Не целься мне в сердце

Фанерные ящики тяжёлые, рёбра врезаются в пальцы, царапают и колют занозами. Но Луффи знает — они с Эйсом сильные, сильнее многих взрослых, так что не морщатся и не жалуются. Карта с отмеченными красными крестиками местами, куда эти ящики нужно отнести, едва не рвётся из рук — ветрено. Сухо и ветрено, потому что дует не с моря, дует с гор, как и всегда в это время года. Хорошо только в лесу у реки — в тени деревьев, где пахнет мокрыми камнями и свежестью. А в Сером Терминале во время коротких затиший от каждого шага поднимается пыль, она попадает в глаза, если идти против ветра, и стоит такая жара, что даже дерево кажется раскалённым на ощупь. Горящее дерево трещит, заглушая крики боли и просьбы о помощи. И он сильный, он не плачет — это ведь просто дым щиплет глаза. А ещё он пока не слишком хорошо умеет считать, поэтому не может сказать, сколько людей погибло, пусть не от его руки, но по его вине. Нужно быть умнее, нужно думать прежде, чем делать. И тогда он всегда сможет ответить за свои поступки, не прикрываясь бессмысленным: «Ну я же не знал!» На Рускаине такой сухой жары не было, сколько бы сезонов ни сменилось. И кошмары никогда не считались хорошим поводом, чтобы избежать тренировки. Луффи и не хотел избегать, просто выспался плохо и теперь не получалось нормально сосредоточиться. Он вспоминал Серый Терминал, сожженный его и Эйса руками, вспоминал прощальное письмо Сабо, который так мечтал о свободе. От его корабля остались только обгоревшие обрывки флага, они с Эйсом выловили их спустя пару дней и сохранили в своём домике на дереве. Счастливое было время, когда они верили, что смогут достичь всего, стоит только хорошо постараться. Глупые мысли глупых мальчишек из Ист-блю, слабейшего из всех морей. Чего стоит вся их сила — им очень наглядно объяснили, только это не повод, чтобы сдаться. Как и тогда, у Луффи была цель: стать гораздо-гораздо-гораздо сильнее. Чтобы никто больше не смог забрать у него то, что дорого. Чтобы никто не причинил боль дорогим ему людям. Ради этого он готов упасть тысячу раз, чтобы тысячу один — подняться. — Ты слишком много думаешь, — заметил Рэйли-сан. — А нужно, чтобы твоё тело научилось реагировать само, так гораздо быстрее. Ты же не задумываешься, какой ногой тебе шагать? Как дышать? Как есть? Тело делает это самостоятельно. Точно так же ты должен увернуться от удара, не думая о нём, твоё тело должно уклониться само, не тратя на это ни лишних сил, ни времени. — Обычно мне говорят, что я вообще не думаю, — заметил Луффи. И палец в нос сунул, для убедительности. Это всегда срабатывало, но только не с Рэйли-саном, он слишком хорошо его понимал. Любые маски были не просто бесполезны, а даже вредны: стоило Луффи немного переиграть, как Рэйли-сан решал, что нагрузку надо увеличить. Ведь у него есть силы на что-то ещё! Удивительно, как он при этом не запрещал визиты Хэнкок. С её едой и всем остальным. Про остальное Луффи вообще предпочитал не вспоминать. Наверняка ведь в следующий раз она не прикинется, что ничего не было. Луффи бы на её месте так и сделал, да только он — не она. Когда Хэнкок пришла снова, то вела себя как прежде только пока Рэйли-сан не оставил их наедине. Но стоило ему отойти достаточно далеко, как она первым делом сообщила, что приняла все необходимые меры и можно не беспокоиться о беременности. Стоило ожидать, если так подумать: Хэнкок была целеустремлённой и привыкла добиваться всего, чего бы ей ни захотелось. Для Луффи же это означало мучительные попытки сделать вид, что на самом деле он к ней ничего не чувствует. Нет, если она задирала подбородок и смотрела с надменностью, это было не так уж сложно — в таком виде он не считал её привлекательной. Когда она прижимала руки к покрасневшим щекам и смотрела с