Иностранцы

Кихён продолжает думать все время, пока идет к полицейскому участку – ближайшему к дому, в котором они с Хёнвоном жили до вчерашнего дня. Все должно закончиться сегодня или завтра. Если Чангюн может ночевать, где попало и возвращаться домой только к завтраку, значит, ему не составит труда закрыть Хёнвона в каком-нибудь отеле. Это было бы идеально – если бы Хёнвон отсиделся эти два дня где-нибудь подальше, не имея возможности выйти. Кихён слышал о таком – когда в небольших отелях управляющему платили за то, чтобы он подержал кого-нибудь взаперти. Чангюн наверняка тоже об этой практике знает. Кихён надеется, что Чангюн воспользуется этим или любым другим способом. Или даже если он не захочет – а он имеет полное право сейчас отпустить Хёнвона на все четыре стороны – то есть еще надежда на то, что Хёнвон подастся куда-нибудь в другое место и не начнет где-нибудь искать Кихёна. И вообще, побудет где-нибудь, но точно не в полиции, потому что китайцы или корейцы никогда не приходят сюда по доброй воле. Да и вообще, номер с полицией – чистое самоубийство. Шансов на то, что поверят и поймут – почти ноль. Зато мистер Филлипс точно обо всем узнает, и тогда Кихёну крышка. Ну и к черту. Главное чтобы Хёнвон был где-нибудь подальше. Не дома и не в полиции. Да хоть в Гувервилле. Хёнвон умеет понимать без слов, и то, что Кихён оставил чемодан с обувью и одеждой, должно сказать ему, что возвращаться домой категорически нельзя. Конечно, даже при том, что он незначительно младше, Хёнвон никогда не слушается Кихёна, но сейчас-то он должен понимать, что дело не шуточное. До сегодняшнего утра Кихён и не подозревал о том, что мог бы пойти в полицию. Мистер Филлипс сам дал ему эту идею в своем письме. Кстати, не нужно было его сжигать, нужно было его оставить – тогда бы в полиции проще поверили. С другой стороны, они вполне могут усомниться в подлинности записки. Слово богатого американца против слова корейского паренька без работы и семьи. Тут и думать не о чем. Кихён идет к полицейскому участку и думает, что это конец. Во всяком случае, сегодня к вечеру или самое позднее к завтрашнему утру он точно будет у мистера Филлипса, в его полном распоряжении. А потом он умрет, и все закончится – если хозяйка такая болтливая, она должна знать, что Хёнвон не говорит по-английски и не умеет читать. Избавившись от Кихёна, мистер Филлипс уже не станет гоняться за Хёнвоном, и тот сможет уехать куда-нибудь. Куда-нибудь поюжнее. И пусть уже начнет учить английский, раз с китайским не склеивается у него. Какого черта он четыре года живет в этой стране и еще не научился как-то изъясняться хоть на каком-то живом для этой земли языке. Совсем уже. Кихён засовывает кулаки в карманы и останавливается перед воротами, раздумывая над тем, стоит ли войти или лучше подождать. Вполне возможно, что внутри еще нет никого из тех, к кому стоило бы обратиться. А к кому вообще обращаться? Он представляет, как заходит внутрь, останавливается прямо перед парадной дверью и кричит: «Детектив, у меня важные новости!». От этих мыслей становится смешно. Вообще, можно было бы, конечно, как-нибудь найти самого мистера Филлипса – да хоть через ресторан или как-то еще – и сдаться напрямую. Но тогда он точно умрет, а если идти через полицию, есть хоть какой-то шанс, что делом бутлерега займутся. Хотя… вполне возможно, у этого человека имеется солидная поддержка именно из полиции, иначе с чего бы ему обещать что-то серьезное господину Тонгу, и с чего бы господину Тонгу ему верить. Эх, что это за жизнь? Кругом только одно уродство и дерьмо – что в Корее, что в Америке. Пусть этот мир будет благодарен, что в нем родились родители Кихёна, а еще такие люди как Хёнвон или Чангюн. И эта страна тоже пусть будет благодарна за то, что они, хоть и недолго, но все-таки в ней пожили. Сложнее еще и от того, что он понятия не имеет, который час. Вроде бы, полиция должна работать круглосуточно, но кто ж знает, какие тут