Цена жертвенности

      Лютик обозрел простирающиеся перед ним заросли крапивы и вздохнул.       — Ты прав, Геральт, — сказал он задумчиво. — Очень глупо рвать крапиву и вязать из нее чертово покрывало голыми руками. Если уж на то пошло, можно было бы взять твои перчатки, хотя в перчатках прясть неудобно. Да и не умею я прясть. В этом нет никакого смысла, да, ведьмак? Ну чего ты так скептически на меня смотришь? Я знаю, что это бредовая идея, но ведь ты сам рассказывал мне про то, как снял птичий наговор со своего знакомого Фрейксенета. Кажется, его сестрица Элиза тоже вязала из крапивного лыка рубашку. Как думаешь, почему не сработало? Может, она просто не очень хотела его расколдовать?       Лютик хмыкнул и, сняв с плеча лютню, бережно прислонил ее к стволу дерева. Затем скинул куртку и положил рядом. Но стоило ему сделать шаг к кустарникам крапивы, как волк заступил ему дорогу.       — Что? Разве ты не хотел, чтобы я заткнулся? — хохотнул Лютик. — Ты сможешь наслаждаться моей молчаливой компанией... Хм, как думаешь, за сколько я справлюсь? Хорошо, что нужно покрывало, потому что рубашку связать я бы точно не исхитрился.       Лютик протянул руку и потрепал волка по холке. Против обыкновения, тот даже не подумал увернуться. Он попробовал обойти зверя, но тот ему не дал, снова заступив путь.       — Я знаю, что ты считаешь это абсолютно тупым, но почему бы не попробовать, тем более что иного нам пока не остается? — попытался убедить Геральта Лютик. — Все равно у нас нет других вариантов. Уйди, Геральт, правда. Ты же хочешь вернуть себе человеческий облик или нет? В таком виде, да еще и без мечей, ты справишься разве что с маленькими монстрами. Но любой гуль тебя убьет.       Лютик попробовал было сделать шаг, но волк боднул его головой в живот. Тогда он присел на корточки и внезапно даже для самого себя крепко обнял зверя за шею.       — Болтать, когда ты меня не затыкаешь, не так уж и весело, — сказал Лютик и, решительно оттолкнув от себя волка, направился к крапиве.       Он прекрасно понимал, что как только возьмется за первый стебель, то больше не сможет сказать ни слова, но не думал, что это окажется так уж сложно. Помолчать два-три денечка — это же не очень трудно, верно?       Хотя, если учитывать габариты Геральта даже в волчьем обличии, может, и чуть больше трех денечков. Покрывало, судя по всему, понадобится большое.       Первые три или четыре стебля, выдранные с корнем, почти не доставили Лютику никакого дискомфорта, но еще до того, как он достиг десятка, почувствовал жжение. Руки начали неистово чесаться, и каждое прикосновение к проклятому растению приносило боль. Но эта боль показалась Лютику ничтожной после того, как он нарвал около трех десятков стеблей. Теперь его мозолистые ладони покрылись небольшими пупырышками.       Лютик почувствовал желание передохнуть.       Солнце вошло в зенит, когда он сделал четвертую по счету передышку. Его руки были похожи на что-то страшное. Волдыри, покрывшие чистую кожу, лопались на пальцах каждый раз, когда Лютик срывал очередной стебель крапивы. Мозоли кровоточили. Лютику приходилось практически заставлять себя притрагиваться к следующему корню. Это было бы не так мучительно, если бы он мог хотя бы разговаривать с самим собой или с волком, который лежал в тени дерева, наблюдая за ним отсутствующим взглядом. По-видимому, Геральт решил просто подождать, пока Лютик не решит, что это реально тупая затея, раз уж отговорить его не получилось. Ведь Лютик очень скоро не сможет терпеть эту боль или просто не выдержит: скажет хоть слово и тогда точно бросит это дело.       