этот священный птеродактиль со мной

/ пусть рутины тину закрутят весла, мы не пророним крокодиловы слезы. проходили зимы, приходили весна, впереди еще непроходимые версты! / фарфоровая тарелка, описав по кухне кривую полу дугу, влетела в стену, оставив на ней заметный след. белая штукатурка посыпалась на пол. гию отстранено подумал, что на это место определенно нужно повесить картину, но исправлением стены он займётся попозже, ибо на данный момент нужно сосредоточиться на санеми, пытающимся отправить вторую тарелку за первой. санеми скандалил уже второй час и явно хотел продолжить скандалить дальше, но бедные соседи не заслужили такого с ними обращения, поэтому гию, ловко поднырнув под руку своего парня, отобрал у него тарелку и засунул обратно в шкаф. вместе с противным скрипом дверцы, скрипнули зубы санеми. — хватит. я понимаю, что ты устал и ненавидишь своего работодателя, но это не повод разорять квартиру. санеми только ещё больше ощетинился. в глазах от недосыпа полопались капилляры, а некогда уложенные волосы образовали на голове полный хаос. — заткнись, твоего мнения не спрашивали. проваливай, будь добр. хлопнула дверь, и с балкона потянуло куревом. потрясающе — они опять поругались непонятно из-за чего, совсем не понятно почему. гию за два года сбился со счета (количество их ссор скорее всего уже перевалили за десяток и явно не один). его парень слишком часто изображал из себя «мать терезу» и мог найти конфликт в том месте, где его в принципе быть не могло. какое-то время санеми, скрипя зубами и тихо матерясь, пытался ходить на специальные тренинги по управлению гневом, но закончилось все в итоге двумя выкуренными пачками сигарет за день и чуть ли не дракой с терапевтом. после этого гию прекратил вмешиваться, а санеми почти удалось бросить курить. но что-то пошло не так — опять. томиока схватился за щёку — царапина — небольшая, но ощутимая. он как-то отстраненно подумал, что надо бы смыть кровь и наклеить на щёку пластырь, но тут балконная дверь щёлкнула, открылась, и в кухню влетел санеми с бешенным выражением лица. осенний ветер в ту же секунду продул всю квартиру и чуть не сорвал с окна ужасные зелёные занавески.в комнате стало очень тихо. санеми молча сжимал кулаки; его взгляд остановился на скрученном теле гию, примостившемся на стуле с отстранённым выражением лица, и резко потемнел. вдох-выдох.  — если ты больше не хочешь иметь со мной что-то общее, то можешь уйти. смешок. — боюсь спросить, с чего ты взял, что я не хочу иметь с тобой ничего общего. санеми стал выглядеть ещё более пришибленно. — я истеричка: каждый раз, когда я срываюсь, постоянно достаётся тебе, но ты терпишь, и я понятия не имею почему. любой нормальный человек на твоём месте уже давным-давно ушел. гию наконец отнимает руку от лица и поднимается со стула. — ну, значит я ненормальный. санеми задушено всхлипывает, когда его оплетает теплый кокон из, ставших за два года самыми родными, рук и обнимает в ответ. томиока слишком многое ему прощает и видимо собирается прощать до бесконечности. он как непоколебимая скала, собирающаяся устоять перед самой страшной бурей, все так же невозмутим и спокоен, готов помочь и выслушать. санеми хмыкает. ну, хотя бы где-то ему в жизни повезло. два белых крокодила в спальне все ещё лежат вместе, несмотря на сильные порывы ветра, который вроде как должен был их раскидать в разные стороны. они мирно смотрят своими пластиковыми глазами друг на друга и, кажется, улыбаются.