Мне достаточно просто быть рядом

      Адай не мечтает найти своего соулмейта. Уже нет. Может быть раньше, лет так в четырнадцать-пятнадцать, она и мечтала, но не сейчас. Не когда ей двадцать шесть. Не когда она учитель в школе. Но она солжёт, если скажет, что немного не завидовала Мейану, когда он нашёл ещё в универе — Хинами-чан, кохай с факультета литературного творчества — родственную душу, и сейчас они счастливо живут.       Кейго кривится, когда вспоминает, как брат долго рассказывал про их первую встречу с Хинами, когда они заглянули друг другу в глаза и увидели, как радужка переливается в натуральный цвет, всё вокруг приобретает краски, как сердце бешено застучало, и как вообще всё было волшебно.       Но завидует она чуть-чуть. Больше дуется, когда смотрит на его зелёные глаза, а у неё всё ещё одно серое, другое - карие (отец и Хинами говорят шоколадное, а Адай почему-то раздражается в этот момент и передразнивает мысленно, думая, что видит мир дерьмовым цветом. Грубо? Безусловно, и в такие моменты чувствует себя обиженным на жизнь человеком).       Кейго дала себе мысленную пощёчину. Да кому нужны соулмейты? Папа сейчас в разводе, хотя признаем, что мать не была его родственной душой, но Адай уверена, что ему хорошо и так. Кто вообще сказал, что счастливым и полноценным не будешь в одиночку? Наверное, какой-то обиженный на жизнь человек.              Может, её соулмейт в другой стране? Или не родился? Или вовсе уже умер? Или… Нет-нет, ей всё равно. Она привыкла быть одиночкой, так что да, ей нравится статус холостячки.       В последнее время всё больше становится соланимов... Это те самые люди, которые уверены в полноценности своей жизни без предначертанной судьбой соулмейта. Адай не может себя приписать к их числу, ведь она не будет иметь ничего против своей родственной души, если найдёт её... Хотя это уже смотря, кто будет.       Сейчас, стоя в тесном вагоне поезда на пути домой, она, вероятно, сможет назвать себя счастливой.       Но уже сомневается в самовнушении.       Потому что на следующей станции заходит толпа школьников, и, судя по их обмундированию, это волейбольный клуб. Причём и женский, и мужской. Адай не знает, как это огромное количество детей поместилось в одном вагоне, но ей это определённо не нравится. Уставшие волейболисты теснились друг к другу, запах пота и парфюма посторонних смешались, заставляя мысленно проклинать всё и вся. Их огромные спортивные сумки давили, как бы они не изворачивались и не извинялись.       — Гадство, — шипит Адай, отворачиваясь к толкучке из спортсменов спиной.       Её кто-то толкает в спину, судя по извинениям, случайно, но срать она хотела на это, потому что она сама чуть не впечаталась в какого-то школьника, если бы не вовремя опёрлась рукой о дверь вагона. Не желая смотреть на него, она ловит себя на мысли, что кого-то закабедонила.       — Вау, — бормочет парень перед Кейго, и это невозможно не услышать, ведь они в парочке сантиметрах друг от друга.       Она опирается уже обеими руками, сдерживая натиск, чувствует себя грёбанным Халком, так что ей немного не до восхищений школоты (он, кстати, вообще на расслабоне). Но совершенно не ожидала, что эта самая школота закабедонит её: выдохнув извинения, он вывернулся, выставив руки возле её головы; до этого момента Адай старалась не дышать, но дыхалки хватило не надолго, и на её очередное удивление, этот школьник пахнет получше, кажется, чем-то клубничным.       Ей на нос капает что-то холодное, и она всё-таки смотрит на парня. Первое, что она замечает — влажные волосы, и делает предположение, что он ходил в душ. А после, как серая радужка переливается в его натуральный шоколадный цвет, и вагон постепенно перестаёт быть цветом дерьма, форма на парне голубо-белая, и смотрит он с таким ошеломлением и влюблённым обожанием одновременно, будто Адай херова богиня, только что сошедшая с обложек журнала для взрослых.       Она не знает, что сказать своему соулмейту, в голове только мысли о красоте шестнадцатилетнего на вид школьника, и оправдание в свою защиту перед судом за совращение малолетних.