12 лет спустя

Джинен осознает себя по частям. Сначала свою ладонь на чужой, немного прохладной руке в районе живота. Потом переплетенные с другими ноги. Затем шею, которую обдает потоками теплого воздуха. Когда, наконец, проснулась каждая клеточка организма – он начал покрываться мурашками. А ещё ему казалось будто все его тело мелко дрожит, но он точно знал, что лежит, словно парализованный. Было сладко и отвратительно. Всплыл, почему-то, вопрос, на который у него так и не было ответа. Вернее, один из многочисленных вопросов без ответа: "Нравится ли тебе то, что ты чувствуешь к Джебому?" Он аккуратно переворачивается. Рука старшего все ещё на его талии. Это приятно. Но… В голове ярко-депрессивным диафильмом прокручиваются события последних месяцев, застывая кадром вчерашнего поцелуя в гостиной. Ему кажется, будто откуда-то снизу, вдоль по ногам и дальше, его обвивает ледяными лозами, подбираясь к сердцу, закручиваясь спиралью, чтобы замедлить его биение до такого же равнодушно-обычного, как у Джебома. Он всматривается в безмятежность лица напротив. Интересно, были бы его чувства другими, не будь Джебом таким красивым? Джинен тянется и невесомо касается пальцем чужого лба, разглаживает бровь, не удерживается и касается родинок под ней, ведёт ниже по высокой переносице… – Если ты опять собираешься меня поцеловать, пока я сплю, то я не сплю, – не открывая глаз тихо проговаривает Джебом. Джинен от неожиданности дергается, из-за чего слегка ударяет старшего по носу. – Опять? Ты… знал. – Знал, – Джебом морщится и приоткрывает глаза, сонно рассматривая заинтересованно-растерянное лицо младшего. – Ясно, – Джинен просто кивает и удивляется, что не чувствует себя неловко. Он остро ощущает, что после вчера что-то изменилось в нем, но он никак не может понять что. Он заправляет Джебому за ухо упавшие на глаза волосы, спускаясь рукой ниже, оставляя ладонь на его шее. Ему доставляло какое-то мазохистское удовольствие ощущать ровный пульсацию под пальцами. – Джинен-а… – хрипловатый спросонья голос прошибает Джинена током, поскольку тут же отдается где-то внизу живота таким же хриплым вчерашним "детка". Это ужасная пошлость. Джинену никогда такое не нравилось, но он думал, что ему и трахаться по туалетам клубным не нравилось, так что… Видимо, стоило пересмотреть и эти взгляды на жизнь. А возможно он всегда это все любил, просто не было подходящего человека, чтобы выяснить. Старший кладет свою руку поверх Джиненовой, – Слушай, я… Мне нечего тебе предложить, – В его глазах бездна, что не предвещает Джинену ничего хорошего. – Совсем, Джинен, ты понимаешь? – Не очень, – у Джинена пустота в голове. И это совершенно не вовремя, ведь Джебом, какого-то черта, решил поговорить о чем-то важном. А Джинен не может. Просто не может. Он не отрывает взгляд от ключиц старшего. Ему до дрожи в коленках хочется провести по ним языком. По всему телу разливается коктейль из "детка", собственных стонов, "ты красивый" и чужих пальцев на шее. – Эй, посмотри на меня, – старший пальцем приподнимает Джиненову голову, – Я пытаюсь сказать, что… Джинен ведёт рукой, останавливаясь на сердце. – Что не можешь предложить мне это? – Да, – Джебому кажется, что он никогда не разделял с кем-то настолько интимный момент. Он никогда не был так открыт. Даже перед матерью. – А я, что ли, просил? – Джинен по-прежнему далек от этого разговора, ведь пробивающиеся сквозь занавески лучи солнца соблазнительными переливами отпечатываются на губах старшего, приковывая к себе все внимание. – Но разве это не то, чего ты хочешь? – Джебом замечает, что у младшего глаза блестят как-то не в соответствии с контекстом разговора. – М? – Джинен облизывает губы уже не в первый раз, но под слегка сонным взглядом чуть прищуренных глаз в голове опять проносится – "Тебе нравится