Иностранцы

Хёнвону кажется, что они едут бесконечно – дорога уходит в черную пропасть впереди, и конца все не видно. Кихён на его груди вроде и спит, а вроде и нет – временами открывает глаза и обводит взглядом салон, потом смотрит на руки Хёнвона, которыми он придерживает его, и, успокаиваясь, опять засыпает. Наверное, он просто дремлет. – У меня закончились правильные решения, – говорит Чангюн, поглядывая на них в зеркало заднего вида. – Так что многого предложить не могу, только разве что переночевать в том же самом гараже. В домике сейчас мой брат, а искать комнату в гостинице… если только в мотеле, но туда двух парней, китайцев, да еще и в разодранной одежде… нет, в это время никто вас не впустит. – Ты уже сделал для нас столько, что… – Хёнвон не договаривает, не зная, как подобрать правильное слово. – Мы тебе всем обязаны. Больше, наверное, только родители для нас делали. – Ну, и вы друг для друга, – улыбаясь, предполагает Чангюн. Кихён, слыша этот разговор сквозь сон, думает о другом – о том, что столько поцелуев ему и от матери, наверное, не перепадало. По крайней мере, не в такой короткий промежуток времени. В начале его зацеловал Филлипс, и это было противно. Потом это делал уже Хёнвон, причем прошелся почти по тем же местам. Хёнвон только пожимает плечами и ничего не отвечает. Ему все еще слабо верится, что все закончилось, а осознание того, что он стал убийцей, к нему и вовсе еще не пришло. Может быть, придет позже, когда все развеется окончательно. – Сейчас подъедем, – предупреждает Чангюн, сворачивая на узкую дорогу. – Разбуди его. – Я… я не сплю, – сонно отзывается Кихён, приподнимаясь и натягивая на плечо сползшее одеяло. – Спасибо, Чангюн-а. Я правда ничего не понимаю, но уверен, что должен тебя благодарить. Чангюн паркует машину где-то у забора, и Хёнвон вспоминает, что он должен оставить машину там, где взял – у специальной калитки недалеко от домика, в котором он сам провел весь предыдущий день. Он выходит из машины и помогает Кихёну выбраться, не запутавшись при этом в одеяле. – До гаража дойдешь сам? – спрашивает Чангюн, обращаясь к Хёнвону. – Я в дом за теми же одеялами. Ему второе тоже не помешает, он же почти голый. – Дойду, – кивает Хёнвон. Наверное, только сейчас, начиная понимать, что, по крайней мере, на эту ночь все закончилось, Хёнвон позволяет себе расслабиться. Потому что он слабо осознает, как добирается до гаража, как держит Кихёна, чтобы тот не свалился, как дожидается Чангюна, стоя у задней двери и потом укладывается на уже знакомый настил. Кихён подходит к краю настила и хочет улечься там, но Хёнвон дергает его за край одеяла и говорит: – К стене. – Не хочу, – почему-то отвечает Кихён, хмуря свои густые брови. – А мне плевать. Сам полезешь или мне уложить тебя? – И зачем все это? – все-таки перелезая через него и буквально заваливаясь в угол, ворчит Кихён. Пояснять нет сил, и Хёнвон просто закрывает глаза, прислушиваясь к возне в углу за своей спиной. Чангюн в последний раз освещает их фонариком, а потом уходит, пожелав хорошо отдохнуть и напоследок заметив, что у них есть часа четыре, не больше. «Четыре часа – пропасть времени». Глаза закрываются сами собой, и Хёнвон позволяет себе уснуть, рассеянно отмечая, что у Кихёна все равно нет сил куда-нибудь сорваться с утра пораньше. * Если он и боялся проснуться позже Кихёна и опять что-нибудь пропустить, то все напрасно – Чангюн заходит к ним рано утром, пока они еще спят, и будит их своим низким и спокойным голосом. – Скоро придет кухарка, ей незачем знать, что у нас были гости. Лучше вам подняться так же рано, как и в тот раз. Брат уже увез свою женщину, так что в доме отоспитесь. Там гораздо теплее и есть кровать. Ну, Хёнвон-хённим уже знает. – Хённим? – открывая глаза и поднимаясь, улыбается Кихён. – После вчерашнего язык не поворачивается его по-другому называть, – отвечает Чангюн, причем совершенно серьезно. – О, вчера он действительно… – Тогда тоже можешь так ко мне обращаться, – предлагает Хёнвон, тут же получая кулаком по спине. – Не хочешь? Кихён даже не отвечает, хотя Хёнвон знает, что он сердится в шутку. Хотя называть его «хённимом» или даже «хёном» он не станет, даже если Хёнвон уронит небо на землю. Они оставляют одеяла – все, кроме того, что взято из «бутлегерского» дома, и идут почти в ночной темноте к дому, в котором другая пара провела ночь. Чангюн открывает дверь ключом, пропускает их, а потом, не говоря больше ни слова, уходит. Понятное дело, ему есть чем заняться с утра пораньше. Он и сам спал столько же, сколько они, или даже меньше. Тепло дома кажется Хёнвону чем-то абсолютно нереальным, и он даже не обращает внимания на слегка спертый воздух, который уже не нравится Кихёну – он стоит и косится на окно, очевидно, думая, проветрить помещение. – И не вздумай открывать, – предупреждает его Хёнвон, прежде чем плюхнуться на край кровати. – Днем топить нельзя, дым привлечет внимание. – Вот черт, – ругается Кихён, прежде чем усесться рядом и скинуть, наконец, одеяло. Хёнвон смотрит на него – темнота постепенно расступается, занимается день, и можно рассмотреть очертания тела, которое еще вчера могло сгинуть где-нибудь рядом со старым кладбищем. – Хочешь еще поспать? – спрашивает он, думая о том, что только вчера и мог набраться смелости, чтобы вот так бесцеремонно прижимать его к себе и пробовать кожу на вкус. Сейчас все совсем по-другому, и Кихён вновь тот же неприступный и вредный человек, не признающий вольностей. Хёнвон впервые задумывается о том, что Кихён всегда не скупился на прикосновения, но между тем не очень радовался, если Хёнвон сам пытался его потрогать. В результате Хёнвон тоже начал жадничать и чисто из упрямства стал уклоняться, если Кихён тянулся к нему. Очень странно все у них складывалось – во всем, не только в прикосновениях. – А ты сам спать не хочешь? – разминая шею рукой и откидывая голову назад, спрашивает Кихён. – Ты совсем немного поспал. – Я теперь вообще всегда буду спать вполглаза, – говорит Хёнвон, глядя на проступающий даже в полумраке кадык. – Все буду ждать, что ты меня бросишь. – Я тебя не бросал, я хотел, чтобы с тобой все было в порядке. – И чем сильнее ты будешь желать мне добра, тем меньше я буду тебе верить. У людей такого не бывает, но у нас с тобой почему-то случилось. Во всем вини себя. Кихён поворачивается к нему и смотрит очень внимательно, но Хёнвон не может прочесть его взгляд и просто не отворачивается, стараясь смотреть в ответ. – Я не чувствую вины. Я поступил правильно, – говорит Кихён. – Ну и дурак, раз не чувствуешь вины. Ты, вроде, говоришь, что умный, а этого не понимаешь. Ты ошибся. – Ты тоже ошибаешься. Все ошибаются. – Но не в таких случаях – не тогда, когда решают умереть. Ты подумал о том, что мне не нужна твоя смерть? – Ты должен жить, – упрямо говорит Кихён, и Хёнвон не сомневается, что тот уверен в своей правоте. С этим уже ничего не поделать. – Когда-нибудь ты поймешь, насколько сильно ошибся. Поймешь и пожалеешь. Попытайся представить себя на моем месте – что бы ты стал делать, если бы я оставил тебя? – А что ты стал бы делать, если бы я пришел за тобой в бандитский дом с одной дубинкой в руках? Я тогда проклял все на свете! – наконец, срывается Кихён. И это хорошо – пусть кричит. Хоть какие-то чувства. – Ты сам вынудил меня, – напоминает Хёнвон. – Значит, все это – моя вина? – Что – все? Ничего же не случилось. Мы живы, и это главное. Вдвоем живы, не по одному. Кихён опускает голову и влезает на кровать, укладываясь у стены. – Теперь понятно, зачем ты меня к стене загнал в гараже. Боялся, что я сбегу? – И сейчас боюсь. – Я не уйду. Клянусь. – Эта клятва только на сегодня? – улыбается Хёнвон. – Да. За будущее ручаться не могу. Я так далеко не загадываю. Приходится улечься рядом и развернуть его к себе, взяв за плечо. Кровать и вправду большая, а еще безумно мягкая и теплая. И все равно, что за пару часов до этого на ней, возможно, занимались сексом незнакомые люди. – Посмотри на меня, – говорит Хёнвон, разглядывая его лицо уже вблизи. – Ты понимаешь, почему я злюсь? – Нет, не понимаю, – говорит Кихён. – Ты думал, что я спал с кем-то за деньги. Помнишь? Ты кричал на меня, что тебе не нужна такая еда. Ты всерьез думал, что я мог продать себя. Так что я не понимаю тебя и тем более не понимаю, почему ты можешь разозлиться. – Ты