Не могу подобрать слов, с каких было бы лучше начать, но, наверно, не ошибусь, если самыми начальными будут слова: прости меня. Я знаю, что ты бы никогда мне не изменила. Ты не из таких девушек. Прости, что позволил себе лишнего и оказался не таким хорошим парнем, как ты полагала. Возможно, ты посчитаешь меня дураком, но всё же я надеюсь, что ты, правда, простишь и не отвернёшься от меня из-за того, что я усомнился в тебе. Кей, мои чувства к тебе не изменились. Я по-прежнему хочу, чтобы ты была моей девушкой. Если ты хочешь того же, то ответь мне, как угодно. Знай, что подойдёт всё, что угодно. Я это искренне.
Тэхён
Ким извинился за всё, кроме того, что испытывает чувства ни ко мне одной. Выходит, для него – это норма, когда ты желаешь быть не с одним человеком, а с двумя сразу. И он совершенно не учитывает тот расклад, что для меня это неприемлемо. Ни вчера, ни сегодня, ни когда-нибудь. И что меня успокаивает, хотя так и подмывает вернуться к Киму и прижаться к нему как раньше, к его губам, так это слова Чимина. Он помог осознать, что к Тэхёну меня манят не его личные достоинства, а сексуальное влечение, не проявляющееся до него. Хотя тот факт, что Тэхён и после вечеринки носит чёлку всё также, когда я сказала, что она доставляет мне неудобство, принуждает сердце биться чаще, а разум прокручивать то, как после учёбы я сама бегу в его объятия, снова и снова. ♠♠♠На удивление учебный день проскочил резвее молодого скакуна, но было и то, что не дало ему полностью завершиться.
Я задержалась в университете у преподавателей, лекции которых, вчера невзначай проспала. А ввиду того, что отношение некоторых из них к прогульщикам – неодобрительное, то собрала необходимые материалы для самостоятельного изучения не быстро. В таком случае, как у меня, на студентов распространяется закон «Если уж пропустил, то будь добр, жди когда преподаватель освободится и выделит тебе время». Вот я и провела, почти всю, вторую половину дня под дверьми нашей кафедры с перерывом на ланч, во время которого мне составила компанию Соён по телефону. Она названивала мне вчера и утром. Перезванивать ей во время учебного процесса я не стала, а на переменах не успевала, так как было мало времени и для того, чтобы добраться до другого корпуса, где должно было проводиться следующее занятие. Потому наша беседа прошла в столовой. Соён терпеливо выслушала мои извинения насчёт того, что до меня было никак не дозвониться, пусть и телефон был включен. Но вот причины, ввиду которой я всё-таки не отвечала на звонки, так и не дождалась. На мой взгляд, выкладывать отношения с Кимом, конфликты с мордоплюем и «игру в спасателей» из моря ночью с Чимином было чем-то не складным для объяснения, ещё и не лично. А вот как раз лично… нет, тоже не факт. Это же получится, что я вывалю ей всё и сразу, но мне кажется лучше постепенно, чтобы меньше шокировать Соён. В общем, Соён звонила за тем, чтобы мы отпраздновали у неё дома мой день рождения заранее, так как времени у меня не ахти, ведь самолёт уже завтра. И я согласилась. Снять весь стресс весельем – прекрасная идея. Особенно она хороша тем, что отвлечёт меня от неподтверждённого предостережения Чимина по поводу границ отдаления друг от друга. Я пока в сомнениях, верить ему или нет, но что-то где-то из глубин моего сознания настаивает не поступать опрометчиво и всё тщательно обдумать. Проверять правду, которая обернётся летальным исходом не стоит в моих планах, но и изменять их полностью, только потому что мне сказали, что это обернётся плохими последствиями, тоже. В конце концов, провести свой день рождения и неделю праздников с семьёй мне очень хочется. Из ПНУ я выхожу вечером, когда из всех учащихся там находятся лишь спортсмены, занимающиеся до упора вплоть до закрытия дверей. Моя сумка приобретает более увесистый вес, после того как в неё падает две пачки листов, содержащие пропущенные лекции. Утяжеление сейчас некстати, потому как ноги итак еле передвигаются после занятия физкультурой, вымотавшей моё тело. Но мне необходимо как-то доволочь свою тушку до автобусной остановки, а потом до дома, чтобы заранее собрать сумку к Ён и чемодан в аэропорт. - Алло, – принимаю я вызов, от которого трепещет сердце, пропуская по венам жар во всём организме. - Доча, привет! – первый отклик от папы. - Привет, папуль! А мама где? – взволнованно узнаю я, смотря в экран, на котором сменяются обои моей родной квартиры, и улыбается глава нашей семьи. - Повелевает специями! – смеётся он, заходя на кухню. - Что в меню на этот раз? – спрашиваю громче, когда понимаю, что папа ставит видеозвонок на громкую связь. - Это Кей? Я слышала голос Кей, – недоумевает мама, оглядываясь по сторонам в халате с рисунком россыпи бананов. – Доченька, привет! – она неуклюже машет поварёшкой, обрызгав футболку папы, затем ойкнает, а он не подав и намёка на гнев, взглядывает на пятна, которые всё равно не ему отстирывать и улыбается