Иностранцы

В общем, никто никогда и не сомневался в том, что Хёнвон красивый. Даже китайцы относились к нему иначе – его рост и тонкие черты лица порой заставляли их завидовать. Кихён по сравнению с ним никогда не выделялся – по крайней мере, внешне. Поэтому когда такая идиотская ситуация приключилась именно с ним, он даже не сразу поверил, что такое возможно. – Знаешь, я хочу погулять, – говорит Кихён после завтрака. Они и так поднялись с постели позже обычного – Хёнвон, который полночи не спал и думал о своем, пролежал почти до одиннадцати, и проснувшийся значительно раньше Кихён старался не тарахтеть, чтобы дать ему отдохнуть. – Нагулялся уже, – без каких-либо эмоций, отвечает Хёнвон. – Но не можем же мы сидеть здесь целыми днями, даже если у нас есть такая возможность, да? Здесь столько плесени, скоро она сядет в наших легких и будет расти там. Хёнвон выглядит сонным и не очень понимающим, о чем речь, хотя Кихён точно знает, что до него доходит каждое слово. – И нахрена ты лезешь в неприятности. Чего тебе не сидится. Кихён не верит, что с ним может повториться вчерашнее. Зато Хёнвон в этом не сомневается. Поэтому Кихёну кажется глупым осторожничать, а Хёнвону все кажется слишком опасным. – Тогда пойдем вместе, – предлагает Кихён. – Давай? Я не могу сидеть в темноте, мы от этого скоро ослепнем. – Мы еще даже дня не просидели, о чем ты, – облизывая свои пухлые губы, отвечает Хёнвон. – И дай мне еще немного поспать. Ближе к вечеру пойдем. Очень умно – можно сказать, что просто собираешься поспать подольше, но с другой стороны выиграть еще немного времени. Все наниматели активны только в первой половине дня, а ближе к вечеру найти работу практически невозможно. Хёнвон знает, что Кихён не станет гулять просто так – если заметит хоть малейшую возможность где-то подработать, ни за что ее не упустит. Он не умеет отдыхать больше десяти часов кряду, и сколько бы он ни накопил, ему всего кажется мало. Помня о том, что заработал те несчастные двадцать долларов ради того, чтобы Хёнвон мог спокойно поспать, Кихён соглашается. – И не думай вылезать без меня, – возвращаясь в постель, говорит Хёнвон. – И что ты мне сделаешь? – смеясь, спрашивает Кихён, разглядывая бутылку, которую уронил вчера вечером. На голубоватом стеклянном боку осталась небольшая царапина. Интересно, с ней будут проблемы или молочник просто не заметит ее? – Лучше не проверяй. Гулять они и вправду выходят, хотя примерно к половине четвертого Кихён уже потерял надежду, что Хёнвон проснется и вспомнит об этих планах. Иногда они оба до жути походят на маленьких, только Хёнвон на сонного ребенка, а Кихён – на чрезмерно веселого и болтливого. Он быстро и много говорит, и неважно при этом, что именно он делает – рассуждает, рассказывает или возмущается. Хёнвон со своей стороны говорить не любит, да и слушать тоже – ему нравится тишина и темнота, и желательно, чтобы было тепло. Хёнвон в целом неприхотлив – может спать в беспорядке, накрываться пыльными одеялами, пить из кружки, которую не помыли накануне или в спешке надевать несвежие носки. Будучи его полной противоположностью, Кихён не выносит грязи и беспорядка, может долго ругаться на нестиранное белье или немытую посуду, и по полчаса отскребаться в душе, если только душ, конечно, есть. Его капризный нрав по первости здорово попортил Хёнвону нервы. «И сколько еще я должен это терпеть? С меня хватит!» Именно так Хёнвон и говорил. Однако деваться было все равно некуда – они были в чужой стране и поговорить могли только друг с другом, пусть даже чаще всего они говорили какие-нибудь гадости. Слышать понятную, и, что более важно, родную речь, Хёнвон мог