Инкубаториум Киборгвилля

      Мы быстро сохранили прогресс и точку, с которой можно будет возобновить наше прохождение. Прежде чем выйти из игры, Уилл и Хлоя прошерстили содержимое своих сундуков на островках безопасности и оказалось, что у каждого из них есть мое любимое оружие, правда, совершенно не прокачанное. Я махнул рукой со словами: «Ну, это уже не проблема… это так, десять минут времени и некоторое количество ресов на вложения в улучшение! А если вы подождёте, то я прямо сейчас могу сделать все необходимое, чтобы потом, по чистой случайности, не оказалось что мы пойдём исследовать локацию, а я не готов к этому и наносимый мной урон не удовлетворяет потребность» — послушав, спутники согласились. Также, они предложили сразу раскидать очки, полученные за убийство Лорана, тем самым обеспечив нам беспроигрышный вариант дальнейшего продвижения по новой неизведанной локации. Ведь при смерти даётся всего одна попытка забрать утерянное… и далеко не всегда эту попытку удаётся реализовать в этой проклятой игре, которая ведома великим и беспощадным богом Рандома.       Мы отключились и от игры, и от Синтети, и от Глобал. Как оказалось, выбранный нами режим куда сильнее сказался на физических телах. Вплоть до привкуса крови во рту, вплоть до непонятно каким образом появившихся синяков на теле, вплоть до сильнейшей боли в мышцах и суставах. Это было чем-то странным… особенно синяки… потому как они должны были появляться на тех участках, которые физически контактировали с чем-нибудь… а мы не контактировали… а тут, только голова осознавала контакт, которого на самом деле не было вовсе! В любом случае, как бы странно это ни было, я был совершенно доволен тем, что мы выбрали именно этот режим прохождения. Он заставил меня почувствовать себя живым! Но это не значит, что до этого я чувствовал себя не живым, нет… это значит, что я почувствовал себя живым иначе. Просто по-другому. Через призму опасности, боли и осознанного подхода к каждому движению, слову, к каждой, даже самой незначительной мысли.       Домашние, однако, не сильно обрадовались нашему с Уиллом внешнему виду. Они были крайне озадачены тем, что из игры мы пришли такими, словно долго дрались с сильным противником в реальности. Просто никто не знал о том, через что мы прошли. На тот момент не знали… рассказать пришлось, потому что скрывать не было никакого смысла. Исида возмутилась по-матерински обоснованно. Вандая отнеслась к этому с некоторой философской точки зрения сказав: «Рано или поздно мужчина должен хоть раз почувствовать настоящую опасность», после чего пожала плечами и отправилась к Джонсону за мазью от синяков и обезболивающим. А вот экспериментатор. Он сидел с такой довольной рожей, будто бы был котом, который не только замаслал огромный кусок мяса, но ещё умял банку жирной сметаны и заполировал полученный результат сливками. Бей Олденвуд Грей смотрел на меня глазами полными счастья, правда, я не понимал того, чем оно вызвано. Чуть позже я задал соответствующий вопрос: «Дедушка, скажи мне, а почему ты такой довольный?» — он смутился, задумался, после чего ответил.       — Знаешь, я рад тому, что вы привлекаете интерактивный подход для закалки твоей мыслительной системы, — сказал доктор Бей. — Все потому, что… — он задумался, — … все потому, что, во всяком случае пока что, в рамках Инкубаториума тебе не грозит ничего опасного. После наступления твоего совершеннолетия мы выберемся отсюда и начнётся очередная стадия твоего взросления. Она будет направлена на обучение в университете и на развитие социальных навыков среди совершенно неподконтрольной среды. Это, наверное, будет самым тяжелым для тебя уроком. И, конечно, сейчас никто не занимается подстраиванием определенных ситуаций. Это глупо и в этом нет никакого смысла… просто, сейчас ты растёшь в определенном ограниченном социуме, а там он будет безграничным, — старик неловко пытался сформулировать свою мысль, но я понимал, что он готовит меня к будущему и уже начинает внедрять мысль о том, что нам в определенное время придётся покинуть подземный город. Он делал это все чаще, настойчивее! Но я уже был готов и к этому, и к его не всегда ловким попыткам что-то рассказать или объяснить… неловкость, по всей видимости, выражалась уже достаточно преклонным возрастом. Ведь нельзя же быть вечно молодым, сильным и справляться с любыми переживаниями и потрясениями так, как можно было в двадцать лет! «Очень странная мысль для десятилетнего… но, на то я и расту… на то подвергаюсь эксперименту под названием «воспитание» и учусь эмпатии так, как наверное никто в этом мире!» — подумал я.