Иностранцы

Гараж оказывается довольно большим – Хёнвон представлял его себе как нечто тесное и темное, но то, что он видит перед собой сейчас, больше походит на небольшой дом. У кого-то еще есть возможность построить такое для своей машины, которой не бывает холодно или больно. А для людей-то что тогда нужно строить? Чангюн ведет их внутрь через заднюю дверь – у гаража есть еще и запасной выход, обалдеть просто – и между делом объясняет, что внутри еще можно воспользоваться плиткой, но это крайне нежелательно. Кихён просто идет рядом с Хёнвоном и молчит – он сегодня какой-то потерянный. Может быть, все дело в том, что он устал сильнее – ему пришлось не только ходить по китайскому кварталу, но еще и разговаривать, а это утомительно. В руке у Чангюна небольшой электрический фонарик, и стоит это дело, наверное, очень дорого, а он его носит как простую безделушку. – Здесь, – спихивая с чего-то похожего на деревянный пол, поднятый над цементной стяжкой, говорит, наконец, он. – Одеяла я сейчас принесу. Кихён, наконец, отмирает. – С тобой все будет в порядке? Твой приемный отец не убьет тебя? Чангюн ухмыляется: – Ну, пусть попробует. Никто в этой семье не знает английского, кроме меня. – И они еще называют себя предпринимателями? – удивляется Кихён, усаживаясь прямо на доски. – До этого у них был нанятый переводчик, который практически жил в доме, но с прошлого месяца, как только я стал пригоден для работы по местному законодательству, он был уволен. Теперь у них есть переводчик, который работает бесплатно. Но все-таки лучше, если отец не узнает. Хёнвон бухается рядом с Кихёном, и того даже слегка встряхивает – при всей своей худобе Хёнвон все-таки довольно тяжелый. – Я скоро вернусь. Не зажигайте свет. Чангюн уходит, закрыв за собой дверь, и Хёнвон только сейчас замечает, что в гараже нет никаких окон, а потому с исчезновением фонарика стало темно, хоть глаз выколи. Кихён рядом с ним вздыхает, и его вздох звучит почти по-старчески тяжело. – Ну, ладно, хотя бы сегодня мы переночуем в относительной безопасности. И здесь не так уж и плохо. Почти как в нашем подвале. – Только это не наш подвал, – возражает Хёнвон. – Это чужое место, где мы даже дверь сами запереть не можем. Он все-таки беспокоится, причем довольно сильно, потому что вот так с разбегу начать верить кому-то безоговорочно просто невозможно. Еще его беспокоит то, что сам он очень крепко спит, и если что-то случится, не сможет проснуться и отреагировать быстро. А кто знает, чего сейчас можно ожидать? Сам не замечая этого, Хёнвон тянется к Кихёну и в темноте нашаривает край его пальто. – Что? – спрашивает Кихён, очевидно, почувствовавший это прикосновение. – Я не убегу никуда. – Кто тебя отпустит, – смущаясь, улыбается Хёнвон. Он-то надеялся, что Кихён не заметит. Чангюн возвращается через минут десять – наверное, очень торопился. Фонарик он держит в зубах, и обеими руками обнимает сложенные одеяла. Кихён подрывается с места и бежит к нему, чтобы забрать у него шерстяную стопку, а Хёнвон просто поднимается и наблюдает за ними. – А зачем три одеяла? – заметив, что Кихён забрал два, а еще одно остается у Чангюна, интересуется он. – Одно для меня. – Тебя разве не будут искать? – Нет, для них главное, чтобы утром я явился к завтраку. Это нормально, – отвечает Чангюн. Хёнвону кажется, что для Чангюна вся эта ситуация – просто небольшое детское приключение, коих у него в силу своего приемного статуса и языкового барьера никогда не было. Это раздражает, потому что для них с Кихёном это настоящая жизнь, с которой им пришлось столкнуться так внезапно. Они рассаживаются на настиле, и Кихён подтыкает одеяло Чангюну под задницу, а потом делает то же самое для Хёнвона – чтобы не продуло. Гараж закрытый, конечно, но от одной из стен, если посидеть внутри достаточно долго, можно