Дело чести

      За всё время дороги Диаваль не проронил ни слова. Перед глазами мелькали картинки пережитого, и он только думал о том, что если бы выезжал куда-то каждый день, как Вальдемар, из Сансет Энд, то бы давно рехнулся. Слишком много навалилось снова, он чувствовал себя так, словно вернулся в тот злосчастный день — всё горит вокруг, а он может только смотреть. Вальдемар сказал ему, когда выкупал Жанин, что не может помочь всем, никто не сможет, и только сейчас Диаваль понял, что это было не только о рабах, а обо всех в этой стране. Он молча вышел из экипажа, когда они приехали, и тенью проскользнул в свои комнаты. До этого Ди не чувствовал своего бессилия настолько явно, он символ, он знамя, и его могут убить в любой момент. А ему только и остаётся, что молча терпеть, как его пинают от одного к другому, знамени не положено возмущаться.       Переодевшись в домашнюю одежду и надев поверх рубашки и жилета тёплый шерстяной кардиган с лацканами, Ди тихонько, словно его тут и нет, проскользнул в музыкальный салон и сел за рояль. Он не собирался играть, он хотел просто посидеть тут, набраться спокойствия. Подняв крышку, он нажал на клавишу соль первой октавы и, улыбнувшись, поёрзал на скамье. Соль, его отец всегда обыгрывал их фамилию, давая ему нравоучения. Он сравнивал их с нотой соль, средней клавишей каждой октавы, у которой нет бемоля, только диез, мол им открыт только путь вперёд. А ещё сравнивал со столовой солью, без которой и кусок в горло не лезет, но если переборщить, будет не менее плохо. И Диаваль с открытым ртом слушал отца, потому что тот был идеалом в его глазах, состоявшимся в профессии и жизни мужчиной, о котором все говорят только хорошее, который умеет быть щедрым, справедливым, жёстким и бесконечно верным. Не правильным, а верным. Правильность пресна, а верность подсолена в меру. Верное не всегда правильно, как и наоборот. Ди горько хмыкнул и, услышав за спиной шаги, сразу понял, кто зашёл.       — Откуда они меня знают, Вальд, они не все меня видели в тот день, — Вальдемар тяжело вздохнул и присел рядом с ним на банкетку.       — Народная молва быстро распространяется. Если среди них попался хоть один, кто умеет рисовать, твой портрет уже давно в каждом доме рядом с иконой. Ты кинулся туда, где было опасно, стремясь спасти человека. Это очень дорого стоит, поверь, для них это настоящий подвиг со стороны аристократа.       — Я не хочу, не хочу быть знаменем, символом. Я хочу быть обычным человеком, который живёт обычной жизнью, почему именно я? Почему? Мне что, боли в жизни мало? — Диаваль сжал руки в кулаки и отвернулся к окну.       — Знаешь, я понимаю тебя.       — Правда? — Вальдемар замялся и опустил на клавиши крышку, чтобы не бередить душу.       — Да. Я хотел стать певцом, учился при опере в академии, подавал большие надежды… Но, когда я учился в университете, я заболел. Молодой, глупый, провалился под лёд на озере, меня еле вытащили. Отморозил руки, ноги и свалился с жаром. Воспаление лёгких, всё было очень плохо, а местный врач, как последний садист, пытался лечить меня тем, что мазал горло витриоловым эликсиром… Я не знаю, как тогда не умер, мои друзья написали письмо родителям, и те приехали с мистером Ру, когда я уже впал в горячечный бред. Меня выходили с трудом, но горло и связки были повреждены, мистер Ру настаивал на том, чтобы я их поберёг… Но я их сорвал уже спустя неделю, когда узнал о смерти родителей. С тех пор о карьере оперного певца пришлось забыть, хотя я ею бредил… Поэтому, если мистер Ру дал совет поберечь себя, следуй ему, не будь, как я. Он замечательный врач, и у тебя есть шансы в любом случае. А пока лучше не ходи сюда, я же вижу, как это тебя ранит, — он тяжело вздохнул и опустил глаза. — Сейчас такое время, когда мы не выбираем свои роли. Ты думаешь, я хотел того, что сейчас имею? Да я бы всё отдал, чтобы быть очередным незаметным отпрыском аристократа, творить безумства, любить и не думать ни о чём под крылом у родителей. Только бы они были живы. Так сложилось.       — Я хотел просто найти дядю и жить с ним, а оказалось, что тут всё настолько плохо, что позволить себе быть с родными я не могу, никто не может.       — Твоя сегодняшняя речь произвела впечатление. Одно дело — пялиться на карту, где обозначены горы, и совсем другое — стоять перед этими горами и смотреть на них снизу. Очень многие не понимают этого до конца, за что и рассчитываются наши солдаты.       Вальдемар аккуратно сжал его руку и успокаивающе улыбнулся. В нём было что-то такое, что заставляло верить в его слова. Наверное, его собственная твёрдая уверенность. Он не говорил ни слова, в котором не был уверен. Хотя иногда казалось, что в нём проскальзывает что-то очень знакомое, что Диаваль не раз и не два видел в глазах военнопленных, рабов. Он видел там тени, которые отражаются в глазах загнанных в угол зверей, мечущихся в попытках найти выход. Вальдемар быстро возвращал лицо, но следы этих теней ещё долго можно было увидеть на его лице. Например, в глубокой морщине, перерезающей лоб и ломающей переносицу.       — Мне кажется, что вся эта дрянь, которая выливается на наши головы, зачем-то нужна. Ну не может это пройти впустую, — Диаваль прикрыл глаза и наклонил голову. — Я композитор и учитель, не оратор, не политик. Я что-то понимаю, что-то — нет. Я как будто плаваю в мутной воде, пытаясь найти берег, за который можно схватиться.       — Когда я впервые попал в парламент на кресло отца, я был в ужасе, настоящем, мне никогда не было так страшно и так плохо. Я никому не признавался, делал вид, что просто присматриваюсь, а на самом деле оттуда хотелось сбежать. Беладонна криком кричала, когда я её таскал с собой на заседания, настолько не хотела этого всего. Но нам пришлось взять на себя обязанности родителей. Как только закончится война, я клянусь, выйду из партии и положу герб на стол министру, чтобы тот отнёс его в музей. Дед бы не одобрил, но я ненавижу заседания, которые выпивают все силы и время.       — Что будут делать со мной?       — Скоро должен приехать Лайонел, мы будем обсуждать этот вопрос. Пойдём пока в мой кабинет, хочу перебрать бумаги к его приезду.       — А я зачем?       — Чтобы быть под моей личной охраной.       — Ещё скажи, что ляжешь спать на банкетке у меня в спальне, — Диаваль хмыкнул и, увидев слегка обескураженный взгляд Вальдемара, нервно рассмеялся. — Это была шутка.       — В каждой шутке только доля шутки. Пойдём.       Погасив свет в салоне, Вальдемар отвёл его в личный кабинет и принялся перебирать бумаги. Похоже, это те самые, из портфеля убийцы. Он сильно щурился при чтении, как будто ему пора бы подобрать хорошие очки. Диаваль никогда так внимательно не присматривался к нему, потому что всё время они куда-то бежали, всё время он был глубоко зациклен на своих эмоциях и мыслях. Сейчас он просто принял на себя роль предмета, такой типичной куколки фирмы Жумо с бисквитной головкой, которую берегут одни и пытаются разбить другие. И такая же пустая голова, ничего ценного, кроме собственных воспоминаний, в неё нет. Его, конечно, успокоят, что его показания в суде очень важны, но Диаваль понимал, что ему нужно оказать помощь посущественней, чтобы хоть как-то скомпенсировать те огромные вложения денег и сил.       — Господа, — в дверях показался Чарльз. Несмотря на вечерний час, он всё ещё был одет в парадное. — Мистер Соль приехал.       — Я сам выйду встретить. Ди, подожди здесь.       Оставшись в одиночестве, Диаваль решил пораскинуть мозгами. Да, он ничего не понимает в тех сложных политических хитросплетениях, в которые попал, но он не глупый человек и сложить два и два сможет. Вспомнить всё, что было в умывальне, все слова, жесты, которые ему обращали. Диаваль метался по кабинету, не замечая этого, понимая, что сейчас любая мелочь может что-то значить, а он как будто что-то упустил, причём даже не подумав. На глаза попался торчащий из корзины с бумагой для растопки кусок той злосчастной газеты, и он остановился.       — Используйте правильно… Используйте, — слова мистера Мёрдока тут же всплыли в памяти, но понять, что имелось в виду, оказалось сложнее. Что нужно использовать правильно? Газету? Эту статью? Или он предлагал какую-то другую? — Что я должен использовать правильно?       