порядки. – Эй, чего ты тут стоишь? Перепутал двери? Это полиция! – прерывает его размышления довольно грубый голос охранника, появившегося на крыльце. Кихён слегка кланяется больше по привычке, чем из настоящей почтительности и отвечает: – Простите, мистер, к кому мне обратиться, чтобы сообщить о бутлегерстве в моем районе? Охранник – мужчина лет пятидесяти с хорошеньким брюшком, в котором вполне мог бы уместиться семимесячный от момента зачатия ребенок – запрокидывает голову и начинает ржать. Поскольку чего-то другого Кихён не ожидал, он даже не удивляется – просто стоит и ждет, когда этот ходячий рисовый пирожок перестанет смеяться. Кихён скорее удивился бы, если бы его восприняли всерьез с первого раза. – Бдительные китайцы мне еще не встречались, – отсмеявшись, говорит охранник. – И кто ж тебе показал этих бутлегеров. – Они сами меня нашли, – старательно следя за акцентом и прилагая все силы, чтобы говорить правильно, отвечает Кихён. – Им нужен был молодой человек, не умеющий читать. Человек с сильными руками, чтобы носить ящики. Но я умею читать. – А у тебя что – сильные руки? – уточняет охранник. Жутко хочется подняться по ступенькам и начистить ему рыло – просто взять и с размаху ударить по этой колыхающейся роже. Но нужно терпеть. – Мне были нужны деньги. Они всем сейчас нужны. Лицо охранника неожиданно становится серьезным. – Тут ты прав, конечно. Деньги сейчас всем нужны. И давно это было? – Позавчера. Вчера этот бутлегер наведался в дом, где я живу, и мне пришлось ночевать на улице, так что я не мог сообщить в полицию. Он побеседовал с моей арендодательницей, и я думаю, что теперь ему известно о том, что я умею читать по-английски. Я пришел, потому что могу умереть. – Так я и думал, что не из любви к закону, – кивает охранник. – Но так хоть звучит приличнее. Поднимайся сюда, сынок. Тон охранника постепенно меняется, и пока они идут по коридору, Кихён замечает, что мужчина, по всей видимости, принимает его за ребенка – по крайней мере, говорит он с ним примерно как со школьником. Такое постоянно происходит с азиатами – европейцам они кажутся детьми, даже если на самом деле им уже по тридцать. – На месте только детектив Гордон, думаю, с ним тебе и нужно поговорить. Обычно это сложнее, для начала мы проверяем людей, но ты, я вижу, и так почти раздетый. Веди себя хорошо и говори так же, как со мной говорил – четко и рот пошире открывай, да? Не бубни, как это все китайцы делают, мы такое дело ненавидим. Охранник открывает дверь со стеклянной вставкой и заглядывает внутрь, почтительно приподнимая козырек. – Детектив, у нас тут китаец. Говорит, слышал о бутлегерах в своем районе. – А где он живет? – раздается глуховатый, но достаточно молодой голос. – Я понятия не имею. Наверное, недалеко, раз сюда пришел. – Он с тобой? – Да, детектив. – Давай его сюда. Охранник вслепую, но почему-то безошибочно хватает Кихёна за запястье и впихивает в небольшой офис с тремя письменными столами. – Вот он, детектив. – Спасибо, Эйвери. Можешь идти. Кихён останавливается там, где его оставила рука охранника Эйвери, и стоит, глядя в пол. Он впервые находится в таком месте, но ему кажется, что пахнет здесь примерно как в библиотеке – бумагой. А еще сигаретами. – Ну, иди сюда. Сядь. Приходится поднять глаза и посмотреть на детектива, которым оказывается человек лет тридцати с черными волосами и густыми бровищами, но в целом приятным и открытым лицом. Его волосы гладко зачесаны назад, и лицо выглядит так, будто он побрился за полчаса до этой встречи. – Сядь, – повторяет детектив, указывая на стул напротив себя, прямо за столом. Кихён осторожно подходит и опускается на сидение, но не прислоняется к спинке. – Так срочно захотелось сообщить в полицию, что прибежал с утра пораньше, пока никого нет? – глядя на него ничего не выражающими глазами, спрашивает детектив Гордон. – Видишь ли, моего напарника еще нет на месте, а я не привык принимать показания без него. Так что придется потерпеть