Хроники Арли. Книга первая. Где Я?

      Устоявшийся распорядок дня был нарушен в один из дней, бесконечная череда которых выстраивалась передо мной без начала или конца. Начиналось, впрочем, всё как обычно. Крыса занимался своими делами, перебирая любимые инструменты. Сегодня по плану была работа с ногами. Крыса имел обыкновение рассказывать о своих планах, едва появившись в дверях. Его жизнерадостный голос сначала до невозможности раздражал, но жизнь показала, что ко всему со временем привыкаешь. Так и здесь, я лишь принял к сведению его слова, внешне оставаясь к ним безучастным. Крысе не слишком нравилось когда я помалкивал, и тогда он мог распалиться не на шутку, но его запал быстро гас, так что, если у меня хватало выдержки терпеть пытку безмолвно, палач хмуро собирал инструменты и больше не появлялся в тот день.       Совсем недавно я подметил ещё кое-что. Мало того, что мой мучитель был педантом, так ещё он терпеть не мог работать без света. Как-то раз я даже слышал, что из-за этого они повздорили с тюремщиком, бледной, бездушной тварью, тенью от тени живого существа, они долго орали друг на друга за дверью. Крыса потом ещё долго не мог успокоиться, потому, что в итоге, по его словам, опоздал на встречу. Мне ли расстраиваться по этому поводу? Вот бы по дороге ему свернули шею!       После того случая появление Крысы всегда сопровождалось недовольным ворчанием надзирателя, потому что ему приходилось затаскивать в камеру целых шесть факелов на особых подставках и расставлять их по местам, которые указывал ему палач. Крыса самостоятельно подобными вещами не занимался, видимо, полагая, что художники выше рутинной работы.       Так вот, во время перерывов и обливания водой я стал подмечать удивительные, с моей точки зрения, вещи. Многие раны, сделанные несколько дней назад, выглядели так, будто бы им было не меньше месяца, а более старые так и вовсе оставляли после себя лишь едва заметные паутинки следов. Кроме этого, несмотря на жуткую грязь, испражнения, которые изредка убирались, да и то лишь после криков все того же Крысы, и полное отсутствие гигиены, мои многочисленные раны не только не воспалялись, но и заживали крайне высокими темпами. Что это? Очередной подарок судьбы? Похоже на то. Ускоренная регенерация и невосприимчивость к ядам. Отсутствие болезней и выносливость, с которой я терплю все выкрутасы безумного палача. Где ещё мне искать причину моего состояния?        К тому же за последнее время я научился ограждать себя от нежелательных проявлений эмоций. В моем воображении это выглядело, как будто в воздухе сталкиваются два гигантских мыльных пузыря, один из которых являлся прообразом моих собственных чувств.       Избавление от всеобъемлющей любви моего мучителя явилось для меня неслыханным облегчением. Из-за этого он несколько раз выходил из себя, когда вместо криков боли от загоняемых под ногти булавок, слышал от меня всхлипы радости и пьяное хихиканье. Да я был на седьмом небе от счастья! В итоге Крыса в расстроенных чувствах покидал мое пристанище раньше положенного, а я ещё долго ощущал удовлетворение в ауре тюремщика.       Сегодня все с самого начала пошло не так. Сначала опоздал Крыса, долго и нудно просил у меня прощения, жалуясь на какого-то олуха, который не отмыл его инструменты. Ого! Он ещё и инструменты моет! Потом заявился тюремщик и сказал, что сегодня у него осталось только четыре факела. Они опять основательно поругались, а я наслаждался неожиданной отсрочкой.       Пока тюремщик ходил за кресалом, а Крыса что-то бурчал под нос, я вспомнил как-то прочитанный в детстве роман Роджера Желязны о приключениях главного героя, который потерял память. В итоге он, конечно же, оказался принцем, но перед этим ему пришлось пережить довольно неприятный момент: его ослепили. Спустя несколько лет он вновь обрёл зрение и бежал из темницы. Интересно, а я смогу регенерировать, например, палец, руку или глаз? Одно дело – открытая рана. Другое – отрастить конечность.       