Достав газету, Ди принялся рассматривать другие заголовки, но не видел совершенно ничего, что могло бы дать подсказку. А потом заметил пятнышки чернил, густые капли, как будто набрызганные на страницу. И на соседней странице такие. Ди перелистнул ещё несколько страниц и замер. Они с Мари в детстве писали друг другу шифровки в родительских газетах. Что, если тут тоже есть принцип? Соседние буквы? Спереди стоящие и следующие? Нет, получилась несусветная чушь. А что, если нужно не читать газету, а как раз остановиться на самой первой странице. На ней не оказалось ни одного пятна, поэтому газета и не показалась важной. Он поднёс её к светильнику на столе, чтобы получше рассмотреть, и едва подавил желание протереть глаза. Сквозь газету как будто проступили неясные цифры. Как хорошо, что её не успели сжечь! Диаваль кинулся из кабинета в холл и чуть не столкнулся на лестнице с Вальдемаром. Рядом с ним стоял растрёпанный дядя.       — Мне нужен свет!       — Но тут и так предостаточно…       — Нет, мне нужна очень мощная лампа, которая просветила бы всю газету насквозь. — Вальдемар кинул взгляд на заголовок и напрягся, похоже, что-то вспомнив.       — Это ведь Джерард принёс?       — Что он тут делал? — Лайонел тоже напрягся и настороженно прищурился.       — Свет!       — Идём, — Вальдемар аккуратно взял его за руку и повёл куда-то в сторону парадного крыла. Диаваль знал, что там есть даже зимний сад, но времени изучить всё поместье у него просто не было. — Это старый сигнальный фонарь, зимой мы его не зажигаем, потому что судоходства почти нет, но сейчас он нам поможет.       Он поднялся по спрятанной за стенной панелью винтовой лестнице в небольшую башенку. Посередине оказался большой маячный фонарь с красными и белыми линзами. Вальдемар закатал рукава рубашки и почти по локоть залез в механизм. Раздался громкий щелчок открытия газа, и он поднёс к тонкому медному фитилю горящую спичку. Тут же вспыхнуло яркое пламя, многократно усиленное линзами, от чего Ди на секунду даже ослеп. Когда смог наконец перестать щуриться, он поднял газету на свет и изумлённо выдохнул. На газете проступили даты, сложенные из клякс. Где-то они были яркие, где-то едва различимые из-за множества листов, но прочесть можно все до единой.       — Боже… Это же даты наших назначенных митингов! Они знаю их все и готовят провокации, — Лайонел тяжело вздохнул и прислонился к перилам, окружающим маячок. — Ты понимаешь, нам нужно это использовать.       — Не явно, — Вальдемар забрал у Ди газету и напряжённо уставился в переданную шифровку. — Если мы просто начнём всё отменять или переносить, они могут понять, что к нам попали какие-то данные, и начнут запускать свою руку в наши сведения. Никто, кроме нас троих, об этом не должен знать.       — Я полностью доверяю тебе решение этого вопроса. Я знаю, что ты изобретёшь схему похитрее, чем у них.       — Конечно. Я обыграю всё так, что будет выглядеть как цепочка неудач с нашей стороны, — Вальдемар улыбнулся неприятной холодной улыбкой победителя и, аккуратно свернув газету и убрав в карман, он погасил фонарь. — Похоже, прощальный подарок Джерарда оказался даже лучше, чем изначально казалось.       — Ты очень легко их отпустил, можно сказать, не зря, — Вальдемар кинул удивлённый взгляд на Ди, но потом нахмурился.       — Ах, да, ты же не знаешь. Квинси душевнобольной, я не собирался с ним драться, он шпагу и десяти секунд в руках не удержит. Я выманивал его отца на переговоры, — Диавалю показалось, что его окатили ледяной водой.       — Как душевнобольной?       — Кто знает. Может, травма в родах, его мать умерла от кровотечения. А может, это появилось после того как на него напали и порвали собаки. Увы, тебе просто не повезло, что он за тебя зацепился. Он та ещё мразь, но он просто избалован и болен, он не зло, которого следует опасаться. Есть люди пострашнее.       — Просто потрясающее у меня везение в последний год!       — Тебе придётся уехать на месяц где-то, может, чуть больше. Нам нужно немного времени чтобы организовать слежку за всеми нужными людьми и добыть сведения, которые помогут выторговать твою голову хотя бы частично. Хотя бы будем понимать, что делать.       — И когда? Куда? — Диаваль ещё в парламенте понял, что его хотят тайно вывезти из города, поэтому ничего, кроме усталости, не почувствовал.       — Завтра утром тебя тайно вывезут отсюда сначала ко мне, оттуда я поеду на вокзал встречать одного своего информатора и сразу отвезу тебя. Куда — я пока не знаю, у нас ещё целая ночь, чтобы решить, — дядя понизил голос до громкого шёпота, хотя отсюда через такое толстое стекло их никто не мог услышать. — Так что собери свои вещи, до сна ещё есть время. Попрощайся со всеми. Завтра тебя тут не будет.       Диаваль склонил голову и спустился вниз провожаемый напряжённым молчанием. Он так и не убрал далеко саквояж и чемодан, которые ему приготовили тогда, когда он уехал отсюда в первый раз. Нужно обнять Жанин, Шерли, всех девчонок, кто знает, как долго продлится это всё. О том, что будет происходить в его отъезд здесь, он постарался не думать.              Утром он уехал из поместья в почтовой тележке, сжавшись в комок под собственным чемоданом. Провожать его вышли все слуги дома, Шерли долго обнимала и шептала что-то ободрительное, Жанин просто плакала, хоть и понимала неизбежность. Беладонна дала ему в дорогу пару книг и засунула в одну из них какую-то записку. Все неизменно желали лёгкого пути и удачи, ведь последней в его жизни в последнее время было слишком уж много, раз он сейчас жив и свободен. Вальдемар вышел в холл за минуту до того, как должна была приехать почта. Он не говорил ни слова, только тяжело вздыхал и пытался наклонить голову, чтобы скрыть красные круги под глазами от прошедшей ночи. Он не спал ни секунды, Диаваль это знал, он слышал его шаги по коридору и бормотание, слышал, как он дважды куда-то уезжал, когда сам маялся в беспокойном сне. Вальдемар аккуратно поправил его шарф, волосы, совсем как тогда, только сейчас его взгляд был тяжёлым и нечитаемым, словно он отправляет Диаваля на войну.       — Я хочу, чтобы ты мне поклялся, что не будешь подвергать жизнь риску ни при каких обстоятельствах, — Диаваль заглянул ему в глаза и кивнул. Ответит он ничего не мог, горло перехватило, он понимал, что при такой работе, как у Вальдемара, они могут и не увидеться больше. Да и с ним может случиться что угодно. — Только не убивайся. Смерть ходит за нами по пятам, она стоит у каждого из нас за спиной даже сейчас, и никто не знает, когда она вытащит душу из тела. И даже при терактах нашлись люди, которые выжили, стоя почти в центре взрыва. Те, кому нужно умереть, умрут, что бы мы ни делали. Любые наши попытки остановить зло только приближают его. Как в любой классической литературе.       — Хватит, — Ди крепко обнял его и уткнулся лицом в плечо. Вальдемар его скала, его опора, пол, который не даёт упасть, как и поклялся когда-то. После потери семьи он стал одним из самых главных людей в его жизни, самой большой удачей. — Обещай беречь себя и всех, кто вокруг. И дядю тоже.       — Я и так его берегу всегда. Я его птица.       Вальдемар хитро улыбнулся и подтолкнул Ди к почтовой тележке, куда уже загрузили пару ящиков вина, судя по этикеткам. Окинув всех слуг взглядом напоследок, он помахал рукой и нырнул в темноту экипажа. Дорога показалась бесконечной. Несмотря на очень тёплую шерстяную шинель на подкладке из каракуля и вязаный кардиган под ней, Диаваль ужасно замёрз. Все конечности затекли, и он почти вывалился из брички. Дядя отвёл его в гостиную крохотного таунхауса, к которому они заехали со стороны переулка. Там ему служанка, весьма пожилая, чопорного вида дама в чепце и зелёном платье принесла целый чайник горячего чая с печеньем. Прежде чем приступить к угощению, Диаваль решил размяться. Он вспомнил все свои упражнения для шпаги и, представив её в руке, начал медленно нарезать круги по комнате, выкидывая то ногу, то руку вперёд. Дядя на заднем дворе командовал, куда разносить коробки и стопки корреспонденции. Похоже, что это не такие уж важные бумаги и грузы, скорее всего, что-то связанное с его торговой компанией. Поэтому они и не беспокоились о том, доедет Диаваль или нет.       — Я вижу, ты нашёл, чем заняться? — дядя плеснул себе в чашку чая, накапав на поднос, и принялся отхлёбывать чай и одновременно пытаться вытереть разлитый с подноса.       — Не торопись ты так, подавишься.       — Ты как твой отец, он у меня чай отнимал, чтобы я быстро не пил.       — У нас служанка захлебнулась чаем, её едва спасли. Я знаю, о чём говорю, — Диаваль присел в кресло, блаженно потянулся и поправил кардиган.       — Ну ничего, у меня на втором этаже врач живёт, далеко бежать не надо будет.       — Дядя! — Лайонел шутливо шикнул на него, опрокинул в себя остатки чая и побежал на второй этаж.       — Я собираюсь уже, скоро поедем на вокзал. Перебери ещё раз вещи, чтобы ничего не забыть.       Диаваль хмыкнул и, окинув взглядом саквояж и чемодан, решил их не трогать. Гораздо больше его занимала та записка, которую ему дала Беладонна. Интересно, что такое она раскопала. Вальдемар назвал себя птицей, из всех разговоров, которые он слышал, в партии есть целая стая хищных птиц, которых никто из противников не знает, только догадывается. Их задача следить за врагом и падать на него с неба, терзать когтями и клювом. Поэтично, но очень верно. Быть может, Белла тоже птица, и у неё свои связи и особые методы работы, вряд ли она стала бы передавать так что-то несерьёзное. Ди открыл саквояж, достал книгу и вынул… То, что он принял за записку оказалось плотненьким конвертом. На нём красовалась короткая надпись «подарок из-за границы». Нахмурившись, он открыл его и его тут же бросило в холодный пот. Из конверта на него смотрела чековая книжка Данского государственного национального банка. Диаваль провёл пальцами по позолоченным вензелям на обложке и, открыв, зажал рот рукой. На первой же странице красовалось его имя. Его! Не отца, не кого-то другого! Это его книжка! Он никогда не имел столько денег, чтобы держать за рубежом, и счетов в банке не имел. А расформировать на родственников счёт отца можно только по его прямому завещанию, а оно находилось у их семейного нотариуса. Похоже, упрямый старик смог выжить и добрался до Суусэкса. Он кинул взгляд на сумму счёта, и ему стало ещё более тошно. Он знал состояние, и сейчас оно оказалось поделено на четыре. Четыре. Стоит ли думать, что оно поделилось только на живых родственников? Вошедший в гостиную дядя застал его прижимающим книжку к груди и со слезами на лице.       — Боже, Ди, что случилось, я… Что это?       — Белла передала, — дядя аккуратно забрал книжку и, изучив первую страницу, вытащил платок, чтобы утереть пот со лба.       — Скорее всего, это не столько Белла, сколько Вальдемар. Он был в Данском посольстве не так давно и наверняка там это и забрал. Кто это мог передать?       — Гордон Шрайк, наш нотариус, у него было завещание отца… Дядя, есть же шанс, что…       — Шанс есть всегда, пока не найден труп.       Лайонел обнял его и, поцеловав в лоб, подал чашечку чая. Им скоро выезжать, нужно успокоиться. Слишком много всего навалилось за последние сутки. Диаваль спрятал книжку во внутренний карман кардигана и улыбнулся. Теперь он никому на шею не присядет, наконец-то самодостаточность. Независимость, настоящая.       — Ты тоже в завещании папы есть. Я видел.       — Если это так… Я попробую отследить, кто добрался до банка, попробую встретиться с этим человеком. Наверняка он что-то знает.       — Тогда обязательно напишешь мне письмо, куда вы там меня отправляете.       — Если будет какая-то информация, я зашифрую. Запоминай, цифры будут через две от нужной, людей заменю на растения, по цветам будет значимость. Красными обозначу самый ближайший круг, Вальдемара с Беллой, Даниэля, твоих родных, всех, кто причастен к банку. Жёлтыми будут однопартийцы, остальные политики фиолетовыми, прислуга белым. Ничего сложного, я каждый раз придумываю новый шифр для переписок. Я постараюсь без большой надобности не писать. Всё, пора ехать, багаж уже погрузили. Придётся лечь на сиденье, тебя не должно быть видно ни в коем случае.       