Иностранцы

Страх творит чудеса – Кихён встает в открывшуюся «нишу» без посторонней помощи, хотя и двигается заторможено. Хёнвон едва успевает притянуть доску обратно, когда входная дверь распахивается, и в дом входят люди. Через узкую щель между деревянными панелями проходит свет, и Хёнвон видит, как блестит глаз Кихёна – полоса света падает на его лицо. Когда один из вошедших в дом проходит мимо, Хёнвону кажется, что этот блеск может привлечь его внимание, но Кихён, словно почувствовав его беспокойство, зажмуривается и прикусывает губы. – Ричард, где ты? – обращаясь к умершему уже Филлипсу по имени, кричит мужчина. – Не время прохлаждаться, старина, склад сейчас рванет не хуже… Видимо, на этих словах он доходит до спальни и видит лежащего на полу придушенного Филлипса. Хёнвону кажется, что это конец, и никакого укрытия у них нет – они выставлены на всеобщее обозрение, и их сейчас же найдут и распнут где-нибудь неподалеку. Он хватает Кихёна за руку, и тот сжимает пальцы в ответ, все еще не открывая глаз. – Ричард! Ричард, мать твою, ты… Где этот сукин сын?! Где этот китаец? Он думает, что Кихён убил Филлипса? От такой тупости Кихёну хочется засмеяться, но при этом его тело вряд ли сумело бы выдавить хоть какой-то звук, даже если бы они находились в безопасности – он почему-то пребывает в странном оцепенении. – Где ты? Черт, Ричард, не может быть… как так… Где ты, чертов китаец? Видимо, человек осматривает тело, и по мере того, как до него доходит весь масштаб бедствия, его все сильнее накрывает паника. – Не может быть, Ричард! Какого хрена?! Нет, не может быть! Кихён открывает глаза и смотрит на Хёнвона – смотрит внимательно, но с непонятным выражением. Хёнвону кажется, что ему даже не страшно – его красивые глаза с необычными для корейца длинными ресницами смотрят уверенно и прямо. – Я убью тебя, хренова китайская шлюха! Где ты? Где ты?! Лучше сам выйди или я… Мужчина начинает швыряться вещами в комнате, наверное, даже заглядывает под кровать. Через минуту он выскакивает из комнаты и бежит в гостиную, потом из нее еще куда-то – Хёнвон понятия не имеет, какие еще помещения есть в этом доме. Он продолжает кричать и материться, и Кихён, который и так еле стоит на ногах, почему-то улыбается, шевеля губами. Когда мужчина ходит мимо них, Хёнвону кажется, что он может услышать их дыхание, но ничего подобного не происходит. Он смотрит на Кихёна, и видит, что того подводят ноги, так что он как-то растекается по пространству, видимо, собираясь сползти – неосознанно, конечно. Боясь, как бы, падая, Кихён не наделал шума, Хёнвон отпускает его ладонь и обхватывает его обеими руками, опасно протершись при этом локтем по подвижной доске. Мужчина, увлеченный поисками в спальне, ничего не замечает, но если бы в этот момент он стоял рядом, непременно нашел бы их. Кихён почти повисает в его руках, но все-таки упирается в более стабильную сторону стены и старается сам держать свой вес. Хёнвон чувствует, как бьется его сердце, и прижимает его теснее. Вскоре в доме появляются еще люди – все они перевозбужденные и злые, кричащие и ругающиеся самыми разными словами. Хёнвон не понимает ни слова, но вздрагивает всякий раз, когда кто-то проходит рядом с их убежищем. Дом наполняется запахом дыма, и Хёнвон запоздало думает о том, что когда разыгралось пожарище, ветер, к счастью, дул в противоположную от дома сторону, иначе они бы точно задохнулись. Склад, конечно, все еще горит – он будет догорать еще долго, поскольку здесь нечем тушить пожар, да и людей вокруг нет. Разве что мертвецы с кладбища. Только сейчас, когда в доме появились люди, принесшие с собой едкий дым, у Хёнвона оживают все чувства – он слышит щелчки, с которыми лопаются горящие балки и прочий шум от пожара. До этого момента он вообще не помнил о складе. Определить по звуку количество людей невозможно, но зато в их числе кроется большое преимущество – все они начинают ходить и разговаривать, а значит, меньше вероятности, что услышат