прямо сейчас хочешь об этом поговорить? – удивляется Хёнвон. – Ну, раз уж ни один из нас не сдох. – Я тогда… – Хёнвон ищет подходящее слово, но с этим опять большие проблемы. Ничего не получается. – Я тогда ляпнул все это, не подумав, потому что след увидел. Глазам я всегда верю сильнее, чем ушам. – И чем мозгам тоже, – добавляет Кихён. Удивительно, что, пережив такое, он еще способен помнить о каких-то старых разговорах. Хёнвону вообще кажется, что та небольшая ссора между ними произошла еще в позапрошлом году, хотя, если подумать, это было всего два или три дня назад. – Ты же женщин боишься, целоваться отказываешься, даже когда они сами предлагают, трусишь и сбегаешь, – смеется Хёнвон. – А уж с американками ты совсем робкий. Что еще я мог подумать? – Что мне не хочется спать с женщиной и я нашел себе мужчину? – Что с мужчиной тебе было удобнее. Про деньги… само как-то вышло, я не знаю. Ты сам сказал – тебе предложили заработать. – Но ты же ушам меньше веришь, чего ты тогда… Хёнвон хватает его за руку и тянет на себя. – Хватит спорить, – говорит он, теперь уже имея возможность рассмотреть все до мелочей, даже небольшие родинки на лице Кихёна. – Что толку выяснять это сейчас? Тогда я подумал, что ты позволил кому-то целовать тебя, а мне даже трогать себя не даешь. И это было неправильно, да, я не должен был так на тебя кричать, но… я не буду извиняться, ясно? – Вот и я не буду, – с какой-то детской обидой говорит Кихён, прежде чем отвернуться к стене. – А о поцелуях в стене поговорить не хочешь? – уже даже не надеясь, что разговор продолжится, чисто из желания подразнить его спрашивает Хёнвон. – Не хочу. Пусть в стене и остаются. Хёнвон смотрит на его затылок еще минут пять, а потом отворачивается к краю и засыпает. Вопреки даже собственным ожиданиям, он чувствует, как погружается в глубокий сон и перед тем, как провалиться окончательно, думает, что Кихён все равно не выйдет, потому что дверь заперта на ключ. Просыпается он от того, что Кихён трясет его за плечо. В глаза бьет дневной свет, хоть и не очень яркий, но раздражающий, и Хёнвон щурится, поднимая голову с подушки. Когда ему удается сфокусировать зрение, он видит, что на полу перед кроватью сидит мужчина, и через секунду в его голове мелькает мысль, что лицо этого человека кажется смутно знакомым. Как только до него доходит весь смысл ситуации, Хёнвон вскакивает и усаживается, замечая, что Кихён уже сидит, повернувшись лицом к мужчине. – Я сказал ему не вставать, и тебе тоже скажу, – спокойно говорит мужчина, в котором только сейчас можно узнать управляющего рестораном «Багряный дракон». Господин Ли, имени которого Хёнвон никак не может вспомнить, смотрит на них с каким-то затаенным весельем в глазах и даже не скрывает своего любопытства. – Не думал увидеть вас здесь именно сейчас. Если честно, я предполагал, что вы подружитесь с Ханем раньше, но вы как-то успешно избегали встречи с ним – я верю, что не нарочно, просто так получалось. И как? Наконец, хватило смелости сделать Ю взрослым мужчиной? Я с большим нетерпением ждал, когда ты, наконец, перестанешь путаться с женщинами и обратишь на него свое внимание. Появление человека, которого они знали, кажется, пару жизней назад, выглядит настолько неожиданным, что Хёнвон даже не знает, что ответить. Он и смысл слов может понять только через какое-то время после того, как они уже произнесены. Что ж, терять все равно нечего. Или почти нечего. Кихён-то все равно ничего не ответит – он любит поболтать, но когда слишком сильно злится, замыкается и молчит. – Это ваш дом? – спрашивает Хёнвон, решая не напрашиваться на неприятности и не развивать тему своей сексуальной жизни. Господина Ли это мало волнует, и он слегка отклоняется вбок, как бы заглядывая за спину Хёнвона, чтобы лучше рассмотреть Кихёна, сидящего почти в углу. – Или несостоявшийся партнер господина Тонга открыл для тебя мир телесных радостей? Неужели твоя девственность была потрачена напрасно, а не отдана тому, для кого ты себя берег? Кихён хмурится так, что Хёнвону кажется, что от его бровей исходит треск. Он похож на ребенка, и от этого становится смешно. – Мы можем не говорить