Инкубаториум Киборгвилля

      *На нашем небе Луна,       Сияет только для тебя,       И своей улыбкой чистой,       Показывает сны, малыш мой.*       Бархатно, мягко, тихо, пропел доктор Бей, и от этих строк нутро Исиды свернулось до состояния сверхновой перед взрывом. Она почувствовала нечто такое, чего не чувствовала слишком много лет. Она услышала те слова, которых не было в её жизни чертовски долго. Девушка прожила это четверостишье так, будто бы она и есть Рип, и поют эту песню для неё… только для неё! Она прослушала, а потом, сама, неосознанно, начала подпевать песне, слова которой были выбиты где-то глубоко внутри… словно вытатуированы на тончайшей субстанции души нежным голосом матери.       Голос Исиды оказался чуть высоким и чуть с хрипотцой. Чем-то он даже напоминал треск огня, и когда она пела, в воздухе будто начинало пахнуть дымком разведенного костра. Становилось тепло и светло, а глаза и губы сами собой поддавались приятному чувству расслабления и разрисовывали кожу вокруг тончайшими морщинками счастья и расслабленности. Вместе же они звучали так, как может звучать один прекрасный осенний вечер, наполненный глинтвейном, приятной компанией и хорошим фильмом под свежеиспеченную шарлотку.       — Вот! А ты говорила, что очень специфично… не правильное слово ты использовала! Совершенно неправильное! Тут больше подошло бы слово… ну, скажем, очень красиво или, очень, допустим, мило! А ты со своим «специфично», — говоря это, он изменил свой голос и скривился так, будто бы выпил горячего раствора лимонной кислоты, — … короче, очень грубо ты описала свой навык! Очень грубо! — Олденвуд Грей даже шутливо поругал ассистентку, показывая пальцем, что так больше делать не надо!       — Скажу честно, я даже не думала, что умею так… — она потупила глаза в пол, — … так-то, я практически не пою… только слушаю, и то — достаточно редко из-за всего того объема дел, что сваливается на меня ежедневно, — она пожала плечами, — Что касается этой песни… Мне мама пела её, когда я была совсем маленькой. Мне нравилась эта песня. Она успокаивала… убаюкивала, и я помню, мне года четыре было… мне приснился кошмар. Такой полномасштабный! Наверное, первый в моей жизни и самый страшный. Я помню то, как проснулась с криком и побежала к родителям. Запрыгнула к ним, спящим, и то, как отец был не доволен этим. Он что-то тихонько бурчал, в то время как мама пела мне эту колыбельную. Я помню то, как меня всю трясло от страха…       — Ничего страшного… бывает, — слегка лукаво сказал доктор Бей, — Дети, у них восприятие совершенно иначе устроено. Причем настолько иначе, что неизвестно, что и когда, как и в каком контексте может выскочить. Имея дело с ребенком, ты все время танцуешь на тоненьком бритвенном лезвии и пытаешься не оплошать, — Олденвуд Грей слегка расслабился, стараясь фокусироваться на Неоне и на показаниях с монитора, которые были видны, пускай не так четко, как десять или двадцать лет назад.       — Да, наверное вы правы, — Исида покорно кивнула головой, — Но мне пока что не понять этого, от слова «совсем», — сказала она, — Итак, что мне теперь делать? Я так смотрю, наше совместное творчество привлекло некоторое внимание, но сейчас оно быстро рассеивается и вновь перетекает в прежний сосуд под названием «собственные ощущения». Из-за этого и кардиограмма начинает сбиваться.       — Пой, а я буду постепенно повышать, и так до того момента, пока наш маленький подопытный мальчик не станет чувствовать дискомфорт, — сказал доктор Бей, — … так что, пой! Можешь… и так будет намного лучше… пританцовывать, — экспериментатор ехидно улыбнулся.