дыхание или шорох из стены. Кихён опять встает на ноги, но от Хёнвона не отходит и не отстраняется, а напротив – даже обнимает его, сцепляя руки за его спиной. – Удалось вытащить всего двенадцать ящиков. Может, хорошо, что он сдох? Иначе сам бы нас убил. – Только кто его так? Неужели китаец? Он же мелкий и худой, да и был явно не в себе. – Какая разница, какой он, главное, он пропал, а значит, не может быть… – И что теперь делать? – Нужно уезжать, – отвечает мужчина, вошедший в дом первым. Кихён, видимо, начиная верить в собственные ноги, расцепляет руки и хочет отпустить Хёнвона, но тот сжимает его еще крепче, так что становится даже больно. И это не смешно и не мило, потому что Кихён не может даже вздохнуть или как-то выразить свое недовольство – он не может даже двинуться лишний раз, боясь, что звук трения ткани о ткань привлечет ненужное внимание. – Уезжать? Хочешь уехать? И бросить все здесь? – Тело заберем. Крови нет, следов – тоже. Китаец никуда от нас не денется, где-то здесь должна быть его фотография – Ричард вчера показывал мне. Позже, когда вернемся, найдем его. – Нужно поискать еще! Где он? И какая сука подожгла склад?! Я хочу выяснить это прямо сейчас! Мы там почти умерли, спасая ящики, мы потеряли все! Нам никто не заплатит, мы… – Я заплачу вам. Хотите искать – вперед. Света от пожарища достаточно для того, чтобы прочесать округу, но особо не увлекайтесь. Не знаю, заметил ли кладбищенский сторож, он тот еще пьянчуга, но он вполне мог позвонить в полицию. В любом случае нам не стоит сильно расслабляться. Так что возьми троих и отправляйся искать, а я еще раз осмотрю дом. Мне нужна эта фотография. Дело дрянь. Кихён хмурится и пытается ощутить свои ноги, чтобы полностью перенести на них вес – сейчас нужно облегчить Хёнвону задачу и помочь ему держаться как можно дольше. Хёнвон почему-то реагирует совсем по-другому, и умудряется как-то его перехватить, перемещая одну руку на его затылок. У него тонкие длинные пальцы, которые зарываются в волосы Кихёна и притягивают к лицу. И Кихён не верит, что именно сейчас ему приспичило поцеловаться, так что в первый момент он начинает судорожно вырываться, пытаясь отстраниться, но почти все его силы уходят на то, чтобы хоть как-то держаться на ногах. Хёнвон думает, что это просто тупо – вот так тратить минуты своей жизни, которые вполне могут стать последними. Он думает о том, что стена слишком толстая, раз они умещаются в ней и могут стоять, не прижавшись спиной к панелям, а развернувшись друг к другу. Толщина человеческого тела – это слишком для деревянной стены небольшого дома. Значит, кто-то заподозрит неладное, если они, конечно… хотя, судя по тому, что Ричард был в доме один, не считая Кихёна, и то, что как дерьмово они охраняли склад, они все-таки идиоты. Возможно, обманчивое чувство безнаказанности, привело их к этому итогу, и даже если сейчас они найдут виноватых и выволокут их обоих, чтобы пристрелить где-нибудь рядом с кладбищем – это не отменит того факта, что их разорил всего один человек, у которого не было с собой ни оружия, ни поддержки. Но все-таки недооценивать их и расслабляться нельзя, нужно приготовиться к худшему – к тому, что кто-то из оставшихся заинтересуется стеной или остановится рядом с этим тайным укрытием надолго, а потом услышит их дыхание и все поймет. И разве не глупо держать в руках того, кого любишь и хочешь, и при этом потратить драгоценное время на бесполезное ожидание? Хёнвон целует Кихёна без предупреждения и немного нагло, потому что тот еще пытается упираться, но, разумеется, безрезультатно. И это ужасно, потому что совсем недавно его губы пострадали от другого человека, но если бы время было другим и обстоятельства давали хоть какую-то свободу, Хёнвон подождал бы с поцелуями и всем остальным. Если бы это было возможно, он обязательно позволил бы Кихёну восстановиться и пережить все, что с ним произошло на той постели, но сейчас, к сожалению, не та ситуация. Кихён думает, что Хёнвон совсем