... даже там, где ее уже похоронили.
- Энакин, она же еще ребенок! – покачал головой Оби-Ван. Кеноби резко крутанулся вокруг своей оси, отбивая бластерные заряды сейбером, а потом добавил: "Рано ей пить". Оби-Ван совсем не выглядел тем, кто едва вырвался из плена, – разве что рыжая челка немного растрепалась. В этом был весь магистр: идеально выглаженные робы, репутация без единого пятнышка и неизменная невозмутимость. Энакину иногда казалось, что способность сохранять спокойствие в любой ситуации – такой же дар Силы, как власть над разумом и молниями. У Энакина этого дара не было и в помине. - Значит, на войну не рано, а пить рано? – прошипел он сквозь зубы. Сила вокруг Энакина бурлила от гнева, поэтому Кеноби сдался и вынул из-за пазухи хромированную фляжку, швырнув её Скайуокеру. "Мы скоро здесь закончим, будьте готовы к переброске на Рилот!" – неслось Энакину вслед, когда он нырнул под град перекрестного огня. Воздух дрожал от выстрелов, но Скайуокер, укрывшись Силой, как броней, пронесся мимо отчаянно отстреливающихся сепаратистов, туда, где среди пепла и разрушенных колонн ждала его Асока. Только она одна и была важна.***
А ведь эта идея с приманкой с самого начала Энакину показалась откровенно дерьмовой. Когда Асока шагнула к нему, звеня подвесками на монтралах, Скайуокер стиснул кулаки: "Раз уж вам так нужна приманка, сами бы бронелифчик и нацепили, генерал Кеноби!" На него тогда и Оби-Ван, и Рекс, и сама Асока посмотрели как на дурака, ведь это даже юнлингу понятно, что к королеве Зайгерии без "подарка" в доверие не втереться. А какой "подарок" будет по душе королеве работорговцев? Ну же, пораскиньте мозгами, генерал Скайуокер! Ответ прост и отвратителен. У Энакина невольно дрогнули руки, когда он защелкнул рабский ошейник на шее ученицы, но Асока ему улыбнулась. За тогрутой по полу шлейфом тянулась голубая юбка, переплетение цепочек, прикрывавших грудь, позвякивало в такт шагам. Когда они спускались по трапу, Асока неловко качнулась, наступив на подол, и еле устояла. Энакин присел на корточки и рванул ей юбку по шву до самого бедра, хмуро пробурчав: "Ну вот, так-то лучше, а то ни побегать, ни подраться..." - Да ладно вам, учитель, выше нос! – Асока разгладила пальцем морщинку между насупленных бровей Скайуокера. – Вы только что обзавелись личной рабыней, причем бесплатно, не каждому так везет! - Свобода – самое дорогое, что у тебя есть, не спеши вручать ее первому встречному. - А если я хочу вручить ее вам? – игриво протянула Асока, выгнув бровь. - А мне тем более не стоит, – в тон ей отозвался Энакин, а потом прищурился с хитринкой: – К тому же, пока у меня датапад с твоей коллекцией музыки, ты и так вся в моей власти. Энакин не боялся, что Асока провалит задание, – он боялся за Асоку. Начальник дворцовой стражи разглядывал девочку, как кусок мяса на прилавке: "А покажите зубы ее! А покажите живот ее!" Желтоглазые зайгеррианцы обступили Асоку со всех сторон, их мысли липли к девочке мерзкими слизнями. Тогрута стояла, смиренно потупив взор, но спина ее оставалась прямой, как натянутая струна, тронешь – зазвенит. Страха в ней не было. Асока, кажется, бояться попросту не умела. Вся она была не плоть и кости, а залихватская усмешка: "Кто такой этот страх? Никогда с ним не встречалась!" – и бросок на амбразуру. Асока Тано повзрослела рано и неправильно, так, как взрослеют дети на войне, но не разучилась улыбаться. Как-то на Тайгете ребята из пятьсот первого легиона притащили ей фелинкса. Энакин до сих пор задавался вопросом, где клоны, собственно, его откопали во время военной операции. Они тогда угодили под артобстрел: мир тонул в грохоте и всполохах зарниц, коммандер Тано вела свой отряд сквозь огонь, а за пазухой у нее, прямо под сердцем, свернулся крохотный фелинкс. Когда они ввалились на корабль после боя, Оби-Ван, пряча в бороде усмешку, сказал: “Придется еще один сухпаёк требовать, – и кивнул на воркующую с фелинксом Асоку, – для нашего нового пушистого пассажира”. Зверёк ластился к измазанной в копоти щеке Асоки, и тогрута млела. Все они были оружием Ордена, но Асока умудрялась быть еще и просто Асокой – смешливой девчонкой, которая уплетала шоколад под одеялом, думая, что Энакин не видит, и краснела, когда молоденький сенатор целовал ей при встрече руку. Липкие от сладостей пальцы и взмахи светового меча, подколы про “Скайрокера” и крик “В атаку!” на поле боя – образы сливались друг с другом, как сбоящая голограмма. Оружие или девочка… девочка или оружие… Девочка. Его девочка. Если Энакин в чем и был уверен, так это в том, что его девочка выживет.***