то, что ты чувствуешь к Джебому?" – Чего я хочу… – задумчиво, ища отклик в себе и не находя его. – По-моему, я выбрал не самое удачное время, – Джебому казалось, что им необходимо уже наконец-то разобраться с этим всем, хоть и сам не очень понимал, что это "все" такое. Но вместе должно же быть проще? Тогда почему ничего не получается? Он готов был столкнуться со всем Джиненовым и со всем своим, но когда младший смотрел вот так – затуманено, облизывая губы как-то непристойно совсем, дыша слишком глубоко – хотелось послать нахрен все эти попытки хоть что-то спасти. – Не думаю, что для такого вообще существует "удачное время", – усмехается Джинен, – Я… честно, я… Понимаю, что ты не хочешь… – Я не "не хочу". Я не могу, – перебивает старший, – Прости. Правда, прости, но… – О боже, только не это… – Джинену совсем не нравится выражение лица старшего. Это последнее, что он хотел бы там видеть, – Не смотри на меня так. Никогда! – он даже голос повышает, от обиды и ощущений, которых испытывать не хочет. – Что? Как? – Будто я бездомный щенок, которого ты очень хочешь взять домой, но у тебя смертельная аллергия, – раздраженно, убирая руку и собираясь покинуть эту постель. Он не хочет быть жалким. Да и не был он таким, потому что знал – уже знал – что изменилось. Надежда. Она исчезла. Сдохла, под похоронный марш его безудержного сердцебиения вчера – ну и скатертью дорога. – Да подожди ты, – Джебом тянет за руку обратно, – Не буду я так смотреть. Никогда, ок? Но нам правда нужно прояснить все. Пожалуйста? – он спрашивает, потому что ему – да, нужно. Но смотря, как Джиненовы глаза вспыхнули злостью секунду назад, не был уверен, что это нужно самому Джинену. – Так, ладно, – выдыхает младший, ложась обратно, – Я не знаю, что тебе сказать. Мне ничего от тебя не нужно. Джинен хотел сказать, что вообще ничего, поскольку теперь – без подпитывающей надежды – ему было спокойно? Нет, не так. На самом деле ему было горько. А ещё немного мерзко, поскольку все эти месяцы он был таким ничтожным... Поэтому – нет, спокойствием и не пахло. Он смотрит на старшего, который ожидает, пока Джинен закончит мысль. Но только, что ему сказать? Может желание обладать чужим сердцем и было буквально вырвано с мясом вчера, но смотря на лисьи глаза старшего, излучающие сейчас ускользающее тепло, Джинен понял, что изменилось кое-что ещё – их дружба. Джебом прав – все больше никогда не сможет быть как раньше. Но, возможно, оно и к лучшему? Он слишком долго был накрепко связан и этой дружбой, и нечто большим. Он, по сути, и не осознавал себя никогда вне этой связи. Вне этого человека. В нем намешалось так много всего: разочарование – в себе, в Джебоме, во всем мире; злость на всех и всё; потребность получить какую-то компенсацию, что ли. А ещё желание. Чертово желание никуда не делось. И всего этого слишком много, а у него ведь не было времени совсем, чтобы пережить. Осмыслить. Но стоит ли вообще что-либо осмысливать, если каждый раз, когда он начинает копаться в ситуации, все катится коту под хвост? Потому что в какой-то момент их с Джебомом души пошли в разных направлениях – лишнее подтверждение, что все изменилось. Буквально все. – Знаешь, – Джинену не о чем больше думать, поскольку смысла в этом ровно ноль – нет выхода, нет никакого плана и быть не может. Только эмоции заполняющие до краев и желание сверх меры, – Я больше не знаю, кто ты для меня… – Ну заебись просто, – Джебом выдыхает, сжимая руками виски, – Я же… Я же говорил, Джинен-а… Джебом пытается переварить услышанное. Понять, что он сам по этому поводу думает – совпадает ли их видение? И он не знает. Да, они теперь точно не те, кем были друг другу раньше. И произошло это не сейчас. И не вчера. А значительно раньше. И проблема в том, что кем бы они ни были друг другу или кем бы не пытались быть – ни у одного из вариантов нету будущего. Самое удивительное, что у них было – их дружбу – они феерично проебали. Стать кем-то большим для Джинена он просто не может, даже если бы захотел. Как там Джинен сказал – смертельная аллергия? Господи, он хотел бы быть тем человеком, кто задохнулся бы от этой сраной аллергии, но… Он не способен на это, поскольку такой исход будет в разы хуже и убьет их обоих, хоть и по разным причинам. Все слишком быстро изменилось, и теперь они застряли где-то на одной линии, но в разных плоскостях – и не пересечься, и не соскочить. – Пожалуй, я тоже не знаю, кто я для тебя, – наконец продолжает, так и не найдя ни одного подходящего ответа ни для Джинена, ни для себя, – Но, мне бы хотелось… Блять, Нен-и, – он заглядывает младшему в глаза и не понимает, что видит там, в то время как сам чувствует накатывающую панику. Джинена же от своего сокращенного имени, которое старший так редко использует, почему-то только больше охватывает желание прижаться губами и закрыть старшему, наконец, рот. Поскольку он не видит никакого толка обсуждать то, что уже обречено. То, что они оба угробили. Так зачем пытаться? Но старший явно не собирается сдаваться и хочет получить какие-то ответы на какие-то вопросы, которые никто не задавал. – Нен-и, – повторяет Джебом, – Как же я хочу вернуться на полгода назад и все исправить. – Что исправить, хён? Мое признание? Свою депрессию больную? Ту ночь? Или ту, что была после? Или, может, вчера? Или вообще завтра? – Джинен сыпет вопросами с каким-то беспощадным нажимом, отчего старший лишь кривится. – Всё, – шепчет и закрывает глаза рукой, поскольку Джиненов напор только усугубляет и без того шаткое положение вещей. – Чего ты боишься, я не понимаю? – Джинен отнимает его руку от лица, – Толку от этого сейчас? Всё уже. Совсем всё. Так что, какая, к черту, разница? Ты можешь что-то исправить? Нет. Вот и я – нет. Но, Джебом, скажи мне вот что... – Джинен, наконец, спокоен, поскольку для него определились хоть несколько пунктов – исправить действительно ничего нельзя, стараться что-то сохранить – тоже бессмысленно, поскольку не ясно, что там не разрушенного осталось. От этого понимания стало как-то легче. – Так что я должен тебе сказать? – возвращает его к диалогу старший. – А, да, – Джинен улыбается, и улыбка эта новая для них обоих, – Я же тебе нравлюсь, – не спрашивает даже, утверждает. – Что? – об этом Джебом как раз и не думал. Вернее, у него не было необходимости об этом думать, поскольку это единственное, что он знал наверняка, – Нет, Джинен. – Нет, значит? – на Джиненовом лице все еще блуждает эта незнакомая для них обоих улыбка – решительная, без нежности прежней, немного неуместная своей обновленностью, – И часто ты трахаешь тех, кто тебе не нравится? – Ну… Вообще-то, довольно часто. Но… – Джебом изучает это новое на лице Джинена… Он ему правда не нравится. В этом романтическом плане, о котором люди обычно говорят в такие моменты. Ему это определение по отношению к младшему вообще казалось каким-то диким. Но было у него к нему то, чего он всеми силами старался избегать, а Джинен всеми силами старался это вытащить. И вытащил. Только вот зачем? Самому Джебому это как раз ой как не нравилось. Не потому что это плохо – это ведь было частью него – а потому что это Джинен. – Но? Ты же не собираешься просто закончить этот разговор на том, что трахаешь кого ни попадя и я просто попал под раздачу? – Джинен усмехается ехидно слегка. – Господи, ну хули ты… – Джебом тянется и с нажимом проводит большим пальцем по чужим губам, – Не учили нормально выражаться? – Не учили. Не уходи от ответа, – Джинена начало немного пробирать и от пальца этого на своих губах, и от всего Джебома в целом, который окончательно проснулся и смотрел теперь не сонным прищуром, а