только от Кихёна, и в определенный момент стало не столь важно, что именно это были за слова – ворчание на беспорядок или какая-нибудь смешная история. А еще Кихён всегда напевал что-нибудь. Поначалу это были еще корейские песни, а потом он пристрастился к местным – на английском языке. Хёнвона немного раздражало, что он не понимал смысла этих песен, но Кихёна это никогда не останавливало. «Если бы не обстоятельства, мы бы никогда с тобой не стали друзьями». Вот так Хёнвон однажды и сказал. Запросто – без всяких сожалений, даже не думая о том, что мог смертельно обидеть единственного человека, которому было до него дело. С такой жестокостью можно говорить только в двадцать или до двадцати – тогда еще простительно не знать цену словам. «А мы и сейчас не друзья». Так ответил Кихён. И долгое время Хёнвон даже понятия не имел, было ли это сказано в отместку или Кихён действительно так думал – иногда он мог говорить абсолютно без эмоций, и его лицо при этом также ничего не выражало. Это было сложно. Хёнвон, наверное, полгода думал об этих словах – и своих, и чужих. Думал, сомневался, расстраивался. Ведь если ты не подружился с человеком, с которым делишь крышу два полных года, и при этом он ни разу тебя не обманул и не бросил – значит, ты плохой. Та встряска была, наверное, необходима Хёнвону – чтобы он понял, что именно было главным в Кихёне. Да, Кихён изводил его постоянным причитаниями о чистоте и придирками к мелочам, но на этом его недостатки заканчивались. Кто спорит, этого тоже достаточно, чтобы привести в бешенство, тем более, когда работаешь на кухне в популярном ресторане и устаешь как собака, но Хёнвон научился видеть то, что было важнее. Кихён никогда не брал чего-то только для себя – если покупал что-то вкусное или особенное, всегда брал на его долю. Даже если они были в ссоре. Даже если не разговаривали друг с другом. Кихён никогда не слушал тех, кто пытался внушить ему, что Хёнвон тянет его назад – в ресторане, где Кихён быстрее освоился с китайским и английским, ему несколько раз предлагали переехать в китайский квартал и наняться там на более выгодную работу, но он не принял этого решения. В любом конфликте за пределами их отношений Кихён всегда вставал на его сторону, даже если Хёнвон был неправ, а такое, что греха таить, тоже случалось. Хёнвон не знал, каким именно другом он был для Кихёна, поскольку не мог взглянуть на себя его глазами, но с некоторых пор ему страстно захотелось стать таким же надежным. За несколько лет жизни на чужбине, когда его всюду называли китайцем, и вместе с тем китайцы не считали его своим, Хёнвон понял, насколько это было прекрасно – возвращаться домой и знать, что в той же комнате будет дышать кто-то другой. Это было бесценно – знать, что несмотря ни на какие обстоятельства, за спиной есть человек, который не отступится и не откажется от тебя и пойдет до конца, даже если это будет конфликт с главным поваром или обвинение в порче риса. Они пережили много всего на той кухне в ресторане чаумейна, и не сошли с ума от несправедливости и собственной беспомощности по двум причинам – эта работа позволяла им отправлять деньги домой, и эту лямку они тянули не поодиночке. На улице они тоже оказались тоже вместе. Может быть, поэтому и научились выживать. Впрочем, о выживаемости говорить еще рано – финансовый обвал подкосил страну, на которую они возлагали некоторые надежды, до самого основания, и сколько времени уйдет на восстановление непонятно. Тем более для таких, как они – когда еще у них будет возможность найти нормальную работу, и будет ли вообще? После того, как их уволили из китайского ресторана, в который они чудом