умилением, с карикатурной влюблённостью, тоже было несложно оставаться равнодушным. А вот когда она не играла, когда села напротив, скрестив ноги, и принялась небрежно ощипывать ягоды с виноградной кисти, тогда начинались проблемы. Хэнкок не выглядела молоденькой девочкой, она была женщиной: красивой, ухоженной и знающей себе цену. Она была сильной, и на ней лежала ответственность за целую страну. Луффи бы не удивился, если б одной из причин его «выходных» было то, что Хэнкок сама хотела отдохнуть. Впрочем, он вообще мало чему удивлялся в последнее время. Разве что собственной слабости. — Я много думала, — сказала Хэнкок, глядя немного в сторону. Её щёки пылали, а пальцы обрывали ягоды с грозди и кидали их обратно в миску, вместо того, чтобы отправлять в рот. — Возможно, ты был прав насчёт меня. Что я не смогу выдержать, если секс будет похож на то, что со мной было прежде. Но чувствовать себя слабой — невыносимо! — Ты не слабая, — Луффи покачал головой. Горечь затопила его. Это он был слабым: не смог никого защитить. Где его братья? Оба мертвы. А где команда? Они живы? Они в порядке? Он оставил им послание, но увидели ли они? Смогут ли скрываться от правительства целых два года? У него не было ответов на эти вопросы, он гнал их от себя — сомнения мешали тренировкам. — Это только видимость, — отмахнулась она. — Чем пытаться меня утешить, лучше скажи: ты можешь меня трахнуть? В прошлый раз было круто, даже не думала, что так бывает, но… — Ага, — перебил её Луффи и сунул в зубы кусок мяса, чтобы не выдать своих чувств выражением лица. — Всего-то нужно выбрать подходящую позу. Он дожевал, подпёр щёку кулаком и уставился на Хэнкок со своим лучшим выражением жизнерадостного идиотизма. — Если ты хочешь повторить, но с проникновением — я уже понял, тебе надо перебить воспоминания вроде как тем же самым, но не таким… травмирующим — надо сделать это не так, как раньше. И чтобы ты сама могла контролировать процесс! Сядешь на меня верхом? Хэнкок покраснела ещё сильнее, хотя казалось, что дальше уже некуда. Сжала пальцами переносицу и попросила: — Ты можешь не притворяться? Хотя бы ты, и только когда мы наедине? Это было больно, но Луффи понимал, что она права. Ей нужен кто-то, кому можно верить, жаль, что он не мог прекратить ей врать. То есть умалчивать, что, по сути, не слишком-то отличается от вранья. — Не могу обещать, но постараюсь, — это было самое честное, что он мог ей ответить. — Это больше, чем я рассчитывала, — Хэнкок вздохнула и откинула волосы за спину. — Давай сначала секс, а потом уже поедим? Луффи предпочёл не отвечать вслух, только вытер пальцы о скатерть — смотри же, какой я, тебе не противно? — встал, обошёл очередную гору еды и плюхнулся на покрывало рядом с ней. Провёл пальцами по лицу, зарылся в волосы, притянул к себе и поцеловал, потому что хотелось, потому что всё ещё любил целоваться. Если совсем молчать, то не врать гораздо проще. А целоваться и строить дурацкие рожи одновременно — вообще не вариант. Губы Хэнкок снова оказались не мягкими, но и не каменно-твёрдыми, как остальное её тело. На вкус — виноград, сладко и терпко, почти как вино, вот-вот ударит в голову, и он окончательно потеряется в желании, утратит контроль, попадёт под её власть и потому перестанет быть интересен. Хэнкок отвечала на поцелуи, сжимала его плечи, пока он гладил её по спине, и вздрагивала каждый раз, когда он касался клейма. На ощупь через блузку его было не различить, Луффи понимал только по её реакции, да вспомнив, где он видел его — ровно посередине спины, немного заходя на лопатки. Это было неправильно, он хотел было сказать об этом Хэнкок, но сам вздрогнул, когда она прикоснулась к шраму на его груди. — Болит? — осторожно спросила она, немного отстранившись. — В башке у меня болит, — признался