внимательно-пронизывающе. – Ты мне не нравишься, но я… хочу тебя? – То есть, я таки просто попал под раздачу? – Джинен зачем-то высовывает кончик языка, чтобы мазнуть по пальцу старшего, отчего взгляд Джебом застывает на его губах, а палец опять отправляется в путешествие по и так пораненной коже на нижней, только медленнее в разы и без нажима прежнего. – Твой рот стоило бы использовать для чего-то более подходящего, а то слишком грязные слова из него сегодня вылетают, – он задерживается пальцем в уголке и так же слегка лениво перемещается на верхнюю. – Например для чего? – Джинен стреляет глазами лукаво и ловит Джебомов палец, втягивая немного губами. Он усмехается, когда старший слишком громко выдыхает, и прикусывает немного подушечку, тут же целуя, будто извиняясь, отчего губы смыкаются на верхней фаланге пухло-мягким, четко очерченным кругом. Джебом обхватывает свободными пальцами лицо младшего, притягивая ближе. – Ты не просто попал под раздачу. Ты сам это все спровоцировал. А я теперь не знаю, что с этим делать. Потому что меня это злит. Потому что ты же постоянно просто провоцируешь, да еще и с особой изощренностью. И это меня тоже бесит. Потому что я не хотел хотеть тебя! И тем более не хотел, чтобы это состояние стало для меня нормой, – он проговаривает это в нескольких сантиметрах от лица младшего, стараясь не зацикливаться на все еще взятом в плен пальце и влажности этого плена. – И что мы будем с этим всем делать, хён? – выпуская, наконец, спрашивает младший, выгибая бровь в неприкрытом призыве. – Не начинай, – Джебом опасливо убирает руку и собирается отодвинуться, но Джинен вдруг толкает его в плечо, опрокидывая на спину, и так же вдруг садится сверху, низко склонив голову, впиваясь взглядом быстро-темнеющим, почти не моргая. – Я не начинаю, – ближе на пару сантиметров и облизываясь снова: не спеша, оставляя блестяще-притягательную дорожку, заполняющую каждую трещинку, отчего губы кажутся ещё пухлее, – Я продолжаю, – усмехается вызывающе, ведя пальцем по вене на шее старшего, где равнодушный пульс стремительно начал менять частоту. Джебом ловит себя на мысли, что его ни разу до сегодня так не клинило на Джиненовом рте. Да ни на чьим рте, откровенно говоря, его никогда не клинило. Нет, ну были там интересные персонажи, которые прямо напрашивались на минет, но Джинен… Вот этот вот сегодняшний Джинен, с вот этими вот его абсолютно блядскими губами… – Джинен-а, – он дышит прерывестее, пытаясь ухватиться за крупицы ускользающего контроля над мыслями и – главное – телом, – Если ты сейчас же не остановишься, причем навсегда, желательно, то, во-первых, я реально выебу тебя в рот, потому что… – он опять зависает на приоткрытых ярких половинках, где виднеется зажатый между зубами кончик языка, – Потому что это же пиздец просто... – неопределенно заканчивает Джебом, указывая пальцем на предмет обсуждения. Джинен на этот аргумент только продолжает неуловимо улыбаться. – А во-вторых? – Джинену слишком нравится, как старший смотрит на него сейчас, и как держиться явно из последних сил. И пусть сам Джинен, оказывается, вот такой вот человек. Пусть они оба, мягко говоря, не самые лучшие люди на Земле, но какое это теперь имело значение? – А во-вторых, это будет значить, что я сдался, Джинен. В том смысле, что это станет прологом к полному краху нас с тобой, как… Джебом не заканчивает, поскольку Джинен еле слышным “да заебал уже”, затыкает, наконец, ему рот. Потому что Джебомовы попытки что-то сохранить были не просто напрасными – они уже не имели для Джинена ровно никакого значения. Потому что он тоже сдался. Окончательно. Поэтому теперь ему можно было все. Вообще все, ведь больше не нужно переживать за будущее, за себя, за Джебома – за них обоих, как нечто цельное. И ощущение это было головокружительно и ново, и начисто