маме и мне. - Привет, мамуль! Что готовишь? – повторяю я. - А, да какой-то суп из книги рецептов твоей бабушки. - Бабушки? Она тоже с вами? В этот момент папа наводит фронтальную камеру в угол кухни, где всегда стоит наш стол, за которым мы едим, и где сейчас сидит моя бабушка. - Привет, внученька! - Бабушка, привет! – в искренней улыбке расплываюсь я перед экраном средства связи. - Как твои дела? - Всё хорошо, бабушка! Ваши как? Где дедушка? - Да дед, как всегда, телевизор смотрит! Рыбалка, видите ли, у него по программе! – недовольно бурчит бабушка, поправив очки для зрения с крупными, круглыми линзами. - Бабушка, ну не сердись ты на него. Он же для тебя старается. Ты же рыбу больше всех в нашей семье любишь. - Ой, да знаю я, – смущается бабушка, что всех умиляет. – Но я была бы не против, если бы он меньше этим увлекался и уделял внимание своей семье, а не телевизору. - Да ладно тебе, ма! – вступается за своего отца моя мама. – Вот как приготовлю поесть, он сразу к нам прискочет. У голодного никогда в приоритете не стоял телевизор. - Верно-верно! Сытый мужчина – довольный мужчина, – поддерживает папа маму, за чем я не устану наблюдать. Вот бы сейчас быть там, вместе с ними. Болтать о трудностях, с которыми сталкиваются взрослые на работе, о ближайших праздниках; блюдах, которые мы будем готовить на праздничный стол; об ухажёрах бабушки, которые были у неё до дедушки и, конечно же, о рыбалке, на которую в детстве меня часто брал с собой дедушка. - Так что доча, нам ждать тебя домой на твой день рождения? – выжидающе спрашивает папа. - Эм, я купила билет… – начинаю я, но сомневаюсь, чем закончить, так как в мыслях до сих пор гуляет запрет Чимина никуда не лететь. - Здорово! Тогда во сколько мне встретить тебя? - Кей прилетит? – уточняет мама, вынимая из пачки листок лаврушки. – Доченька мы ждём тебя! - Внученька, прилетай скорее! Я очень скучаю, а дедушка тем более! Кто ещё ему составит компанию на рыбалке, когда все взрослые постоянно заняты работой? Я готова заплакать, глядя в экран, где семья, которая меня любит, и которую люблю я, в очередной раз напомнила, что я нужна кому-то такой, какая есть. Жизнь в Корее, с недавних пор, вынудила забыть, что где-то там, в родных краях, живут люди, для которых не имеет значения мой статус в университете, количество денег в кармане и стиль в одежде. Им важно, чтобы я не потеряла себя, как человек. Чтобы ценила других так же, как и себя, чтобы была добра к окружающим, злых жалела и пыталась понять, а не осуждать, и, прежде всего, жила достойной жизнью и никогда не забывала о своей семье. - Я вышлю фото билета, как приеду домой, пап! Люблю вас! – это всё, на что меня хватает, чтобы не расплакаться перед экраном. Далее я передаю «руль» разговора папе. - Мы тоже тебя любим, доча! Будем ждать фото билета! Не гуляй допоздна одна! – грозится папа, состроив строгую физиономию. От этого я кратко посмеялась. Его замечание было озвучено не зря, он же видел, что я шла, где было темно, и где светло от фонарей. Вечер, да и на улицах мало кого встретишь. На остановке, где я стою в ожидании автобуса, никого нет, что немного настораживает, но сильно не пугает, благодаря проезжающим мимо машинам и тому, что я разговариваю. - Да, пап! – слегка повернув голову в бок, так что одна часть лица стала тёмной, я позволяю слезе выйти наружу. - Пока-пока! – прощается он, а мама и бабушка в унисон ему. - Пока, – еле выдавливаю я и сбрасываю, чтобы они не заметили, как ломается мой голос от нахлынувших эмоций. Кто бы подумал, что этот звонок так подкосит меня. Сами руки перестают слушаться, по-своему манипулируют, не давая мне их контролировать, как и слёзы. Они текут сами по себе, и так живо, что я едва успеваю моргать. В конечно итоге, с руками всё-таки я совладала, а сотовый всё же угодил в боковой карман сумки, но вот влагу пришлось вытирать, понемногу смахивая её со щёк и ресничек. На секунду, сквозь плач, мне слышатся шаги сзади, которые когда я ещё шмыгаю носом и совершаю какие-то действия, неторопливые, а когда замираю и прислушиваюсь, то внезапно ускоряются. Я совру, если заявлю, что не испугалась. Когда две тени перекрывают мою, ноги начинают работать быстрее мозга и напрочь позабыв о том, что они пол суток умирали от усталости, дёрнулись вперёд, как при забеге спринтом. Однако, как выяснилось, этого было не то, что мало, а, всего-навсего, поздно, потому как парни, оглянувшись по сторонам, живо схватили меня под руки и повели за собой. - А-а-а! – инстинкт самосохранения работает безупречно, и я кричу как Тарзан в джунглях, не собираясь снижать тон. Парни, которых я вижу впервые, шикнув, закрывают мне рот ладонями. Но я, не отчаявшись, пытаюсь прокусить их и, распрощавшись с брезгливостью, облизнуть. Второе оказывается лучшим способом, чтобы освободить свои уста и заорать во всё горло вновь. - А-а-а-а! Помогите! – я пытаюсь докричаться хоть до кого-то, перемещённая уже