Беспечные пилоты, барахлящие звездолёты

      — … ну, я ему и говорю: «Кто тебя знает, вод, может, ты и со шваброй поцеловаться не против!» — закончил травить армейскую байку клон.       Асока рассмеялась. Рассмеялась совсем не так, как смеялась наедине с Барриссс. С Баррисс она звонко хохотала, а сейчас из ее уст раздался гортанный смешок, похожий на кошачье урчание. Асока игриво откинула голову на плечо, открывая взгляду клона тонкую шею, и меж ее приоткрытых губ блеснули клыки.       Клон-капитан — какое-то у него имя было на «р»… Рекс, кажется, — сидел у ног Асоки и ловил звуки ее смеха. Отсветы огня выхватывали из полумрака его затылок и полупрофиль с суровым изгибом губ. Асока уселась на обломке колонны, скрестив лодыжки, и потянулась: мышцы заиграли под ее медной кожей, лоснящейся в свете костра.       «Нет-нет, — подумала Баррисс, прижимая ладони к позеленевшим щекам, — уж это зрелище точно не для моих глаз!» — и с колотящимся сердцем нырнула за ближайшую колонну.       Это должно было стать рутинной дипломатической миссией. Миссией относительно безопасной, если верить разведке, утверждавшей, что на Зар-Замана еще не ступала нога сепаратиста. Делегация во главе с генералом Кеноби высадилась на нейтральной полосе между границами двух местных государств, где на рассвете предстояло провести переговоры о вхождении Зар-Замана в состав Галактической Республики. День уже клонился к закату, поэтому было решено разбить лагерь среди развалин древнего святилища и заночевать.       Поросшие мхом изваяния многоруких богов, остатки балюстрад, густо увитые ползучими лианами, — руины дышали запустением, и от этого становилось как-то тревожно, но они стояли на холме, откуда в случае чего было удобно держать оборону. Лагерь ожил, и уютное потрескивание костров развеяло все тревоги. Клоны шумно переговаривались между собой, то и дело гогоча и хлопая друг дружку по плечам, генерал Кеноби заодно с генералом Скайуокером склонились над голографической картой планеты и о чем-то спорили, отовсюду доносился стук ложек о походные тарелки, пахло солдатской кашей. Баррисс тогда порылась у себя в сумке, ища что-нибудь на перекус, и нашла завалявшийся протеиновый батончик со вкусом джоган-фрукта.       Баррисс всего-то хотела отдать Асоке ее любимый батончик — она ведь радовалась, как ребенок, если ее кто-нибудь угощал, — и обнаружила… обнаружила… это.       В животе мириаланки что-то противно кольнуло, и она стиснула кулаки. Сила клубилась над поляной жарким маревом, чужое возбуждение липло к коже. Пряное, пахнущее мускусом — г р я з н о е.       Выскочить из-за колонны, выплюнуть с презрением Асоке прямо в лицо, что она теперь не достойна меча. Она запятнанная, слишком грязная для того, чтобы служить Свету.       Баррисс глубоко вздохнула.       Нет, так нельзя.       Гнев — не путь джедая.       Океан шумит.       Черный вулканический песок, окаменелости древних моллюсков рассыпаны по берегу, волны пенятся у ног Баррисс. Она стоит по колено в воде, придерживая намокший подол.       Мастер Луминара стоит в воде рядом с Баррисс, ее влажная юбка хлопает на ветру, а лицо светится неземным спокойствием. Баррисс смотрит на учителя как завороженная.        «Нет вещества слабее и нежнее воды, но она рушит твердыни».       Баррисс хочет быть водой.       Волной — бесстрастной и неизбежной.       Баррисс снова высунулась из-за колонны.       Между Асокой и клоном рождалось нечто отвратительное, но крайне любопытное. Баррисс рассматривала их, как рассматривают дохлого зверька на прозекторском столе — гадко до тошноты, но взгляд так и притягивает.       — А я его понимаю, ну, парня того, — Асока качнулась ближе к Рексу и шепнула ему: — Мы на войне. Тут каждый день рискуешь бесславно помереть таким вот бедняжкой нецелованным.       — С тобой такого не случится! Я не допущу…– с жаром воскликнул капитан, а потом смутился, осознав всю двусмысленность своей фразы. — … в смысле, смерти твоей не допущу, вот.       — Не сомневаюсь, мой герой, — мягко рассмеялась Асока, намекая то ли на смерть, то ли на поцелуй.       