Асока сидела на ступенях и всхлипывала. Она закуталась в плащ Энакина с головой – наружу выглядывал только ее кончик носа и полосатые монтралы. - Шпилька, а ну отставить слякоть! – скомандовал Энакин и, припав на колено, подсунул ей фляжку. Асока мотнула головой, но Скайуокер безаппеляционно заявил: “Пей”, – и заставил ее разжать челюсти. Зубы тогруты клацнули по горлышку, после пары жадных глотков Асока согнулась в приступе кашля. Неоново-голубой абракс обжигал гортань пряной горечью, но туман разгонял в голове мгновенно. Вот и Асока ошалело хлопала ресницами, смаргивая слезы. Глаза у нее были огромные-преогромные, будто она очнулась от кошмара спустя тысячу лет. - Так-то лучше, – улыбнулся Энакин и смахнул живой рукой дорожку слез с ее щеки, – глоток абракса лучше многочасовой медитации. - Всегда бы так! – нервно хихикнула Асока и тут же зажала себе рот ладонью. – …о-ой! Смех так и рвался у нее из груди, звенел переливчато над выжженным полем и руинами дворца. Пока пленных сепаратистов уводили в кандалах, пока клоны собирали тела своих павших братьев, пока в рассветном небе мелькали серебристые республиканские истребители, Асока хохотала. Энакин не пытался ее остановить, знал ведь: если она перестанет смеяться, то заплачет. Пусть смеется. Когда Энакин убил впервые, не было ни слез, ни смеха – только пустота. Все вокруг заволокло кровавой пеленой, пустыня плавилась и шипела, когда Энакин вгонял меч в грудь очередного тускена. Женщины плакали, закрывая собой детей, но Скайуокеру было плевать, ведь его-то маму пустынные твари не пощадили, так пусть все передохнут, все до единой! Все они были одно – паленое мясо. Правда, потом, когда все закончилось, стало чудовищно одиноко, а песок, в котором Энакин хоронил Шми, скрипел на зубах до сих пор. Асока ощутимо хромала на левую ногу, когда Скайуокер уводил ее из дворца. Ее голеностоп был вывернут под неестественным углом и начинал опухать. Энакин невольно подумал о том, какая же она все-таки маленькая – лодыжка тоньше его запястья. Острые колени, локти, выступающие лопатки и хрупкая линия ключиц – Асока будто бы была целиком слеплена из острых углов. - Ты тут себе вывихнула, я посмотрю, – предупредил Энакин, обхватывая пальцами лодыжку девочки. - Я вывихнула, а он… – Асока задушенно пискнула в кулачок, а потом взвыла: – а он ш-шею сверну-у-ул… - Всего лишь? – бесстрастно уточнил Энакин и одним движением вправил сустав на место. – Легко отделался. Асока подавила рыдания и испуганно воззрилась на него. - Как же?..Как же вы так, мастер? – тогрута шмыгнула носом. – Разве так г-говорить… особенно д-джедаям? Я ведь убила его! Убила! Убила и убила, невелика потеря. Атай Молек – так звали того начальника стражи – иного и не заслужил. Энакина передернуло при воспоминании о когтистой лапе зайгеррианца на бедре Асоки. У юных одарённых часто случались неконтролируемые всплески Силы, особенно если те были напуганы. Стоило осторожно расспросить Асоку о том, как же все так вышло, но Энакин и сам догадывался. Вероятно, зайгеррианец начал распускать лапы. Вероятно, Асока хотела его припугнуть. Вероятно, чуть-чуть не рассчитала. Вероятно, падать с крепостной стены Атаю Молеку было не больно, потому что сердце у него разорвалось еще в полете. - Послушай, Шпилька, – Энакин обхватил ладонями заплаканное лицо девочки, заглядывая ей в глаза.– Не ты управляешь Силой, но Сила управляет тобой. Ты – Ее оружие, а не наоборот, поэтому все, что случилось, – воля Силы. Сказал как припечатал: "Твоей вины тут нет", – и чмокнул Асоку в переносицу, где белые узоры расходились у нее на коже, как цветочные лепестки. Асока уже не плакала, а только беззвучно всхлипывала, дрожа всем телом. Энакин поплотнее укутал ее в свой плащ и обнял. - Правда в том, что некоторые за свои поступки недостойны жизни вовсе, – Скайуокер шепнул болезненно-ласково: – Я бы сам убил его. Асока всхлипнула в последний раз и затихла, спрятав лицо у мастера на сгибе локтя. Энакин укачивал ее в объятиях, на сердце у него было тепло и тревожно. "Пусть джедай из меня хуже не придумаешь, – подумалось ему, – но учителем я буду самым лучшим".