в пустую округу, но если быть точной в густо-тёмный переулок. Проезжая часть остаётся позади одновременно с тем, когда мне блокируют выход речи. Сопротивляться становится сложнее, оттого что не удаётся дотянуться до земли, и руки зажаты настолько крепко, будто их прочно связали верёвками. Парни, тащащие меня невесть куда и зачем, крепко сложены, но вот не походят на преступников или извращенцев. Они выглядят больно задумчиво и не обиженными жизнью. Будто бы я в их перечне задач – один из пунктов к выполнению цели. Потому я ранее и испугалась их внезапного появления на остановке, а в данный момент боюсь неизвестности. - Не рыпайся и варежку прикрой. Не то язык тебе вырву, – угрожает мне парень слева как нельзя внушающе, и я, не издав и звука, кое-как сглатываю. Кем бы эти ребята ни были, всё равно мне страшно. И если тот, кто со мной завёл беседу зол, то его товарищ как-то странно улыбается. У меня нет никаких предрассудков касательно психически больных людей, но вот этот, именно на них и походит. Жутко как-то. Завернув за угол конца переулка, меня подносят к тупику и, чуть я ощущаю ослабление хвата, отпускают. Поймав равновесие, я избегаю столкновения с землёй, но лучше, наверно, было дать этому случиться, чем сойтись взорами с ещё тремя людьми, до судороги в ногах мне знакомыми. Здесь темно. Совсем никакого света. Но если привыкнуть, то разглядишь всех, ещё и распознаешь эмоции, с которыми на тебя смотрят. - За последние дни ты уж слишком посмелела. Делаешь то, что вздумается. Мне не требуется точных фраз, достаточно намёков, чтобы я осмыслила, за что мордоплюй на меня сердится. Между тем я ощущаю себя очень скованно ввиду того, что нахожусь одна среди пяти ребят мужского пола в пустом переулке, без надежды на чью-то помощь. Остаётся верить в себя. Любая незначительная ошибка недопустима. - Пожалуйста, Шуга, для всех твой список закрыт. Пусть он таким и останется, хотя бы до конца этого курса? Потом я заберу документы и переведусь, ладно? На это потребуется месяц, или чуть больше ввиду сессии, но я уйду. Шуга, я уйду и ты меня больше не встретишь. А до этих пор, давай оставим всё вот так, как оно есть, пожалуйста? – я прошу так отчаянно, как никогда раньше. На миг мне ещё показалось, что Учже и Тэсэ прониклись моей просьбой, но как бы они не реагировали, решение за мордоплюем. - Что? Перевестись? Хах, – насмехательски отвечает мой собеседник, как непробиваемая сталь, и приподнимает подбородок. – Я же сказал, что не видать тебе свободы, если ты поступишь не по-моему. Забудь о переводе. Ты будешь учиться в ПНУ со мной. Видеться со мной еженедельно и терпеть меня столько же. Плачешь? Я не стерпела на утверждении о том, что путь к переводу мне закрыт и, покусывая нижнюю губу, заплакала. Понятия не имею, как бы он помешал мне перевестись, но я всё принимаю за истину. Без сомнений. - Прекращай. Я тебе не под нож лечь предлагал. Я до того морально упала от озвученного мордоплюем, что, просто-напросто, пренебрегаю вразумительными ответами, да и, в целом, защитой. Оттого, наверно, брюнет легко подцепляет меня за подбородок, когда подходит, и поднимает его к своему чёрствому взгляду. - Заметь, ты сама довела до этого. Мне же по хую как и где. И так как ты слабее меня, то понимаешь, брыкания, крики помощи и в принципе любые выкрутасы – идея провальная. Так же? Я сглатываю, вместе с чем нервно киваю и моргаю. Похоже, что я согласна. Согласна на всё, что он задумал. Где угодно и на его усмотрение. Ведь, правда, куда ещё я сама себя приведу? Разве что опять к этому же, но уже под дулом пистолета? Под страхом смерти? Так как до этого ещё не дошло, не легче ли будет отдать себя мордоплюю без этих мыслей? По вине своих проделок я уже потеряла право выбора, так полагаю, хватит? - Если ты всё доводишь прям до таких крайностей, то, я надеюсь, это не потому что ты не прошёл прослушивание. - Не прошёл, – иронично высказывается он. – И от этого мне вдвойне паршиво. - Я записываю, – с ехидством уведомляет один из ребят мордоплюя, держа смартфон, а его сосед фонарик. - Тогда погнали. - Нет! Шуга, стой! – переполошилась я. - Не дёргайся. Мордоплюй зажимает кисти моих рук своей рукой и крепко их прижимает к моей груди, затем, пользуясь тем, что я обезврежена, опускается к пояснице прямо на застёжку юбки. Он легко её подцепляет и спускается вниз. Юбка спадает, но не падает. Её, слава богу, в прежнем положении удерживают мои чуть-чуть выпирающие кости бёдер. Однако мордоплюй, приложив ещё сил, принимается дальше стягивать её вниз. - Прекрати, пожалуйста! - Не останавливайся, нам нужно отснять годный сюжет, чтобы, когда мы залили это видео в интернет, все поверили, что список закрыл ты, а не Кей, – косвенно ведает о планах собравшихся парней Тэсэ, стоя за спиной мордоплюя. - Не снимайте хотя бы, пожалуйста. Я вздрагиваю от каждого движения мордоплюя, не давая стянуть с себя юбку. В один момент, я была намерена пнуть