Конечно, Лютик прекрасно это понимал и продолжал из чистого упрямства дергать треклятую вредную траву. Хотелось от души поругаться, поорать на мерзкий сорняк, хотя бы пожаловаться на боль в ладонях и чесотку или, на худой конец, спеть, но он продолжал молчать и лишь угрюмо сопел.       Ближе к вечеру волк подошел к нему и боднул косматой головой под колени. В животе урчало, и Лютик сам понимал, что надо бы перекусить, но мысль о том, что после этого ему снова придется вернуться к крапиве, ужасала. Вряд ли он сможет пересилить себя и заставить притронуться к чертовой крапиве снова, если прервется.       Он устало смахнул со лба пот и посмотрел на внушительную гору травы, выросшую за день рядом. Хоть это утешало. Хотя Лютик и представить не мог, как ему связать из этого целое покрывало.       А ведь Геральт даже не оценил его стараний! Вон, лежит себе, прохлаждается и смотрит скучающе. Впрочем, он никогда не ценил жертвенности Лютика. Бесчувственный сухарь!       Ну хоть в мыслях можно отыграться.       И Лютик, думая про неблагодарных проклятых ведьмаков, с остервенением продолжил дергать крапиву.       Солнце уже село. Лютик рук почти не ощущал. От повторяющихся механических движений кисти онемели. Когда бард понял это, то на какое-то мгновение всерьез испугался, что руки не отойдут и он больше никогда не сможет играть на лютне, но потом решительно отмахнулся от этой мысли.       Волк время от времени куда-то отлучался, Лютик не обращал на это внимания. Он постоянно повторял себе, что нельзя говорить, потому что боялся забыться. Была у него дурная привычка говорить с самим собой. Это оказалось действительно трудно. Намного труднее, чем Лютик думал. Ему постоянно хотелось пожаловаться Геральту на боль и жжение, на усталость, в голову почему-то лезли дурацкие воспоминания о его похождениях, которыми тоже нужно было непременно поделиться с ведьмаком.       Воспринимать Геральта в зверином обличии подсознательно было сложно, и Лютику стоило больших трудов удержать в себе все, что накопилось за эти годы, и не сказать Геральту о том, что… чего он на самом деле хотел бы, как, где, в каких позах и насколько часто. Раньше его останавливал только страх перед возможным ответом, который наверняка окажется отрицательным. Геральт, во-первых, нисколько не по мужикам — да и Лютик никогда не был мужеложцем, пока не повстречал чертового ведьмака, — а во-вторых, вряд ли испытывал к Лютику хоть сколько-нибудь теплые чувства. Иногда он задумывался, всерьез ли Геральт просто терпит его или все-таки испытывает хоть маленькую привязанность как к спутнику, пускай и бесполезному.       Хотелось хотя бы элементарно поныть о накипевшем, пожаловаться волку на ведьмачью черствость. Ни капли сочувствия! Лютик, между прочим, для него же старался. Но Геральту, похоже, было абсолютно все равно. Он то лежал, то сидел в отдалении, иногда косясь на растущую кучу крапивы рядом с Лютиком, и не делал больше ни единой попытки его остановить.       Лютик же боялся лишний раз даже застонать от боли — вдруг междометия тоже считаются за полноценные слова, и тогда все его старания будут напрасны?       Постепенно начало смеркаться, и он даже не заметил, как взошла луна. Лютик понял, что наступила ночь, только тогда, когда различить в темноте что-либо стало невозможно. Тогда он кое-как разогнул спину и с хрипом выдохнул от боли в затекших мышцах.       О бедро потерлось что-то теплое и мохнатое. Он посмотрел вниз на волчару, чья шерсть серебрилась в лунном свете, открыл было рот, чтобы сказать, как устал и что не заметил, как пролетело время, но вовремя спохватился.       Волк, внимательно глядя на него, едва заметно покачал головой и совсем по-человечески вздохнул. Ткнулся головой в колени, подталкивая к дереву, где Лютик оставил привязанную Плотву и седельные сумки.       