устроились в мирное время, когда в Нью-Йорке еще не было толп безработных, они стали абсолютно лишними везде и всюду. И даже если голодные времена пройдут, их уже не наймут обратно – места будут заняты другими китайцами, которых с каждым месяцем становится все больше. А где еще они смогут работать, не привлекая лишнего внимания? Разве что в каком-нибудь цирке – американцы, все еще не привыкшие к азиатам, постоянно таращатся на них как диковинных животных. Хотя Кихён предполагает, что на Хёнвона они таращатся из-за его красоты. – Опять смотрят, – полушепотом замечает Кихён, когда они идут по улице. – Определись, чего ты хочешь – гулять или сидеть взаперти. Потому что если хочешь гулять, не бухти, что таращатся. – Я не очень многого прошу от мира. Только, чтобы люди нормальными были. Не тыкали в нас пальцами, не пытались нас обсчитать, не свистели полиции по поводу и без. – Это много, – улыбается Хёнвон. – Я бы даже сказал, слишком много. Но таков уж Ю Кихён, что мы можем поделать. Сам не понимая, как это получается, Кихён улыбается в ответ – правда, смущенно и почти смято, будто вдавливая эту улыбку подальше. Вчера Хёнвон впервые показал, что дорожит им. В пылу очередной ссоры, когда Кихён подумал, будто Хёнвон оскорбил его своими подозрениями, поначалу было тяжело увидеть это – настоящие теплые чувства. Но потом, размышляя о ситуации, Кихён пришел к выводу, что Хёнвон таким странным образом просто выражал свое беспокойство. Это было приятно. Они ходят по улицам без особой цели, не обращая внимания на веселых даже в такое время ребятишек, избегая узких переулков и уступая дорогу автомобилям, которых по каким-то причинам стало больше – и опять возникает вопрос, откуда у людей только берутся на это деньги. Проходя мимо цветочной лавки, Кихён смотрит строго вперед и поджимает губы, а потом, уже отшагав на достаточное расстояние, спрашивает: – Как ты думаешь, зачем люди покупают цветы? Сорванные и убитые цветы. Красивые, конечно, но мертвые… и платят за это деньги. Это разве не идиотизм? Другие на эти деньги лучше купили бы что-то поесть своим детям. – Я не знаю, – честно говорит Хёнвон. – Ты можешь не думать о том, что к нам не относится? Тратишь силы впустую. – Ну… не знаю. Это просто как посмотреть… вот моя мама, например, никогда не носила украшений, и цветов ей никто не дарил. Вместо цветов папа притаскивал домой по двадцать кочанов капусты, и мама делала кимчи, пока у нее спина не начинала отваливаться. Знаешь, каким было ее лицо? – Каким? – спрашивает Хёнвон. Ему действительно интересно. – Счастливым. Потому что кимчи на зиму – это еда для семьи. – А цветы и всякие красивости – это теплые слова, которые можно потрогать. Так что папа Кихёна мог бы и потрудиться один раз нарвать цветов в поле для своей жены, которая ему сына родила. – Об этом я никогда не думал. – Ну, значит, теперь подумаешь, – с деланной снисходительностью говорит Хёнвон. – Хоть в чем-то я умнее тебя оказался. Они подходят к дому, и Кихён думает, что бы ответить, когда Хёнвон останавливает его, придерживая за руку. Прикосновения между ними обычно сводятся к необходимому минимуму, потому что Хёнвон не любит, когда Кихён его трогает, но за два дня он сам уже превысил все ограничения, и это кажется особенно удивительным, так что в первые секунды Кихён думает только об этом. – Смотри, они даже не скрываются, – говорит Хёнвон. – Кто? – не понимает Кихён. – Бутлегеры. – Кто? – переспрашивает Кихён, переводя взгляд на дорогу возле дома и натыкаясь на машину, припаркованную прямо у парадного входа. – Ты тупой? – поворачиваясь к нему и сжимая руку крепче, шипит Хёнвон. – Смотри, это они? Твои вчерашние