свихнулся, если делает такое сейчас, когда их могут обнаружить в любой момент. Их губы могут издать какой-нибудь чмокающий звук и выдать их с потрохами. К тому же, у него и без того подкашиваются ноги, зачем все усугублять? Он пытается отвернуться, но Хёнвон держит крепко и не отпускает, и дышать становится невыносимо не потому что губы заняты – Кихён помнит, что дышать нужно носом – а потому что его грудь сдавлена и прижата. А ведь когда-то ему снилось такое – Кихён как-то рассеянно ухватывает это воспоминание, и не понимает, как его голова может думать о стольких вещах сразу, когда еще каких-то пятнадцать минут назад в ней плыл белесый туман, и он даже Ричарда слышал с переменных успехом. Сейчас же он вслушивается в шаги, стучащие по обеим сторонам от них, сердится на Хёнвона и пытается понять, как лучше всего отвернуться, а еще вспоминает о том, что однажды проснулся от такого сна – в котором он и Хёнвон целовались. Не в таких условиях, но суть была примерно той же. Утром Кихён злился на себя, а досталось почему-то Хёнвону, который вообще ни о чем не подозревал. И от этого было еще стыднее. Кто-то останавливается у стены – не прямо возле них, чуть подальше, но все-таки рядом с этой плоскостью. Кихён вздрагивает от страха и пытается упереться руками в плечи Хёнвона, но тот ничего не чувствует или не хочет чувствовать. Постояв немного, человек уходит, и Хёнвон, наконец, отрывается – правда, далеко свое лицо не отодвигает, да и его рука все еще на затылке Кихёна и не дает отвернуться. – Ты ебнулся? – одними губами спрашивает Кихён, не рассчитывая даже, что Хёнвон его поймет. – Поймают же. Если Хёнвон творит такое, то вряд ли он сейчас вообще способен что-то понимать. – Пусть завидуют, – улыбается Хёнвон, и в скудном свете, проходящем через крошечные зазоры между панелями, Кихёну кажется, что тот пьян. От него, вообще-то и несет алкоголем. И это тоже проблема – вдруг кто-то учует. Хотя сейчас здесь чем только не воняет. – Ты выпил? – опять спрашивает Кихён. Раз уж Хёнвон может услышать или просто понять его слова, почему бы не попытаться. – Не дергайся, – отвечает Хёнвон, прежде чем слегка отклонить его голову и прижаться губами к шее. – Не надо, – чувствуя, как слабеют ноги, просит Кихён. – Упаду. – Держу, – лаконично заверяет его Хёнвон, продолжая не целовать, а просто прижиматься губами в разных местах. Распоротая по линии воротника рубашка открывает слишком много, и Кихён дрожит, чувствуя, как губы перебираются на плечо. Если их найдут в такой позиции, то не просто убьют, а сначала изнасилуют и только потом прикончат. Но Хёнвона это мало волнует, раз он таким занимается. Упереться и нормально отстраниться не получается, и Кихён, пока Хёнвон занят его плечом и шеей, поднимает свою руку к губам, параллельно прислушиваясь к голосам людей, продолжающих топать вокруг них. Так близко – всего дюймовая толщина деревянных досок, и вот они здесь. От этого становится страшно, но, судя по всему, Хёнвона это волнует куда меньше. Когда Хёнвон возвращается наверх и встречается с ладонью, которой Кихён предусмотрительно прикрывает губы, на его лице появляется недобрая улыбка. – Убери. Кихён трясет головой, радуясь, что его план сработал. – Как хочешь. Влажные губы прижимаются к тыльной стороне его ладони, а потом по костяшкам пальцев проходится горячий и скользкий язык. Кихён, едва удержавшись от возмущенного вздоха, рефлекторно убирает руку, и Хёнвон прижимается носом к его носу, почти касаясь его губ своими. – Я проверю, все ли твои зубы уцелели, – пьяно улыбаясь, говорит он. Это слишком длинное предложение. Кихён испуганно подбирается, пытаясь сосредоточиться на звуках вне их убежища – люди ходят по дому, переворачивают мебель, поднимаются на чердак и спрашивают, есть ли тут вообще подвал и как в него можно попасть. Кто-то предлагает вскрыть пол, чтобы не возиться с поисками люка, и Кихён сжимается от мысли, что они и стены могут простучать, а потом расколотить к чертовой матери. Кто-то останавливается напротив них, а потом подходит к подвижной доске, и Кихён уже даже не пытается увильнуть, когда Хёнвон впивается в его губы еще раз – уже гораздо смелее. Он забывает сомкнуть зубы или хоть как-то защититься, потому что может думать только о том, что Хёнвон вошел в стену последним, и доска, рядом с которой стоит человек, закрывает его плечо – плечо Хёнвона, которое увидят сразу же, как только отодвинут доску. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… Хёнвону как будто все равно – он целует его как в последний раз в жизни, как будто действительно собрался умирать, а Кихён, хоть ему и снились такие поцелуи, даже не может ничего понять и ощутить, ему страшно до смерти, и он даже дышать забывает. А потом человек с размаху бьет ногой по подвижной доске, и Кихёну кажется, что сотрясается вся стена. На какой-то момент он даже видит свет, заливающий пространство, но через мгновение понимает, что все это лишь его страх – на самом деле доска дрогнула, но не поддалась. – Хренова шлюха! – кричит человек, пнувший стену. – Где ты прячешься? Я найду тебя и клянусь, ты пожалеешь, что тебя Ричард не оприходовал, ты пожалеешь, что посмел… Дальнейшие слова тонут в чем-то вязком и глухом – Хёнвон находит его язык, и Кихёну только чудом удается не застонать и не захныкать. Ощущения очень странные, и когда Ричард поцеловал его в переулке, ему это показалось просто мерзким – привкус табака, чужое дыхание и слюна. Теперь он сдвигает брови и пытается вертеть головой, но Хёнвон не расслабляет пальцы и все еще держит его за затылок. Секунды нанизываются одна за другой, и человек, выместив некоторую часть своего гнева на стене, уходит. Кихён боится только одного – подавиться и закашляться. То, что Хёнвон был на волосок от смерти, отрезвляет. Если целоваться – это то, чего он хочет, то пусть берет все, что ему нужно. Пусть забирает все. Хёнвон целует его лицо, и Кихён думает, сколько же нерастраченной нежности в этом человеке – перед смертью он хочет любви, пусть и такой вот плотской, а не настоящей. Если бы он женился, то, наверное, его жена была бы счастлива. Потому что на краю смерти Хёнвон хочет целовать кого-то, пусть даже Кихёна, который, во-первых, мужчина, а во-вторых, чаще всего раздражает его. Эти мысли почему-то совсем не кажутся глупыми – может быть, потому что Кихён пытается думать обо всем сразу. – Уходим, ребята, – говорит человек, пообещавший заплатить. – Не будем ждать копов, ни к чему такие проблемы. Ящики загрузили? Остальные отвечают что-то – говорят почти одновременно, и Кихён не может их понять. У него занемели ноги, и ему хочется нормально дышать, а не перебиваться мелкими и частыми вдохами, которые ему позволяет Хёнвон. Будь его воля, он упал бы на пол и лежал, не шевелясь. Поэтому время, которое люди тратят на сбор своих разбросанных по дому вещей и рассаживание по машинам, кажется просто бесконечным. В доме гаснет свет, и люди говорят уже на улице. Кихён боится, что в доме еще остается кто-то, и ждет, когда машины отъедут – это можно будет понять по звуку. Они ведь могли и попытаться выманить его такой хитростью, верно? Сделать вид, что уехали и оставить кого-то внутри. С другой стороны, они уже обшарили дом сверху донизу, и ничего не нашли. И те, кто отправились искать снаружи, разумеется, тоже. Они ждут еще несколько мучительно долгих минут, и за это время Хёнвон успевает совсем обнаглеть – он заводится не на шутку и уже тянет рубашку Кихёна с плеча, как будто хочет совсем снять ее. – Они ушли, – говорит Кихён чуть громче, слыша звук заведенного мотора. – Отъебись уже. – Ты всегда такой правильный, но ругаешься так, что хочется тебя отшлепать, – говорит Хёнвон. – Терпи уже, пока они не уедут совсем. Он по-хозяйски перемещает Кихёна так, чтобы можно было прижаться лицом к его груди, и это выглядит совсем уж развратно. Пора завязывать с этим, тем более что их уже, скорее всего, не найдут. – Не надо, сказал же, – провожая ушами удаляющиеся машины, шепчет