У Асоки всегда были желания, не подобающие джедаю.       Асока шипит сквозь зубы, пока Баррисс заклеивает бактерицидными пластырями ожог у нее на боку. В стычке с сепаратистской ячейкой на Салукемае им всем здорово досталось.        Морщась от боли в боку, Асока вытирает мокрую после душа кожу полотенцем и скептически осматривает себя в зеркале.       — Не думала, что к шестнадцати циклам обзаведусь такими шрамами.       — Это путь джедая, — отвечает Баррисс, ловко бинтуя себе запястье.       — Мда уж, в нашем возрасте девчонки думают о контрольной по истории Республики и о мальчиках, а мы думаем, как бы не словить бластерный заряд в бочину.       Баррисс едва ли не задыхается от возмущения.       Как можно думать о каких-то там мальчиках, когда нужно думать о Силе, великой и изначальной?! Республика канет в небытие, пресловутые мальчики умрут, сгниют, а их прах смешается с прахом звезд — вечна одна лишь Сила. Жизнь — миг перед забвением, и ужасно расточительно тратить этот драгоценный миг на что-то меньшее, чем вечность.       — Ты джедай, Асока, тебе нельзя думать о мальчиках.       — А о девочках?       — И о девочках.       — Тогда я буду думать о своем учителе, — подмигивает Асока, а Баррисс давится воздухом. — Он такой красивый… Знаешь, иногда он говорит, а я смотрю на его губы и думаю: «Вот бы он меня поцеловал!» Представь себе, Баррисс, прямо так и думаю! Тебе когда-нибудь хотелось кого-нибудь поцеловать, а? Да ладно, не тушуйся, это только между нами девочками, так хотелось или нет? Мне постоянно хочется. Однажды я не выдержу и сама его поцелую, но тогда мне придется умереть от стыда. Прямо перед битвой возьму и поцелую, а потом под выстрел подставлюсь, потому что после поцелуя с Энакином и умирать не жалко…       Асока все щебечет какую-то бессмыслицу, кружась по раздевалке в одном полотенце. Шлеп-шлеп босые ноги по кафелю, кап-кап — на внутренней стороне бедра разошелся шов, и кровь стекает у Асоки по ногам, оставляя на полу алую дорожку капель.       Баррисс убеждена: эту дуреху надо скорей затащить в медблок, а еще целовать Энакина Скайуокера ей никак нельзя, иначе Баррисс лишится единственной подруги.       — … но мы не должны, Асока! — вывел Баррисс из задумчивости голос капитана.       — Да брось, Рекс! Я ведь никогда не целовалась, ни одного разочка, а мне так интересно! — Асока наклонилась к Рексу и, взяв его лицо в ладони, провела пальцем по нижней губе клона. — Я не хочу умереть, так и не попробовав.       Рекс сдался. Он привлек тогруту к себе, а она обвила капитана руками за шею и прижалась губами к его губам. Когда они оторвались друг от друга, сбивчиво дыша, Асока потерлась носом о скулу клона и влажно чмокнула его куда-то в подбородок.       Мерзость.       Вот что это такое, но никак не любовь. Эндорфиновый голод, которому разумные поддаются, как животные, не способные сопротивляться своим гормонам. Ты не любишь, ты хочешь использовать чье-то тело, чтобы насытить свои синапсы, изголодавшиеся по удовольствию.       При мысли о том, что однажды кто-нибудь может точно так же ее з а х о т е т ь, Баррисс передернуло. Хоть мириаланка и укутывалась с ног до головы, порой она ловила на себе заинтересованные взгляды клонов и гражданских. Когда она улавливала их желание заглянуть под глухой ворот платья и проверить, насколько упруга ее грудь, или схватить ее за бедро, задрав длинную юбку, — Баррисс трясло.       Барриссс танцует.       Колокольчики звенят на ветру, восхищенно перешептываются кочевники-альвари.       Барриссс танцует.       Ее руки гибко гнутся, выписывая дугу, вслед за руками изгибается спина, босые ноги плавно плывут по песку.       Она вся — течение.       Барриссс бы навечно осталась тут, на грани сна, кружиться в сумерках пустыни.       Барриссс бы была волной. Прохлада воды вместо плоти — источника всех страстей. Плеск вместо голоса. Ничего не желать, ничего не бояться — просто течь вникуда, а оттуда обратно.       Когда музыка смолкает, Баррисс открывает глаза.       Над ней смыкаются темные воды.       