Бард послушно побрел к ним. Сил едва хватило на то, чтобы развести костер. Руки потихоньку отходили, к ним вернулась чувствительность, и Лютик снова ощутил немилосердное жжение и чесотку. Хотелось разодрать собственные ладони до крови. Даже после того, как он полил их водой, раздражение на коже не унялось. Волк тем временем деловито рылся в ведьмачьей сумке. Выпотрошив ее, обнюхал флаконы с мазями и зельями, которые носил с собой на каждую охоту. И, выбрав один, аккуратно подхватил его зубами, принес Лютику и уронил на землю у его ног.       Лютик хотел было его поблагодарить, но вспомнил, что нельзя, и только мрачно кивнул. Невозможность озвучивать мысли, желания и ощущения так, как он привык, стала для него настоящей пыткой. Мазь, которую дал Геральт, помогла унять жжение и чесотку и приятно захолодила истерзанную кожу на ладонях.       Геральт от порции вяленого мяса с лепешками отказался, а вот кусочки сыра с рук Лютика схарчил за милую душу. Лютик даже умилился такому послушанию и подумал, что расколдовывать ведьмака немного жаль.       Он отрубился почти сразу же, едва его голова коснулась седла, которое Лютик использовал вместо подушки. И уже не почувствовал, как волк тихо улегся рядом, чтобы греть его ночью.       Духота и солнечные лучи разбудили барда. Он с трудом разлепил глаза и застонал от боли во всем теле, непривычном к таким нагрузкам. Набравшись смелости, опустил взгляд на руки и ужаснулся — во многих местах с кистей начала слезать кожа, все это выглядело крайне неприятно и слегка мерзко.       Лютик сел и огляделся. И наткнулся на внимательный взгляд волка. Этот взгляд был предельно понятен: заканчивай маяться херней, Лютик, бросай это.       Он упрямо поджал губы, нашарил рядом флягу с водой и смочил пересохшее за ночь горло. А потом поднялся, намереваясь продолжить неблагодарную работу.       Когда Лютик подошел к внушительной куче крапивы, нарванной за вчерашний день, то не сумел сдержать досадливый возглас. Крапива увяла за ночь и солнечное утро, что он провалялся под деревом. Увяла настолько, что сплести из этого что-то более или менее приличное было невозможно.       От обиды и злости на такую несправедливость Лютик чуть было не расплакался. Он в жизни немало терпел неудач. Бывало, его избивали ревнивые мужья, ему часто отказывали, над ним потешались, Геральт не особо ценил его как спутника, скорее терпел в качестве навязчивой обузы, хотя раз за разом спасал его зад в очередной передряге. Но чертова увядшая крапива нанесла Лютику настоящий удар.       Бард шмыгнул носом и, бессильно опустившись на землю рядом со смердящей запрелой крапивой, впервые задумался о том, что его идея действительно абсурдна. Он считал до того, как приняться за работу, что это будет легко. Ну что тут сложного — нарвать травы и сплести из нее квадрат? Да — жжется, да — он не умеет вязать, да — надо молчать. Но разве это так трудно — потерпеть немного ради Геральта?       Оказалось, что Лютик на жертвенность тоже способен едва ли. А еще насмехался над Трисс. Стоило бы с самого начала себе признаться, что он просто ревновал Геральта к обеим чародейкам и испытал нереальное облегчение, когда Геральт отказался обращаться к Йеннифэр за помощью. И ему доставило огромное удовольствие бросить в таверне те слова в лицо хоть одной из них. Дескать, Трисс не способна принести такие жертвы ради Геральта, а он — его спутник, его бард, — еще как может, именно он его спасет и расколдует. Да какие глупости! Наверняка Трисс бы справилась с этим. Уж ей-то не доставило бы никаких трудов молчать во время работы. И Йеннифэр бы смогла, та вообще говорить много не любит, как и Геральт.       Они ведь обе чародейки! Они бы терпели боль, потому что для них это не впервой, а потом легко залечили бы раны. И расколдовали Геральта в два счета.       