его между ног, но они расположены слишком близко друг к другу, так что я воздержалась. И коленом сделать бы это не вышло от такой катастрофической близости. - Ладно, если не хочешь, чтобы я снимал с тебя юбку, – весело шепчет мне мордоплюй, глядя в глаза, пропитанные влагой и с потёкшей тушью. – Тогда я сначала сделаю это с ветровкой и блузкой. - Это, правда, обязательно? Шуга, я могу просто объявить на камеру, что ты сегодня переспал со мной. Если есть необходимость, то и речь мне подготовь, а я всё точь-в-точь перескажу. Но не доходи до такого, прошу тебя, – тихо уговариваю я, выпуская из глаз следующие мокрые, кривые линии. - Кей, людей всегда убеждали действия, а не слова. Кто-кто, а уж женщины это понимают лучше мужиков. - Тогда кем ты будешь, поступив со мной вот так? Устроит ли тебя псевдоним рэпера-насильника, когда ты сольёшь видео в сеть? Если агентство, которое в будущем подпишет с тобой контракт наткнётся на это видео или того хуже, твои фанаты, то это конец твоей карьере, у тебя никогда не будет славы. Я не себя защищаю, Шуга. Я предупреждаю тебя о последствиях, которые негативно отразятся на твоей жизни. Пожалуйста, подумай над этим. Ещё не поздно. - Не дури меня! – сердится мордоплюй, сначала отбрасывая мои руки, а потом той рукой, которой их удерживал, хватает за горло. – Ещё раз что-то ляпнешь, тебе серьёзно достанется. Мне снова так больно, на этот раз в области шеи от надавливания, что я покорно замираю, разрешая мордоплюю снимать с меня верхнюю одежду. Слёзы льются с прикрытых глаз, сознание колышется в испуге, но ему определённо легче, поскольку я ничего не вижу. Я улавливаю хохот, чувствую пошлые взгляды ребят, особенно сильно и невыносимо для восприятия, длинные пальцы, сменно блуждающие под моей блузкой, снизу вверх. - Нет! – всё же визжу я протестом, когда мордоплюй задирает мою блузку так, что этого становится достаточно для того, чтобы потянуть её вверх и снять совсем. Но я зажимаю согнутые руки в локтях так, что мешаю этому случиться, и, в оконцовке, нарываюсь на то, что парень с гневом стискивает зубы и замахивается на меня. С перепугу я отворачиваюсь, крепко зажмурив глаза, сильно боясь получить удар по лицу. Однако, вместо него, меня в один миг отпускают, а в ушах звучит отдаляющийся крик мордоплюя. Я, недоумевающая, что происходит, раскрываю веки, перенасыщенные влагой, и вижу спину с затылком с тёмными волосами вместе с чем, мгновенно, откликаюсь на жжение в грудной зоне, опустив голову, и обессилено, как камень, падаю на холодную землю. - Чимин, – зову я его хрипло. Он не поворачивается, лишь краешком выглядывает из-за плеча, внутренне борясь со своей болью. – Я не хотела… – заранее извиняюсь я перед ним за то, что ему, по моей вине, приходится проходить и за то, что мои страхи настолько неконтролируемы, что цветок сам решил, как от них избавиться. Пак уводит свой сердитый взгляд, снова явив мне свой затылок. Теперь, когда я сижу смирно, постепенно пытаясь успокоиться, чтобы погасить багровое пламя, то вокруг нас обнаруживаю новые стены, не те кирпичные и бетонные, а воздушные, тёмные, сотворённые туманом. - Ты… – нерасторопно поднимаясь с земли, наезжает мордоплюй на Пака. Вид у него переменился впоследствии того как ему досталось по носу, из которого течёт тёмно-алая кровь. Она запачкала ему верхнюю губу и руку, которой он её вытирает. - Шуга, что происходит?! Ничего не видно! – кричит где-то за стеной тумана Учже. – А-а! – затем следует крик и далее тишина. - Блять, что это было?! – сбитый с толку Тэсэ затих тут же, как закончил вопрос. - Шуга, на камере ничего не видно! Тут такой густой тума… Недалеко от меня раздаётся шум, похожий на то, как массивное тело сваливается где-то рядом, а вместе с ним и смартфон, который выкатывается ко мне, не разбитый, а повреждённый электрическим ударом, что до сих пор из него источается. Вряд ли его уже починишь… - Ёб твою мать, это была молния! – удивление кого-то из шайки мордоплюя это то, что я услышала перед тем, как молния угодила и в него. Мне остаётся исключительно молиться, чтобы эти разряды, доставшиеся от Чимина ребятам, были не смертельными. Но оттого как Пак сжимает кулак, в котором будто находится электрический шар, я не уверена, что он был снисходительным, и что мольба хоть о ком-то из пострадавших им поможет. Боже, и почему мне пришло это на ум, если я и ни одой молитвы не знаю? Горящий контур татуировки на моей грудной зоне с умиротворением погас, но не атмосфера, проложенная от Чимина до мордоплюя, сосредоточившимся на устранении своего главного врага, видимо надеясь, что всё быстро завершится и он вызовет врача друзьям. - Потешаешься? - Тебе какое дело? – рычит мордоплюй, сплюнув сгусток крови. Непонятно по какой причине Чимин поворачивается ко мне. Он был не резок, но я вздрогнула. - Вообще никакого. - Съебись тогда. - Сейчас, только сделаю кое-что. - Чимин? – не ведая, что произойдёт дальше я, не