Мои мысли были прерваны появлением нового персонажа. Дверь камеры приоткрылась, и я увидел, что к нам в гости пожаловал не кто иной, как отец Тук. Он бодро ступил внутрь, даже не поморщившись от вони, к которой я так и не смог привыкнуть. Хорошая практика? Ежедневные упражнения?       – Крыса, – обрадовался он. – Ну и как тебе наш молодой человек? Не надоедает? Ведёт себя хорошо?       Если они и слышали скрежет моих зубов, то не обратили на него внимания.       – Сначала все было очень хорошо, отец Тук, – пожаловался палач, сопровождая свои слова искренним вздохом, – он показал себя примерным пленником. Но потом все вдруг изменилось.       Ну да, в какой-то момент я перестал орать, когда корчился под ножом или от раскаленных щипцов. Мне было больно, видит бог, так больно, что иной раз я был не в состоянии сдержать слез. Но последнее время кричать перестал. Словно отрезало.       – Да что ты?! – нахмурился священник. – Ой, как плохо! Плохо, очень плохо. Совсем отбился от рук!       – Как есть отбился! – Крыса согласно закивал. – Я сразу говорил, что не нужно с ним обходиться так мягко. А вы все: погоди да погоди! Без особых моих … никак нельзя.       Священник внимательно на меня посмотрел, я без боязни встретил его взгляд. А что мне терять? У меня ничего нет, даже свободу и ту забрали. Пусть подавится! Я плюнул ему в лицо, жаль, что в детстве не постиг эту столь необходимую сейчас науку, потому что смачного плевка не получилось. Да провались ты!       – А знаешь, что? – вдруг сказал отец Тук, наставительно погрозив мне пальцем. Давай-ка, попробуем.       Палача забил от предвкушения озноб, а до меня дошло, что сейчас опять поступил неразумно. И вот они последствия, мчатся ко мне со всех ног. Только лови!       – Займись его левым глазом, – сказал священник, задумчиво потирая бороду. – Только аккуратно, а то я тебя знаю…              Говорил мне отец, что мысли материальны, да кто слушает этих взрослых? Надо ли говорить, что в тот раз Крыса ушёл от меня словно кот, вместо блюдечка с молоком обнаруживший кастрюлю со сливками. Его увели из камеры под руки, причмокивающего от удовольствия, а я до изнеможения бился в кандалах, прикованный к стене. После меня ещё дважды приходили кормить, но я не притрагивался к пище.       Я лишился глаза! Паленый запах плоти легко прошёл сквозь мою защиту, а потом меня ещё и накрыло аурой Крысы, который, похоже, плавал в море первой любви. Так что к концу дня я чувствовал себя настолько паршиво, что мысли о еде вызывали физическую боль.       Я лишился своего глаза! Ну и что, что у меня остался ещё один! Он сунул раскаленный прут мне в глазницу, так что мне больше никогда не забыть звука мгновенно вскипающей жидкости и ослепляющей вспышки боли в голове.       Что следующее на очереди? Рука? Их ведь тоже две. Или пальцы? Их вообще десяток! И, главное, я не понимал смысла происходящего. Зачем мучить? В конце концов просто убейте. Хотя нет, это уже лишнее. У живых есть шансы, мёртвым шансы до лампочки.              Кто сказал, что ночь создана для сна? Враки! Это время суток для самых тёмных дел. Придёт серенький волчок и укусит за бочок. Все ведь слышали эту колыбельную? Ко мне вот пришел. И хотя глаз у меня отняли не ночью, палачам тоже нужно отдыхать, сегодня я не сомкнул глаз, свой единственный и последний.       Как ни странно, боль улеглась довольно скоро, глаз не болел, он медленно ныл, как если бы мне удалили зуб, и прошла заморозка. Но вместо зуба можно воткнуть имплант, а что здесь можно вставить вместо него?       Всякий раз, когда мысли возвращались к этому моменту, меня душил беззвучный приступ бешенства и выгибала дугой ослепляющая боль в голове. Я висел на оковах и рычал в темноте. По-моему, даже крысы сегодня в страхе разбежались подальше от моей камеры.       