Диаваль уже помнил, как ехал так в дом к дяде, но сейчас всё было куда хуже и тяжелее. Он сжался в комок на диванчике, чтобы и согреться, и спрятаться. Он успел задремать, когда дядя наконец его потрепал за плечо и пригласил на выход. Экипаж стоял в какой-то странной подворотне с воротами и высокими ступенями для раздачи грузов на тележки. Они на грузовом вокзале, он был почти в пригороде, в нескольких километрах от Гранд-вокзал, здесь была одна из крупнейших узловых станций юга. Их встретили несколько людей в форме почтовой службы, хотя весь их вид говорил, что они совершенно не имеют отношения к этой работе. Их провели на высокую грузовую платформу, откуда пришлось спрыгивать. Благо, багаж несли их провожатые, а те были ловчее Диаваля с дядей. Непрестанно перешагивая через рельсы, они перебрались через путь, проложенный по насыпи, и наконец вошли на отстой пассажирских поездов. Самый важный и серьёзный мужчина в чёрной с золотом форме и фуражке открыл дверь одного из вагонов и, подсадив Ди, забрался следом.       — Это ваше купе, надобности ходить в вагон-ресторан не будет, вам всё доставят официанты. Только нужно будет заранее выбрать меню. Есть чистые комплекты белья, туалетные принадлежности. Если что-то понадобится, вы можете вызвать проводника вагонов этого класса и попросить.       Он открыл так же закрытое на ключ купе, и Диаваль шагнул внутрь. Вагон изнутри был настоящим гостиничным номером на колёсах. Огромное купе, с личной гостиной-столовой, двумя маленькими, но уютными спальнями за занавесями и личной туалетной комнатой. Стены, потолок и пол отделаны деревом, много мягкой мебели, кушетка, диванчик и пара кресел вокруг небольшого стола, журнальный столик для поздних чаепитий, удобные кровати со спинкой, роскошь, как она есть. Диаваль провёл рукой по плюшевой изумрудной обивке кресла капитонами и огляделся по сторонам.       — В коридоре будет стоять охранник, ещё двое в тамбурах с двух сторон, мы сделаем так, что они не будут привлекать внимания. Их будет больше, им выкупили два стандартных купе в соседнем вагоне. Еду вам будут приносить из вагона-ресторана, как положено.       — К чему такие изыски, можно было бы и в обычном купе…       — Вальдемар решил, что чем меньше посторонних людей в вагоне, тем лучше. Поверь, он во всех этих тонкостях собаку съел, после того, как убили его родителей, он научился обеспечивать безопасность на самом высоком уровне, просчитывая каждый шаг предполагаемых врагов. Тем более, мы можем себе позволить прокатить тебя в таком вагоне. Посмотришь на наши красоты в ином свете, у нас прекрасная природа и архитектура, они отличаются от северной, я знаю, о чём говорю… Я буду ждать твоей телеграммы. Придумаешь, как зашифровать?       — Конечно, — Лайонел поджал губы, пытаясь задавить слёзы, и порывисто обнял его.       — Обещаю, скоро всё встанет на свои места, мы наконец сможем перестать прятаться, и ты переедешь к нам. А потом я помогу тебе найти управляющих, и жизнь наконец вернётся в своё русло.       — И мы начнём с нового листа. Не чистого, но нового.       Дядя ещё раз окинул его взглядом, словно пытаясь получше запомнить, и, похлопав по плечу, вышел из вагона. Ухнула входная дверь, щёлкнул замок, и Диаваль тяжело опустился в кресло. Отвратительные ощущения, просто отвратительные. Он снял с себя пальто и, радуясь, что так и остался в домашней одежде и нет надобности переодеваться, поправил лацкан вязаного кардигана и попытался открыть замок чемодана. Пальцы слушались плохо, мистер Ру даже ничего не смог сказать о том, сколько времени потребуется на восстановление. Он умело отгонял от себя ужасные мысли раньше, но оставшись в одиночестве, не смог справиться с их напором. По щекам потекли злые слёзы, от понимания, что, возможно, в субботу, когда играл для мистера Атласа, он играл в последний раз в жизни и даже не осознавал этого. Кто знает, сможет ли он снова сыграть все свои сложные партии, если даже замок открыть не может. Он тыльной стороной перебинтованной ладони стёр слёзы и тяжело сел в кресло, закрывая лицо руками. Ему надоело быть сильным, надоело, у него отняли всё, его дом, его родителей, шанс с ними попрощаться, даже кота пришлось оставить Даниэлю. Стараясь не намочить бинты там, где они прилегали к ранам, он скривился и обнял подушку.       