Луффи. — Не тело, а память. Как и у тебя, да? Хотелось рассказать подробнее, и про то, что ему кошмары снятся про детство: когда Эйс ещё живой был и они впервые столкнулись с тенрюбито. Не лично, но им и подготовки к их визиту хватило, а вот Сабо своими руками грохнул уёбок с аквариумом на голове, и с тех пор Луффи их ненавидит. Только мало ли что ему хотелось, говорить об этом, тем более в такой момент, он не собирался. — Почему так больно говорить правду? — спросила Хэнкок, поняв, что больше он ничего не скажет. — Быть может, от того, что наша правда никому не нужна? — Луффи пожал плечами и предпочёл заняться пуговицами на её блузке. — Люди жаждут жить в мире, где всё у всех хорошо. Где окружающие будут улыбаться всегда. И никому никогда не снятся кошмары. — Потому что кошмары у каждого свои, о чужих никто не желает знать, — пробормотала она. — Наверное, ты прав. За следующим поцелуем она потянулась сама, прижалась всем телом — блузку на ней Луффи уже успел расстегнуть, так что почувствовал, как к нему прижались её напрягшиеся соски. Обняв её покрепче, он опустил руки ниже и потянул Хэнкок на себя, чтобы она села верхом на его бёдра. — Что делать? — Сядь так, чтобы было удобно, — ответил он. Сам выпрямил ноги и очень пожалел, что сзади нет спинки кровати, на которую было бы удобно откинуться. Хэнкок оперлась о его плечи, чуть сместилась, практически встав на колени. Она и так была выше него, а сейчас Луффи уткнулся лицом в тяжелую горячую грудь — он мог бы ласкать её бесконечно! — задирать голову и тянуться всё же было неудобно. Хэнкок глубоко дышала, одной рукой держалась за него, а другой вела вниз, по его шраму, по животу, замерла на миг и забралась за пояс штанов, сжав в пальцах член. Сдержаться и не застонать было практически невозможно. Руки путались в её юбке, гладкая ткань выскальзывала из пальцев, и Луффи слишком долго не мог добраться до разреза. В этот раз белья на ней не было, а кожа была выбрита до гладкости. — Зачем? — спросил он, поглаживая её пальцами. — Разве так не лучше? — Никогда не страдал педофилией… В смысле, если тебе самой так нравится, то делай всё что угодно. А для меня — не надо. — Тебе вообще ничего не надо, — с горечью сказала она. — Ты трахаешься со мной только потому, что на этом проклятом острове нет ни одного борделя. — В борделе я бы платил, — заметил он, нащупав пальцами чувствительный бугорок. — А ты сама приходишь и приносишь еду. Разве не мне надо ощущать себя шлюхой? Давай договоримся — никто из нас никому ничего не должен, идёт? — Очень… заманчивое… предложение… Судя по тому, как прерывался её голос, Луффи всё делал правильно. Стоило бы уже перейти к делу, но он ужасно боялся всё испортить. Он ласкал её пальцами, и они были влажными от её соков, он так боялся сделать ей больно, а она сжимала, стискивала его член, и, будь на его месте кто-то другой, давно бы оторвала. Чуть повернув кисть, Луффи осторожно ввёл пальцы немного глубже. Хэнкок тут же замерла, закаменела — от её хватки наверняка останутся синяки. — Если не хочешь, можем, как в прошлый раз, — предложил он. Сам не верил, что его голос мог звучать так спокойно, почти равнодушно. — Нет! — Хэнкок резко подалась навстречу; задрав голову, Луффи видел, как она прикусила губу. — Продолжай! Она была жестока к себе, но, скорее всего, единственный способ побороть страх — столкнуться с ним добровольно. Её нужно было не жалеть, а уважать за смелость, но Луффи старательно делал вид, что ничего особенного не происходит — так им обоим должно было быть проще. Он двигал пальцами внутри неё, такой узкой, что даже боязно было думать, как он засунет туда член. Он же, наверное, не поместится… Но с каждым его движением Хэнкок расслаблялась, её плоть под пальцами становилась мягче и поддавалась охотнее. Он