немного. – Я могу рассказать и так. – Не терпится? – устало улыбается детектив. – С чего такая спешка вообще? Только сейчас Кихён вспоминает, что детектив не слышал того, что он рассказал охраннику Эйвери, а это значит, придется говорить по новой. И еще черт знает, сколько раз его будут просить повторить. – Я не могу ждать, поэтому для меня… да, чем скорее, тем лучше, – говорит Кихён. – Думаю, он убьет меня, как только найдет. Грамотный английский привлекает внимание детектива, и тот, уже было вернувшийся к бумагам на столе, поднимает заинтересованный взгляд. – Ты давно живешь в Америке, да? – теперь глядя на него несколько иначе, опять улыбается этот Гордон. – Почти четыре года. Я работал в ресторане «Багряный дракон», если вам нужна такая информация. У меня есть документы – они с собой. Я не нелегал, можете проверить, последняя регистрация была… – Стой-стой, нелегалы – не моя проблема. Я не занимаюсь такими вопросами, и мне, если честно, все равно, откуда ты. Просто ты хорошо изъясняешься, и я подумал… здорово говоришь, что уж тут. Моя проблема – бутлегеры и бордели. А китайцы, как я понимаю, промышляют и тем и другим, но я еще ни разу не видел, чтобы кто-то пришел стучать на своих. – Я не китаец, но даже так мне все равно ничего не известно о продаже алкоголя в китайских заведениях. И о борделях тоже. – Так о ком же ты решил рассказать? Кихён облизывает губы, поджимает их на секунду, а потом начинает рассказывать. * Хёнвон просыпается от довольно резкого тычка, отчего бок тут же начинает ныть. Кихён его, конечно, по-всякому будил, но до такого они еще не доходили – обычно его щелкали пальцами по ступням, били плашмя китайской подушкой и трясли за плечи. – Кихён-а, уже вставать? – открывая глаза, спрашивает он. Чангюн стоит на бетонном полу за настилом и выглядит как-то… подавленно. Рядом с ним, прислоненный к стене, стоит чемодан, один вид которого сразу прогоняет все остатки сна. – Откуда это? Где Кихён? – вскакивая, сыплет внезапно появляющимися вопросами Хёнвон. – Ушел. Я думаю, Ричард Филлипс его поймал или может поймать в самом скором времени. Он оставил деньги во внутреннем кармане чемодана и сказал тебе не ждать его. А еще сказал мне, чтобы я о тебе позаботился в следующие пару дней. Так что слушай внимательно, Хёнвон-хённим. Готов слушать? Хёнвон трясет головой и трет лицо одновременно, пытаясь прийти в себя, но получается очень и очень слабо. От такого пробуждения хочется наоборот заснуть навечно. – Говори. Говори, да, – отвечает Хёнвон, но, вопреки этому, начинает ругаться: – Вот блять… я так и знал. Он меня не разбудил. Он сам ушел. Ну какого черта? Ну блять, уебок, я его отлуплю, когда найду. Я убью его… говори, я тебя слушаю. Все, я слушаю. Чангюн усаживается на край настила и опускает голову. – Помнишь, что он вчера мне сказал о моих родителях? Я подумал… это было скрытое послание для тебя. Вчера они столько разговаривали, что вот так сходу вспомнить детали невозможно, но Хёнвон что-то припоминает. Что-то о том, что Чангюн должен позаботиться о себе ради своих же родителей. – Он, по сути, сказал, что лучшее, что я могу сделать для отца и матери – это остаться в живых. Ты ведь понимаешь это? – Понимаю. – Ты с этим согласен? – Иди нахуй. Мы не будем с ним жить по отдельности. И он пусть идет нахуй. Нет, я просто… какого черта, Чангюн? Почему он меня не разбудил? Что у него блять в голове творится, почему он так со мной поступил? Он еще будет мне теперь указывать, как мне жить. После этого? Да кто он такой – он меня бросил, как будто он мне никто блять, понимаешь? Он блять решил умереть, а меня не спросил. Разве так поступают друзья? Чангюн сидит и кивает, все еще глядя вниз, и Хёнвону кажется, что он просто пережидает истерику и ловит подходящий момент, чтобы начать опять говорить свои «правильные» вещи. – Знаешь, я тут не просто так воздух сотрясаю, – немного успокоившись, говорит Хёнвон. – И не пытайся отправить меня куда-нибудь в