Кихён. – Пусти. Они убрались отсюда, пусти меня. Хёнвон стоит еще с пару секунд, уткнувшись носом в его грудь, а потом осторожно расцепляет руки. – Подождем полицию? – спрашивает он, пытаясь нащупать в темноте складки рубашки и вернуть ее на место. – Чангюн сказал, что вызовет копов. – Копов… – почти теряя сознание от накатившего облегчения, повторяет Кихён. – Нет. Не хочу полицию. Там… может быть, приедет кто-то другой, из ближнего участка, но… никому нельзя верить. Хёнвон-а… – Да? – отвечает Хёнвон, и его голос звучит тепло и по-доброму. – Хёнвон-а, у них твоя фотография. Что будем делать? Они увезли твою фотографию. Они знают, как ты выглядишь. Будут искать. Ему действительно становится все сложнее держаться на ногах, и Хёнвон подхватывает его, помогая устоять. – Не только моя. Это наша общая фотография. Она же у нас единственная, да? – Да. Но ладно… просто… не хочу, чтобы они тебя искали. Зачем ты вообще пришел? – Стой-стой, сейчас не об этом. Если… если ты не хочешь ждать полицию, нам нужно уйти как можно скорее. Ты сможешь? Хёнвон отодвигает доску, и, хотя Кихён знает наверняка, что в доме теперь никого нет, на секунду его опять накрывает паника, и он вслепую пытается ухватиться за него. – Не бойся. Выходи, – наступая на пол и покидая тесное пространство, говорит Хёнвон, поймав при этом руку Кихёна. – Где-то здесь должна быть твоя одежда. Ты помнишь, как тебя раздели? Где твое пальто? Кихён останавливается, приваливаясь к стене, из которой его только что буквально вытащили, и сползает по деревянному покрытию вниз, наконец, давая ногам немного отдохнуть. В голове плывет – от поцелуев или невероятного облегчения. Или от холодного ночного воздуха, смешанного с дымом. Они с Хёнвоном только вдвоем в этом доме. Задним числом возникает мысль, что эти бутлегеры могли еще и поджечь дом напоследок – раз уж склад сгорел. Но они слишком торопились. И это счастье. Счастье смотреть на Хёнвона, стоящего в лунном свете, проходящем через окно соседней комнаты – той самой спальни. – Посиди, я поищу твое пальто. Кихён все еще не может прийти в себя и проводит на полу черт знает, сколько времени, тратя все силы только на то, чтобы слушать, как Хёнвон шумит в комнате – ходит из угла в угол, поднимает и перекладывает вещи. Возвращается он с небольшим одеялом. – Я не нашел твое пальто. Завернуть тебя в это или наденешь мое? Я могу пойти в одеяле, если так удобнее. – Давай одеяло, – с трудом поднимаясь на ноги, говорит Кихён. Мягкая ткань ложится на его плечи, и Хёнвон всучивает в его руки углы одеяла, чтобы он держал его крепче. – Пойдем в обход кладбища. У меня в кармане все еще есть деньги – доедем до города. Потом видно будет. Кихёну уже, в общем-то, все равно, куда идти и что делать – главное, чтобы с Хёнвоном. Поэтому он не задает вопросов и послушно шагает, когда Хёнвон ведет его к выходу из дома, но на пороге они почему-то останавливаются. – Иди сюда, – обхватывая его обеими руками уже поверх одеяла, выдыхает Хёнвон, прежде чем опять прильнуть к его губам. – Прости за то, что я там делал. Я виноват, но ни о чем не жалею. Ни о чем. * Они идут, наверное, целую вечность, и Кихён несколько раз успевает споткнуться так, что летит вперед и тормозит только благодаря рукам Хёнвона, успевающим подхватить его в последний момент. Он ругается сквозь зубы и думает, что свежий воздух должен бы хоть немного его отрезвить, но этого почему-то не происходит. А потом они натыкаются на машину. – В полиции работают остолопы, – говорит Чангюн, стоящий рядом с машиной. – Ваши бутлегеры уехали уже чертов час назад, а они еще не явились. И, по-моему, им плевать на пожар. Думаю, они приедут только утром. А вы молодцы, что пошли в обход кладбища – выгадали себе время, да и я успел вернуться. Хёнвон вталкивает его на заднее сидение, и Кихён слишком устал, чтобы задавать вопросы и задумываться. Он закрывает глаза и засыпает, чувствуя, как Хёнвон перетягивает его на себя и укладывает его голову на свое плечо.