Когда чуть успокаивался, гадал, сработает ли регенерация? Совладает ли с таким сильным повреждением? Или это все мысли от бессилия и безысходности. Но должен же человек на что-то рассчитывать, надеяться?       Во всех этих вариантах я, как мог, пытался отогнать от себя мысли о том, что в любой момент, в любую секунду мог войти кто угодно и произнести: правый глаз, левая рука, обе ноги, и я ничего не смогу с этим поделать. Просто не смогу.       Сейчас мое сознание держится за соломинку. Оно взяло за истину, что хуже уже не будет. Это дно. Но ужас в том, что мы не знаем, где дно, нам остаётся только отталкиваться от того, что есть, и изо всех сил рваться наверх. Терпеть боль, переживать неудачи, но ни на секунду не останавливаться. Потому что в противном случае в самый ответственный момент ты можешь перестать барахтаться, когда под твоими ногами действительно окажется та самая площадка, упор для твоего прыжка. А ты подогнул колени, согнув спину и утонул.              Всё-таки человек – неиссякаемый источник чудес. Сон добрался до моего измученного сознания, и я забылся в мрачной дреме, после которой ты понимаешь, что ни капельки не отдохнул. Болело все тело до самой последней жилки. Левая сторона головы продолжала ныть, из глазницы по ощущениям ничего не текло, но как бы я сейчас хотел взглянуть на себя в зеркало. Мне нужно запомнить, что со мной сделали, и кого за это стоит благодарить. Настроение немного сдвинулось с отметки абсолютного нуля. Теперь нужно дождаться Крысу. Тогда и узнаем продолжение.       Я абсолютно напрасно прождал своего мучителя, он так и не пришел. Не появился Крыса и на следующий день, вместо него в камеру заглянул надзиратель с факелом в руке. По-быстрому оглядев камеру в неровном свете факела, который он держал над головой, надзиратель скривился и был таков. Больше всего меня изумило то, что он оставил дверь нараспашку.       Через некоторое время он вернулся, но не один, а в компании с ещё более тощими доходягами, доходчиво пояснив им несложную в общем задачу, он снова исчез, а двое неопределённого вида в одежде едва ли лучше моей, откуда-то добыли тряпки и принялись оттирать пол камеры, не забывая поминать своего начальника всуе.       Что происходит? Я в немом изумлении наблюдал за бурной деятельностью уборщиков, которые, на мой взгляд, больше размазывали, чем терли, и одна за другой сотни мыслей проносились у меня в голове. С чего все так забегали? Где Крыса? Кому и для чего понадобилось убраться в моих хоромах?       Спустя какое-то время за стенами камеры послышались тяжелые, уверенные шаги.       – Где? – прогремел голос, обладатель которого, зная о его силе, старался говорить тише.       – Вон там.       Когда в проёме возникло крупное тело, причём гость оказался настолько массивным и высоким, что при входе в камеру ему невольно пришлось пригнуться, факел на подставке, оставленный надзирателем, должно быть в страхе, затрепетал.       – Висишь?       Я ещё раз подивился мощи голоса незнакомого человека и его росту. Его темная борода, в которой утопала половина лица, вызывающе повернулась ко мне и неожиданно добрые глаза враз оказались на уровне моих – гигант нагнулся.       – Эх, кто ж тебя, парень, так, – он не договорил, профессионально осмотрел мои оковы и сплюнул с досады на землю. – Руки б поотрывать иродам, кто ж так …, а ну как без рук остался бы…       Насчет чужих рук я был полностью с ним согласен. И даже готов был осуществить задуманное. В свете факела, который все же передумал гаснуть, я разглядел кожаный фартук медведя в человеческом обличье и его красные, огромные мозолистые ручищи. Дядька был никем иным, как кузнецом. А кто ж тогда навешивал мне всю эту сбрую?       