облизывал и посасывал соски, сжимал свободной рукой крутое бедро — каменная твёрдость, обтянутая шелковистой кожей, — слушал её дыхание и в какой-то момент подумал, что вполне может кончить, даже не приступив к делу. — Давай! — потребовала она, чуть приподнимаясь, всё ещё сжимая его член и пытаясь сама направить его вовнутрь. Луффи только чуть-чуть поправил угол и не дал ей сесть слишком резко. Обхватил ладонями её ягодицы и придержал, опустил на себя медленно и осторожно. Когда она села полностью, то уткнулась лбом в сгиб его шеи, дышала тяжело и часто, почти испуганно. — Я в порядке, — не дожидаясь вопроса, слишком поспешно сказала она. — Всё хорошо! — Непохоже, — честно ответил Луффи, хоть это и было жестоко. Он гладил её по спине длинными движениями, скорее успокаивая, чем пытаясь ласкать. Ждал, когда уйдёт дрожь, когда Хэнкок снова расслабится хоть немного. Ждать пришлось долго, Луффи даже подумал, что на этом всё и закончится, но она выпрямилась, расправила плечи, от чего её шикарная грудь снова оказалась у него перед лицом, и дерзко улыбнулась. — Продолжай. Легонько поцеловав острый сосок, Луффи вернул руки на её бёдра, потянул вверх, но несильно — чтобы не соскочила, — а потом вниз. Помогал двигаться медленно и осторожно, но вскоре она сама ускорила темп, так, что ему оставалось только придерживать её, чтобы не поднималась слишком высоко. При каждом движении её грудь подскакивала вверх, Луффи ловил губами соски и чувствовал, как на лице расползается довольная улыбка. Хэнкок была прекрасна. Не в гневе, не в надменной холодности или гипертрофированной влюблённости, она была прекрасна, когда расслаблялась и позволяла себе просто быть, без оглядки на всех остальных. Опасно видеть её такой, так ведь и влюбиться можно! Жар нарастал, их дыхание учащалось, Луффи сильнее сжимал пальцы, перебрался руками на задницу, а потом и на талию, и чувствовал, как Хэнкок так же всё сильнее сжимает его плечи. Он ощущал её всем телом, и в какой-то момент ему даже показалось, что он заранее знает, как она будет двигаться дальше, пусть всего на долю секунды. Знал, что она наклонится вперёд, а её волосы, до этого закинутые на спину, соскользнут через плечо, загородят их лица от яркого солнца, когда она прижмётся к его губам. Знал, что из-за этого ей придётся замедлиться, что член станет входить под немного другим углом и она сожмёт его внутри ещё крепче. Это так должна себя вести Воля Наблюдения? Этого он добивался тренировками? Не просто чувствовать опасность, а знать заранее, как всё будет, но не задумываться о том, откуда он мог это узнать? Подстраиваться под чужие движения и не понимать этого, пока не почувствуешь ответную реакцию. Разрывать поцелуй именно в тот момент, когда понимаешь — ей не хватает воздуха. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кончил он чересчур рано, выдержки не хватило. Хэнкок было всё ещё недостаточно, и он целовал её и ласкал, пока не почувствовал, что и она достигла пика. Но даже после этого совсем не хотелось отпускать — пусть и дальше сидит, ему не тяжело. Шевелиться было лень, да ещё и про Волю нужно обдумать — вечно ему мысли в голову лезут в самое неподходящее время. — Мне сейчас ужас как есть хочется, — вдруг сказала Хэнкок. — Это нормально? — Мне вообще всегда жрать охота… Вот после драки тебе не хочется есть? — Хочется, но мы же не дрались! — она возмутилась так искренне, будто бы он всерьёз предлагал ей драку вместо секса. — А сил ненамного меньше потратили, — Луффи вытянул руку в сторону. — Яблочко будешь? Или кусок мяса? — Да что угодно, — фыркнула она, немного отстраняясь. — Почему-то думала, что если не сопротивляться, то и уставать не с чего. — Если ты ляжешь, расслабишься и больше ничего делать не будешь, то, может быть, и не устанешь. А