сносило голову. Джебом, с жадностью сминая, прикусывая и втягивая губы младшего, постепенно примиряется с новой действительностью. И даже если ему и хотелось остановиться, чтобы хотя бы успеть обдумать сказанное и услышанное сегодня, то Джинен явно для себя уже все решил. Для них обоих. И только поэтому Джебом просто смиряется. Ну и еще потому, что хотелось Джинена – всего Джинена разом, и определенных его частей по отдельности – настолько сильно, что любая борьба с самим собой была заранее проиграна. Джебом отрывает от себя младшего, сдавливая плечо и шею, вынуждая прекратить того вжиматься в себя и вертеться по своим ногам и выше. Он завороженно смотрит на яркие теперь губы, снова касаясь их, оттягивая нижнюю, обнажая ряд белоснежных зубов. – Что ж… – тянет с ухмылкой, отталкивая младшего, чтобы тот убрался с его бедер. Джинен от резкого толчка валится на задницу между чужих ног. Джебом на колени напротив становится, смотря сверху-вниз, внимательно изучая каждую черту, будто запоминая что-то, – Конец так конец, – и давит рукой на затылок, заставляя упереться лицом в пах. Джинен выдыхает громко воздухом горячим. Его потряхивает и от такого Джебома – который больше не его лучший друг, похоже; который больше не скажет “прости”; который смотрит только с желанием обладать. И от такого себя – который больше не лелеет несбыточных иллюзий; который больше не хочет оберегать ни одного из них; который желает только получить, что ему причитается, пока не доламается все бесповоротно. Джебом приспускает белье и принуждает тут же взять к горлу. Джинен поперхнулся от неожиданности, но старший за волосы поднимает его голову, заставляя посмотреть вверх. – На меня смотри, – проводит головкой по губам и глаза его не выражают ничего, кроме… Джинен назвал бы это страстью, но это что-то хуже значительно, потому что пламя в том взгляде не согревающее совсем. И это, на удивление, зачаровывало. Джинен высовывает язык и как можно неторопливее облизывает каждую неровность, что попадается на пути. Он спускается языком ниже, вырисовывая что-то, что диктуют ему инстинкты. И он абсолютно не способен отвести глаз даже когда старший крепче сжимает в руке волосы на его затылке и срывается на темп, что синхронизируется с Джиненовым сердцем. Он только расслабляет горло насколько может и мычит, вместо стонов, неосознанно лаская себя, поскольку это, оказывается, приносило ему столько же удовольствия, как и секс в клубном сортире. Он впервые кому-то позволял буквально иметь себя в рот. Ведь это же грязно и отвратительно, и подавляет собственное достоинство, но тогда почему же так упоительно? Когда с Джебомовых губ слетает слишком громкий стон, рот Джинена почему-то наполняется слюной, а сам он чувствует, что еще секунду – и взорвется. И взрывается, совершенно внезапно в тот же момент, что и старший. Он давится чужой спермой и собственным оргазмом, который дольше обычного скручивает в спазмах сильнее привычных. Джебом все еще держит за волосы, наблюдая, как младший вытирает рот рукой и облизывает пальцы. И все это так не к месту, но кажется ужасно правильным. Джебом приподнимает пальцами за подбородок, нагибается и целует, чувствуя привкус собственной спермы. Это должно бы быть противно, но казалось единственно верным. Он опускается рядом, продолжая целовать, выпуская чужие пряди из мертвой хватки. Проходит еще несколько минут, прежде чем они почти одновременно отрываются – заглядывая друг в друга. Это был конец. Это было действительно пугающе, но настолько незнакомо им обоим, что возникший страх отходил на задний план в сравнении с поглощающим – порабощающим даже – желанием узнать чья душа – сердце, тело, внутренности или что это вообще – быстрее окажется в созданной ими сегодня – вчера, “той ночью” или ночью, что была после – беспросветности.