Sacramentum

Дверь с оглушительно громким стуком хлопнулась о стену. Это, наверно, был чуть ли не первый случай, когда Даф действительно была разгневана. Ее руки сжимали наполовину сгоревшую зимнюю куртку, из которой местами вылез подпаленный синтепон. Хозяин комнаты даже ухом не повел на столь неожиданный поступок. Петруччо, как сидел над чертежами, так и продолжал аккуратно расчерчивать план, изредка покусывая ноготь большого пальца. - И как это понимать?! - Дафна потрясла курткой перед носом у незадачливого оживителя. Чимоданов скользнул взглядом и ухмыльнулся. Зудука был мастером на подобные проделки, особенно, если на него не обращали внимания. - Как-как, - насмешливо переспросил Петруччо, - куртку новую придется покупать, вот и все дела. На щеках хранительницы появились красные пятна, дыхание стало прерывистым и частым. Реагируя на ее настроение, в комнате зазвенела люстра, запрыгали карандаши в карандашницах, а на полках стали подрагивать книги. - Каков хозяин, таково и его создание! - выпалила, наконец, она. - Мелочный, эгоистичный, самовлюбленный, жесткий, не знающий, как другим достается то, что у них есть! Дафна даже забыла о том, какое наказание последует за словами, настолько в ней кипело негодование. Еще горячая куртка резко опустилась на стол, прямо перед носом Петруччо. Он медленно поднялся со стула. - Ты даже понятия не имеешь, какой я на самом деле. - И какой же?! - колко бросила Даф, прищурив глаза. - Давай, поведай мне, глупой и непонятливой, давай! Чего молчишь! В голосе прослеживались истеричные нотки, сейчас где-то в Тихом океане рядом с Японией зарождался новый тайфун, впоследствии уничтоживший одну приморскую деревушку и смывший парочку кораблей в открытое море. Чимоданов развернулся и, короткими шагами дойдя до двери, припер Дафну к ней и наклонился к ее уху. - Это всего лишь маски, которые и ты не смогла распознать, да, святая любительница правды? - тихо, лихорадочно прошептал он. Шепот звучал угрожающе, Даф боялась посмотреть ему в лицо, хотя то, что она увидела бы, наверняка, шокировало бы ее: в глазах Петруччо стояли слезы, губы были плотно сжаты, отчего скулы казались еще более острыми, зрачки были расширенными. Ее взгляд уходил в сторону, на маленькую модель корабля, подвешенную к потолку над кроватью. - Маска глупой обезьянки - я же постоянно паясничаю, а что за ней?! Светлый страж, а не можешь разглядеть! Маска недалекости, лживости, диких выходок - еще одна защита! А защита против чего?! Он запрокинул голову к потолку, прикрыл веки, лишь сквозь ресницы наблюдая за как-то вдруг обмякшей, побледневшей Дафной. - Маска превосходства, несмотря на внутреннее и внешнее уродство! Зачем, спросишь ты? Это моя защита против тебя! Ты никогда не обратишь внимание на такого, как я. Урода любить сложнее, не то что красавчика, брутального мальчика с силой всего Тартара, не так ли? Теперь последние слова звучали слабо, едва слышно, будто вся сила ушла из тела Чимоданова - внутри осталась только слабость и пустота, которая скорее напоминала черную дыру, засасывающую все, что могло и в теории, и на практике приносить счастье. Он так свыкся с идеей о своей беспомощности, что перестал замечать радость жизни. - Тебе же и в голову не могло прийти, что я люблю тебя, - Петруччо прислонился лбом к двери совсем близко от макушки светлой, но и отсюда ощущался ее незабываемый, слегка яблочный, эдемский запах. - С того самого момента, как ты вошла в мою комнату, когда мне было четырнадцать. - Не может быть, - растерянно проговорила Даф и отрицательно замотала головой, отказываясь в это верить. Светлые хвосты коснулись Чимоданова, заставив его вздрогнуть, как некогда книги на полке. - Ты - в каждой моей мысли. Ты - часть моего существования. Ты - часть меня. Петруччо нагнулся сильнее и еле коснулся губ Дафны, однако те и не дрогнули, не ответили, остались непреступными. Светлая испуганно отпрянула, схватилась за ручку и, толкнув Чимоданова, выбежала в коридор. По ее щекам текли слезы печали и тоски, оттого что не способна к взаимности, а по его щекам текли слезы отчаяния и глухой опустошенности. Он несильно ударил кулаком дверь и проскользил ладонью по деревянному узору. - Вернись. Но она не вернется, и Чимоданов это знает. И знание губит больше всего, потому что нет ничего опаснее для человека, чем холодность и предательство его самых искренних и теплых чувств - цветка души каждого из нас. Если этот цветок растоптан, то мы начинаем умирать, не физически - духовно. А умереть духовно - в сотни раз страшнее смерти в воде, на костре, от болезни. Когда умирает душа, в каждом из нас умирает свет.