Инкубаториум Киборгвилля

      Несмотря на это, я не особо сопротивлялся. Причиной тому было простое понимание, что я в той или иной мере и степени могу перебарщивать в каких-то моментах и просто завышать планку до уровня «невозможно» или требовать слишком быстрых мер там, где лучше немного притормозить и дать человечеству немного времени на осознание и совершение следующего шага. Возможно, это было попустительством с моей стороны, но необходимым. Таким, которое имело под собой твёрдую почву и осознанность. В любом случае, так же как и с вопросом, касаемо банковской реформы и внедрения новой общей валюты, я перестал торопиться, решив отдать это занятие Эрту или, как минимум, оставить это для себя, как последний штрих, как вишенку на слоеном пироге своего правления, ставшего нарицательным от диктатура в самом ужасном и даже каком-то литературном смысле этого слова. А время шло и в обществе даже наступил момент какого-то баланса, что выражался в одинаковом количестве борьбы по сценарию, скармливаемому социуму. И я понимаю, что подобное сравнение не совсем правильное, но оно самое точное, потому что мы действительно занимались тем, что кормили несогласных хорошими новостями от сопротивления, а согласным, смирившимся и принявшим диктатуру, время от времени давали повод сказать: «Так этим повстанцам и надо! Они заслуживают такой кары за свои действия! За все преступления, совершенные во благо непонятного и неосуществимого стремления к свободе! Недостижимой…».       Причём, мы давали им повод говорить обо всем об этом с досадой, с сожалением, с натужным смирением, что скрипело песком на зубах! И я за этим наблюдал так же заинтересованно, как биологи наблюдают за муравьями, клетками и, тем более, вирусами, что по своей сути слишком много общего имеют с людьми.       Так, потихоньку, время шло вперёд, а мы продолжали проклятый концерт, в ожидании того, когда Джонсон выведет Эрта на поверхность, полностью готового к своей роли, к той сути, которую ему прописывало несколько гениальнейших сценаристов и писателей во всех деталях, но старый, на последнем издыхании, друг почившего много лет назад доктора Бея Олденвуда Грея продолжал отодвигать дату. Даже его ученики, которых через долгие уговоры тот взял, чтобы дело его продолжалось, уже с нетерпением ждали, когда можно будет выпустить полностью искусственного человека на свет. Они же, как и остальные, надеялись, что старик доживет до того момента когда детище покинет Киборгвилль. Наверное, он тоже этого ждал и надеялся увидеть так же, как в своё время его учитель, мой дед и создатель, ждал того же от меня, высчитывая месяцы и дни… но так же мне было прекрасно понятно его стремление довести детище до идеала. Возможно Джонсон хотел превзойти Бея и по этой причине оттягивал. Не знаю. Но так же не могу сказать, что все упиралось только в это. Нет. Проблем с подготовкой почвы хватало. Главным образом они упирались в человеческое мышление, построенное на экономике и связанных с ней вопросах. Бороться с ними оказалось куда тяжелее, чем предполагалось. Распределять ресурсы между комбинатами в какой-то момент стало совсем тяжело, и компании, достигшие размера городов, начали забастовки, и эти были пусть и не приятными, пусть и обоснованными, но мирными. Приходилось идти на уступки, чтобы мир окончательно не рухнул. Мне все это не нравилось. Я чувствовал себя дешевкой, которая при всем желании выставить требования и выстроить систему, постоянно находится в какой-то прокрастинации и мечется из стороны в сторону.       «Вот она — стоимость баланса в мире… вот оно — стремление, которого не хватало бывшим правителям этого проклятого мира… человеческого, но почему-то не для людей», — думал я.