Слеза утопшего

      Насколько нужно знать правду? На десять, двадцать или все сто процентов? Нужно знать, чтобы в чём-то себя утешить или возгордиться? Знать, чтобы не оплошать или чтобы не просчитаться? Я хотела знать правду, чтобы не обжечься, но в итоге чуть не сгорела заживо.       Естественный свет едва достаёт до края моей кровати. Голова болит, тело ноет.       Не уж-то тренировка Гладиатора была такой изнурительной?       Тошнит. Да ещё так, как будто я чересчур много волновалась и теперь это волнение норовит выйти. Но что могло так извести меня? Я же вроде спала…       Я поднимаю корпус. Одеяло спадает до живота. На мне не ночнушка и далеко не минимум одежды и не домашней. На мне весь тот наряд, в котором я посещала университет, но уже помятый и местами грязный. Как я вообще додумалась забраться в подобном виде в чистую постель? Я точно была не в себе, раз совершила это. Но я же не пила, а… А что я вообще делала?       - Ты как? – голос раздаётся из-за угла, где стоит телевизор.       Это Чимин. Он расположился у стены, облокотившись на неё лопатками так, что мне виден лишь левый бок его тела. Мимика его лица источает сдержанность, зрачки смотрят куда-то вперёд, вероятно, на вход в студию, а руки, скрещенные у грудной клетки, выказывают его серьёзное отношение в заданном вопросе, как и всегда.       - Не очень.       Я берусь за голову и прикрываю веки. Отчего-то верится, что этот метод прогонит моё недомогание.       - Болит что-то?       - Подташнивает и голова кружится. Что вчера было?       - Когда именно?       - Не имеет значения. Вчера, весь день. Я помню только пары, как шла домой… Потом так смутно… Вроде бы родителям звонила… А потом был Шуга, его друзья, ты и…       - И ты отключилась, – между строк вклинивается Чимин, поняв, что я не сразу, но всё же моменты того дня вспомнила. – Заснула от переутомления.       - Переутомления? Не слишком ли то, что было называть переутомлением?       - Видишь, стоило мне всего на долю соврать, и ты уже репродуцировала правду.       Я, ввиду физического истощения, неспешно оттягиваю блузку, а уловив то, что под ней, безотчётно расширяю зрачки.       - Что с цветком?!       Чимин направляет взор на меня, но не проходит и секунды, как возвращается к прежнему обзору.       - Всё нормально.       - Н-нормально? – заикаюсь я. – Покажи мне свой.       - Кей, всё нормально.       В конце концов, Чимин поворачивается ко мне всем телом.       - Покажи.       Я бы уподобилась хладнокровности Чимина, если бы не увидела «преображение» на своей зоне над грудью.       Новый день и новый сбой. Всё известно, знакомо, но до сих пор не воспринимается сознанием и изведённой душой.       После недолгого всматривания в мои померкшие глаза, Чимин всё-таки снимает с себя чёрную футболку, оставшись в спортивных штанах, и встаёт спиной.       Я прячу лицо в ладони, как только меня прошибает на слёзы. Наши татуировки полные, обновлённые, одинаковые, такие же, как в самый первый раз – пять лепестков снова гадко выведены на коже. И что же теперь? Всё по-новой? Опять их боль, исчезновение или закрашивание? Я не вытерплю, если это болезненное звено возобновится.       Цветок же сгорал, его стирало чёрно-синее пламя, равнозначно ластику. Да, было мучительно, да невыносимо, да так ужасно, что я этого не выдержала, и сознание бросило меня на растерзание судьбе. Но, а сейчас? Дальше? Что будет и ждёт меня, если цветок вернулся?       К горлу подступает, скопившаяся где-то в желудке, масса чего-то того, что доставляет дискомфорт, в связи с чем я вскакиваю с кровати и, с небольшим заносом на повороте, забегаю в ванную комнату, обойдясь без падений.       Я, не переставая плакать, извергаю из себя всё то обременительное, что во мне скопилось и не проходит.       Отчего же так гадостно и плохо?       Чимин подходит сзади затем придерживает мне волосы, и я, больше озабоченная тем, что со мной не так, этому не противлюсь.       - Это от обезболивающего, который я принимаю. Я вколол его тебе, когда ты потеряла сознание. Потерпи немного, это пройдёт.       Я прячу область рта за плечом, ссутулившись, чтобы в случае чего не спровоцировать рвотный рефлекс у Чимина. Но, по-видимому, в отличие от меня у него сильный желудок, и в общей сложности не только он. Морально Чимин устойчивей.       - Зачем? Хочешь зависимую из меня сделать? Такими темпами как ведёт себя цветок, я умру раньше, чем ей стану.       - Я думал, это поможет погасить убивающее тебя пламя.       - Но оно отступило не из-за него, – домысливаю я.       - Оно и не отступало. Нечто вернуло былые истоки Олеандра.       - Что за «нечто»?       Я искоса взглядываю на Чимина, продолжая скрывать рот за плечом, чтобы ему не было противно. Но Чимину, видимо, без разницы, причём всегда и на любое моё состояние. Он страшнее мордоплюя, и не в злости суть, а в его нескончаемом равнодушии.       - Такое не придёт тебе на ум.       Почему-то Чимин украдкой глянул не в глаза, а на линию плеча, за которым спрятаны мои губы. Наверно, ему они одиозны, даже притом что он их не видит.       - Слишком сказочное.       - Сказочное? В таком случае, мнения у нас сходятся. Ведь сказка и наш Олеандр – точно как антитеза. И всё на этом.       Чимин убирает руки, после того как я встаю. Следом, я подхожу к раковине и начинаю промывать рот.       Хоть меня и вырвало, но лучше не стало. Тяжёлая голова, ноющие мышцы в теле о себе напоминают, а точка на руке вообще в пот бросает, ввиду чего я призываю себя на неё не отвлекаться, на благо самочувствия.       - Что с твоей щекой? – глянув в отражение зеркала, спрашиваю я. – Моего кота мучил?       - Я мучил?       - Это рана от когтей. Правда, понятия не имею который час, но отговорки, что ты поцарапался веткой, упал или успел провести время с какой-нибудь страстной девушкой – или женщиной, – не пройдут.       В квартире тускловато для дня, а значит за окном либо пасмурно, либо уже вечереет. Скорее и то и другое, потому как по ногам свежо тянет ввиду открытого балкона, а по моим внутренним часам ощущается не меньше пяти.       - Твой кот может и невыносим, но я его не трогал… До тех пор, пока он не превысил свои права животного.       Я обернулась к Чимину, когда закрыла кран.       - Ты ударил Лохматыча?       - Что будешь с этим делать?       - Скажу, что так тебе и надо.       Я указываю на оцарапанную щёку Чимина и направляюсь к выходу, больше не поддерживая с ним зрительного контакта.       - Не похоже на тебя, – Чимин пресекает моё отступление, схватив за руку. – Обычно ты совсем не грубая.       - Не касайся меня!       Я всполошено вырываюсь из его хватки и, в качестве безопасности, отхожу на два шага. Чимин же лишь на немного мимикой показал, как растерялся.       - У меня от всего, что с тобой связано скоро психоз начнётся.       - Я же ничего тебе не сделал.       Вероятнее всего, он имел в виду сейчас, но и поэтому…       - Чимин, прошу тебя. Мне страшно, меня пугает то, что татуировка снова целая. Я надеялась, что Олеандр исчезнет и всё закончится. А эта летаргия ещё продолжается, понимаешь? Я уже сама не своя, честно. Меня уже и я сама пугаю. Такое ощущение, что ещё чуть-чуть и меня увезут в психушку. Всё это мистическое, ты со сверх силами, ещё и мордоплюй с Тэхёном, как дополнение к этой коллекции, боже… Я, в самом деле, уже не могу. Ничего не ясно, ничего неизвестно. Хотя бы что-то раскрылось, хоть какая-то мелочь, возможно, после мне бы стало проще дышать, а то создаётся такое впечатление, что я безостановочно брожу в заброшенном здании, подвергшемся пожару, без кислородной маски и в панике ожидаю своей участи.       Чимин безмолвствует, витая где-то в чаше своих раздумий. А я жду от него какого-нибудь сигнала, чтобы прояснить, будет он со мной чем-то делиться или повторно всё замнёт по своим причинам, или от неведения.       - Мне нужно покурить.       Сдаётся мне, у него всё-таки есть, что рассказать.       - Кури здесь.       Чимин с подозрением поморщился, но я это проигнорировала. По сравнению с возрождением шрамирования, ядовитый дым мне до того безразличен, что накапывают беспокойные мысли, вроде: «на что ещё я готова согласиться в такой момент, если уже разрешаю парню курить в пределах квартиры?»       - Ладно.       Я скатываюсь вниз по стене у раковины, а Чимин вынимает из кармана необходимые ему предметы. Сидя на корточках, я придерживаю голову, которую ещё не отпустило, и, с чуждым мне безразличием, наблюдаю за тем, как брюнет босыми ногами перемещается к раковине, намереваясь использовать её как пепельницу. Он поджигает кончик сигареты и впускает достаточное количество дыма в свои полумёртвые лёгкие.       Пожалуй, Чимин так настраивается на предстоящую беседу, в которой я даже не гадаю, какая из тёмных сторон будет раскрыта. Кажется, что ниже того дна или же края, на котором мы вдвоём с ним пребываем, не существует, что уже просто некуда опускаться и вредить себе, но то, как брюнет ведёт себя, показывает, что, возможно, мы ещё и дна не достигли, и к краю ни крошки не приблизились.       Чимин зачёсывает назад тёмную, подросшую чёлку и выдыхает вверх дым, который нависает над ним серой тучей, а позже тянется к открытым дверям ванной комнаты.       - Пока ты спала, я кое с кем увиделся. Эта личность мой информатор. Он сообщает мне всё, что узнаёт об Олеандре. Сведений мало, но они есть, на какие-то вышел он, а какие-то выяснил я. До того, как мы встретились с ним сегодня, я был уверен лишь в том, что нельзя, чтобы большинство лепестков или все они потемнели. Если это случится, возгорится пламя ада и поглотит цветок, и когда поглотит полностью, то носивший его на себе, умрёт. Вчера, мы умирали Кей. Значительное число лепестков потемнело. Тем не менее, если бы мы потянули время и не дали последним двум лепесткам подвергнуться потемнению, то Олеандр исчез бы так, как того желала ты: навеки, без негативного эффекта и вместе со мной.       Я не решаюсь выражать своё мнение касательно сказанного, а с ошарашенными очами утыкаюсь в пол.       Брюнет же затягивается, смотря на меня, я это чувствую, но слишком, до боли в сердце, не до этого.       Меня едва хватает на то, чтобы сдерживать влагу, наворачивающуюся на глаза и помаленьку вдыхать задымлённый воздух, чтобы он не резко бил по носу.       - До сегодняшнего дня феномен с потемнением был приговором безвыходности, смерти. Но мы предотвратили это, хотя и не без последствий. Мой информатор сказал, что дважды возобновить Олеандр не выйдет. Если допустить произошедшее снова, не выживу ни я, ни ты. Олеандр допускает применить к себе хитрость исключительно один раз, а вот пламя ада нет. Поэтому, если ты ещё желаешь пожить, закончить универ, обзавестись мужем, детьми и состариться, то лучше бы тебе радикально измениться. Стать более стойкой, уверенной и совершенно не трусливой. Иначе, ты не выживешь.       - Я слышала, что обстоятельства меняют людей. Доходили слухи о тех, кто всю жизнь был добрым, смиренным, но в один момент, всего лишь единичный случай сделал из них самых опасных тиранов и убийц. Но я хорошо знаю себя, Чимин, я так мгновенно не изменюсь. Особенно сама, без чьей-то помощи.       - Ты уже меняешься.       - Но не кардинально, а ты от меня требуешь именно это.       - Объяснить тебе как ты можешь измениться до неузнаваемости?       - Не принуждай меня, я не хочу.       - Тебе этого не избежать.       Эти слова, его самодовольный взор вкупе с тем, как набожно он затягивается, сломали меня, мой механизм, который отвечал за контроль эмоций. Они хлынули, пробили дыру в глубоком ущелье моей души, заваленную камнями, и полились на Чимина.       - Как и тебе моих вопросов.       Я резко встаю, игнорируя короткое мерцание «мушек» перед глазами и покалывание в ногах, вслед за чем выбиваю недокуренную сигарету из рук Чимина, что падает на пол.       Брюнет, потемнев в лице, бесцеремонно вцепляется в моё запястье и за него придвигает к себе, так что я проезжаюсь ступнями в колготках по прохладному кафелю, а свободной рукой чуть не прислоняюсь к его голому торсу, но вовремя завожу её за себя.       - Не играй со мной.       Свет в комнате замелькал как огни в клубе, что ясно показывает, как я, всего одним движением, вывела из себя Чимина.       - Тогда, и ты тоже, – если сравнить с голосом Чимина, то я произношу это абсолютно не грубо. – Почему раньше не сказал, к какому результату приведёт закрашивание лепестков? Почему умолчал? Я же могла знать, а соответственно, и предотвратить произошедшее.       - Как бы ты предотвратила?! Ты даже не в курсе, почему они закрашиваются!       - А ты разве в курсе?! – прикрикиваю я, оттого что Чимин повысил тон.       - В отличие от тебя, да!       - Как? – оторопела я. – Я же у тебя уже спрашивала, и ты сказал, что понятия не имеешь об этом. Почему не рассказал, раз знал?       В растерянности я отсоединяю его пальцы, плотно в меня вцепившиеся.       - Тебя бы это изрядно подкосило.       - Ты не всевидящий!       Чимин утихает, а следом и свет приходит в норму.       - Тогда, может, тебе также известно как вытащить из меня подвеску, но ты не вытаскиваешь?       - Нет. Я серьёзно не знаю, как это сделать.       Чимин расслабляет ладонь и я, в тот же миг, извлекаю из неё свою руку.       - Ложь.       Выгораживаний от Чимина не следует. Нужно ли удивляться этому? Нет, я просто выставляю ему свою спину и иду в главную комнату.       Я не придаю значения хаосу в квартире, а сосредотачиваюсь на поиске своей сумки. Долго искать не приходится. Нужная мне вещь валяется у дивана, и пока я удостоверяюсь в наличии каждого в ней предмета, который мне понадобится, парень выходит из ванной.       Я запрограммировала себя думать о нём как о чём-то неодушевлённом, чтобы не сбиться с мыслей и не расплакаться вновь. Но когда я накидываю на плечо сумку и подхожу к туалетному столику чтобы взять успокоительное, оно внезапно отъезжает вбок от моей ладони.       Это был поток ветра, но не от балкона, так как пачка таблеток проехалась по столику не от него, а, наоборот, к нему. Я сразу притворяюсь, что не поняла, кто в этом замешан, и ещё раз подвожу ладонь к успокоительному. Но оно отъезжает. Я увеличиваю резкость движений, однако в таком случае пачка валится на пол и, под руководством силы воздуха, прячется под небольшую щель столика, откуда мне её не достать.       - Куплю по дороге, – шепчу я, избегая любого диалога с Чимином.       - По дороге куда?       Я дёргаю губой от нервов и ускоряю сборы.       Открыв шкаф, из него мгновенно вываливается почти вся моя одежда, вперемешку с чёрной мужской. Но я слишком подавлена, чтобы как-то отозваться на это, даже действиями.       Мне бы уйти, сбежать, да побыстрее. Желание такое сильное, что я пренебрегла душем, переодеванием, духами и всем тем, чем надо было бы привести себя в прилежный вид, а не закреплять потрёпанный, своего рода изгойный, образ, который насильно меня заставили примерить в прошедшую ночь и до сих пор не сняли.       Когда я отрываю в бездне вывалившихся вещей свою ветровку, то обратно всё то скопище не складываю.       Если Чимину безразлично то, в каком бардаке он живёт, пускай, хотя бы до моего возвращения, если я всё же решусь когда-нибудь сюда вернуться.       Я засматриваюсь на верхнюю одежду в своих руках, которая была последней из всех моих весенне-осенних вещей. Пальто и предыдущую ветровку я потеряла ещё где-то в переулке, и понимаю, что, возможно, они до сих пор там, но идти за ними не отважусь по причине неприятного следа от того места.       - Боже! – вскрикиваю я, когда прикрыв дверцу шкафа, обнаруживаю Чимина.       Не имею представления как долго он там стоял и как очутился: через перемещение на своих двоих или в пространстве, но ни то, ни другое не успокаивает. Я теряю психическое равновесие, оттого набрасываю ветровку на голову, сведя друг с другом её края, где вшиты змейки, перед лицом.       - Так, куда?       Чтобы не утратить уверенности, я опускаю взгляд вниз, став блюсти за босыми ногами Чимина, которые пока что не двигаются.       - Не дави на меня, пожалуйста. Я еле держусь рядом с тобой. Мне тревожно, страшно, я чересчур мягкая, чтобы даже просто быть вблизи тебя. Если я застряну в таком состоянии, то не исключено, что возгорятся лепестки и, может, один из них закрасится.       - Не закрасится, – Чимин отходит назад. – Не от страха.       Я трусливо развожу края ветровки и, в той же манере, взглядываю на невозмутимого брюнета.       - А от чего?       Чимин замолк. Он не желает говорить, оно видно, у меня тоже, в какой-то мере, нет желания узнать ответ, но я так не могу. Неведение хорошо исключительно тогда, когда ты ни о чём не догадываешься. А у меня догадки есть, пусть и не точные.       - Только не руби с плеча… Былым днём, я выявил ещё один фактор, отчего они темнеют.       - Ещё один?! Почему первый утаил?       - Кей, – вздыхает он.       - Говори. Всё говори.       Мой взгляд пробыл под надзором Чимина ровно столько, сколько требовалось, чтобы удостовериться в том, что я не струшу на середине разоблачения правды.       - Первый фактор потемнения лепестков – когда я жутко хочу убить тебя.       Чимин едва начал, а у меня уже сердце сдавило так, будто его на несколько раз обмотали тонкой леской и намертво стянули, но я пытаюсь этого не выдать, чтобы дослушать все детали.       - Продавца аптеки я убил из-за тебя, так как меня ужасно мучило шрамирование, после того как ты в первый раз призвала меня. Я был взбеленён и всем нутром жаждал твоей смерти и тогда наш первый лепесток «завял». Вспомни вечер на балконе, когда ты попросила меня помочь забрать велосипед у Шуги. Тогда я тоже хотел убить тебя, потому что ты оторвала меня от важных дел…       Но он же пил. Неужели алкоголь для него так важен?       - Второй фактор, разоблачённый мной вчера – когда я иду против твоих велений. Именно велений, не желаний. Тогда лепесток тоже темнеет.       - Я могла умереть... – снимая с себя ветровку, я как робот без чувств, а лишь за счёт вошедших в привычку механизмов, начинаю надевать её. – Кануть в бездну, пустоту. С какой целью ты, будучи проинформированным, всё равно вредил мне? Тебе совсем фиолетово, что я живой человек со своим пределом переноса трудностей и опасностей?       - Всё то, как я поступил с тобой – было показательным представлением для Шуги, а не, потому что я собирался тебя изувечить.       Это глупо, что я жду от Чимина извинений? В конце концов, я же их не получу?       - Мог не разъяснять мне это. Ещё там я всё это понимала, оттого не сопротивлялась. Ты изувечишь меня живописней: или пронзишь молнией или убьёшь через Олеандр. А может удивишь ещё чем-то, но на тот момент, я полагаю, моя личность, как и тело, уподобятся доживающему свой сезон овощу, который не будет испытывать ничего, всего-то флегматично глотать воздух.       Одевшись, я проморгалась и торопливо смахнула слёзы.       - Ты ведь хотел убить меня и на пирсе? Но по неизвестной причине лепесток не закрасился.       - Да, жутко хотел. Но, видимо, в связи с тем, что силы вышли из под контроля, и я нанёс ущерб себе, а не тебе, всё обошлось. Лепесток ни потемнел, ни исчез.       - А в остальные дни, когда угрожал, что убьёшь? Когда обещал, что убьёшь?       - Просто запугивал тебя.       - В таком случае, зачем вчера спас от смерти?       - Мне выгодно чтобы ты жила, пока я не закончу своё дело.       - А когда закончишь, тебе будет без разницы как возвращаться на тот свет: с потемневшим Олеандром или с исчезнувшим, да? Ты же мертвец, просто временно возвращённый в наш мир, и тебе неважно утянешь ты меня за собой или бросишь здесь. Я же всего-то сосуд, и не вправе претендовать на что-то, да, Чимин?       - Да, Кей.       - А я хочу пожить. Поэтому раз нам так и так суждено ещё не раз пересечься, хоть на немного, дай мне пространства побыть одной.       Мужской, пристальный взор в мой взгляд, неумеренно пропитанный влагой, подталкивает собираться дальше.       Чимин мне больше не мешает, тихо следит за каждым действием.       Я перекладываю в пакет все жидкие пачки корма Лохматыча из холодильника, потом выманиваю его последней сосиской из-под дивана. Кот вжимается в меня, мяукает, пугливо отворачиваясь от места где, облокотившись о шкаф, стоит Чимин.       И он мне ещё доказывал, что не обижал Лохматыча? Да у него игольчатая шерсть ещё острее стала…       Не проронив ни слова, я пошустрее выхожу из квартиры и, воспользовавшись лестницей, спускаюсь на этаж ниже. Дойдя до необходимой квартиры, я несколько раз в неё стучу.       - Кей? Что с тобой случилось?! – ошарашено приветствует меня зрелая женщина, отворив свою дверь.       - Пожалуйста, госпожа Ли, позаботьтесь о Лохматыче.       Я протягиваю кота женщине, которая, без отпирательств, его забирает. Кот удобно у неё устраивается, с любопытством взглянув на меня.       - Здесь не так много еды, но на два-три дня ему хватит. Позже я перечислю вам деньги на корм.       Я ставлю пакет с кошачьей едой на уголок коврика за порог.       - Уже улетаешь?       Меня утешает то, что она уже не придаёт значения моему внешнему виду. Сейчас, мне не охота ничего выдумывать.       - Да, самолёт сегодня ночью. Ещё, госпожа Ли, можете поливать мои цветы?       - А как же твой молодой человек? Или вы вместе улетаете?       Да упаси Господь. Пожалуйста, никакого Пак Чимина. Хотя бы недельку я хочу побыть без него, без его присутствия, без упоминаний о нём.       - Простите, я тороплюсь, госпожа Ли.       - Ох, да-да, не задерживаю!       Я натянуто улыбаюсь, понимая, что женщина смышлёная и уже что-то заподозрила. Возможно, ссору «молодых» или ещё какое-нибудь несчастье, но благо отпускает меня без расспросов.       Напоследок, я глажу Лохматыча по макушке, куда после целую, уверенная, что однозначно буду скучать, но меньше волноваться, если бы он остался в квартире выше.       - Будь молодцом.       - Мяу! – мурлыча, утверждает он.       - Хорошо проведите время! – прощаюсь я с женщиной, отходя к лифту.       - Взаимно, Кей.       ♠♠♠       Я плачу всю дорогу, передвигаясь автобусом до аэропорта. На задних сидениях, где я умостилась, никого не было, что до пересадки, что после, хотя казалось к наступлению лета, весь транспорт должен быть переполнен. Пассажиров немного, но практически у каждого по два огромных чемодана, не то, что у меня – дамская сумочка. Никогда прежде я не летала домой с таким минимальным грузом вещей. Пусть я и имела в запасе приличное количество времени, собирать чемодан в присутствии Чимина не осмелилась. Он уже выразил своё отношение по поводу отлёта, а лишний раз порождать в нём гнев я не собиралась, особенно когда он так свободно отпустил меня невесть куда. Хотя я и раньше-то ему не сообщала, куда отлучаюсь и где ночую. Он же не спрашивал…       До регистрации на самолёт у меня оставалось ещё добрых два с лишним часа. Часть из них пришлось потратить на общение с правоохранительными органами, которые ещё на входе в аэропорт потребовали у меня документы и задали пару вопросов, касательно моего самочувствия и внешнего вида, а оставшуюся часть – на размышление.       