наниматели? Кихён на всякий случай тянет Хёнвона назад в переулок и выглядывает теперь уже из-за угла. Не то, чтобы он сильно испугался, но рисковать не хочется. Внутри машины и вправду видны ящики, но они сколочены из довольно широких досок, и понять, что там внутри почти невозможно. С чего Хёнвон решил, что там бутылки? – Я не… не знаю, это может быть кто угодно, – говорит Кихён, гипнотизируя взглядом машину и думая о том, что за рулем почему-то никого нет. – Хозяева автомобиля, наверное, внутри. Может быть… может быть, они просто пришли поговорить насчет комнат. – В таком доме, где живет один сброд? Конечно. – Но мы же с тобой живем здесь, и вряд ли мы похожи на сброд. – Да не смеши меня, – ухмыляется Хёнвон. – На кого еще мы похожи в этой одежде, да еще и грязные. – Ну… черт, да, это он. Не высовывайся! Хёнвон, который до этого стоял за Кихёном, решает подойти к самому краю угла, но Кихён категорически отказывается уходить и пускать его на это место. – Меня он не знает, так что успокойся, – вполголоса убеждает его Хёнвон. – Но ты кореец, он сразу все поймет. Не имея возможности оттащить или отодвинуть Кихёна от края, Хёнвон заступает спереди и поворачивается к нему лицом, все-таки слегка выглядывая из-за здания. – Высокий и большой, – заключает он, глядя на того, кого вчера подельник называл Ричардом. – Судя по всему, он пришел один. Не иначе, как за тобой. Ты ему так понравился? Кихён морщит нос – на холоде все время кажется, что сейчас потекут сопли, и он уже по привычке периодически шмыгает. – Я его ударил вчера. Может, поэтому. Такие люди терпеть не могут, когда их бьют. – А может, это ему тоже понравилось. Есть такие, кому это кажется чем-то особенным. В вопросах секса Хёнвон в сто раз лучше подкован, чем Кихён. Он и из Кореи уезжал уже не будучи девственником, а в Америке у него и того проще, почти каждый год случались какие-то интрижки с китаянками. Правда, все это было недолго, потому что девушки обычно довольно быстро сворачивали все отношения и выходили замуж за китайцев. Но отказать себе в слабости побывать в руках такого красавчика… редко кто был настолько отважен и самоотвержен. – Тебе виднее, – шепотом отвечает Кихён, продолжая смотреть на Ричарда, теперь стоящего рядом с машиной и беседующего с арендодательницей. – Я в этом ничего не понимаю. Обычно Кихёну не нравится признаваться в том, что он чего-то не знает или не умеет, но здесь было бы глупо прикидываться опытным – Хёнвон отлично знает, что Кихён еще ни разу не был с женщиной. Они не обсуждали эту тему между собой, но однажды, когда жена одного из официантов в ресторане решила проявить к нему знаки внимания, Кихён так перепугался, что на время превратился в притчу во языцех – правда, смеялись над ним до тех пор, пока хозяин не сказал, что убьет любого, кто посмеет переспать с чужой женой. Вопросы супружеских измен могли спровоцировать конфликты, чего хозяину было совсем не нужно. – А в губы он тебя поцеловал? – зачем-то спрашивает Хёнвон, тоже следя за бутлегером и хозяйкой. – А это при чем? – Да уж не просто так. Поцелуй тоже может привязать. – Ничего хорошего в том, чтобы шарить слюнявым языком в чужом… – Значит, целовал, – на миг переводя взгляд на него, а потом вновь возвращаясь к объекту наблюдений, уверенно говорит Хёнвон. – Твой первый поцелуй отдан не невинной девушке, для которой ты будешь героем и проводником в мир удовольствий, а какому-то мужчине в два раза больше тебя. Готов спорить, что на месте невинной девы был именно ты. Мои соболезнования твоему первому поцелую. В другое время Кихён нашел бы чем отомстить или огрызнуться, тем более, Хёнвон стоит прямо перед