Инкубаториум Киборгвилля

      Ещё, я понимал, что она не знает о том, как все должно закончиться. В связи с этим меня мучил тяжелый вопрос: «Должен ли я все рассказать или стоит промолчать?». Несколько раз я поднимал эту тему в разговоре с Истиной. Я задавал ей этот вопрос, когда мы оставались наедине, и каждый раз она пыталась увильнуть от ответа, меняя тему. Я понимал чем это вызвано и старался не настаивать. Я понимал что подобное — слишком сложно, чтобы о чем-то говорить. А ещё, в один из наших разговоров наедине я понял, что Истина сильно изменилась. Просто стала другой, и я искал ответ на вопросы как и почему и нашёл там, где не стал бы искать, если ни один случай. Собственно, в нашем неидеальном мире случилось так, что развился вирус, к которому были восприимчивы только дети и тогда Истина погрузилась в исследования с головой. Я потерял её на несколько месяцев, а когда она вернулась, на всем её теле содержались следы битвы не столько с вирусом, сколько с истощением от самой битвы. Она иссохла. Превратилась в скелет, обтянутый кожей и тоненькой прослойкой мышечной ткани. Её и без того небольшие щечки с ямочками ввалились и практически начали просвечивать, показывая рисунок зубов. Я не понимал как такое возможно, но примерно это и произошло с ней в ходе поиска и обретения лекарства, и как только это случилось я понял, что никакая эволюция общества, никакое преобразование мыслей за счёт общества и общественного мнения не сможет вывести один из основных инстинктов… материнский… и в ней он пробудился в полной мере вместе с чувством нереализованности, и в тот момент, когда это случилось, на меня упал груз очередной ответственности.        «Столько замечательных людей из-за моего безумия не смогли достигнуть своих целей. Да, пусть все они шли на это осознанно… да, для некоторых ещё не все потеряно, но… но это не умаляет моей вины перед всеми и каждым в отдельности», — вот о чем я подумал, когда понял причину апатии Истины, тогда же ко мне пришло осознание той причины, по которой она избегала темы касаемо Исиды. Я понял, что Истина пытается представить себя на месте моей матери, что это вбивает кусок изрядно проржавевшей арматуры в её сердце от одной только мысли и вынуждает быстро перепрыгнуть на что-нибудь другое, насущное, неприятное, но иначе… как только это осознание появилось в моей голове, так сразу я прекратил попытки получить от неё ответ. К сожалению, больше я ни с кем не мог подобное обсудить и мне оставалось самостоятельно мучиться в поиске ответа. Даже Вандае я не мог доверить подобного. Не знаю почему… пусть я ей и готов был доверить каждый момент своей жизни, по какой-то странной причине я не мог доверить ей момента своей смерти. Это было странным, но это было.       А время шло. Общество преобразовывалось и вместе с ним преобразовывался Карл, что с обществом и работал. После роковой ночи за неделю до нового года, когда он нажал на курок и избавил свою жизнь от Киры, мой друг изменился. Он полностью ушёл в работу. То есть, до этого он мог и подзабить, и пустить на самотёк, и даже попробовать отмазаться, а тут все больше времени он начал проводить в офисе на работе. По сути, с момента после гражданской войны и дней шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого марта, он больше не покидал рабочего места. Карл начал вести что-то вроде современной летописи в подробностях декларируя все события, всевозможные варианты размышлений о выборах и окончательные ветки наших решений. Раз в день он отправлялся домой, чтобы привести себя в порядок. В основном под утро, чтобы вернуться и продолжить. Сколько бы я не пытался с ним обсудить этот момент, столько Карл говорил, что все прекрасно, что это его вклад в будущее, но я понимал, что это попытки задушить вину перед доверившейся ему Кирой. Мы с Эдом даже обсуждали возможность отправить его к Джонсону, но сошлись во мнении, что подобный подход даже хуже предательства, а мысли об этом, пусть и спровоцированы волнением и переживаниями, неправильные, потому как на предательство подбивают, пусть и подразумевают под собой избавление друга от страданий.       «Его проще упокоить, чем вычистить его память… так будет честнее… так, пусть и будет жёстче, но он точно обретёт спокойствие», — как-то сказал Эд, выпив несколько порций самого дешевого студенческого пива, которое мы пили в память светлых студенческих лет, когда не было всего того кошмара, который царил в жизнях сейчас.