Я пристраиваюсь в самом безлюдном ряду сидений у окна, за которым не видно ничего, кроме вечерних огней, освещающих аэропорт, и автомобильной трассы. Здесь менее шумно, но от панорамных окон по-весеннему прохладно. Отопление в это время всегда «вымирает», поэтому я ловлю утепление в карманах. В одном из них лежит паспорт и билет, в другом мой телефон, к которому подсоединены наушники, и почти на всю громкость играет музыка. Я не обращаю внимания на то, какой именно трек разносится по моим слуховым органам, не замечаю и того, что сообщают новости аэропорта, и что я уже давно сижу не одна.       Минут сорок тому назад я посетила туалет, где сравнительно нормально привела себя в порядок. Смыла с лица остатки косметики, убого смотрящиеся, причесала волосы и собрала их в высокий хвост; сняла с себя частично подранные, грязные колготки и выбросила; вытерла от пыли ноги, обувь, и до конца застегнула ветровку, чтобы уберечь себя от посторонних прищуров на шрамирование, которое бы ненароком показалось из блузки. Наверно, после этого было бы правильней посетить какое-нибудь кафе и поесть, так как желудок пустует ещё с вечера прошлого дня, но взамен этого я зашла в аптеку и купила себе пачку успокоительного.       За двадцать минут я проглотила уже три штуки, умасливая себя тем, что они работают очень эффективно, но толку мало. У меня то и дело трясутся колени от дурных мыслей, которые как склизкие и мерзкие дождевые черви ползут в меня.       Я рассуждаю о том, насколько плохо поступила со своей единственной, лучшей подругой, которой дала обещание, до моего отлёта к родным, потусоваться вместе. Она много раз названивала с того часа, на которое мы договорились, вплоть до сегодняшнего вечера. Я опускаю то, что не слышала звонков ввиду вибрации, и всерьёз зацикливаюсь на том, что всё ещё не перезвонила Ён.       Но, что я скажу? Какую байку выдумать, чтобы не беспокоить её тем, что обрушилось на мою жизнь?.. Да с чего это я рассуждаю по линии одного вранья? Соён же моя подруга! Ложь – это вред нашим узам дружбы. И так время от времени чудится, что я в достаточной мере пошатнула её к себе доверие.       Песня сменяется на середине куплета рингтоном входящего вызова. Я неторопливо вытаскиваю из кармана телефон и меланхолично отвечаю:       - Профессор Ким…       - Да сколько уже можно?! Сокджин! Сокджин! – хихикает он. – А не стоит ли мне придумать какое-то поощрение за то, что ты будешь обращаться ко мне не официально?       - Не думаю, что это хорошая идея.       - Но мне как-то же надо тебя перенастроить!       Вот и ещё один заинтересованный в перевоплощении моей личности, здорово…       - Не надо.       - Кей, что с твоим голосом? – замечает он то, от чего ранее, вероятно, пытался меня отвести своим хорошим настроением.       - Профессор Ким, зачем вы звоните?       На мгновение та сторона связи затихла.       - Поинтересоваться, как у тебя дела и чем планируешь заняться на праздниках?       - У вас сегодня выходной?       - Эм, – несколько теряется он с того, что я сменила ход беседы. – Нет, просто выдалась свободная минутка, да и связь здесь появилась. Так, как ты? Как Олеандр? Лепестки на месте?       - Все, до единого.       - Стабильность тем и хороша, что с ней ты живёшь безмятежно.       Так, где она – моя былая стабильность?       На этом этапе разговора по всему аэропорту раздаётся объявление о начале регистрации на мой рейс, что собеседник не упускает из внимания.       - Куда-то улетаешь? Домой?       Отчего-то от этих вопросов я застываю. Таблетки явно меня покинули, а страх объял вновь.       О, нет. Опять эти мысли, в которых я вижу, что никуда не улетела, что предупреждение Чимина о том, что нам нельзя друг от друга отдаляться, сработало. Нет! Я непременно улечу и забуду, забуду о нём, обо всём, что связано с мертвецом-убийцей и по возможности не вернусь ни к нему, ни в Корею. Как-нибудь наберусь духу, позвоню Соён, извинюсь и приглашу к себе в гости в Сан-Франциско, а вместе с тем попрошу прихватить с собой Лохматыча.       Я сбегаю: от людей, от мест, с которыми они имеют связь и, в конце концов, от обстоятельств. Я не считаю бегство – слабовольностью, пока уверена, что побег – единственное разумное решение, чтобы сохранить остатки разума и не смыть свой труп в канализацию.       - Вы хотели что-то ещё, профессор Ким? – я облизываю губы, подсохшие от дефицита воды в организме, которые едва не дрожат.       - Да, но вижу, что выбрал неподходящее для этого время.       - Говорите, профессор Ким.       Если это связано с Чимином, то лучше уж я узнаю об этом в Корее, а не после посещения кабинета психолога в Сан-Франциско.       Сокджин растягивает безмолвие, но я предано жду его окончания. По всей видимости, он морально готовит себя к тому, чтобы огласить, допустим, не самую приятную новость в моей жизни, и, наверно, тактичней, чем есть на самом деле. Однако в действительности оказалось, что это была самая обыкновенная фраза, которая должна была меня порадовать.       - С днём рождения, Кей.       Всё верно. У меня сегодня день рождения. И в Корее оно скоро закончится, а в Сан-Франциско наступило не более чем пару часов назад.       А не поэтому ли, так настойчиво звонила Ён? Завтра ведь я буду вне зоны сети, поскольку сменю симки.       - Спасибо и простите. Я слишком подавлена, чтобы разговаривать.       Я собиралась отключиться, как услышала слова Кима, наспех произнесённые:       - Отлично тебе отдохнуть дома! И, пожалуйста, не делай глупостей.       Я зажимаю меж зубов внутреннюю сторону щеки.       - До свидания, профессор Ким.       Сбросив первая, я убираю телефон в карман. Музыка вновь перекрывает внешние звуки. Я встаю, направившись к регистрационным стойкам с навязчиво крутящимся ответом для Сокджина: Теперь только глупости мне и хочется делать.       ♠♠♠       В зоне ожидания повеселело. Не потому что я, наконец, предотвратила поток своих угнетающих мыслей, не потому что с кем-то познакомилась или набрала и с душой пообщалась, а потому что в одном из кафе купила себе бутылочку пива и запила им новую таблетку успокоительного. Я бы закусывала ими горечь алкоголя, если бы они были вкусными, как орешки в моей тарелке, но… увы?       Вокруг меня сидит кипа людей и безостановочно о чём-то разговаривает, не давая и шанса образоваться тишине в необъятном помещении. А мне впрочем, она не требуется.       Я с интересом гляжу какой-то комедийный боевик про двух курсантов полицейской академии по навесному телевизору, который продавец в кафе мне не заграждает.       Фильм до того смешной, что я хохочу не сдерживаясь и не стесняясь своего окружения, которое, если по правде признаться, на меня частенько поглядывает. Наверно, я веду себя излишне громко, когда стучу по барному столу от дискомфорта в животе, что надрывается от смеха, или потому что кинула пару орешков мимо рта и потом с неконтролируемой улыбочкой искала их под стулом.       Я не пьяная, как это видится, а слишком развеселённая и беззаботная. Побочный эффект от смеси антидепрессантов и спиртного. Сердце скачет как бешенное, а настроение и то выше. И не исключено, что вскоре меня бы выгнали из кафе за нарушение поведения в общественном месте, но вот химия в моём организме взорвалась быстрее, чем терпение пассажиров.       Не допив пиво, и не доев орешки, я бросаюсь к ближайшему туалету, внутри которого огромная очередь. Осознавая, что не дотерплю, я выблёвываю из себя всё, что ела и пила в мусорку. Видя это убожество, дама, из выстроенного каната людей, должна идти в освободившуюся кабинку следующей, но вежливо уступает её мне, да ещё и провожает. Кивнув ей в знак благодарности, я закрываю дверь на замок и засовываю два пальца в рот, после чего меня снова выворачивает.       Я провожу в кабинке не меньше чем минут десять, обозлённая на себя, на то, что я с собой делаю, и до чего это всё доводит. Я чувствую себя всё также – паршиво, депрессивно и убито, с того времени как покинула свою студию. Возможно ли, что я умерла вчера? Нет же, иначе бы как мы с профессором Кимом разговаривали по телефону, и объяснить реакцию на меня людей вокруг? Или мне всё это снится? И я сплю за барной стойкой ещё с тех пор как запила лекарство алкоголем? На препаратах же было написано предупреждение, что вследствие таких сочетаний возможны кошмары и слабая ориентация в пространстве. В таком случае, вероятно, мне стоит закрыть глаза? Сейчас, минутку, я закрою и когда открою, то проснусь. И не в текущем настоящем, а где-то там, в начале второго курса, чтобы обойти стороной тот район, где я нашла подвеску.       На счёт три.       Раз… два… три!       …       ♠♠♠       Из уборной я выхожу проплаканная, умытая, но видом совершенно никакая. Как впоследствии месяца рабского труда, а если вклинить истину то, как впоследствии тяжкого изнасилования моей души, со скатившейся эмоциональностью до размера зёрнышка.       Я сажусь вдали ото всех, увидев под окном один из самолётов, носом подъезжающий к зданию. Мой или не мой – неизвестно. Но «птица» огромная и вот на такой – подобной, я уже сейчас готова взлететь высоко в воздух, предварительно разбив перед собой твёрдое стекло и спрыгнуть с его осколками вниз.       В какой-то момент мечтания, я случайно фокусируюсь не на механической разработке, а на собственном отражении. Синяки под глазами, таблетка в руке, усталое и осунувшееся лицо, чуть-чуть исхудалое тело на почве постоянного перенапряжения и снова слёзы, навернувшиеся от соображения, что семье такой показываться нельзя. Не вот с этой потасканной наружностью, от которой ошарашатся родители, а у бабушки, и того хуже, схватит сердце.       /Звук смс сообщения/       - Это мой? – задаюсь я вопросом и взглядываю на единственного соседа на сидениях напротив. Он крепко спит в сидячем положении, с опущенным подбородком.       Прочитав текст сообщения, я чуть не роняю телефон.       Меня уведомили о том, что рейс задерживается на четыре часа, в связи с ухудшением погодных условий, причём таких, что дают убедиться в подтверждении фактов сразу же. Я бросаю взгляд в окно, а по всей зоне ожидания объявляют ту же самую информацию, что поступила мне.       На улице работники аэропорта, придерживая спецодежду, бегут в здание против внушительного ветра, который слышен и у нас в помещении. И я бы ещё сидела и раздумывала к добру или нет такие внезапные перемены, если бы на стекло не обрушился поток воды, поливающий его и всё то, что снаружи, как из лейки, а красочная, громадная молния не осветила вдалеке деревья. Она была чересчур редкой для обычной порчи погоды, потому я подскочила, но как льдина застыла от заигравшего рингтона телефона.       