ощутить легкий сквознячок. Наверное, неплотная кладка. – Так значит, ты «бумажный сын»? – вспоминает Кихён, после того, как фонарик погашен, и все они устроены как надо. Хёнвон кутается в шерстяное одеяло и думает, что ему почему-то совсем не интересно, как Чангюн попал в Америку, а Кихён, конечно, хочет все знать – как обычно. – Да, – не отказывается Чангюн. Техника «бумажных сыновей» на самом деле работала бесперебойно вне зависимости от пола – дочери с таким статусом тоже встречались. Все дело было в том, что поймать таких детей не представлялось возможности. Младенцы, рожденные родителями китайцами на территории США, сразу же получали гражданство – без оговорок и условий. Однако, живя в антисанитарных условиях и нищете, не имея возможности как следует заботиться о ребенке и будучи вынужденными работать, родители часто теряли малышей. Если ребенок умирал, его хоронили где-нибудь по-тихому, ничего не сообщая властям, но об этом сообщали в Китай, где подыскивали ребенка того же возраста и пола, которого переправляли ближайшим пароходом в Америку. Здесь, в чужой семье, этот малыш начинал жить «бумажным сыном» или дочерью. Американцы не умели различать китайцев и заметить подмену не могли даже при горячем желании. Это всегда удивляло Хёнвона – некоторым родителям таких вот бумажных детей ничего не платили. Они были готовы закрыть глаза на смерть своего ребенка и взять чужого без возражений, лишь бы перетащить еще одного китайца в эту страну. Зачем идти на такие жертвы? Чего ради? – Мне было десять лет, когда появилась возможность переправить меня сюда, – вздохнув, начинает Чангюн. Даже совсем не зная его, просто по тону его голоса и темпу речи Хёнвон понимает, что тот будет рассказывать долго. – Вообще, родители следили за запросами уже очень долго – по-моему, мне исполнилось пять, когда они решили отправить меня в США. Они все хотели поскорее решить этот вопрос, но ребенок подходящего возраста… не умирал в этой стране. По крайней мере, по каналам отца выяснить такого не удавалось. А потом вот так случилось, что в моей нынешней семье умер сын десяти лет. Отец и мать продали все свои драгоценности и даже дом, чтобы заплатить этим людям – чтобы они взяли меня, а не китайца. Так я и попал в эту страну. – Это жестоко, – тихо замечает Кихён. – Если бы отец был жив, я бы ни за что не уехал из Кореи. Просто там сейчас совсем денег не заработать. Чангюн тихонько посмеивается, но его смех не звучит оскорбительно. – Нет, это не жестоко. Ты называешь эту страну Кореей, но на самом деле такой страны нет. На карте она обозначена как «Генерал-губернаторство Корея». Под японским протекторатом. Хёнвон мало чего понимает в этих терминах, потому что на политику ему всегда было наплевать. Для него родная страна всегда была нормальной полноценной страной со своим языком, культурой и всем остальным. А эти ярлычки – это просто чепуха. – Я знаю, – отвечает Кихён. – И все-таки я предпочел бы сейчас находиться там, а не здесь. – Лет через десять или даже меньше, если ты все еще будешь здесь, ты захочешь забрать свою семью сюда, а не оставлять ее там. Мой отец – профессор университета. Он всегда считал, что японо-китайская война, пролетевшая транзитом над корейским полуостровом, не закончилась – она просто слегка притухла. Совсем скоро эта война возобновится, и тогда корейской земле не уцелеть. И никому в этой стране не придется радоваться жизни. Поэтому они сделали все, чтобы отправить меня сюда, даже при том, что знали прекрасно – меня никто не будет здесь любить, и как чужака меня будут унижать и растить в боли. Но отец захотел, чтобы я вырос в безопасности, и мама его поддержала. Я до сих пор не согласен с ними, потому что в каком-то роде это предательство по отношению к родной стране, но… если у меня появится ребенок, возможно, я изменю