ним и даже непозволительно близко. Хорошо еще, в переулке других людей нет, иначе их бы точно сочли за гомосексуалистов. – Деньги у тебя в кармане? – зачем-то спрашивает Хёнвон, пока Кихён переваривает услышанное и пытается придумать какой-нибудь ответ. – Да, с собой. Их не так уж и много, чтобы прятать в доме. – Вещей у нас нет. Внутри осталась моя рабочая сумка, в ней почти пусто, но все равно жаль, конечно. Чемодан с вещами и обувью. Его можно будет взять завтра утром, пожалуй. Кихён дергает его за полу пальто, пытаясь отвлечь от размышлений и перетянуть на себя его внимание. – Ты о чем сейчас? Думаешь, придется уйти? – Если бы мы стояли ближе, было бы легче, – говорит Хёнвон. – Но мы стоим далеко, и ты ничего не слышишь. Я не самый умный человек, но мне кажется, что он не собирается уходить так скоро. Или даже если он уйдет, хозяйка позвонит ему, как только поймет, что мы вернулись. Нам сейчас нельзя возвращаться. По утрам хозяйка проводит время со своим любовником, и это длится примерно до полудня. Соседи по утрам расходятся на работу. Так что завтра и вернемся. При мысли о том, что они собираются уйти, Кихёна бросает в дрожь. – Ты правда думаешь, что мы должны уйти? – спрашивает он. – Это не совсем… просто это слишком. И идти нам некуда. Где мы найдем комнату в такое время? И мы заплатили за неделю, почему мы должны бродить всю ночь? – Плевать на деньги, – говорит Хёнвон. – Я не могу тягаться с этим мужчиной. Если он захочет тебя забрать или что-то с тобой сделать, ему даже помощь не понадобится – он легко справится с нами обоими. Поэтому он и пришел сегодня – потому что это просто. Наверняка у него завалялся лишний час после ужина, и он решил, что можно было бы навестить тебя. Кстати… – Я тоже об этом только сейчас подумал, – кивает Кихён. – Наверное… понятия не имею. Они оба думают о том, что найти китайца в Нью-Йорке, конечно, не так уж и сложно, но сделать это всего за день – это уже интереснее и труднее. Как Ричард так быстро их нашел? – Эта идиотка наверняка уже все ему рассказала – что мы живем вдвоем, и может, даже описала меня, – возвращаясь к уже оставшемуся в одиночестве Ричарду, говорит Хёнвон. – У нас есть документы, – хватаясь за последнее, вспоминает Кихён. – Мы не нелегальные иностранцы, мы живем здесь уже давно, и если с нами что-то произойдет… – А много людей ты с улицы перетаскал на прошлой неделе, когда тебя полиция наняла для уборки трупов? – убивая эту последнюю надежду, говорит Хёнвон. – И сколько там было людей с документами? – Но… но кому нужны азиатские мальчики? Европейцам нравятся китаянки, потому что они маленькие, у них тонкие голоса и мягкая кожа, но я же… Хёнвон опять усмехается. – Перестань тратить время на эти рассуждения и искать причины, чтобы вернуться. Представь, что этот мужчина пришел за мной, и пойми уже, почему нам нужно уйти. Тебе даже представлять не придется – он точно убьет меня, когда мы встретимся. Хочешь, чтобы меня убили? – Нет, – одними губами отвечает Кихён. – Тогда чего ждать. Пошли отсюда. * Соображать нужно быстро, и Кихён впервые предает свою гордость – решает пойти в китайский квартал, поискать старых знакомых из ресторана. Китайцы живут одной большой семьей, и своим они всегда рады, но корейцы им чужие, пусть даже они и проработали несколько лет бок о бок. И все же, шанс перебиться где-то одну ночь должен быть больше, если говорить с тем, кого знаешь. С незнакомцем договориться практически невозможно – что китайцы, что американцы, что ирландцы, все боятся воров, которых стало слишком много. В итоге они бродят по кварталу до глубокой ночи, слоняясь от двери к двери и пытаясь отыскать хоть какое-то