об этом? – спрашивает Хёнвон, понимая, что лучше пойти напрямик, раз господину Ли недосуг понимать намеки. – Коль скоро это связано с моим младшим братом, мы будем говорить именно об этом, – отвечает господин Ли. Взгляд Хёнвона падает на место, на котором он сидит, и теперь становится ясно, что управляющий постелил под свой зад то самое одеяло, в котором вчера ходил Кихён. – А, ты заметил? – улыбается господин Ли. – Я тоже заметил. Это одеяло – часть целого набора, который когда-то моя мать подарила господину Тонгу. Это было давно, когда ресторан только открывался… даже не открывался, а строился, я бы сказал. Надутый индюк выбросил этот набор в дом, который никому не нужен. Так он уважает мою мать, да? Я помню такие вещи, потому что мы семья. Но вот Хань… он не наша семья, и никогда ею не был. Поэтому вы здесь – потому что он нас предал. – Он спас наши жизни, – отвечает Кихён, впервые вообще открывая рот. – Дело благое, кто спорит, но меня оно мало волнует. Господин Тонг понес потери, и совсем скоро начнет искать виноватых. Я не выдам Ханя, потому что он мой брат, пусть и неродной. Но от того, что вы мне будете отвечать, зависит оправданность риска, на который он пошел и то, что произойдет с вами самими. Хёнвон кивает, давая понять, что ему ясен смысл этого разговора. Очевидно, что все не могло складываться настолько хорошо, как казалось еще утром. Подвох прятался рядом, и эту проблему тоже следует решить. – Для начала я вам просто скажу, что отныне к господину Тонгу будут относиться с недоверием – он пригласил партнера в свой дом, и этот дом сгорел, пока в нем находился гость. Сгорел склад, а не дом, но ладно, если ему угодно допускать неточности – черт с ним, он сейчас хозяин положения. И все-таки Кихёна бесят такие мелочи. – Так что ущерб, нанесенный Ханем и вами, невозможно оценить. И если когда-нибудь выяснится, что Хань приложил к этому руку, то никаких рук у него не останется, будьте уверены. Так значит, родители Чангюна еще не знают. Это хорошо. – Но сейчас именно я решаю, сказать им или нет. Хань был не очень осторожен, когда взял мою машину – я запомнил, где именно она стояла, и в каком положении была приборная панель. Так что я знаю, что ночью машину забирали, и у меня даже нет сомнений в том, что это сделал он. По той же причине я не сомневался в том, что вчера в доме кто-то был – складки на постели лежали иначе, когда мы с Джейн пришли сюда ночью. Отдаю должное выдержке Ханя – в течение вчерашнего дня и я подумать не мог, что он занят чем-то подобным, потому что по его виду абсолютно ничего нельзя прочесть. Однако ночь в доме и утро в машине навели меня на мысль, что мой младший брат занимается чем-то… очень плохим. «Какая потрясающая наблюдательность», – думает Кихён, которого тревожит, что господин Ли никуда не спешит и сидит так, будто у него куча свободного времени. – Я, было, обрадовался, что он завел себе женщину и решил так же, как и я, пользоваться этим домом для встреч с ней, но вдруг подумал, что Хань очень брезглив и вряд ли станет приводить свою любовницу сюда, где все пропиталось чужим запахом. Мне стало любопытно, и я решил проверить, что здесь происходит. Рассказ, конечно, познавательный, но не слишком интересный, и Хёнвон думает, поскорее бы управляющий уже перешел к сути своего повествования. – Меня поразило не ваше присутствие, хотя оно тоже оказалось очень даже неожиданным. Меня больше удивляет вот это. Одеяло, на котором я сижу. Подарок моей матери поначалу был в доме господина Тонга, потом его отправили в домик за кладбищем, а теперь он почему-то здесь, в первом жилище моего отца в этой стране. Господин Тонг болтлив, и я не знаю, откуда в нем эта неосторожность, но вчера он как-то проговорился, что успел порадовать мистера Филлипса, не подставляя никого из своих мальчиков и не растрачиваясь на бордель. Он сказал, что тот самый Ю, который боится женщин, идеально сошел за взятку. И что я вижу? Этот самый Ю спит на месте Джейн. А одеяло из сгоревшего дома лежит рядом. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать? Что уж тут непонятного. Кихён с трудом удерживает себя от ухмылки. Наверное, присутствие хозяина дома должно пугать его, но после вчерашнего у него уже нет сил бояться. – Ю Кихён, одеяло, не на своем месте припаркованная машина, постель, которую явно кто-то трогал… Все эти части можно легко связать между собой, я даже не могу счесть это за свою заслугу – все очень просто. Как и то, что Хань на самом деле кореец, как и вы. Вас таких трое в этом городе. И вы встретились в час крайней нужды. Удивительно. Ничего удивительного, если учесть, что в ночь знакомства с Чангюном Кихён и Хёнвон всполошили весь китайский квартал своими хождениями по мытарствам. Удивительно скорее то, что господин Тонг об этом не узнал. – Когда мне было восемнадцать, отец уже разуверился во мне, – немного помолчав, вновь начинает говорить господин Ли. – В том, что из меня выйдет большой толк. Он возлагал надежды на младшего брата, которому было десять лет, но так случилось, что он умер. Изначально мать не хотела брать бумажного, но из Китая приходили просьбы – настоятельные и надоедливые. Отец решил, что возьмет только ребенка с исключительным умом, который в будущем обязательно принесет пользу семье, и выбрал мальчика из Кореи. Почему? Среди китайских мальчиков тоже были умные и развитые, но когда родные родители Ханя прислали нам результаты его обучения, отец принял решение, даже не посоветовавшись с матерью. Должно быть, Хань уже тогда сумел его впечатлить. Так что он появился в нашем доме. Господин Ли опять погружается в молчание, и Хёнвон думает, что теперь рассказ не так уж и плох – по крайней мере, он ждет продолжения. – Он был меньше моего брата и поначалу показался мне диким уродцем, но потом я привык к нему. Все было в порядке – он умел красиво держать палочки для еды, знал основы каллиграфии, держал спину прямо и не поднимал глаз. Но… он говорил на чужом языке. И его начали наказывать за это. Я не знаю, сколько раз это было – отец бил его ремнем, палками, всем, что попадалось под руку. И тогда Хань перестал говорить вообще, но за молчание, как за признак упрямства и гордыни, его стали наказывать еще сильнее. Даже я, который не хотел видеть его в нашем доме, почувствовал, что отец довел ребенка до предела. Однажды мать услышала, как Хань говорил во сне – на корейском. В ту ночь отец ударами поднял его с постели и гонял по всему дому, пока сам не выбился из сил. Еще помню случай, когда Хань писал что-то этими простыми буквами… вашей азбукой. Может быть, вел дневник, а может, хотел написать матери… Что же, после этого он еще неделю не мог нормально держать палочки для еды. Отец нуждался в его уме и силе, что крылась за этим умом, но при этом отрицал саму суть Ханя – его происхождение. Может ли Хань простить это, если даже я не могу? Прошел год, и Хань стал говорить по-китайски – чисто и без акцента. Его стали показывать гостям – до того его прятали вместе со слугами, если кто-то приходил в наш дом. Прошло много лет, теперь Хань работает переводчиком, но это далеко не все. Он не унаследует ни бизнес, ни состояние, но будет выполнять почти всю работу за меня. Разумеется, я его не выдам. Хотя бы так – уже можно выдохнуть с облегчением. Кихён не знает, что именно сделал для них Чангюн, но понимает, что вряд ли они когда-нибудь сумеют полноценно его отблагодарить. Поэтому сейчас самое главное – чтобы Чангюн был в безопасности и не пострадал от своей доброты. – Он еще учился в колледже, когда вы появились в ресторане. О вас никто не стал бы судачить, не будь Че таким красивым. В тебя повлюблялась половина женщин, включая чужих жен и невест. Так что о вас заговорили, и даже в нашем доме иногда звучали ваши имена – от прислуги или даже от господина Тонга. Это случалось редко, но я знаю, что Хань слышал о вас. Я ждал, когда он попытается связаться с вами – с частицей его родины, ставшей для него запретной. Но время шло, а ничего не происходило. Возможно, Хань просто гораздо умнее, чем я предполагаю, и возможно, ему хватило терпения не подходить к вам все эти четыре года, что вы мелькали в ресторане. Но он совершенно точно знал о вас, даже слышал ваши голоса. Я помню, как однажды он застыл на добрую минуту, когда услышал, как ты зовешь его… – он переводит взгляд