Лютик шмыгнул еще раз. Глаза оставались сухими, но на душе было погано. Ну и чего стоит его любовь, которую он так тщательно от ведьмака прятал, таскаясь за ним по всему свету, словно собачка? Геральту плевать. Ну а Лютик — просто никчемный кусок дерьма. Раз в жизни ему выпал шанс проявить себя и оказаться Геральту полезным, а он и такого элементарного сделать не может! Тут даже монстров убивать не надо, всего-то травки надергать, связать покрывало и помолчать немного!       Лютик все-таки не сдержался: сгорбившись и обняв колени, закрыл глаза тыльной стороной ладони. Обидно было ужасно, и злость на самого себя разрасталась с каждой секундой. Бесполезный бард, только и способный похабные песенки распевать! Геральту это даже настроения не поднимает!       Лютик вскочил и с яростью пнул кучу крапивы, но не решился выругаться вслух. А потом пнул еще раз и еще...       Внезапно он почувствовал, как обожженных, покрытых волдырями пальцев касается чуть шершавый теплый язык. Лютик едва не подскочил от неожиданности и повернул голову к волку. Тот неслышно подошел сзади и теперь аккуратно вылизывал ему ладонь.       Лютик невольно замер, сдавленно охнул, прикрыл рот предплечьем, испугавшись этого звука, но руку не отнял. В голову тут же полезли дурацкие мысли: зачем Геральт это делает? Неужели так своеобразно проявляет поддержку? Ему не все равно? Он же наверняка считает, что Лютик сейчас страдает по собственной дурости и к тому же зря. Давно бы уже бросил это гиблое дело, ведь проклятье так не снять. И как понимать этот волчий жест?       Жжение в ладонях утихло, а от прикосновений теплого языка, по спине побежали мурашки. Это было приятно. Настолько, что в животе проскользнула змейка удовольствия, и Лютик испуганно дернулся.       Вообще-то Геральт не был настолько бесчувственным ублюдком, чтобы всерьез заставлять барда топать за ним под знойным солнцем, в то время как сам он едет верхом на Плотве. И потом, Лютик, в конце концов, всегда мог приобрести себе лошадь. Просто он боялся высоты, от поездки верхом у него кружилась голова, а если ехать галопом, то он бы точно помер со страху. Так что Геральт еще проявлял удивительное для ведьмака терпение и милосердие, когда заставлял Плотву идти степенным шагом, чтобы Лютик за ним поспевал. Хотя мог поехать быстрее.       Кроме того, он предлагал ему взобраться в седло позади, но Лютик соглашался только в тех случаях, когда они очень торопились, а такое случалось редко. Лютик боялся, что если окажется так близко к Геральту и сможет его касаться, то ехать станет чертовски неудобно. Геральт, конечно же, это заметит, и тогда пиши пропало...       И тот факт, что даже в животном обличии Геральт не потерял волшебную способность возбуждать Лютика одним только взглядом или случайным прикосновением, барда сейчас слегка шокировал. Он снова дернулся, ощутив, как волчий язык осторожно вылизывает чувствительное запястье, на котором почти не было волдырей, и, сдавленно пискнув, отдернул руку.       Серьезный взгляд золотых глаз с чуть суженными от солнечного света зрачками смутил Лютика. Ему показалось, волк смотрел очень уж пытливо. Он невольно покраснел и даже отошел на шаг. У него от волнения чуть было не вырвалась очередная бессмысленная бредятина, потому что Лютик всегда болтал, когда нервничал, но он вовремя прикусил язык.       Волк чуть-чуть склонил голову, совсем как Геральт, когда пытался показать недоумение. Безмолвный вопрос в янтарных глазах заставил Лютика вспыхнуть.       Преувеличенно бодро пожав плечами, Лютик улыбнулся чуть дрожащими губами и отвернулся к куче завядшей крапивы. В этот момент он почему-то очень сильно боялся, что Геральт снова до него дотронется или заглянет в глаза и все поймет, и тогда...       