Среди множества линий

Соизмерять силу оказалось непросто, потому что человек был до смешного чувствительный и хрупкий. Разумеется, Мобэй знал это раньше, потому и бил не в половину силы даже — в десятую часть, — но с тех пор, как выяснил, что все эти годы Шан Цинхуа не ценил по достоинству его техники флирта, начал опасаться даже простых прикосновений. Он обнаружил, что если, забывшись, сжать в пальцах тонкое запястье, под бледной кожей непременно расцветут кровоподтеки. Если целовать, не сдерживая желание, поцелуй обретёт привкус крови, а синяки даже от легких укусов держатся неделями — меняют цвета, темнеют, и Цинхуа непременно вздрогнет, если коснуться губами любого такого следа. Медленно, шаг за шагом, Мобэй осваивал концепцию человеческих отношений. Это давалось ему непросто, но Шан Цинхуа оказался отзывчивым до невероятного, и то, как он реагировал на те или иные проявления привязанности, очень помогало. Мобэй каждый день вёл мысленный список: придержать перед ним тяжёлые двери — да, добыть новые одежды из наземного мира с тёплыми меховыми подбивками — да десять раз плюс восторженная улыбка и крайне прочувствованное объятие. Поводок на шею, чтобы проще было держаться с Цзюнем рядом, когда тот отправляется из замка по делам — оскорблённый бойкот на целую неделю. Убить демона из своих солдат (после расчленить и выкинуть ошмётки из окна, чтобы остальным было неповадно), осмелившегося вести с его слугой чересчур учтивую беседу дольше семнадцати минут, кстати, и вовсе оказалось чревато скандалом. Шан Цинхуа любил сидеть у него на коленях, обожал приготовленную им еду и буквально расцветал, когда король обращался к нему за советом в вопросах логистики, торговли с южным королевством или наземным миром. Или когда хвалил его рукописи, или когда доверял ему вести очередные нудные переговоры. Серьёзно, Мобэй искренне полагал, что теперь понимает капризную человеческую натуру куда лучше своих сородичей, большинство из которых изначально имели преимущество, не являясь «эмоциональными калеками с нулём вместо эмпатии». Мобэй Цзюнь понятия не имел, что такое эта «эмпатия», о которой Цинхуа кричал практически в каждую их ссору, но смутно желал ею обладать — чтобы ссоры эти, после которых Шан Цинхуа хлопал дверью и убегал в свои покои, где затапливал камин так жарко, что король едва мог сунуть к нему нос, происходили как можно реже. Вероятно, у него получалось. Так он считал. А потом Шан Цинхуа припёр его к стенке, взял за руку и с удивительно бесстыдной улыбкой на лице положил его ладонь к себе на горло. Мобэй инстинктивно начал было сжимать пальцы, но сразу же, спохватившись, расслабил их. Этого хватило, чтобы щёки Цинхуа подёрнул лёгкий румянец. — Ты снова простудился? — уточнил Мобэй. — Горло болит? У тебя жар? Пару месяцев назад его слуга всё сетовал, что в этом дремучем заклинательском мире со всеми его целебными припарками, которые вызывают аллергию, кошмарными на вкус зельями и балансировкой внутренних потоков энергии вместо приличной госпитализации по страховке нет даже такой прекраснейшей вещи, как каких-то там «антибиотиков». «Здесь ведь полно плесени! — каркал он сиплым от болезни голосом, замотанный в две мобэевские шубы и один плед. — Так какого хрена по сей день никто не додумался, как это можно использовать?». Мобэй не очень понимал, что он имеет в виду, но тем же вечером раздобыл заплесневелый кусок хлеба и буравил его грозным взглядом несколько часов кряду, пока Цинхуа не застал его за этим непростым занятием. Этот невозможный, абсолютно непостижимый человек ужасно обрадовался чему-то и в благодарность долго целовал его, гладя тёплыми, мягкими ладонями по щекам, и почему-то всё посмеивался ему в губы. Тот кусок хлеба Мобэй заморозил и сберёг до лучших времён. У него было не так много вещей, с которыми переплетались хорошие воспоминания, и по понятным причинам все они были связаны с Цинхуа. Такие вещи он сохранял, смутно ощущая, что делает что-то правильное. Теперь, нависая над своим слугой и держа руку на его горле, Мобэй — который с недавних пор даже дышать на Цинхуа боялся слишком угрюмо — не понимал совсем ничего и чувствовал себя очень глупо. — Да ничего у меня не болит! — фыркнул тот и сердито дёрнул покатым плечом. — В этом-то и проблема! Мобэй выразительно вскинул брови, надеясь, что охватившее его возмущение не слишком явно читается у него на лице. — По-моему, — хмуро ответил он, — ты сам себе противоречишь. — Да нет же, мой король! — Цинхуа ещё крепче вцепился в его запястье. — Послушай, я ведь не сахарный! Хотя к рукам он подчас лип хуже карамели, это утверждение