двигаясь, глянула на пальцы Пака, указавшие на мою щёку. - Сюда надо? – спрашивает Пак у мордоплюя, вопросительно воззрившегося на него. – Молчишь, значит сюда. Чимин с размаху впечатывает мне ладонью так нещадно, что я едва удерживаюсь от столкновения с землёй, опёршись на согнутые руки. Боль так пронзает точку удара, что оглушает, пустив ультразвук внутрь моего уха. Бусинами начинают капать свежие слёзы, а старые, давно впитавшиеся, стягивают ту щёку, которой не нанесли увечья. - Ты что делаешь? Совсем тронутый?! - Ты же пару минут назад хотел тоже самое с ней сделать, нет? - Хотел, но… - Не успел, – Мордоплюй нахмуривается. – Или ты подумывал продолжить? В таком случае… – Чимин сминает ткань моей блузки у лопаток и, без особых усилий, откидывает в бетонную стену, о которую я ударяюсь спиной и затылком. – Закончил бы на этом? Я, обессилено лежащая на земле и не представляющая ни капли ценности как личность, наблюдаю за тем, как мордоплюй подбегает к Чимину, собираясь наброситься, но едва не наносит вред сам себе. Тот легко хватает мордоплюя за голову и, надавив на неё, видимо, колоссально, усаживает на колени напротив себя. - Выродок, – будучи приниженным, мой однокурсник не скупится на скверные слова, пытается воззриться на Чимина и сбросить со своей головы его руку. - Это были твои желания, выполненные моими действиями, – Пак на мгновение перекидывает взор на меня. – Или ещё изнасиловать её надо? Моё сердце такого не выдерживает и начинает биться как-то по-своему. В голове путаница, в душе горечь, как будто до этого я выпила очень крепкий алкоголь, который мой организм не воспринимает. - Я не собирался её насиловать. Мне нужно было отснять видео до определённой части. Я бы раздел её максимум до нижнего белья и на этом закончил. А если бы и изнасиловал, то не здесь, и не на людях. Когда мордоплюй подробно разъяснил свои выходки, Пак отпустил его и тот тут же взялся за очаг неудобства на голове. - Слышала, поганка? – Пак подходит ко мне и толкает носом ботинка по ноге. – Из тебя цирковую игрушку делали, не жертву. Понимаешь, что это значит? Я так боюсь этого значения, а если начистоту, то озвучить вслух. Потому что это означает, что я призвала Чимина просто так, беспричинно. Снова навлекла на себя беду, от которой не понимаю, уже пострадала или ещё нет? Но какая разница? Татуировка Пака пришла в действие, а в этом нет ничего светлого. - Вставай. Меня несильно пинают вновь, игнорируя плач, который не по моей воле усиливается. - Оставь её. Она же девушка! - Ах, да? – Пак оборачивается. – А когда ты над ней издевался до этого, она пацаном в юбке была? Сказать, почему ты бьёшь её? – он мельком наклоняется в мою сторону. – От безысходности. Такой вид породы, как она, тебе не по зубам. Ты не способен с ней справиться, заставить считаться с твоим мнением и решениями. Почему? Ты слишком неустойчивая личность, чтобы взять лидерство над Кей. Силой может и можно добиться многого, но не всего. - Я добьюсь того, что ты умолкнешь! – Мордоплюй встав, снова побежал на Чимина. - О чём я и говорил. Заметив надменный взгляд Чимина, не исключено, что с мордоплюем вот-вот случится непоправимое. - Не тронь, Чимин! – звучит как раз, когда Пак с ноги припечатал мордоплюя, нёсшегося на него, к соседней стене. Там, где мы с мордоплюем находимся, туман расширяется, а потому, то из чего сотворены стены, видится свободно. Однако ввиду Чимина, стоящего передо мной, пострадавшего я всё никак не разгляжу, ещё и из шрама, как от спички, попавшей в бензин, вспыхивает огонь чёрно-синего перелива. От неимоверного жжения я переворачиваюсь на спину, не в состоянии взяться за источник боли. Она такая, будто что-то внутри меня сломалось, повредилось, будто тысячи ножей изрезали изнутри, не позволяя крови вырваться наружу, а оседать там булыжной тяжестью. От этой тяжести на колени становится и Чимин. Кажется, он издает стоны боли, но мои громче, потому я сосредоточена на себе. - Ты что ведьма?! Или шаманка какая-то?! – валится шквал вопросов и паники от мордоплюя, воочию созерцающим происходящее. – А с этим ублюдком-то что?! По окончании дня у мордоплюя либо психика сломается и он угодит в психбольницу, либо раз и навсегда поверит в сверхъестественное, потому что то, что происходит со мной и Паком – обычными словами не объяснить. Сине-чёрное пламя проглотило мой единственный, не закрашенный лепесток и медленно начинает переходить к последующим, как и у Чимина, правда у него сначала пламя прожгло одежду. Под ладонями Пака, как щупальца медузы, источаются молнии, и не понять, что из этого он старается контролировать. Мне так плохо, что охота умереть. Но против этого мордоплюй, прибегнувший к средству связи. Похоже, что он печётся о своей судьбе серьёзней, чем о нашей, поскольку в обозримом будущем у него нет желания объяснять полиции, как у него на виду погибло два человека и как понесли ущерб все остальные. А возможно, по доброте