Среди множества линий

Смотрит глаза в глаза — холодом обжигает пуще льда в приторном коктейле. От такого взгляда Цинхуа неловко ёрзает на табурете и пытается поймать своё отражение в глянцевой поверхности барной стойки — не иначе, что-то не так с её прической или её лицом, раз Мобэй пялится… вот так. Такие взгляды должны быть незаконны. Цинхуа думает, что Мобэй, должно быть, собирается сожрать её на закуску к чистой водке, которую пьёт уже пятым шотом и не меняется в лице. Да к чёрту — такие женщины в принципе должны быть незаконны! Мобэй выше Цинхуа на голову, её прямые распущенные волосы гладкие, точно шёлк, черты лица правильные и строгие, взгляд — стылый лёд. Чёрное платье ниже колен застегнуто наглухо, и Цинхуа украдкой смотрит на её ноги — ту часть, что видна под длинным подолом. В призрачном голубом неоне бледная кожа отдаёт синевой, а голень сильная, стройная, и рельефный перекат мышц хочется старательно и влажно обвести языком. Мобэй обута в ботинки с грубой подошвой, и Цинхуа, весь вечер цедящая один коктейль, лишь от их вида чувствует себя пьяной смертельно. Хочется взвыть: «Да наступи ты на меня уже!». Хочется опуститься на колени перед высоким табуретом, залезть под подол её платья, слизнуть с её кожи льдистые пятна неона, поцелуями под колено и над отогреть холод во взгляде, пару раз укусить, если не прибьёт — чтобы проверить, живая ли. Хочет ли. Нестерпимо тянет увидеть свой след с внутренней стороны её бёдер, чтобы потом, стоя перед зеркалом, с упоением рассматривать собственное тело сплошь в синяках и укусах — не обидных, само собой, не болезненных. В самых-самых желанных, ведь у Цинхуа с болью вообще сложные отношения (утром между занятиями Мобэй отвесила ей очередную хлёсткую пощёчину за который подряд поганый подкат, потому как Шан Цинхуа катастрофически безнадёжна во флирте, и едва ли Цзюнь вообще хоть раз поняла, что это был флирт, а не приступ эпилепсии и не издевка — но Цинхуа, задыхаясь, думала лишь о том, как вылизывала бы пальцы Мобэй, как вылизывала бы её всю, да ещё сотню раз сказала бы «спасибо», отлупи её Цзюнь не здесь и не так, а с особым пристрастием в своей постели). Мобэй будто бы с неохотой отводит взгляд и коротким жестом подзывает бармена. Вскоре тот опускает перед Цинхуа новый коктейль, и та растерянно смотрит через барную стойку — Мобэй на секунду отрывается от телефона, где печатает что-то, и выразительно выгибает безупречную бровь. Её бледно-голубые глаза обрамлены чёрными, густо прокрашенными ресницами, и за один такой взгляд Цинхуа чувствует себя готовой умирать тысячу раз. Делать что угодно и как угодно, хоть вечность плавиться в аду — лишь бы в одном котле с ней, ведь у этой стервы и там наверняка есть связи! Дождавшись, пока она прикончит коктейль, Мобэй поднимается с места и, обернувшись напоследок, направляется к выходу. Меньше слов, больше дела? Цинхуа выходит из ступора пару секунд спустя и, волнуясь до слабости в коленках, на ходу спотыкаясь, спешит за ней. Сердце колотится часто-часто, ноги будто ватные, щеки и кончики ушей пылают. Она не уверена, что правильно распознала знаки, она не уверена вообще ни в чем, но точно знает, что сойдёт с ума, что всю оставшуюся жизнь будет исступлённо выть в подушку, если сейчас не попробует поймать своё счастье за хвост. Мобэй и впрямь ждёт у выхода, изумительная, ледяная и бесконечно далёкая, но почему-то едва заметно (впервые, Создатель, в самый первый раз!) делающая шаг вперёд при её появлении. И Цинхуа, замирающей от желания и волнения, приходится даже привстать на носочки, чтобы, наконец, поцеловать её. И Мобэй отвечает, за талию грубовато притягивая к себе. Руки у неё сильные, губы — чуть прохладные на контрасте с лихорадочным жаром в груди от прикосновения к ним, и всё это — в миллион раз лучше, чем можно было мечтать.