Он ещё раз покачал головой, достал инструменты и с поистине удивительной скоростью сбил с меня все четыре колодки. Я, как был, так и рухнул на каменный пол, не зная радоваться мне или плакать. Отпускали меня или решили добить окончательно? Я надеялся, что все же с трупа сбивать оковы сподручнее, и, если это сделали при живом владельце, то и дальше есть шанс уцелеть.       Я не заметил, как в моем пятизвездочном номере появилась кровать, на нее один из тех двух шустрых парней бросил толстый матрас, а второй втащил в камеру поднос с источающей такой божественный аромат кашей, что я вмиг позабыл обо всем.       Кузнец с трудом повернулся в таком внезапно ставшем тесным номере и удовлетворенно цыкнул языком. Затем он бережно помог мне подняться и фактически положил на кровать. Я решил переносить чудеса с той же стойкостью, что и пытки. А ну как, это очередная пакость моего палача? Впрочем, в это верилось все меньше и меньше. Неужели, срок моего заточения подошёл к концу? Он оканчивался столь же неожиданно, как и начался.       Кузнец ушёл почти сразу, забрав с собой инструменты и цепь. Двое помощников надзирателя, которых я раньше не видел, задержались чуть дольше. Они оказались настолько любезны, что переставили поднос на постель, чтобы я мог без труда до нее дотянуться, чем убили меня наповал.       Так я и заснул на матрасе, скрючившись вокруг самой вкусной еды на свете, которую я когда-либо пробовал. И на этот раз мой сон оказался без сновидений, без кошмаров, как раз такой, что приносит облегчение и снимает усталость.       Так прошло два дня (я решил, что обо мне вспоминают с подъемом) – утром приходил один из двоих, ставил мне факел, дожидался, пока я ни уничтожу запасы еды до крошки, затем забирал поднос, и вечером все повторялось снова. Меня кормили, пыточный инструмент простаивал. Крыса так и не объявился. Зато заглянул старый знакомый. Скрипнула отпираемая дверь и на пороге возник Харальд собственной персоной.       Был он тщательно выбрит, на поясе неизменная шпага. Белоснежная сорочка разрывала тьму камеры в клочья, освещая её не хуже факела в левой руке. А ещё он улыбался, как и тогда, одними губами.       – Ходить не разучился? – он брезгливо огляделся. Мои апартаменты его не вдохновили.       – Чего раньше не заглядывал? – ответил я вопросом на вопрос, не двигаясь с места.       – Не до того было, – небрежно бросил он. – Собирай вещи, нас ждут.       Вот сволочь, подумал я. Какие у меня тут вещи? Мне собраться – только подпоясаться.       – Боюсь, чемодана не хватит, – буркнул я, поднимаясь.       Что вообще происходит? Где Крыса? Почему меня забирают отсюда? Может, попытаться отнять меч и…       Словно прочитав мои мысли, Харальд оглянулся.       – Только давай без глупостей. И так проблем больше, чем демонов в преисподней! – он развернулся и исчез из виду, оставив дверь нараспашку. А мы не гордые, нам двух предложений не надо.              Вот странно, ещё недавно я был готов зубами разорвать ему горло при встрече, а теперь спокойно смотрю в спину. Кстати, ее давно и след простыл, а мне здоровье не позволяет так резво бегать по лестницам. Того и гляди подогнется ножка, и впору будет вспоминать анекдот про любителей посчитать ступеньки разными частями своего тела.       Как ни хотелось побыстрее покинуть гостеприимное подземелье, мое тотемное животное в этом мире – горбатый гусь – поступило по-своему: медленно и печально. Столько времени, проведенного в помещении два на три,да еще в качестве настенного украшения, не слишком способствует поддержанию физической формы. А уж ковыряние в теле разными страшными даже на вид штуковинами – тем более.       А ещё этот проклятый глаз. Нет, и с одним можно жить, но вот бегать по извилистым коридорам – то ещё удовольствие. Не заблудиться бы. Вот будет умора.       