Sacramentum

Ты не можешь быть с ней, Багров... Ты должна улететь, Дафна. Далекое серое небо не манило, как прежде. Оно, наоборот, сильнее прижимало к земле, давило на голову, будто крылья уже отобрали. Каждая снежинка весила тонну, сгибала спину под неуклонной тяжестью проблем и хлестких, как пощечина, слов. Москва на это время превратилась в бездушный, безнадежный, затхлый город: равнодушие - отличительная черта, которая убивает светлых стражей медленно, но мучительно, растягивая свое удовольствие, выпивая из жертвы все силы. Это признак не только Москвы, а всех больших городов. Она идет, а ноги путаются, каждая выщерблинка - враг, намеревающийся полностью свалить и добить. Глаза пустые, с красной сеточкой на белках и влажным блеском на голубой радужке. Даф даже не замечает, как все новые и новые хрустально-прозрачные слезы капают на ворот куртки и как они замерзают в ледышки. Лицо, против обыкновения, бледное, безжизненное, как у фарфоровой куклы. Его черное пальто не застегнуто, развевается от ветра и хлопает по ногам. Ворот рубашки давит шею, поэтому нещадно рвет пуговицы, вот только дыхание такое же спертое, словно воздуха не хватает, кто-то невидимый сжимает горло призрачными ледяными пальцами. Волосы взъерошены, побелевшие губы искусаны до крови, а взгляд - мутный, неосознанный. Оба отверженные, сжигающие себя собственным "благородством", думая, что, оставив любимых, тем будет лучше. Мертвецы. Мертвецы с функционирующим организмом, однако абсолютно потухшие духовно. Это опаснее, чем рак и СПИД - разлагающийся морально заражает одним своим видом. Бух. Она ударяется лицом в чье-то плечо. Поднимает глаза, а там ее отражение в зрачках, черных, озлобленных на всех. - Матвей? - тихо переспрашивает Даф и, не скрывая внутренней боли, прижимается к теплой груди. Случайная встреча, символичная, что ли. Багров медленно, рывками касается волос, как будто руки разом онемели, наполнились свинцом. А светлая плачет, неровно дышит и облизывает соленые губы. У него все также переворачивается, сейчас они в одной лодке. Прохожие недоумевающе косятся и обходят стороной. Он не плачет, нет. Кап. Слезинка падает на макушку Дафны. Ученик волхва прижимает хрупкую фигурку к себе, почти материально ощущая эдемский, неземной запах ее волос и горькую досаду, запрятанную глубоко в душе стражницы. Больше ничего не существует: одна только рана и все. Даф слушает мерный темп сердца. Гулкое раз, два, три и короткая пауза. Рубашка теплая, и руки теплые. Обрывки мыслей мелькали на уровне тактильных ощущений. Он покачивает ее из стороны в сторону, тонкие пальчики едва уловимо дотрагиваются до его плеч. Холодный порыв играется со светлыми прядями, задувая их ему в лицо. Снежинки медленно таят. Сколько прошло времени непонятно, складывалось чувство, что оно вообще перестало существовать, растеряло свои стрелки и часовые пружинки. Дафна приподнимает подбородок, чтоб заглянуть в глаза Матвея, но неосторожно натыкается на губы, контрастно-холодные по сравнению с руками. Поцелуй выходит разгорячено-ледяной, не страстный, не нежный, а какой-то понимающий, принимающий на себя всю тоску обоих сердец. Они отдали друг другу последние искры собственной жизни. Равноценный обмен чужой боли. Принимать чужую боль гораздо легче, чем свою. Утешить другого проще, чем себя. Эти крупицы души заставили их сделать переоценку ситуаций, послужили кувшином воды для умирающего от жажды. Все-таки это свет нас сталкивает, и ничего нет случайного в кажущихся таковыми встречах. Нас ведет к жизни только добро. - Мы все исправим. Матвей смахнул со щеки Даф последнюю на сегодня слезу и, по-новому вдохнув зимний воздух, пошел в противоположную от светлой сторону. Дафна слабо улыбнулась. Мир загорелся новыми красками.