Это Ён. Как быть? Ответить или не стоит торопиться? Я же на данный момент слегка не в себе…       - Кей! Ура! – выдыхает она в трубку, после того, как я немо приняла вызов. – Вероятно, я не вовремя… У тебя ведь уже должна была начаться посадка, но вдруг я бы потом не успела, а мне хотелось поболтать с тобой перед тем как ты улетишь. Да, мы не увидимся неделю, но в последние дни мы итак редко виделись, поэтому я не то, что буду скучать, я уже скучаю, Кей. Я названивала тебе, боясь, что что-то случилось, раз ты не пришла ко мне. Но вот ты ответила, значит всё в порядке, так же?.. Кей? Ты меня слышишь?.. – её голос становится взволнованней. - Кей, скажи хоть что-нибудь! Ты это или нет? Кей?!       Я не игнорирую слова Соён, а с жутким испугом, набирающимся во мне, наблюдаю за тем, как левой кистью моей руки овладевает нечто чёрное, понемногу тянущееся выше и дальше, забирая «жизнь» одной из моих конечностей, омертвляя кожу.       - Нет! – приказываю я отступить этому ужасу, но чтобы Соён не приняла это за грубый подкол, я мигом себя поправляю. – Точнее, это я, Ён… Я…       - Фух, это ты. Я так распереживалась. Со вчерашнего вечера как с подожжённым динамитом за пазухой от незнания что думать, когда ты не брала трубку, да и на следующий день никакого от тебя отклика. Боялась, вдруг когда ты шла ко мне на тебя маньяки напали или серийный убийца какой! Так разнервничалась, фух… Выдохнула.       А я? Когда я выдохну, а не продолжу задыхаться, созерцая непрерывающуюся сцену, в которой отдали главную роль моей левой руке?       - Ён, я наберу тебе как… – я стопорюсь, потому как на меня накатило предупреждение Чимина, и теперь я не уверена, был ли смысл в том, чтобы заикаться о следующем: – Как буду в Сан-Франциско. Поскольку здесь так…       - Я поняла-поняла. Ты стоишь в очереди. Вдобавок, шумно. Уговорила, подожду до завтра. Счастливого полёта! Люблю тебя! И самое главное – с твоим днём, подруга, пусть он и закончился!       - Спасибо, Ён.       Я тоже люблю эту девушку, свою подругу. Причём, много за что. У неё целый сейф положительных личностных качеств. И добрая и отзывчивая и позитивная и мало на что обижается. Казалось бы, это должно было произойти после того, как я «скрылась» и не пришла к ней, но как выяснилось, волнение за мою жизнь для неё – сильнее обиды.       Ён чудесный, замечательный человек, но за что такой как она, на жизненном пути выпала я?       Ввиду трусости и боязни лишиться подруги, вместо того чтобы рассказать ей обо всём, что заглянуло в мою жизнь и отныне не выходит, я её избегаю и стараюсь не поднимать данной темы. Правда, зачем я себя в этом убеждаю? Её нельзя втягивать во всё это, в этом и есть истинная причина!       Я кладу средство связи в карман, а затем стягиваю подвёрнутые рукава до самого конца.       Теперь мне следует как-то решить проблему с почернением. Я не приму то, что противостоять ему можно путём повторной встречи с Чимином. Мы же во многом не осведомлены об Олеандре, так с чего я сразу пасую?       Сперва мне бы уединиться, а для этого желательно найти самое редко посещаемое в аэропорту место или… то, в которое есть доступ одному работающему персоналу.       Ко второй идее я прихожу, когда замечаю уборщицу, выходящую из служебного туалета с уборочной тележкой, нагруженной различными чистящими средствами. Туда-то я и побрела.       Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, я скрываюсь то за одним проходящим человеком, то за другим, но уже вблизи намеченного помещения вынуждена ускориться, так как уборщица ступает за порог двери и та почти закрывается.       Однако, я проскакиваю вовремя, услышав за собой блокировку автомеханического замка.       Внутри теснее, чем в обычном общественном туалете. Две кабинки, столько же раковин и одно немаленькое зеркало над ними; мусорное ведро, две автоматические сушилки для рук и сильное освещение, чётко выдающее мою личность камере, располагающейся в углу стены, подвешенной за потолок.       Я накидываю капюшон и несуетливо подхожу к раковине, чтобы казаться как можно непринужденней и не вызвать подозрений у охраны из комнаты слежения. Я встаю к камере спиной, а к раковине боком, надеясь, что моих рук не будет видно ни прямо, ни через отражение в зеркале. Закатав рукава, я подставляю руку, словно испачканную в золе из каменного угля, под тёплую воду, струящуюся из крана, и начинаю всё с неё смывать. Но это так трудно, вернее невозможно. Зола прочно въелась в кожу. Выглядит так, как будто она из-под неё образовывается, со временем успев охватить область до конца локтя.       В процессе трения пальцев о поражённую руку больно не было, но становилось тревожно.       Зола распространяется дальше, а левая рука с каждым последующим прикладыванием усилий правой руки, теряет свою чувствительность. Я сгибаю её в локте, шевеля пальцами, и всё это выходит, но я практически не ощущаю, как оно действует, я верю в происходящее исключительно потому, что воочию вижу.       В дальнейшем обстоятельства усложняются. За спиной раздаётся электрический взрыв, на который я реагирую, подскочив и развернувшись.       Камеру обесточили, лампочки непоследовательно замелькали, создавая этим, то тьму, то обычный свет, и меньше чем через минуту вконец погасли.       Это всё настораживает, возбуждает панику и под этим давлением я, схватившись за мертвеющую руку, начинаю передвигаться к середине помещения, переставляя вдоль стены одну ногу за другой, чтобы едва нащупав порог, смело пойти вперёд на выход.       Ещё не успев привыкнуть к темноте, я слухом улавливаю звук чей-то обуви, которой, судя по всему, ступают ко мне. И это явно не человек, потому как при электричестве, которое принудительно отключили, вошедшего, можно было бы безошибочно раскрыть, ведь он бы открыл входную дверь, запустив за собой внешний свет. Но в текущих обстоятельствах, это был он – холодный, мёртвый, бесчувственный и эгоистичный убийца Пак Чимин.       