душевной, он и впрямь за нас волнуется, вследствие чего и дёрнулся звонить в скорую. В конце концов, он не последняя сволочь. Но когда мордоплюй берёт сотовый, Чимин немедля выбивает его мощным потоком ветра, приневолив мордоплюя нервно прибиться спиной к стене и не совершать и малейшего действия. Сам же брюнет, словно примагниченный к асфальту, на коленях подтаскивается ко мне, всё ещё изнывающей и безостановочно плачущей от яростного пламени внутри, и, дотронувшись до моего оголённого плеча, с молниями, усмирёнными в ладонях, нескрываемо перемещается перед мордоплюем, пребывающем в потрясении. ♠♠♠ От лица автора Ещё ни разу вечер не был таким безжалостным, аномально каторжным и томительным для этих двоих. Для Кей все былые блуждания предстали такими безобидными, что до того как в корне потерять сознание от предельной потери жизненных сил, она мечтала в них вернуться. Чимин же более выносливый, ещё владеющий собой и контролирующий сверлящую боль, которая так и не даёт ему подняться с колен, сидит рядом с неподвижным телом Кей. Он сгибается над ней, натужно вдыхая и коротко выдыхая. Чтобы бороться с болью он мысленно переносится в те периоды, когда сражался в бою с опытными воинами, которых вызывал на бой в том мире, чтобы повысить свой уровень. По здешним меркам, ему требовалось вести бои длинной в месяц. По два в сутки, по четырнадцать в неделю, итого – пятьдесят шесть боёв в месяц и все без проигрыша, по-иному никак, по-иному не добиться положения выше, иначе слетишь на уровень ниже, а там и вовсе всё сложится так, что ты уже и не вырвешь подобную возможность. Поэтому приходилось терпеть, каждый раз сжимать зубы, не показывать слабость, нервность, тренировать силу воли и развивать самообладание, чтобы в любой ситуации устрашать соперника несгибаемой волей. Вследствие пройденного, воображать, что в эти минуты проходит схватка с кем-то закалённым и преуспевающим в боях, с кем-то материально существующим, Чимину проще, чем раскисать от мыслей, что он проигрывает сине-чёрному пламени ада, которым по праву владеет каждый грешник. - Кей, очнись! Толчки руками не должны были дать Кей насовсем отключиться от реальности. Так предполагал Чимин. Но оно было бесполезно. Одно эхо от его голоса безупречно себя проявило, разлетевшись по углам их общего жилья, и освещение, едва дотягивающееся до них от светильников, расположенных рядом с кроватью и включённых энергией предводителя с поры их появления. - Очнись! Не умирай! Не так скоро! Ещё не время, Кей! Давай же! Открой глаза! Но Кей была точно труп. Пламя, полыхающее в зоне над её грудью, обжигает, однако сама она холодеет. Вены становятся выразительней и синее. Шрам поглощает чернота: голодная, ненасытная, грешная. Чимин не смыслит в цветах, но он пленник одного из них – Олеандра, который заставил понять принцип его адского воздействия: «если тебя к чему-то обязали, надо выполнять. В противном случае это сыграет против тебя». Что и произошло. Чимин ослушался указа Кей – «не трогать Мин Юнги», а по принципу хозяина цветка это недопустимо, вот оба и получили плоды, которыми пренебрегли. И это лишь малая толика того, какими средствами славится анормальный ад. Чимин кое-как встаёт с ковра и идёт к кухонному шкафу, где хранит шприцы и ампулы. Доходит показательно, как и возвращается назад. Вначале боком задевает барный стол, откуда падает грязная посуда, из которой он завтракал, и разбивается вдребезги, разлетевшись по полу. Затем Чимин валится от изнурения, задев плечом пуфик, что отъезжает в сторону. Он тягостно стонет себе под нос, а немного спустя принимает сидячее положение. Судорожными движениями Чимин едва раскрывает упаковку шприца и наполняет его содержимым двух ампул разом, чьи горлышки он разбил до этого. Брюнет вкалывает лошадиную дозу обезболивающего себе и, не задерживаясь, приступает к тем же действиям со вторым шприцом и одной ампулой. Он без понятия, как отреагирует живой организм Кей, поэтому осторожничает. Зависимый донор будет ему обузой, а мёртвый тем более, но Чимин убеждает себя, что нужно попробовать хоть что-то. Введя всё до капли Кей, Чимин откладывает взятое из шкафа на маленький столик поблизости и принимается ждать, когда обезболивающее подействует. Пошла минута, вторая, третья, и при обычном жжении препарат уже должен был подействовать. Пак набирается терпения и ждёт дольше, сбросив недейственность на мощь сине-чёрного пламени. Проходит порядком десяти минут в течение которых огонь одновременно поглощает второй лепесток у их цветков и когда пламя не оставляет в покое последний, то Чимин теряется под натиском неизведанности, напряжения, что делать дальше. Обезболивающее не сработало. Кей всё также лежит без сознания и умирает, и он в том числе. Погода портится, тучи затягиваются, молнии вспыхивают, а их отблеск проходит над городом, заставляя трепетать живых и укрываться от приближающегося дождя. Этот погодный феномен