свое мнение. Любовь все решает. – Да какая разница, где умирать, – наконец, вмешивается Хёнвон. – Мы и здесь… хоть войны нет, я бы не сказал, что мы сейчас в раю. Голод и безработица… может быть, это даже хуже. Их не застрелишь и не убьешь, они просто есть. Чангюн молчит некоторое время, но Хёнвон чувствует, что за этим молчанием есть что-то еще. Вообще, в Чангюне ощущается странная тяжеловесность – совсем не то, что характерно для людей его возраста. Пусть даже он прожил с родными родителями всего десять лет, они наверняка вложили в его голову столько всего, что его мозг ценнее всех мозгов из ресторана «Багряный Дракон» взятых вместе. – Чун Хян говорит по-английски, как я понял, а вот Мон Рён – нет, – зачем-то уточняет Чангюн. – Меня зовут Кихён, – раздраженно вставляет Кихён. – Вам следовало бы почаще читать газеты, которые теперь валяются по улицам. Просто ради интереса. – У нас нет времени на газеты. – Но читать вы умеете? Кихён колеблется с пару секунд, но Чангюн уже, кажется, знает ответ. – Только я, – признается Кихён, которому почему-то не хочется лгать. Потом, правда, добавляет: – Не хотелось бы, чтобы об этом кто-то узнал. – Южные штаты – это другое дело. Финансовый обвал – это вопрос макулатуры зеленого цвета, но настоящую ценность имеет то, что можно съесть или как-то использовать для жизни. Так вот, здесь, где ничего не растет, и люди только и знают, что работать на заводах, этот «черный четверг» действительно положил конец всему, потому что здесь производятся только деньги, за которые и покупают еду. А везут еду из южных штатов, где ее производят – там плантации, фермерские хозяйства, стада коров и лошадей и все остальное. Но южные штаты – не христианская миссия, хотя они там все утверждают, что верят в бога. Тем более что гражданская война всего-то шестьдесят лет назад закончилась – раны еще не зажили, так сказать. Вы хоть понимаете, о чем я? Просто это имеет к вам отношение, раз уж вы здесь. Нельзя жить в стране и не понимать, что в ней происходит. – Это точно, – необычно покладисто соглашается Кихён, и Хёнвону отчего-то хочется дать ему подзатыльника или чего-нибудь еще. – Но о войне я знаю, тут о ней периодически вспоминают. – Вот и хорошо. Значит, ты знаешь, почему южане не продают свои фрукты и овощи на север за бесценок. Потому что была война, да? Они как бы… считают, что это карма или что там у них, у этих американцев в голове… в общем, смысл ясен, да? Они проиграли войну, понесли потери, у них отобрали валюту и независимость, и теперь они думают, что этот фондовый крах в северной части страны – это плата за все. Вы, ребята, на севере. Но здесь без поддержки не прожить, а вы только и можете, что друг за друга держаться. Я хочу сказать, что здесь вам нет смысла пытаться тут удержаться – легче станет только лет через десять. Для таких, как вы – для честных работяг. Десять лет вы не выдержите, потому что Чун Хян притягивает извращенцев или делает других извращенцами одним своим видом. Удивляюсь, как он еще до сих пор жив. – Меня Кихён блять зовут, – напоминает Кихён. – И попробуй только тронь его, – серьезно добавляет Хёнвон. – Я-то его не трону, но вот другие – ха, сомневаюсь, что ты их остановишь. Если им очень захочется, они его поймают, трахнут и убьют за бесплатно. В общем, вы уже знаете, что нужно делать, да? Вам нужно валить куда-нибудь подальше и поюжнее. – Но там… мы там никого не знаем, – говорит Кихён. – Вы и здесь никого не знаете. Никто вам даже дверь открыть не захотел, о чем вы. Что вам терять? Но где-нибудь под Атлантой вы сможете наняться на работу. Да, там тоже тяжело жить, и так было всегда. И я даже не знаю, будете ли вы ездить в трамваях в основных отделениях или в отделениях для черных – когда я в последний раз ездил туда с отчимом, отделы для черных ограждали цепями. Но