на Кихёна и как-то грустно улыбается. – «Хёнвон-а»… так ласково и по-корейски. Я видел, как заплакала его душа, когда ты произнес это имя, добавив это глупое «а» в конце. Он опускает голову и Хёнвону даже кажется, что он пытается сморгнуть слезу. Во всяком случае, этот рассказ его взволновал. – Он не мог не знать о том, как вы дорожите друг другом. Тебя, – теперь он смотрит на Хёнвона – несколько раз пытались подставить ревнивые мужья. Помнишь? Ну, поговаривали, что ты пытался отравить рис, выбросил мусор в питьевую воду или что-то еще… всякое случалось. Не припомню, чтобы Ю хоть раз остался в стороне – он всегда вступался за тебя и пытался защитить, потому что быстрее освоил китайский, в то время как ты только лишь понимал его. Ну, и ты сам всегда ждал его, всегда ходил вместе с ним, когда его отправляли в опасные места за посылками. Вы и наказания вместе отрабатывали. Все знали, что вы неразделимы. Хань тоже знал. Не мог не знать. И не мог бросить вас в беде. Ощущения от этого рассказа очень странные – если в самом начале Хёнвон думал, что этот господин Ли просто решил пощеголять своими детективными навыками, то теперь он понимает, к чему все это было затеяно. Остается только один вопрос – чего он хочет от них? – После всего, что произошло, ты все-таки уцелел, – вновь обращаясь к Кихёну, говорит управляющий. – И что ты будешь делать дальше? Господин Тонг узнает о том, что его партнер мертв, а ты – жив. Что вы будете делать, когда вас поймают? Или ты рассчитываешь на удачу? – Нет, не рассчитываю, – отвечает Кихён. – Как только мы выйдем из этого дома, мы начнем зарабатывать деньги, чтобы уехать. – Домой? Вам придется работать целый год. – Не домой. На юг. Может быть, в Атланту. Мы в любом случае не останемся в этом городе – человек, вероятно, являвшийся другом Филлипса, взял с собой наше фото, и он обязательно будет искать. – Вот как… Так у вас есть план? Билет до Атланты – не так уж и дорого, может быть, вы успеет улизнуть даже до конца недели, если вам повезет. Кихёну хочется рассмеяться прямо в лицо этому человеку – богатый сын вроде него ничего не знает об уровне заработка людей, оказавшихся на улице и имеющих не самый модный цвет кожи. До конца недели? Бред. До конца месяца, если очень повезет. Но все-таки лучше, чем через год или два. – А если бы плана не было? – Я рассказал вам эту длинную историю, чтобы вы почувствовали всю тяжесть своей вины перед моим братом, прежде чем умерли бы от моей руки. Вот так. Надеюсь, вам хватило бы ума не сопротивляться на чужой территории, тем более что с браунингом спорить бесполезно. Да и думаю, если бы я убил одного из вас, второй тут же утратил бы волю к жизни. В памяти Хёнвона всплывает разговор Чангюна о том, что в их доме есть огнестрельное оружие. Так значит, любой из сыновей может запросто взять пистолет для своих интересов? – Я хотел, чтобы вы думали не только друг о друге, как вы привыкли – чтобы вы подумали о том, почему именно Хань помог вам. Чтобы вы оценили масштаб его гения – он ведь, если я все понял правильно, стоит и за поджогом и за убийством? Я бы не позволил вам жить, если бы вы остались безразличны к нему и его побуждениям и приняли бы его старания как должное. Но, судя по вашим лицам, вы сполна прониклись его историей, и более того, не станете его подставлять. Хёнвон понятия не имеет, с какими лицами они слушали его рассказ, но, очевидно, что его все удовлетворило сполна. Да и что еще они должны чувствовать, слыша о том, как жил ребенок, оказавшийся в чужой семье совершенно один и без поддержки? – Если бы вы убили нас, то все усилия Чангюна пропали бы даром, – говорит Кихён, без страха глядя в глаза управляющему. – Чангюн… так вот как его зовут на самом деле. Ты называл его этим именем каждый раз, когда обращался к нему? – Да. Мы оба. – Звучит некрасиво, но это его родное имя, которое выбрали для него любящие родители. Я благодарен вам за то, что называли его этим именем. И я надеюсь, что в будущем вы продолжите делать это для него. Вот что… я дам вам денег на билеты, и уезжайте как можно скорее. Пожалуйста. Не рискуйте моим братом напрасно, но оставайтесь живыми. И поженитесь уже.