знакомое лицо, но несколько часов подряд на них смотрят овечьими глазами и качают головами в ответ на любые вопросы. Слыша корейский акцент Кихёна, люди тут же меняют отношение – они поджимают губы и делают вид, что ни слова не понимают. Как так получилось, что им совсем некуда податься? Прожив в Нью-Йорке так долго, никого не обокрав и не обидев всерьез, они все равно не нашли никаких надежных знакомых, к которым можно прийти в случае опасности. – Какое уродство, – бормочет Кихён, когда перед ними закрывается очередная дверь. – Они прекрасно меня понимают, но делают вид, что я говорю не по-китайски. Потому что не хотят или боятся помогать нам. И мне не хочется этого говорить, но, скорее всего, нам действительно придется ночевать на улице. Прости за это. Это из-за меня. – Не хочу ничего слушать, – обрубает Хёнвон. Он хочет спать, у него замерзли ноги, и живот ноет от голода, но он молчит, чтобы Кихён совсем себя не сгрыз. К тому же, Кихён устал не меньше. – Если ночевать не совсем уж на улице, то можно пойти в ресторан. Во дворе есть пристройка, ее обычно не закрывают. Помнишь? – В ней хранят всякое тряпье, которым потом дымоходные трубы пробивают, – брезгливо морщась, говорит Хёнвон, и Кихён думает, что они почему-то на время будто поменялись ролями. – Не только тряпье, хотя его тоже. Но это лучше, внутри хотя бы ветра нет. Кихёна даже самого удивляет, что такие мысли приходят сами собой, и он, в сущности, не видит ничего сверхужасного в перспективе действительно провести ночь почти на улице. Это действительно немыслимо – остаться вот так, без крыши и денег, в самом что ни на есть бедственном положении, опуститься до уровня бездомного. Они с Хёнвоном – любимые сыновья, рожденные в семьях среднего достатка, воспитанные в нормальных условиях и ходившие в школу до шестнадцати лет. И они будут спать вот так, на земле. И это не кажется трагедией – разум Кихёна просто ищет возможные решения и работает только на поиски хоть каких-то вариантов. Его даже самого удивляет, что он не думает о том, как все страшно – он как будто уже приспособился даже к этому. Плохо ли это? Означает ли это, что он смирился и дальше будет только катиться вниз? Хотя, с другой стороны, как будто он может что-то с этим сделать. Они пытались что-то сделать, и остались без ног, обходя коробочки в квартале, но ничего так и не добились. Никто не захотел им поверить. – Слушай, может… может, лучше вернуться домой? – опуская голову, предлагает Кихён. – Хозяйка наверняка спит. – Есть еще соседи, которые не спят допоздна. Потерпи одну ночь, прошу тебя, – необычно мягко говорит Хёнвон. – Я тоже не хочу быть сейчас здесь, но лучше так, чем умирать. – Тогда… вернись один. Мне одному будет проще перебиться. Я не хочу, чтобы ты спал где попало только потому что ко мне прилипла какая-то тварь. – Кихён-а, – выдыхая густой белесый пар, задумчиво говорит Хёнвон. – Ты не думал, почему я сказал, что он убьет меня, когда мы с ним встретимся? – Потому что он сильнее, и у него могут быть помощники, – отвечает Кихён. – Потому что я скорее дам убить себя, чем позволю ему тебя забрать. Ему придется убить меня. Понимаешь? – Очень красиво сказал, – фыркает Кихён. – Это из «Истории о верности Чун Хян?» Хёнвон только качает головой – мол, ты безнадежен, о чем с тобой вообще можно говорить. Они замолкают и стоят еще минуты две, прежде чем, не сговариваясь, решают уже тронуться куда-нибудь – пусть даже в пристройку рядом со зданием ресторана. – И кто из вас Мон Рён? Голос раздается так неожиданно, что Кихён на секунду примерзает к земле. Неожиданным кажется все – сам звук голоса, содержание вопроса, и язык, на котором