страшнее предыдущих, поскольку бесконтролен, не подчиняется Чимину, и издаётся наобум. Единожды так было раньше, – на пирсе, когда Чимин собственноручно опустил себя под волну, созданную своей же энергией, и чуть не вернулся в загробный мир, но вовремя был вызволен светловолоской, огульно бросившейся за ним в воду. Когда Чимин очнулся на берегу, ему казалось сном видеть рядом с собой Кей – утомлённую, замёрзшую, ненормально трясущуюся от холода и радикально расслабившуюся, оттого что он пришёл в себя. Девушка, которую Пак считал никчёмной, слабохарактерной и невыносимо трусливой, что была не в состоянии справиться с издёвками однокурсника, бросилась за ним в воду. В его фобию. Если бы всё обернулось иначе, если бы Кей не спасла Чимина и сама бы чуть не утонула, по его соображениям, и у неё бы появилась эта фобия. Но вот Кей пошла на это и с того дня Чимин видит в ней стержень, цепкость, отчаянное стремление жить и не чернить жизни других, ведь она ещё ни разу не помыкала им, не разводила войны оттого что к ней относились не по справедливости. Она терпела и искала методы, благодаря которым было реально пребывать вблизи него, такого директивного, не подпускающего к себе и запугивающим её доброе сердце своей неограниченной энергией. Оттого Чимин внимательно и смотрел на Кей, лёжа рядом в кровати, всю ту ночь, когда она дрожала, промёрзшая до костей. Он присматривался, старался улицезреть настоящую Кей, не ту, к которой изначально относился предвзято, а ту, кем она является, и которую он не принимал в расчёт. Бывает же так, видишь в человеке то, что желаешь: его недостатки, отрицательные стороны, от которых тебя воротит и деться некуда. Но вот вдруг случается, что ты упираешься в один его неведомый горизонт, и он в мгновение ока затмевает прежний, а то и вовсе его выводит, выключает в памяти, и вообще выходит, что кроме этого иного не наблюдалось, потому что ты нафантазировал его сам. Чимин раздумывал над всем этим часами ранее, когда вновь посетил могилу Минри. И в первый раз, за всё время наведываний, он молчал. Молчал так длительно, что брал это в толк, когда подносил к устам виски, неуменьшающееся по объёму и бултыхающееся в бутылке, а зажжённая сигарета сама по себе догорала в его руке. Он был вынужден зажигать новую сигарету и задаваться несчётным числом вопросов, окутанных вредным дымом. Впервые они были ни о нём, ни об их отношениях с Минри и не о ней самой. Чимин расспрашивал умершую девушку о живой, от и до рассказывал, в чём с Кей не считался, и что игнорировал её индивидуальные особенности. А когда ловил себя на мысли, что пришёл на могилу к мёртвой подруге не за этим, то опять замолкал и анализировал всё в одиночку. И вот Пак оказался в студии с девушкой, которая отныне для него не виновата во всём произошедшем, что она такая же, как и он – подневольная подвески, созданной его возлюбленной. Пак и её не винил, ведь, вероятно, она и сама не полагала, что её памятный предмет потревожит его вечный покой и призовёт обратно в этот мир. Чимин отчасти согласен на эти условия существования, но абсолютно уверен, что невинная девушка, почти не дышащая – точно нет. А Чимина ставит в тупик лишь то, что он не готов потерять свой статус в загробной жизни, умерев от сине-чёрного пламени, которое утянет его в ад и претворит в грешника.Ранее.
- Нельзя чтобы все лепестки или большая их часть потемнела. Это активирует грешное пламя, и оно утянет вас в ад, лишив статуса в цитадели Владыки, которому вы служите, а невинную девушку – просто убьёт и сразу претворит в грешную душу. Поэтому, в ваших же интересах, чтобы цветок исчез сам, без потемнения. - И как скоро он исчезнет сам? - Если не вмешиваться в принцип его функционирования, то есть не способствовать тому, чтобы его лепестки то закрашивались, то пропадали, то он исчезнет быстро, меньше чем через месяц. Но если вы раз за разом будете влиять на это, то только оттяните срок пребывания в мире живых. - У меня остался последний лепесток, от судьбы которого будет зависеть стану я грешником или просто вернусь в цитадель и как раз на это ушло меньше месяца, Феликс. - Или сократите, – поправил свою предшествующую речь рыжий, почесав затылок. - Если вдруг случится непоправимое, моей энергии хватит на то, чтобы противостоять пламени ада? - Вы могущественный предводитель, но и цветок многосложный. Из моих предположений я бы сказал, что возможно взять его хитростью, но какой – зависеть будет от положения, в которое я буду надеяться, вы не попадёте…Сейчас.