Но волк неслышно отошел.       Внезапно даже для самого себя Лютик воспрял духом. В конце концов, разве он зря старался? Вряд ли эффект от этого станет меньше, потому что Лютик все равно достаточно намучился, пока рвал эту треклятую траву. Надо просто вымочить ее и попробовать сплести хоть что-то. Лютик отчетливо осознал, что ему нужно рвать крапиву и плести из нее покрывало сразу же — до того, как она увянет, — если он хочет, чтобы что-то получилось. А это значит, что даже на сон не останется лишнего часа.       Лютик достал из сумки ведьмака плед и принялся собирать на него траву, чтобы отнести к ручью. Волк ему больше не мешал и от дела не отвлекал, а ближе к полудню вообще куда-то запропастился. Лютик полдня провозился со вчерашней крапивой. Мокрая и увядшая, она не так сильно жглась, но все равно руки чесались. Закончив обрабатывать вредные сорняки, Лютик высушил их и принялся думать, как из этого что-то сплести. Он знал, что вещи обычно вяжут из ниток, а значит, по-хорошему, ему следовало сплести из крапивы веревку. Как это делать, он, разумеется, понятия не имел, но решил, что в процессе разберется. Очень быстро Лютик догадался, что нужно очистить стебли от ненужных листьев. Потом вспомнил, что вроде как их надо размять, потому что плотные жесткие корешки явно не подходили для пряжи.       К тому моменту, как он перебрал всю ту гору крапивы, что нарвал за вчерашний день, солнце уже клонилось к закату, и он опять забыл поесть. Пальцы немилосердно ныли, волдыри вскакивали на волдырях, хотя уже не так много, как вчера, и даже боль притупилась. Невыносимей всего была чесотка. Казалось, что руки чешутся до самых локтей. Лютик весь взмок, отвратительно вонял и в целом чувствовал себя как протухший кусок сыра. Из-за того, что во рту у него с самого утра не было ни крошки, горло сильно першило, и в нем скопилась едкая желчь.       Он буквально силком заставил себя оторваться от работы, чтобы перекусить хоть чем-то. К сожалению, припасы подходили к концу, стоило наведаться в деревню, чтобы пополнить их, но Лютик боялся оставлять работу, ведь прерываться наверняка нельзя. Какая же это, к черту, будет жертвенность, если он попрется в ближайшую корчму и, конечно же, не удержится от искушения переночевать в нормальной постели и принять ванну... И как он все это себе закажет, если говорить не может?       Лютик едва слышно застонал и упал под дерево, решив, что короткий отдых не помешает, пропади оно все пропадом.       Кажется, он ненадолго задремал, потому что едва не подскочил, когда в шею ему ткнулось что-то холодное. Теплый язык прошелся по щеке. Лютик повернул голову и, невнятно замычав, с трудом разлепил глаза. Рядом сидел волк, дожидаясь, пока он проснется. Лютик сел и проморгался. На земле лежал фазан со свернутой шеей. Он перевел удивленный взгляд на волка, тот махнул хвостом и притащил ему сумку с походными принадлежностями.       Геральт что — поохотился для него? Лютик осоловело уставился на волка, но тот, не обращая на это внимания, принялся настойчиво подталкивать его в спину, вынуждая подняться. И выразительно посмотрел сначала на фазана, а потом на приволоченную сумку. Лютик от такого проявления заботы со стороны ведьмака прибалдел настолько, что невольно начал сомневаться: может, он ошибся, и этот волк — не Геральт? С другой стороны, у него на шее висел ведьмачий медальон.       Покорно поднявшись, бард принялся готовить ужин. Птицу он зажарил на вертеле и большую ее часть отдал волку, а сам удовольствовался крылышком и ножкой. Было очень вкусно, хотя и неудобно есть израненными руками. К тому же фазан слегка подгорел, даже несмотря на то, что Геральт вовремя толкал уставшего барда, чтобы тот крутил вертел. Что уж тут говорить, Лютик совершенно не умел готовить, его таланты лежали несколько в другой области.       