Атланту или где-нибудь запереть. Я уже понял, чего он от тебя хотел. Но я не ребенок, и пусть он считается со мной. Твои родители сами тебя отправили, потому что у них не было выбора. У меня другой случай. – И какой это? – спрашивает Чангюн, поднимая глаза. – Я тоже кое-что помню из вчерашнего разговора, – мрачно отвечает Хёнвон, и Чангюн внимательно смотрит на него, видимо, не понимая, к чему он клонит. – Ты сказал, что если мы не начнем нормально о себе заботиться, когда-нибудь какие-нибудь люди «поймают, трахнут и убьют» его, – Хёнвон невесело усмехается, глядя в стену впереди себя. – Вот до этого точно не дойдет. Я сам это сделаю, когда найду его. Чангюн гасит фонарь – теперь он у него не ручной, а обычный подвесной с металлической ручкой – и вздыхает. – Этого следовало ожидать. Вы слишком зависите друг от друга, и я не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, потому что вы долго живете в чужой стране. – Мне все равно, почему. – Ладно, я понял, что ты не хочешь его слушаться. – А почему это я должен? – О да, ты же в этой паре муж, – уже посмеиваясь, заключает Чангюн. – С чего бы тебе слушаться жену. – Слушай, как насчет помолчать? – Хорошо, хорошо. Я просто… попрошу тебя об одном – не показывайся нигде до вечера. Сегодня вечером у господина Тонга назначена встреча с мистером Филлипсом. В восемь часов я буду переводить. Если услышу хоть что-то о том, что он поймал Кихёна – если он будет благодарить господина Тонга за рекомендацию или как-то намекнет, я это пойму. Я буду единственным, кто услышит и поймет его слова полностью. Как только разговор закончится, я дам тебе знать. Хёнвон тянется к фонарю и включает его, чтобы сползти с настила и взять чемодан. – К этому времени Кихёна могут уже… все самое страшное может уже случиться. Я не могу столько ждать. – Всего один день, да и то не полный. Это даже не сутки. Не так уж и много я прошу, учитывая, что мне все эти ваши проблемы совсем не нужны. Но я уверен, что развлекаться мистер Филлипс будет ночью, когда у него появится время. Хотя я не думаю, что он всего за один день поймает Кихёна – все-таки мы живем в очень большом городе с кучей маленьких улиц, и он не полицейское управление, а один самоуверенный бутлегер. – Слушай… а где он живет? – Мистер Филлипс? Я не знаю, но могу узнать. И не думай, я тебе не скажу, иначе ты полезешь на рожон. – Я… Хёнвон прерывается на полуслове, открывая крышку чемодана. Во внутреннем боковом кармане действительно лежат деньги – край десятидолларовой бумажки виден даже так. От этого перехватывает дыхание, и почему-то именно сейчас он понимает, что все реально – Кихён оставил ему деньги и ушел. Эти самые деньги Кихён заработал сам, потому что те десять долларов, что заплатили Хёнвону, они почти истратили на предоплату ренты и покупку хлеба с молоком. В то утро у них было десять долларов, потом двадцать принес Кихён, и еще десять Хёнвон. Вечером они были очень рады, потому что сорок долларов на двоих – это целое состояние. Все, чего они хотели – пару выходных, чтобы спать до полудня и гулять после обеда. И есть не один, а два раза в день. И топить печь дровами, чтобы можно было греть воду и мыться. Они хотели малого, но даже это сейчас кажется роскошью. Не нужны никакие деньги, никакие печки, комнаты или бутылки с молоком. Без Кихёна ничего не нужно. «Верните мне Кихёна. Кем бы вы ни были, если вы меня слышите, то я прошу вас: хватит, перестаньте, я больше не выдержу, меня убивают эти ваши игры. Но если вы чего-то хотите от меня, я все сделаю, только верните мне его». Чангюн вытаскивает из основного отдела чемодана застиранные брюки, сложенные особым образом – Кихён всегда складывает предметы одежды так, чтобы они лежали на своих местах и не смешивались друг с другом. Он всегда заворачивает носки в газету, чтобы они не осквернили остальные вещи. Он всегда… – Это, как я понимаю, его штаны? – рассматривая аккуратно сложенные брючины, спрашивает Чангюн. – Он такой