Но вот Чимин всё же угодил в упомянутое Феликсом положение, однако не сдаётся. Ведь у него всё ещё есть одна невыполненная цель в этом мире и в том касательно Ю Минри. И он должен её выполнить, потому как служить под предводительством короля ада не собирается, как и, в принципе, за него сражаться. - Кей, вставай. Вставай… – Пак, пусть и, предполагая, что напрасно, потряс Кей за плечо. Как и ожидалось, ни звука, ни движения не следует, одно слабое дыхание, вздымание груди и пульс, ежесекундно замедляющийся. Чёрно-синее пламя подъедает остатки последнего лепестка светловолоски, готовя брюнета к такому же виду участи. Обхитрить Олеандр для Пак Чимина – неисполнимая задача. Это как бросить раненного зверя в открытое море и ждать, когда он перестанет стремиться поддерживать своё тело на воде, а нырнёт под неё и научится дышать подводным воздухом. Неисполнимо? Немыслимо? Те же самые ассоциации вызывает в Чимине совет Феликса о том, что одолеть Олеандр можно хитростью и ничем более. - Открой глаза, Кей. Открой глаза… Чимин, сидя около Кей и склонившись над ней, позднее замечает чьё-то еле уловимое приближение. Пушистые, мягкие лапки с когтями, спрятанными от природы, но достающими до мягкой поверхности пола, доходят до околевающей хозяйки студии и останавливаются. Чимин обращает ожесточённый взгляд к ненавистному животному. Но тот, не как раньше – с испугом, а с безразличием и хвостом, гуляющим в напряжении туда-сюда, взглядывает на брюнета, а затем возобновляет путь к той, к которой направлялся. Лохматыч ощущает неважное состояние своей хозяйки, то, что близится её конец, но вопреки этому доверяет своему врождённому чутью и не предаётся отчаянию, зря не мяукает как мужская особь, недавно к ним подселившаяся. Кот представительно садится у затылка хозяйки, коротко лижет её в носик и сосредоточенно взирает на Пак Чимина. Паку не понравился высокомерный взгляд лохматого животного, но что-то было в его указаниях. Что-то, что по человеческим меркам зовётся помощью. - Даже не надейся, – быстро осознав то, чего от него добивается кот, Чимин вмиг заявляет о том, что не намерен пускать в ход такого склада «хитрости». - Мяу! – бранится Лохматыч на то, что его сообразительностью пренебрёг двуногий. - Бессмысленная трата времени. Рассердившийся кот, чувства и желания которого спасти хозяйку значимей чем попросить двуногого существа подсобить в данной ситуации, громко зашипел на него, показывая то, что хоть он и ведает о его мощи, но сам не слабее. Умом обладает и своими методами заставить переосмыслить решения, также властен. - Заткнись, – грозно шикает Чимин, наклонившись к животному, что не упускает шанса выпустить когти правой лапы и зарядить ей по людской щеке. Но насколько зол кот, настолько же взъярён и Чимин, который с размаху внешней части ладони отбрасывает того от себя к батарее. - Ошмёток шерсти. Лохматыч не прекращает шипеть, когда встаёт с пола и подходит назад к тому, кто грубо с ним обошёлся, чтобы добиться своего. Пак не вытирает с лица кровь, льющуюся из свежих ран, он занят тем, что испепеляет взором животного, с вздыбленной шерстью направляющегося обратно. На этот раз кот размещается у противоположного плеча Кей, чтобы Чимину было не так просто до него дотянуться и избавиться, и чтобы он с лёгкостью им управлял. - Ненавижу котов. - Мяу, – дерзит Лохматыч, повторно наклоняясь мордочкой к лицу своей хозяйки, касаясь его сначала усиками, а потом и шершавым языком. Минуты на исходе, и Чимин осознаёт это. Вдруг он ставит на чашу весов свою цель и самоуважение. Признать, что кот поступает благоразумней, забыл о вражде в такой ситуации, скорее умом дошёл до решения проблемы? Или не признать и погибнуть как наполовину человек, променяв титул предводителя на грешника? И весов не надо, всё ясно и издалека. - Я утяну тебя за собой, если это не сработает, кошак. - Мяу, – торопит Лохматыч двуногого и, для убедительности, демонстративно топает лапкой. Под пристальный взор кота, Чимин наклоняется на уровень ниже, затем ещё на один, и ещё, так, что его лицо оказывается очень близко к чужому, в данный период, такому же, как и его – полумёртвому. Но отталкивает не это, неудовольствие повышается не от этого. Чимин облизывает губы дважды, не веря тому, на что он собирается пойти. Он не доверяет коту Кей, в связи с чем и не утешает себя светлыми мыслями, что всё получится. Обхитрить механизм Олеандра вот таким бесчувственным, совершенно неприятным и не соблазнительным способом – нелепость, чушь и ересь. Чимин был настроен на что похуже, когда совершает для себя не меньшее. Его губы, напитавшиеся влагой и малозаметно дрожащие от бессилия, ложатся постепенно, сначала на верхнюю губу – расслабленную, обветренную, женскую, а потом на такую же нижнюю, ещё и охолодевшую. По ощущениям уста Кей сродни изрезанному камню. Но Чимину плевать. Он не находит в этом наслаждения, он всего лишь делает то, что может спасти и его и её. Чимин бы и сам сравнил себя с камнем, который тянет безобидную смертную на дно и из которого в это мгновение вытягивает сам же невидимыми силами, холодным разумом и с безразличием на сердце. В заключительный раз яростно звучат раскаты грома и не так далеко завывает ветер, вместе с чем одновременно отрываются полные, обрётшие блеклую аловатость, мужские губы и догорает сине-чёрное пламя ада на двух телах.