Когда освещение возобновляется, и электрический замок звучно заявляет о том, что вновь работает, брюнет уже стоит передо мной. Он молчит, даже взглядом. От него не исходит этого самовосхваляющего «я же говорил тебе, а ты не верила». Чимин не излучает ни грамма чувств, не тяготит своей сокрушающей силой. Пусть туман и бродит вокруг нас как его ручная и голодная чёрная пантера, но я сосредоточена не на ней, а на его руках.       Поначалу показалось, что Чимин был в водолазке, но когда я пригляделась, то увидела, что это рубашка, заправленная в брюки, а вся та чернота на его руках – такое же негативно отразившееся на Чимине явление, что и у меня, в связи с пренебрежением правилами, в которые я уже относительно верю.       - Всё из-за тебя… – я виню Чимина далеко не за омертвление кожи, а за то, что он когда-то завязал драку с мужем своей подруги детства и умер. Именно по этой причине я страдаю. Не ненавижу, но не понимаю к этому всему своей причастности. – Это всё из-за тебя…       Выдернув из кармана паспорт, с вложенным в него билетом, я кидаю его в парня. Это было сделано не с пылу, с жару, скорее с недовольством, что я полно чего от него натерпелась, и такой мелочью всё равно ему не наврежу, но так показательно изъявлю то, что он во мне вызывает.       Я многого не ожидала, возможно, очередное применение силы – мистической или физической, или пару защитных слов, относительно собственной личности от Чимина, но в отличие от этого он без колебаний лишь откидывает от себя предмет, летящий в него, юрким потоком воздуха.       Мы оба опускаем взгляд вниз, на упавшие вещи. Я не заинтересована в том, на что из этого смотрит Чимин, потому как с необозримым унынием рассматриваю билет, вывалившийся из раскрытого паспорта. Теперь это обыкновенная, ненужная бумажка, по сравнению с которой, туалетная будет и то пригодней, а всё потому, что я никуда не полечу.       Параллельно наблюдая за тем, как чернота на коже спала до серого цвета, и чувствительность в моей руке возобновилась, приходится поверить во всё от чего предостерегал Чимин и вследствие этого остаться в Корее. Ведь уговаривать его поехать вместе со мной – безумно, а заставлять – катастрофический нонсенс.       Две слезы по очереди скатываются по моим щекам, которые я недавно очистила от предыдущих слёз. И по этому сигналу, то есть убывающему моральному духу из организма, я лезу в сумочку за успокоительным.       - Эй, – пониженным голосом возмущаюсь я, когда Чимин выхватил у меня успокоительное.       - Это тебе не витаминки, – неподатливо высказывается он, убеждённый, что это новая, однако уже, полупустая упаковка. Сдавив её, Чимин прибегает к загробной энергии, сосредотачивая в ладони маленькие разряды молнии, которые впоследствии претворяют упаковку в изгарь. Вслед за этим он поворачивает кулак пальцами вниз и, разжав их, выпускает получившуюся рассыпчатую массу.       Видя всё это, я серьёзней расстраиваюсь. Не в связи с тем, что у меня отняли «витаминки», а в связи с тем, что Чимин поступил правильно. Понятия не имею, когда бы я сама решилась на подобный шаг. Как-то раз я, конечно, отказалась от «витаминок», но только из-за Тэхёна. А в эту пору я не то чтобы не видела причины отказаться, я не видела чего-то того, чтобы успокоило меня во сто крат лучше, чем они. И это не оправдание, видимо, я к ним уже привыкла.       - Не трогай. Чимин, не трогай! – подвижно, совсем нервно и почти задыхаясь, отпираюсь я от руки Чимина, которая пытается коснуться до моего плеча. Но дальше Чимин поступает хитрее.       Я, разбираясь с его правой, назойливой рукой, не замечаю как левой рукой он ловко и основательно обхватил меня за спину и придвинул к себе.       - Закрой глаза. Не думай обо мне.       Чимин заводит мне за спину и вторую руку, упёрто не выпуская из своего захвата, в котором я настырно дёргаюсь.       - Представь вместо меня того, с кем желаешь прямо сейчас оказаться и расслабься. Сделай это, а то, продолжая в таком духе, активируешь Олеандр.       Но вопреки Чимину я с ним борюсь и одновременно плачу, никого не представляя, ощущая возле себя чужого и его чернее тёмного туман, окутавший нас как сфера.       Освещение не выключено, дверной замок всё ещё работает. Это всё темнота, созданная Чимином, которая критически плотная и мешает что-либо разглядеть.       - Давай, Кей. Кто-то тёплый, не причинивший боли у тебя должен быть на уме. Твой защитник, твой щит и заступник. Самый близкий твоему сердцу человек.       Чимин сжимает меня крепче и это странно, но по его ощутимым мышцам и описанию я тотчас вспоминаю папу. Как мы играли в детстве, строили пасочки, катались со снежных горок. Как он всегда сажал меня возле себя за обеденным столом, разъясняя это тем, что его принцесса обязана сидеть рядом, а где-то сбоку остальные друзья-мальчики.       Папа заботлив, как бы то ни было вступается за меня, если я и не права, а потом наедине объясняет, что так поступать нельзя было. Он тот, кто вместо пластыря прикладывает к моим ранам подорожник и тот, кто чаще всех остаётся со мной дома, когда меня одолевает сильная простуда. Он тот, кто исцеляет мои шрамы. Мой папа…       В течение длительного времени, постояв без сопротивлений, я действительно расслабилась, наверно, лучше, чем от таблеток. Мне было уютно и безопасно. Крепкие руки и воображение сработали на ура.       Мне легчает. И хоть поглаживание Чимина где-то у затылка отличается от папиного, тем что оно вынужденное, но оно также нежное и старающееся угодить.       Однако среди этого умиротворённого возникает и то, что скальпелем проходится по моему сердцу – Пак Чимина голос и его острые слова, как лезвия:       - С прошедшим днём рождения.