Совсем рядом из темноты полыхнула алая вспышка ревности. Жгучей ревности, так и рычащей: «МОЕ! ВЕРНИ МНЕ МОЕ!» Баррисс схватилась за горло, задыхаясь от пышущего жара, будто бы на нее обрушилась лавина огня — но чужая ревность погасла так же молниеносно, как вспыхнула, и на поляну как ни в чем не бывало вышел Энакин Скайуокер. Он выглядел совершенно невозмутимым: насвистывал что-то, подкидывая на ладони персик, — по нему так и не скажешь, что это его ментальные щиты только что дали сокрушительную трещину.       — Привет, народ, чем это вы тут занимаетесь? –кашлянул он, и Асока с Рексом тут же отскочили в разные стороны.       — Здравия желаю, сэр! — отчеканил клон, вытянувшись перед генералом по струнке.       — Да вот мы, э-э-э, границу лагеря патрулировали, ага… да, границу, — с деланным равнодушием протянула Асока, ковыряя траву носком сапога, и откинула за спину лекку, к которым от смущения прилила кровь.       — И как успехи? — изогнул бровь Скайуокер.       — Все спокойно, сэр!       — Да-а, все спокойно, а теперь мы пойдем, гхм, надо… э-э-м-м, надо еще хвороста набрать, правда, Рекс?       — Так точно, коммандер Тано, — подхватил капитан, — если мы не соберем еще хвороста, костры в лагере погаснут к полуночи.       — А вот и работа для могучей республиканской армии! — хохотнул Энакин, а потом похлопал ученицу по плечу: — Развлекайтесь, детишки.       Он даже помахал им вслед, пока Асока тащила Рекса вниз по сопке, о чем-то с ним шушукаясь. Ну вы только посмотрите: молодой бунтарь-рыцарь, покрывающий влюбленную в бравого капитана ученицу, потому что сам ставит чувства выше Кодекса. Милая история, только, зараза, фальшивая.       Все в Ордене насквозь пропиталось фальшью. Кодекс гласит: «Привязанности ведут на Темную Сторону», — как много джедаев уже пало во тьму, но все еще продолжает носить маски светлых стражей? Взять тех же мастеров Фисто и Секуру: сколько раз Баррисс натыкалась в укромном алькове Зала тысячи фонтанов на них, склоненных друг к другу так близко, что их головные отростки почти переплетались. А магистр Кеноби? Тот самый магистр, которого членство в Совете обязывало служить юным джедаям примером нравственности! Корусантская пресса так и гудела, когда всплыли слитые в сеть голофото, где Оби-Ван Кеноби обнимал ныне покойную герцогиню Мандалора. Тогда пресс-служба Ордена списала все на формальности дипломатического этикета, но Баррисс сильно сомневалась, что дипломатический этикет требует утыкаться носом в волосы оппонента и прижимать его ладонь к своему сердцу. Энакин Скайуокер пока в подобных скандалах замечен не был, хотя и болтали о его интрижке с сенаторкой Набу — но теперь Баррисс было ясно, что он сотворил нечто гораздо худшее.       Как она могла быть такой слепой и не замечать очевидного? Мастер всегда чересчур рьяно заботился об Асоке: накрывал ее своим плащом и отдавал свое одеяло в особо холодные ночи, обнимал ее после боя и целовал в лоб между монтралов на удачу. От осознания того, что они извратили самую светлую связь, связь учителя и падавана, Барриссс всхлипнула и тут же зажала себе рот ладонью.       Она вышла из тени и сложила руки на груди:       — Ревнуете, рыцарь Скайуокер?       Энакин встрепенулся, но тут же беспечно махнул рукой:       — Что за глупости? Пусть с кем хочет милуется, Асока сама себе хозяйка.       — А если так? — с этими словами Баррисс выхватила персик из ладони Энакина и впилась в него зубами.       Скайуокер уловил аллегорию в мгновение ока — ну еще бы! — и нахмурился. Кадык на его шее дернулся, а лицо с насупленными бровями среди сгустившихся теней как-то особенно помрачнело.       — Асока не персик, — только и сказал он, а потом резко развернулся на каблуках и ушел прочь, в синие сумерки Зар-Замана.       Баррисс хотелось закричать ему вслед: «Если она не персик, почему ты смотришь на нее так, словно хочешь сожрать?!» — но вместо этого мириаланка прикусила язык до крови и просто глядела, как высокая фигура Энакина растворяется в бликах костров на склоне.       Баррисс осталась стоять в темноте одна. Липкий сок персика стекал по ее запястью. В висках тяжко грохотала приливная волна.       Ей было тошно.