зато здесь я даже гадать не буду – ничего хорошего с вами не случится. Ладно, если бы вы были обычными китайцами со средними рожами, но вы красивые. И это полная задница. А там вы сможете хотя бы наняться куда-нибудь и работать за еду. Вам хотя бы платить будут. На фермах рабочие руки всегда нужны, если вы не боитесь грязной работы, конечно. Впрочем, решать, конечно, вам. Жизнь ваша, делайте, что хотите. Я просто сказал, что вижу. – Лет десять? – задумчиво повторяет Кихён. – А что – со страной все настолько плохо? Я думал, еще пару лет нужно подождать. – Нет, ничего подобного, – отвечает Чангюн. – Столько людей разорилось, столько заводов позакрывалось. Ничего не производится, ничего не продается, а людям нужно что-то есть. Эта страна в северной части поедает сама себя. Может быть, это остановится, а может быть, нет. – Тогда китайцам тоже опасно. Если их дела начнут процветать, то рано или поздно их кто-то подожжет, – размышляет Кихён. – Так что тебе тоже лучше позаботиться о себе. – Я останусь в этой семье. Хватит с меня уже этих расставаний. Я здесь никого не люблю и никто здесь не питает этого светлого чувства ко мне, но я принадлежу этому дому. В десять лет я был слишком мал, чтобы возразить, пришлось бросить родителей. Сейчас я никого бросать не собираюсь – как бы то ни было, эти люди вложили в меня деньги и время. – Но твои родители отправили тебя сюда, чтобы ты жил, а не умер как-нибудь ночью, – разумно замечает Кихён. – За тебя заплатили. Эти люди вырастили тебя не по душевной щедрости, ты и сейчас на них работаешь. Так что… мы-то уедем или придумаем еще что-нибудь, потому что нас двое. Но ты один. И если ты позволишь себе умереть просто так, то точно предашь своих родителей – они столько сделали, чтобы ты жил в безопасности. – Я об этом подумаю, – зевая, уклончиво отвечает Чангюн. Хёнвон прислушивается к дыханию Кихёна и тоже закрывает глаза. Наверное, лучше все-таки поспать, они ведь для этого сюда пришли. * Утром Кихён открывает глаза и даже не может понять, утро или уже обед – в гараже все равно темно. Однако поскольку никто их не разбудил и не обнаружил, можно предположить, что время все-таки ранее. К тому же, Чангюн тоже посапывает где-то с левой стороны. Кихён усаживается и сбрасывает с плеч одеяло, в которое кутался всю ночь. Он тратит еще пару минут, вспоминая приблизительное расположение настила относительно других крупных предметов. Вспомнив, где находится машина, он встает и незаметно крадется к выходу. Он все решил еще ночью, и теперь остается только поступить согласно собственному плану. Конечно, Хёнвон его убьет за такое и даже сочтет это предательством, но так лучше, чем подставлять его под удар лишний раз. Если Кихён притащил к ним эти неприятности, он и должен с ними справиться – все справедливо. Нужно забрать остатки вещей из комнаты – хотя бы чемодан с обувью и одеждой – и вернуться. Днем можно поискать еще работу, а потом решить, где перебиться на ночь. И вообще поискать другой дом, чтобы пожить в нем неделю или две. Кихён выходит на улицу, попадая в уже начинающий разжижаться утренний полумрак и сырой холод. Он ежится и поднимает воротник, как можно быстрее направляясь к калитке. Наличие задней двери у гаража кажется настоящей удачей – не нужно красться и прятаться, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из хозяев, все равно запасной выход выходит прямо к забору. То, что рассказал Чангюн – замечательно. Если раньше они копили деньги только на следующий месяц, чтобы оплачивать аренду, то сейчас их можно копить для чего-то более важного и умного – на билет, допустим. Потому что билет до Атланты будет куда дешевле, чем до Лос-Анджелеса, и перспектива перебраться куда-то южнее более реальная, чем совершенно недосягаемая дорога до дома. Когда появляется цель, жизнь становится более