всё же было правдиво, чем радовало безмерно. Мобэй терпеть не мог сладости. — Не сахарный, — с уверенностью подтвердил он, и Цинхуа торжествующе улыбнулся: — Так что же ты ведёшь себя со мной так, будто я в любой момент могу переломиться? Или, чего хуже, растаять? — Второе тебе вряд ли грозит, — ответил Мобэй очень серьёзно, — а вот первое может стать проблемой. Цинхуа вздохнул так тяжело, будто на его плечи свалилась вся тяжесть этого мира. Этот вздох был знаком Цзюню слишком хорошо — он означал, что сейчас его Шан Цинхуа снова будет вести себя, как засранец (с недавних пор он начал делать так не только при своём короле, и однажды Мобэй даже стал свидетелем того, как прежде тихий и мягкий со всеми лорд Ань Дин дерзко, с вызовом одёргивает какого-то попытавшегося было по привычке нахамить ему лорда; он испытал в тот момент весьма непривычное, странное чувство волнения, а Цинхуа позже клялся, что впервые увидел на его щеках намёк на стыдливый румянец). Потом Шан Цинхуа произнёс уверенным тоном: — Показать будет проще, чем объяснить. Не мог бы ты меня шлёпнуть? — Ты говорил, что я могу катиться ко всем чертям от тебя подальше, если сделаю так ещё раз, — напомнил Мобэй. — Да, но я ведь не прошу бить меня, понимаешь? Мобэй не понимал, и лицо его приняло несчастное выражение. После того, как Шан Цинхуа во всех подробностях объяснил, насколько обидны и унизительны были эти попытки выразить своё расположение посредством единственного понятного Цзюню с детства способа физического контакта, больше всего он не желал снова причинять своему слуге боль. — Если я тебя ударю, тебе будет больно, — сказал он. — Какая разница, просишь ли ты об этом сам или нет? — Разница огромная! — с энтузиазмом откликнулся Цинхуа. — Видишь ли, вся соль тут в намерениях. Никто в здоровых отношениях не имеет права поднимать руку на партнёра, но если это по взаимному согласию происходит в постели — это ведь совсем другое дело! Он думал, что всё объяснил, но Мобэй лишь растерялся сильнее прежнего. — Я несколько раз бил тебя, когда был в постели, — подозрительно сощурился он. — В самом начале знакомства, помнишь? Шан Цинхуа закатил глаза. — Тогда это был лишь эпизод бессмысленного насилия, мой король. А я говорю о сексуальном подтексте проявления силы. «Так это он и был», — хотел сказать Мобэй, но ввиду своей обычной немногословности промолчал, дабы окончательно не потерять лицо. Какое-то время он непонимающе разглядывал своего слугу сверху вниз, и у того довольно быстро кончилось терпение. Он бесцеремонно подтолкнул Мобэй к кровати, усадил на край, сам, раздвинув ноги, уселся к нему на бёдра, чтобы их лица были совсем близко друг к другу. Цинхуа являлся единственным человеком в мире, прикосновение к горячей и нежной коже которого не вызывало у Мобэй омерзения. Совсем напротив — он был лучше даже того бледного ледяного солнца, что поднималось над дворцом каждый день на рассвете. — Я вот что хочу сказать, — быстро и сбивчиво проговорил Цинхуа, когда Мобэй с осторожностью проник ладонями под его одежду, — не думай, что я не понимаю, мой король. Ты стараешься, ты просто дьявольски стараешься, и я обожаю тебя за это так сильно! Но изначально я создавал тебя для себя и, если хочешь знать, жёсткий и властный повелитель северных демонических земель по сюжету такой суровый не просто так. Это же типа… сублимация? Не знаю, потаённые фетиши? Чем ты мягче, тем больше я понимаю, что где-то решительно прокололся! Если честно, я душу готов продать за то, чтобы в койке ты меня чуть-чуть придушил. Или ремня всыпал. Да хоть бы пару раз к кровати привязал или там укусил за задницу — ну, разве тебе трудно? Пару секунд Мобэй смотрел на него в упор. Потемневшим, голодным взглядом. Морщинка у него на лбу разгладилась, и безупречное лицо приняло привычный невозмутимый вид. Кажется, Мобэй начинал понимать. — Люди сложные, — мрачно прокомментировал он, а затем, в порядке эксперимента, с силой стиснул пальцы на стройных бёдрах. Шан Цинхуа ахнул от удовольствия, заёрзал на нём и с довольным видом прикусил губу, когда по его обнажённому бедру звонко и до умопомрачения хорошо шлёпнула жёсткая ладонь. — Пожалуй, с самого начала следовало написать для тебя инструкцию, — сдавленно хмыкнул он. Вместо ответа Мобэй рывком опрокинул его на постель. — Разве без неё я справлялся плохо? Он был почти уверен, что всё делает правильно — пятьдесят на пятьдесят (ощущалось на миллион). Цинхуа податливо выгнулся под его руками и рассмеялся, когда король по привычке припечатал ласковым поцелуем плечо, которое сам же и прикусил: — Замечательно, мой король.