Инкубаториум Киборгвилля

      — Вот и все… этот мир не будет прежним. Никогда… — сказал я, как только зал после взрывов утих. — С этого момента мы считаемся благословением и проклятьем всего сущего, — я достаточно горько усмехнулся. — Каково это, ребята, чувствовать, что мы стали теми, кто разрушил те устои, которые существовали сотнями лет? Причём, мы решили разбираться с проблемой не с основания пирамиды, а начиная с вершины… мы потратили очень много времени, чтобы добраться до неё, и вот, теперь сами стоим на самом верху, — я рассмеялся. — А ведь, если подумать, до нас было бесчисленное количество тех, кто пытался сделать тоже самое, только они били в основание! Выдалбливали небольшие кирпичики в надежде что рухнет все!.. и не понимая, что с обществом такой формат деконструкции не имеет никакого практического смысла, потому что оно, во всяком случае, до сих пор являлось саморегулирующийся экосистемой, которая имеет свойство восстанавливать потерянные части в очень сжатые сроки и, таким образом, чем угодно, но забивать получившиеся полости, — говоря об этом, я чувствовал как меня прет! Как изнутри радость выдавливает гнилую философию, без которой можно было бы обойтись, но которая решила вырваться из-под костной клетки сейчас, при всех тех, кто и без того уже считают меня законченным психом, чердак которого плавно сползает с креплений в сторону пропасти и, следовательно, твёрдого асфальтного покрытия, стелющегося бесконечной лентой бытия. Я говорил и не мог остановиться, в то время как здание уже было переведено в режим избавления от останков и самого себя. Причём, Гарри Томпсон ещё на этапе проектирования сказал: «Сначала, для чистоты выполнения задуманного, нам необходимо будет избавиться от всех останков. Это необходимо, чтобы исключить любые варианты, связанные с поисками тел и частичек ДНК. Если мы все сожжём и только после этого сравняем с землей, то на все сто процентов избавимся от любых, даже самых маленьких частичек, которые просто смешаются с… со всем, что останется после здания, и там уже ничего не получится найти». И многие с ним были не согласны, потому что данное подразумевало лишние действия и затраты, но я решил с ним согласиться. Даже не знаю почему так… просто, мне показалось, что в этом есть смысл, и в связи с этим сейчас из здания выходили все сотрудники и потихоньку рассаживались в аэромодули для транспортировки в город, с этой ночи ставший главным во всем мире.       Спустя полчаса, напротив здания остались Вандая, Гарри Томпсон, Вивьен, Хлоя, Эд, Карл и Клейн Батлер. Мы стояли вместе, смотрели на рукотворную могилу всех политических режимов и смеялись над прошлым и над тем, насколько глубоко мы погрузились за грань невозможного. Мы стояли, наблюдали за дымом, вырывающимся из труб, и ждали того, когда можно будет нажать на кнопку. Над нами было тяжёлое ночное небо, которое впитывало в себя очередное проявление человечности, с которой я старался бороться, прикладывая не только ум, но и время, отведенное на жизнь, но все больше погружаясь в эту вязкую мерзотную пасту, из которой состоят вообще все… и чем дальше от которой я пытался убежать, тем глубже в нее погружался.       «Человечность — это болото, в которое начинает засасывать с рождения… причем, даже андроидов, из-за их кибермоций, что потихоньку мутируют под губительным действием окружающей среды», — думал я, наблюдая за облаком пыли, поднимающимся над землей, на которой привыкли жить самые мерзкие из существ… одним из которых был и я, созданный, чтобы что-то изменить и внезапно понявший, что скорее всего ничего поменять не получится… просто, потому что в слепом стремлении к своей мечте я нарушил все законы… «Благо, хоть не переступил через принципы и пока что число жертв сведено к необходимому минимуму, ради спасения миллионов», — думал я, заливая все, что здесь было специальной горючей смесью, смешанной с каким-то разъедающим веществом, после которого должен был остаться пусть и не глубокий, но выжжено-выеденный кратер.