Вообще, не узнаю я Александра Гроцина. Куда делся одетый с иголочки тип и, если уж говорить честно, порядочная скотина? Мне достаточно самого лучшего – это про меня, ну того меня, прошлого. Чего греха таить, не самый хороший я человек, хотя за друзей готов в огонь и в воду. Тут же все так повернулось, что все мои качества не то, чтобы лишними оказались, а просто невостребованными. Или даже по-другому: не в коня корм.       Если я все-таки выберусь из места, где по велению судьбы мне удалось оказаться, то ничего того, что у меня уже было ТАМ, здесь нет. И, что самое обидное, никого. Дорогу придётся строить заново. Причём, даже раствор пока взять негде. Но это ничего, отец тоже не сразу в директорах оказался. Доводилось слышать пару раз, когда он был под очень высоким градусом, несколько историй. И про работу в такси, когда деньги для компании, которую они открыли на пару с приятелем, приходилось собирать по копейке. И про прочие дела, которые даже своим детям стараются не рассказывать. Всякое было. Меня отец сразу к управлению начал готовить, ещё в школе, так что до своей тачки, стоимостью большей, чем у некоторых квартира, мне и курьером пришлось побегать и даже сборщиком мебели, но про это я вообще никому и никогда… А откуда брать деньги студенту, извините?       Причём с юмором у отца все было в порядке. Перед тем как выпихнуть меня во взрослую жизнь, куда я так рвался, мне купили шикарную трёшку и обставили ее как следует. Помню, как я пальцы перед парнями гнул: респектабельный район, мебель из Италии. А закончилось эта история феерически. Отец как-то раз привёл меня в квартиру, порылся в кармане, достал оттуда ключи и бросил их мне.       «Нравится?» – говорит, а сам с усмешкой на меня смотрит.       «Конечно! – киваю я. – Шикарная хата!»       Я, дебил, ещё и взрослым себя показать хотел. Все же мы хотим быть старше в этом возрасте? Все можно, делай что хочешь!       «Тогда она твоя, – говорит отец, – только вот какое дело, ее содержание в месяц обходится мне в пятьдесят тысяч. Так как квартира теперь твоя, то и расходы тоже».       «Э-э… – ошарашенно протянул я, – но ты же мне даёшь карманные деньги, вычти оттуда», – нашёлся я, прикидывая, насколько придётся урезать бюджет на личную жизнь, чтобы вписаться. Что-что, а умение не превышать расходы над доходами мне вбили крепко и навсегда.       Отец искренне удивился.       «Погоди, сын, о каких карманных деньгах речь? – он похлопал меня по плечу. – У взрослых не бывает карманных денег. По крайней мере их им никто не дает. Так что с тебя пятьдесят тысяч, но в знак наших хороших отношений я, так и быть, дам тебе пять дней отсрочки».       Вот тут мне совсем поплохело. Как это остаться без карманных денег? Да меня же засмеют! Я огляделся по сторонам. Красивая, дорогая мебель, просторный холл, огромная кровать на полкомнаты. Зачем мне все это? Покрасоваться перед своими?       «Знаешь, – я ещё раз неуверенно огляделся. – Ну ее, эту квартиру. Не так уж она мне и нужна».       «Э, нет, сынок, – отец покачал пальцем перед моим носом. – В реку можно войти только один раз. Квартиру ты уже купил, а я продал. Запомни, все наши действия, как правило, необратимы. Прежде, чем пожелать чего-то, подумай десять раз, а так ли ты будешь счастлив, если оно исполнится. И пусть это, – он обвел холл руками, – будет тебе уроком».       Он пожал мне руку, пожелал хорошего настроения и отбыл, оставив мощный запах дорогих духов. С тех пор этот аромат ассоциируется у меня с бесполезными и не очень нужными мне вещами. Ну вот как-то так вышло.       Постоял я ещё минут десять в пустом холле теперь уже своей квартиры и как следует подумал. Один. Я отдал деньги отцу на третий день, когда сдал квартиру одному знакомому, которому требовалось пафосное жилье. За сто тридцать тысяч. А что? Район презентабельный, мебель только что из Италии, делали на заказ. Каждый из нас остался доволен. А отец мне тогда крепко пожал руку и потрепал по голове, как маленького, хотя я был выше его почти на голову. Но карманных денег так и не вернул, в одну реку и вправду нельзя войти дважды.