После ужина Лютик продолжил свою работу, хотя уже смеркалось. Волк ему не мешал. Он лежал рядом и наблюдал, как Лютик при свете костра пытается размять жесткие стебли камнем. К полуночи Лютик сумел переработать все, и теперь дело оставалось за малым — свить веревку. Сначала у него не получалось сворачивать размякшие волокна крапивы в толстые жгуты, но вскоре он приноровился, и дело пошло. Лютик так увлекся, что даже не обращал внимания на резь в глазах и ноющую поясницу и не заметил, как забрезжил рассвет.       Волк опять приволок ему флакончик с чудодейственной мазью и заставил обмазать ладони. А потом Лютик, совершенно измученный, заснул.       К концу следующего дня разбитый Лютик закончил вить веревку и, наконец, приступил к плетению самого покрывала. Вязать он не умел от слова совсем, но примерно представлял, как это делается. Главное ведь механика. Он сумел приноровиться и руками вывязать первый ряд петель. Веревки, к его досаде, получилось не так уж и много. Это только с виду казалось, что гора крапивы такая большая, из-за листьев. Но после того, как она увяла, а потом Лютик еще и стебли общипал, травы осталось совсем немного. В итоге веревки не хватило даже на четверть будущего покрывала, а Лютик уже был совершенно измотан.       Недосып, ломота во всем теле, постоянная боль в истерзанных по самые локти руках и резь в глазах не способствовали процессу работы. Но сложнее всего было то, что приходилось постоянно следить за собой, чтобы ненароком не озвучить какие-нибудь мысли.       Когда веревка закончилась, Лютик пришел в ужас от мысли, что надо снова нарвать крапивы. Он физически не мог заставить себя это сделать. Упав на спину, он закрыл глаза и раскинул руки. Если после всех его мучений дурацкое покрывало не сработает, он точно повесится.       Волк неслышно подошел и, улегшись рядом, принялся вылизывать ему руки. За эти два дня он делал так несколько раз, но Лютик не мог выдержать и нескольких минут «лечебного сеанса от Геральта», несмотря на удручающее физическое состояние. Мысль о том, что это Геральт вылизывает ему ладони, вызывала сладкую тяжесть в паху, и он ничего не мог с собой поделать. В человеческом обличье ведьмак наверняка ни за что бы не стал проявлять о Лютике такую заботу. Особенно подобным образом.       На дурацкое покрывало у Лютика ушло еще четыре дня. Днем он рвал крапиву, потом обрабатывал ее и плел веревку, а ночью продолжал вывязывать само одеяло. Геральт постоянно был рядом, заставляя вовремя поесть и поспать. Он охотился и приносил ему птичьи тушки, но у Лютика не было сил еще и общипывать их, а потом готовить ужин, так что чаще всего он довольствовался просто оставшимся хлебом. Хорошо, что рядом был ручей: Лютик хотя бы мог искупаться, иначе его страдания стали бы нестерпимыми.       По правде говоря, за эту неделю, полную лишений и страданий, Лютик открыл в себе такие глубины выносливости, о которых и не подозревал. Мысль о том, что ради Геральта — хотя больше, конечно же, из-за собственной дурости, — он способен выдержать такое, немного пугала его. В жизни Лютика раньше не было людей, которые значили бы для него так много. Может быть, только Глазок, но она осталась в далеком прошлом, в счастливом детстве. Геральт же был здесь и сейчас.       И в этом «здесь и сейчас» Лютик рискнул здоровьем и заставил себя сделать то, на что, как он подозревал, не способен вообще — а именно молчать почти целую неделю. И все это не только не гарантировало, что старания Лютика оправдаются и проклятье будет снято, но даже то, что Геральт их оценит.       Кроме того, у самого Лютика не было никакой веры в то, что он делает все это не зря. Только надежда.