груди, но слова прозвучали уверенно, в них слышался вызов. И никакого страха. Никакого страха, который уже покрывал кожу холодной липкой плёнкой. Гудел в ушах, вызывая тошноту. — Выдра какая-то, — разочарованно констатировала кислотно-розовая девица. Остальные поддержали её дружным хохотом — Беллу окутал крепкий запах спиртного. Брюнетка с силой толкнула её, ударив в плечо. Белла пошатнулась, но устояла. Если до этого момента в глубине души и теплилась надежда, что всё обойдётся, то теперь никакой надежды не осталось. — Разве такая имеет право быть с Его Величеством? — блондинка больше не улыбалась. Игры кончились. Она наотмашь ударила Беллу по лицу. Звон в ушах оборвал все остальные звуки, на миг превратив мир в немое кино. Губы блондинки двигались, но Белла не слышала ни слова. Она не знала, есть ли у неё хоть какие-то шансы, даже не пыталась их оценивать. Но понимала, что нужно сопротивляться. Она должна сопротивляться. Белла, водившая дружбу с мальчишками, не умела драться по-девчоночьи. Она сжала ладонь в кулак и ударила им в перекошенное от злости лицо блондинистой гадины. Ударила, вложив в этот удар всю свою силу и ярость. Девка взвыла, прижав ладонь к окровавленному лицу. Белла дёрнулась вперёд, но брюнетка схватила её за волосы, не дав убежать. — Держите эту суку! — гнусаво завопила блондинка. Её подружки со скоростью выдрессированных собак выполнили команду. Они схватили Беллу за руки с двух сторон. Они впивались в её кожу ногтями, жарко дышали ей в шею алкоголем и плевались ругательствами. Белла дёргалась, пытаясь вырваться, делала всё, чтобы не дать им заломить руки ей за спину. Удар в голову ослабил её сопротивление. Блондинка мстительно целилась ей в нос, но Белла успела наклонить голову, и удар пришёлся в лоб по касательной. Глаза на миг ослепила вспышка боли, но Белла знала, что это её последний шанс. Сейчас или никогда. Она пяткой пнула девицу справа, целясь ей в коленку. Попала или нет — не известно, но её хватка ослабла. Белла снова рванулась вперёд, отдав на это все оставшиеся силы. Вторая девица, не ожидавшая от неё такой прыти, не смогла удержать её в одиночку. Белла побежала вперёд, в сторону спасительной двери. Здание, фонарный столб, асфальт под ногами и даже полная луна над головой — всё кружилось, вращалось, словно в миксере, превращаясь в безумный коктейль из бетона, металла и жёлтого света. Смешивать, но не взбалтывать. Беллу пнули по ноге. С той же скоростью, с какой бежала, она полетела на асфальт, содрав ладони в кровь. Из груди вырвался отчаянный крик — не столько от физической боли, сколько от осознания, что проиграла. От страшного осознания того, чем обернётся для неё это поражение. Первый же удар в живот ногой в тяжёлом ботинке, похожим на армейский, заставил её забыть о содранных ладонях. Задохнувшись, она согнулась пополам, инстинктивно прикрывая голову руками. Но уже следующий удар в спину, заставил её выгнуться, заставил забыть о руках и голове. Эти первые удары, может, и не были самыми сильными из всех, но именно их Белла запомнила ярче всего. Все последующие удары слились в одно стойкое жуткое ощущение, будто она угодила под асфальтоукладчик, и живой ей уже не выбраться. Ни за что. Белла балансировала между забытьём и явью, выхватывая из происходящего какие-то разрозненные картинки, звуки и ощущения. Тёмное, с багровым оттенком небо перед глазами; отдалённый лай собак; ржавый вкус крови во рту; звёзды, ставшие как будто ярче и ближе. И вдруг странная, ломающая рёбра боль, из-за которой почти невозможно дышать. Воздух теперь врывался в лёгкие со свистом, принося с собой ещё больше новой боли. Воздух. Дышать… дышать… Эдвард… Блуждая в сомкнувшейся вокруг неё темноте, Белла наткнулась на Эдварда. Она не видела его самого, но слышала голос, наполненный страданием, слышала смутно, будто через толщу воды. Он пел. Пел что-то про любовь и смерть. «А смерть всё стучит в нашу дверь…» «Разве ты не закроешь нам веки?..» Белла знала эту песню, но никак не могла вспомнить её название. «Твоя любовь — ради неё одной живу я в этом мире…» Белла двигалась на голос Эдварда. Она почему-то знала, что останавливаться нельзя. Остановиться — значит умереть. Белла шла и шла, пока не споткнулась о чей-то испуганный визгливый голос, раздавшийся по ту сторону темноты. — Ты чё?! Мы так не договаривались! — Заткнись! Эта сука сломала мне нос. Она за это ответит… Получи, тварь! Живот Беллы насквозь пронзила режущая боль, взорвалась внутри фонтаном обжигающих брызг. В ту же минуту мир сузился до размера молекулы, а затем и вовсе исчез, унеся с собой и темноту, и голос Эдварда.