аккуратный, с ним, наверное, очень тяжело. Хёнвон кладет руку на рубашку Кихёна, лежащую в чемодане – она была сразу под брюками. – С ним тяжело, да. Без него… Без него – невозможно. * Напарник детектива Гордона приходит примерно через час, когда на улице уже совсем светло. Кихёну в это время разрешают посидеть на небольшом диванчике у стены, и он сам как-то незаметно для себя отключается, а просыпается только, когда его зовут – имя произносят неправильно, но ясно, что никто из американцев на такое тоже не откликнется. – Это детектив Уоллис, – указывая на стоящего рядом мужчину в хорошем костюме, говорит детектив Гордон. Кихён сразу же встает с дивана, но поклониться уже не может – темнеет в глазах. Кто-то подхватывает его под локоть, помогая удержаться на ногах. – Ю Кихён, – хрипловато отвечает Кихён, понимая, что пауза уже становится невежливой. – Странное имя – Ю, – с улыбкой говорит детектив, которого Кихён еще не может рассмотреть. – Это фамилия. Азиаты всегда произносят фамилию первой, – поясняет Гордон. – Так что там у вас? Неужели ему придется рассказывать еще и в третий раз? В глазах, наконец, проясняется, и Кихён видит перед собой еще одного высокого мужчину с легкой проседью в темных волосах – их оттенок значительно светлее, чем у Гордона. Такой, наверное, называют коричным. – Ты прочел надписи на ящиках и бутылках и даже запомнил их, верно? И имя твоего вчерашнего нанимателя – Ричард. Кихён специально не рассказал ничего из того, что услышал от Чангюна, но неточности его неприятно дергают – например, Ричард не вчерашний, а позавчерашний наниматель. И зачем вообще спрашивать «что там у вас», если все прекрасно знаешь. Из ниоткуда всплывает воспоминание о женщине, жаловавшейся ему на свою жизнь и искренне верившей, что он не понимал ни слова – иначе она бы не решилась ему что-то выболтать. Он помогал ей вытаскивать тяжелые горшки с фикусами – она договорилась продать их в какую-то компанию, а ему заплатить три доллара за помощь. После этого она оставила его на чай, который оказался простым кипятком, и сидела, говорила о том, что ее дочь изнасиловал работодатель, а в полиции над заявлением только посмеялись. Полицейский даже попросил ее «показать, как он это делал». Кихён тогда слушал и не знал, что было лучше – открыто посочувствовать и показать при этом, что он все понял или позволить женщине без стыда завершить эту встречу, оставив ее в счастливом неведении. Ей было до того больно, что она жаловалась китайцу – ей просто хотелось рассказать это живому человеку с настоящими глазами. Человеку, который не стал бы тащить этот разговор в другой двор и зубоскалить над ее бедой. Наверное, такие выблюдки как этот Уоллис и рассматривают дела об изнасилованиях в том участке. Вообще, злиться на Уоллиса еще рановато, он ведь не сделал ничего дурного, просто был невнимателен, но Кихён слишком устал, и его все раздражает. – Такой грамотный, надо же. И как научился читать? Кто-то учил или сам? Тяжело, наверное, было, да? Наш алфавит для тебя совсем уж чудной, да? Сложный он. «Да уж не сложнее хангыля или даже хироганы, ты, свинья», – мрачно думает Кихён. – А писать ты умеешь? «Отъебись нахуй, займись уже делом, за что тебе деньги платят». – Нет. – Или опять врешь, как тому бутлегеру соврал? Вопрос звучит безобидно, но в нем что-то есть – что-то очень нехорошее. Слишком грубо, чтобы Гордон обратил внимание – он наверняка уже привык к тому, что его великовозрастный напарник все время болтает, он, скорее всего, даже не вслушивается в этот гул. Слишком грубо, но при этом хитро. «О, теперь я знаю, кто продаст меня». Кихён поднимает взгляд и смотрит прямо в глаза этому самому Уоллису. Хорошо, что он не позволил себе начать надеяться на лучшее, когда встретился с детективом Гордоном. Уоллис, ничего не понимая или понимая абсолютно все, отвечает на его взгляд и улыбается. «Хёнвон-а, жаль, что я ни разу тебя не поцеловал. Нужно было сделать это сегодня, перед тем как уйти».