осмысленной. Он думает об этом, добираясь до подвала, в котором они жили до вчерашнего дня. Когда он все-таки попадает внутрь, не столкнувшись по дороге ни с кем из соседей, его настроение уже находится на таком подъеме, что кажется, будто ему все под силу, и жизнь, наконец, повернулась к ним с Хёнвоном лицом. Кихён даже забывает о том, что получит от Хёнвона по шее, когда вернется к гаражу – а он всерьез планирует вернуться в течение часа. Внутри все кажется спокойным – на первый взгляд ничего не изменилось. Но так только на первый взгляд. Кихён обводит глазами комнату и замечает, что единственная фотография, сделанная за годы жизни в Америке, исчезла. Раньше она всегда лежала на столике рядом с бритвами и расческами, а теперь ее нет. Он и Хёнвон были сняты на фоне задней стены ресторана – это было летом прошлого года, и они улыбались так, что треск от их улыбок можно было слышать даже сейчас, просто глядя на черно-белое фото. Теперь снимка нет, но на его месте лежит записка. «Дорогой малыш. Вчера, отправляясь за красивым мальчиком, рекомендованным нашим общим знакомым господином Тонгом, я и подумать не мог, что наткнусь на твое пристанище. Я просто думал, что найду красивого китайца или японца или того, кем ты являешься. Но мне сказочно повезло, и сама судьба привела меня именно к тебе. Так что это фото я оставлю себе на память. Я не следил за тобой специально и не преследовал тебя, как ты можешь подумать. Это провидение или вселенная или что-то еще, я не имею ни малейшего понятия. Но разве это не знак? Было бы грешно отказываться от такого подарка, верно? Возможно, кто-то больший, чем мы, желает, чтобы мы встретились. О чем это я? Наверное, о том, что ты должен дождаться и встретить меня сам. Леди, что сдает квартиры в этом доме, рассказала мне, что ты хорошо говоришь по-английски и даже умеешь читать и писать. Ты обманул меня, малыш. Зачем? Я не собирался убивать тебя. Хотя, то, что ты прочел все надписи на ящиках и бутылках, меня все еще тревожит. Думаю, мне станет лучше, когда при личной встрече ты заверишь меня в том, что не собираешься использовать свои знания в полиции. Надеюсь, ты сделаешь все возможное, чтобы я тебе поверил. Твой друг на фото – тоже очень красивый, жаль только, что тощий. На этом я заканчиваю свое послание и надеюсь, что в скором времени мне удастся побеседовать с тобой лично. У меня для тебя очень много интересного, так что жди нашей встречи с нетерпением – лично я уже пылаю в предвкушении». Кихён перечитывает записку дважды, а затем сжигает ее в печи, не позволяя себе сорваться. Можно начать орать и швыряться утварью, и он испытывает нестерпимое желание поступить именно так, но сейчас это вредно – можно перебудить соседей. Он выглядывает в окно – на противоположном здании есть круглые часы, и они показывают половину восьмого. Он не сомневается, когда берет чемодан и выволакивает его из подвала, а потом тащит к трамваю, где тратит пятьдесят центов на проезд, просто потому что время сейчас для него куда дороже. Когда он добирается до нужного дома, чудом не заблудившись по дороге, Чангюн уже стоит у задней калитки, и его лицо выглядит как живое воплощение недовольства. – Передай Хёнвону, что деньги во внутреннем кармане чемодана. Пусть не ждет меня. Если тебе не сложно, позаботься о нем. Спрячь его на пару дней, чтобы он… не выходил на улицу, – оставляя чемодан у ограждения и даже не подходя к калитке, говорит Кихён, прежде чем развернуться и уйти. Чангюн стоит на месте в полном оцепенении всего каких-то пять-шесть секунд, но этого достаточно, чтобы Кихён успел скрыться. Во всяком случае, когда Чангюн выбегает на заднюю улицу, его уже нигде нет, а мелких переулков, в которые он мог бы свернуть, слишком много. В гараже все еще спит Хёнвон, и Чангюну до смерти не хочется с ним встречаться.