сейчас ты практически всё сделала сама, — было странно объяснять подобное, но если ей важно проговорить вслух, то почему бы и нет. — В следующий раз так и сделаю, — чересчур серьёзно кивнула Хэнкок, взяла протянутое яблоко и нахмурилась: — А если я лягу на живот? Тебе противно не будет? — Почему должно быть? — Клеймо же, — сказала она таким тоном, будто это должно объяснить вообще всё на свете. — Просто шрам, у меня тоже шрамы есть, но тебе же не противно? — Боевые ранения против рабского клейма, — поморщилась она. — Будто у них есть что-то общее. — Есть: мы оба выжили и свободны. Прошлое — это прошлое, мы ничего не можем изменить в том, что уже произошло. В наших руках лишь настоящее и будущее — нам же и решать, что делать, о чём вспоминать, какие планы строить. — Выжили и свободны… — повторила Хэнкок. — Отлично сказано, постараюсь это запомнить. Пусть я ничего не смогу забыть, но, возможно, мне удастся сделать правильные выводы, — она поджала губы. — А по-моему, ты уже, — удивился Луффи. Вцепился зубами в сочный кусок мяса, прожевал и продолжил: — Мы с тобой сделали одинаковые выводы из похожих ошибок: нужно стать сильнее, чтобы защитить тех, кто важен. Чтобы больше никому не было так же больно, как было нам. Ты собрала команду, заставила считаться с собой, добилась статуса Шичибукай, который даёт защиту всему острову! Разве это не прогресс? — От безымянной рабыни до Императрицы Пиратов, — она прикрыла глаза и грустно улыбнулась. — Но мы оба знаем, что этого всё ещё недостаточно. Я могу потерять свой статус в любую минуту, а потому не вольна в своих поступках. Я всё ещё подчиняюсь Мировому Правительству, тому самому, которому диктуют приказы из Мариджоа. А с чего начинал ты? Луффи немного помедлил, вспоминая и формулируя. Будет нечестно, если он промолчит — о ней же знает слишком много. — С глупого шестилетнего засранца, который слишком много думал о себе. Заложника, взятого бандитами для шантажа, из-за которого хороший человек потерял правую руку. Тогда я впервые понял, что должен стать сильнее. Не очень-то много с тех пор изменилось — я всё ещё слишком много о себе мню, а дорогие мне люди продолжают страдать. — У тебя получится, — уверенно заявила Хэнкок. Ссадив её с коленей, Луффи налил им вина; они чокнулись, Луффи улыбнулся как можно искренней, ведь сейчас он был практически счастлив. — Не знаю, — ответил он, сделав глоток. — Но я буду стараться. Какие бы препятствия ни встали передо мной, я буду идти вперёд, я не остановлюсь, больше никогда. Хэнкок улыбнулась ему в ответ, и солнце будто бы засияло ещё ярче. Теперь у него была ещё одна причина сдержать слово. Не ради себя или Шанкса, которому пообещал в детстве, и не только ради команды, но и ради неё. Если он справится, у них появится шанс. Жизнь на Рускаине оказалась вовсе не так плоха, как думал Луффи, впервые оказавшись здесь. Каждый его день был наполнен смыслом, событиями и размышлениями. Он тренировался, спал, просыпался от кошмаров, ел запечённое на огне мясо с золой вместо соли и лучшие деликатесы, которые всегда приносила с собой Хэнкок. Он спал с ней, с каждым разом чувствуя, что ей всё легче, что она уже может прямо сказать, чего именно хочет, как ей нравится больше, а как — неприятно. Самому же всё труднее становилось держать лицо, притворяться, что не испытывает к ней ничего, кроме дружеских чувств, а спит потому, что больше не с кем. Ну не с Рэйли-саном же трахаться? У него жена есть, она точно не одобрит! Когда два года подошли к концу, пришла пора прощаться и делать вид, что они друг другу вообще никто, он сказал: — Я не женюсь на тебе, Хэнкок. Обнял её, крепко стиснув — демонстративно-дружески, — и по-дурацки улыбаясь. Но не удержался, шепнул на ухо: «Пока не смогу быть уверен, что мне хватит сил защитить тебя».