Надо было им бежать, ещё когда их предупреждали. Им ведь даже выделили таунхаус в Райволо. Тогда ничего бы этого не было, всё было бы спокойнее, у Вальдемара и остальных было бы время в запасе, они бы всё решили без спешки и паники, как сейчас. Диаваль не пытался сдерживать себя, как это было до. Даже когда узнал о смерти родителей, Ди старался держать лицо из последних сил, не корчиться в мучительных судорогах. Он терпел всё, молча сжимая зубы и опуская лицо, с тех пор, как его скрутили на улице солдаты и поволокли к воротам, где стояли телеги для военнопленных. Когда под холодным дождём босиком копал траншеи для военных, когда его били просто за то, что он слишком долго смотрит в одну точку. Когда снаружи казался спокойным, а внутри бился в агонии. А сейчас в одиночестве он мог делать что хочет, поэтому он целиком отдался нахлынувшей тихой истерике. Наконец-то выплачется. Как давно хотел, с того самого дня, как оказался никем и ниоткуда.       Только к обеду Диаваль наконец смог успокоиться, попить воды из-под крана и умыться, хоть это и пришлось делать самыми кончиками пальцев. Впервые ему стало так легко на душе, как будто камень с сердца свалился и перестал его душить. А всего-то нужно было дать себе волю. Эта вспышка эмоций вымотала, но после неё резко поднялось настроение, и вагон перестал видеться в серых тонах. Нет, он яркий, с рыжим деревом и зелёными тканями, и солнце светит в прикрытые шторами окна. И замок перестал казаться таким уж препятствием. Кое-как справившись с чемоданом, Диаваль в полной тишине разложил свои вещи по полкам шкафа и прилёг на стоящую в гостиной купе кушетку. Здесь ещё было тепло, приятно пахло какими-то ароматическими маслами, наверняка тут только утром побывали уборщики. Он не знал, сколько времени займёт это всё и, успокоив себя тем, что дверь в вагон закрыта, решил почитать книгу. Сегодня был на удивление солнечный день, не в пример понедельнику. Интересно, как там Вальдемар? На нём с самого утра лица не было, он очень тяжело переживал всё происходящее, хоть и пытался быть скалой. Скалой, которая и от ветра закроет, и сама на голову не рухнет. Диаваль чувствовал себя так, словно он заставил Вальдемара ввязаться в договор, который слишком дорого ему обходится. Он загнал его в угол и заставил поклясться на чести. Сам-то уже даже не вспоминает об этом договоре, а вот Вальдемар, похоже, взвалил на себя эту тяжеленную ношу.       Проведя в пространных измышлениях, прерываемых чтением книги, весь день, Диаваль вздрогнул всем телом, когда над вагонами разнёсся гудок локомотива. Неужели он наконец уедет отсюда? Вспомнив напутствие дяди, он начал быстро опускать римские шторки на окна, чтобы никто не смог его увидеть внутри, и присел в уголок. Интересно, о каком доверенном человеке шла речь? Кто настолько отчаянный, чтобы рискнуть жизнью и дать Диавалю шанс скрыться на какое-то время? В вагоне заметно похолодало с тех пор, как его здесь заперли, но это не страшно, как только поезд поедет, сразу станет тепло. Поезд остановился у перрона, было слышно крики вагоновожатых и билетёров, люди шумели и галдели, кто-то прошёл по коридору ко второму купе, муж с женой, отправляющиеся в свадебное путешествие, судя по разговору. Ди улыбнулся, радуясь за этот кусочек нормальной размеренной жизни, и когда кто-то повернул ручку двери купе, вжался в кресло.       — Добрый вечер, вы как всегда раньше меня, — на пороге купе стоял Стивен Атлас собственной персоной. В руке он держал большой кожаный саквояж, а за спиной виднелись два солдата службы министерской безопасности с поклажей. — Ставьте посылки в уголок, передам всё в целости и сохранности.       — Стивен?       — Я, может, не совсем тот человек, которого вы хотели бы увидеть на моём месте, но да, это я, — он заулыбался и, кинув взгляд на часы, хлопнул в ладоши. — Отправление через минуту, я пока переоденусь во что-то менее формальное.       Он закрыл дверь на ключ за вышедшими офицерами и зашёл во вторую спальню. А Диаваль прикрыл глаза рукой и нервно рассмеялся. Ещё один человек рискует жизнью за него. Когда же всё это кончится, этот чёртов порочный круг. По коридору кто-то прошёл, встал у их двери, скорее всего обещанная охрана, и дверь в вагон закрылась. Поезд медленно тронулся, он слышал, как ликует толпа, даже представлял, как люди высовываются из окон, чтобы помахать тем, кто пришёл их провожать, слышал свистки вагоновожатых. Он бы тоже хотел высунуться в окно, увидеть на перроне Вальдемара, дядю, брата, махать им и кричать, что скоро встретятся снова. Но он только мог молча корить себя за то, что в очередной раз наделал пропасть бед и вынужден убегать, поджав хвост. И только когда сквозь шторы начал пробиваться более яркий свет, что говорило о том, что они выехали с вокзала, Ди открыл окна и наконец смог пересесть на диванчик посреди гостиной.       — Ну, вот я и готов. — Стивен наигранно горделивой походкой вышел из спальни, демонстрируя свой роскошный шерстяной халат, надетый поверх свободной рубашки и брюк без ремня, и плюхнулся в кресло. — В первый раз в жизни еду в таком роскошном вагоне, чтобы собственная гостиная, своя туалетная комната, только подумать… Кстати, я взял на себя смелость и заказал нам на ужин ягнячье каре с брусничным соусом, салат и яблочный пай с зелёным чаем на сладкое. Вы ведь не против?       — Предлагаю перейти на «ты», раз уж я обязан тебе теперь…       — Чем это? Ничего такого, у меня небольшой дом, но спальня для гостей имеется, большой парк, озёра, водопады, красотища несусветная. Я, может, и не самый хороший хозяин, но постараюсь оказать верх гостеприимности.       — Я не об этом. Ты рискуешь, очень сильно. Все, кого заставали со мной рядом, сейчас в опасности.       — Мне не привыкать. Меня некоторые особенно тронутые на религии люди чуть ли не прилюдно порвать на площади хотели. Знаешь… — Стивен мгновенно поменялся в лице. Всё детское куда-то испарилось, проступили морщины на переносице, и Ди впервые задумался о том, как ему тяжело держать лицо в таком окружении. — Ночью ко мне приезжал Вальдемар, мы с ним долго говорили об этом и… Он сказал, что ты не видишь своей цели в том, чтобы быть здесь, но он не знает, как указать тебе на то, насколько ты в действительности важен. Я считаю, что ты должен знать, что он мне сказал. Здесь, на Юге, выросло уже целое поколение и не одно, которое не знает мира. Война идёт так давно, что мысль о том, что на севере живут отбросы, вещи, а не люди, уже срослась с нами. Избавиться от этого очень сложно. Он всю свою жизнь бьётся как рыба об лёд об эти предубеждения. Но его не воспринимают всерьёз из-за того, что он сыт, живёт хорошо и вообще относится к южанам, как бы его ни называли ублюдком. И ты здесь для того, чтобы показать этим людям кое-что, до чего они не доходят сами. Что они могут оказаться на вашем месте, в одночасье. Ты ведь не чернь, ты высокопоставлен, твой отец богат, у тебя самого есть влияние и связи, но военная машина закатала тебя под себя. И вот ты, избитый и израненный, предстаёшь перед ними, как кривое зеркало тех Соль, которые живут здесь, в относительной сытости и мире. Ты — отражение их всех, но отражение с той стороны. И вас разделяет только стекло, надави посильнее, и вот твой мир врывается в их и топит всех на своём пути. А то, что случилось на верфях…       — А что случилось? Вальдемар не сказал мне ни слова.       — Кто-то пытался поджечь склады Луиса Ашера, крупнейшего импортёра угля. Он раньше торговал Стоунбонским углём, а сейчас пришлось переключиться. Слишком много угля на складах, верфи, а потом и весь город, вспыхнули бы, как спичка, а там, прямо между складами, бараки рабов, они взбунтовались, требуя дать им возможность хотя бы самим себя спасти и залить тлеющий уголь водой. И в этой толпе и начались взрывы. Два взрыва, потом кто-то кинул зажигательный коктейль в бюро, пришлось спасать важные бумаги и пытаться отделить огонь в бюро от и без того горячих складов, — Диаваль закрыл лицо руками и попытался вздохнуть спокойно, стараясь не представлять себе весь тот кошмар, который там творился. Он знал, как ужасно выглядят ранения от шрапнели, и представить, что стало с людьми, стоявшими рядом с бомбой, сложно. — Кстати, Вальдемар передал кое-что, — Стивен вынул из саквояжа завёрнутую в шарф коробку для винной бутылки. Сорвав с неё пломбу, он выудил на свет тёмную бутылку с рукописной этикеткой. На ней красовалась надпись «Изабелла». Диаваль даже не смог сдержать радостную улыбку. — Он сказал, что хорошее вино.       — Очень. Предлагаю открыть его и распить с каре. Оно, конечно, сладкое, но к такому мясу должно подойти.