он был задан. – Я, конечно, разве не видно? – почти не удивившись или, по крайней мере, ничем себя не выдавая, с поразительной невозмутимостью, говорит Хёнвон, разворачиваясь, чтобы посмотреть на человека, знающего корейский язык и средневековую литературу. – Так я и думал, – улыбается парень, на вид которому почти как им, до двадцати пяти. – Чун Хян вряд ли была такой стропилой. – А тебе чего нужно, умник? – спрашивает Хёнвон, пока Кихён с опозданием следует его примеру и тоже поворачивается. – Могу предложить вам место, где вы сможете поспать. Не гостиница при «Ритц», но лучше, чем пристройка при «Багряном Драконе». И сколько он услышал? С каких пор он вообще слушал их разговор? – Нет, спасибо, такие предложения от незнакомцев – это билет к праотцам, а мы еще не торопимся на тот свет, – отвечает Хёнвон, и Кихён мысленно почти с восторгом отмечает, что даже в такой ситуации его друг все еще выглядит как настоящий Мон Рён – достойно и гордо. – Вы весь квартал на уши поставили, а в ресторане вас уже ждут, – говорит незнакомец. – Господин Тонг обрадуется, если увидит прелестную Чун Хян. Он уже обещал одному милому бутлегеру, что обязательно сообщит ему, если увидит ее где-нибудь неподалеку. – Что? Кихён понимает, что то и дело переспрашивать – это очень глупо, но ничего не может с собой поделать. – Господин Тонг беседовал через переводчика – через меня – с неким Ричардом Филлипсом, обещавшим ему поддержку при продаже алкоголя в заведении. Мистер Филлипс упомянул, что был бы не против получить какого-нибудь красивого мальчика примерно моего роста, но чуть более хрупкого сложения. А потом сказал, что до некоторых пор и не представлял, что китайцы могут быть такими привлекательными, но вчера ему довелось подержать кое-кого в руках. Господин Тонг едва не предложил ему меня, но вовремя вспомнил, что я – «бумажный сын» его двоюродного дяди. Мистер Филлипс также отметил, что это не обязательно должен быть китаец, поскольку вчера он имел дело не то с японцем, не то с кем-то еще. Господин Тонг очень заинтересован в продаже алкоголя, ведь это значительно повысит прибыльность предприятия, так что сами понимаете – он смекнул даже быстрее, чем я успел перевести ему слова гостя. Он вспомнил, что у него есть пара знакомых корейцев, один из которых подходит под нужные стандарты, и даже написал ваш адрес. – Мы уже месяц назад съехали из старой комнаты, – тяжело дыша и все равно задыхаясь, говорит Кихён. – Он не мог нас там найти. – Зато мог поспрашивать у ваших бывших соседей и навести справки еще как-нибудь, – просто говорит незнакомец, свободно владеющий корейским, китайским и английским. – Где гарантии, что ты не отведешь нас к господину Тонгу? – спрашивает Хёнвон. – Если ты на него работаешь, у нас еще меньше оснований тебе верить. Незнакомец снимает кепи и поднимает лицо, подставляя его под желтоватый свет фонаря. При таком освещении его лицо кажется острым, но даже так видно, что он и сам весьма неплох. – Меня зовут Ли Хань, но на родине мама дала мне имя Чангюн. Я десять лет не слышал ни слова по-корейски, и готов слушать вас двоих всю ночь напролет, даже если вы будете нести такую же чушь, как и до этого. «Бумажный сын» из Кореи? Кихён таращится на Чангюна так, словно увидел что-то сверхъестественное. – Меня били всякий раз, когда я говорил что-то по-корейски, но даже так я все еще очень сильно люблю этот язык, – добавляет Чангюн. – Поэтому я хотел бы, чтобы вы поверили мне и пошли со мной. Мы можем переночевать в гараже моего приемного отца – там есть небольшой деревянный настил, вы не замерзнете. Большего предложить не могу даже при всем желании – это небезопасно.