Почему мы не можем быть вместе

Так и шла их жизнь. Эрвин работал в отеле, Ливай старался дома, а жизнь из темно-серых оттенков медленно перешла в светлые, как бывает иногда с грязной дорогой — вот идешь ты сквозь это месиво, ругаешь всех повинных и неповинных в этом — от дорожной службы до самого Бога. Иногда останавливаешься, иногда вязнешь, но потом выходишь на сухой участок и стряхиваешь с себя вместе с пылью ошметки прилипшей к одежде земли. Так бывает с людьми: однажды обернувшись вокруг себя мир не кажется им ни безрадостным, ни замкнутым, как клетка. В нем полно возможностей, не использовать которые кажется глупым. Дорога звала вперед, по ней бодро шел Ливай. А Эрвин... стоял. Думал, оглядывался, но дальше не шел. Он продолжал быть отцом Чарльза, продолжал не любить Жана, продолжал любить вопреки всему Ливая и продолжал молчать. Он чувствовал силу в своем сердце, которая держала его рядом с Ливаем как толстый натянутый канат, но чувствовал и противодействие ей, будто внутри каната был жесткий стальной штырь, не дававший им сблизиться. Это было странно, но однажды он понял, в чем была причина. Это было одной летней субботой. Втроем они решили посетить Мэрхенпарадис — неизменный парк развлечений «Сказочный рай», куда приходили обязательно с детьми, чтобы дать им вволю покататься на пологой железной дороге в вагончике-гусенице, полазать по игровым площадкам, попрыгать на батуте и вообще выпасть из реальности на целый день. Жан отказался от этой затеи, сославшись на то, что его пригласил в гости бывший коллега-омега, медбрат в детской клинике, и взял с собой заболевшего Чарльза. Что они там собрались делать Эрвин не знал, но судя по взбудораженному виду Жана, у друга тоже был ребенок, которого чем-то надо занять, пока взрослые разговаривают, то есть выпивают. Ливай не стал брать с собой Нильса — слишком мал для парка — и оставил его с Майком. Эрвин перекинулся с ним парой-тройкой слов на пороге, пока Ливай помогал Эрику с обувкой и зашнуровывался сам. Работа в фитнес-центре как всегда хороша, но и не сахар, Нильс осваивает пространство их двушки и скидывает на пол все, что в пределах его досягаемости, особенную его любовь заслужили тяжелые атласы по анатомии с цветными «каинками» — такие тяжести хорошо падают на паркет и работают в их квартире как сигнализация. Ливай ведет себя загадочно и все время что-то ищет в интернете, но что Майк точно не знает, поэтому «держи с ним ухо востро, Эрвин. Обернешься — а он уже дал деру на Мальдивы, от нашего бедлама подальше». Поправивший куртку Ливай тряхнул на мужа челкой и ответил, что «Мальдивы — это слишком банально» и что «от него самого так просто не избавиться». Перечеркивая всю зловредность слов, он на прощанье приблизился к Майку, поднялся на носки и мокро чмокнул в губы, что-то нежно воркуя. Повинуясь давно наученному рефлексу Эрвин отвел глаза и спокойно взял на руки готового к приключениям Эрика, безропотно обхватившего его за шею. Он-то уж точно рад их встрече. В машине Эрвин пристегнул Эрика к детскому сиденью, сел за руль, Ливай со вздохом облегчения плюхнулся рядом, и вот только тогда стало понятно — наступили выходные, и их поездка началась. Ливай был нетипично для себя чем-то вдохновлен, и хоть поначалу он старался не подавать виду по мере разговора о быте и семье, когда они выехали на Берлинерштрассе, из него полились разные шутки, комментарии к новостям по радио. Эрвин не успевал удивляться этой перемене, но ему такой Ливай нравился. — Я ждал этой поездки всю неделю. Ждал, Эрвин! — ответил он сам. — Я впервые за этот месяц вырвался куда-то не по-делам, веришь ли ты мне или нет. — Как так? — удивился Эрвин, мысленно возвращаясь на семь месяцев назад. Тогда они тоже ехали в машине, и Ливай признался, что ему плохо дается жизнь в четырех стенах. Сам Эрвин был всклочен последней стычкой с Жаном, но все же посыл до него дошел верно. Целый год они принудительно друг друга вытаскивали, иногда забирая всех детей и намеренно оставляя супругов в одиночестве, иногда выходя всем составом — и тем самым внезапно подружившись. Общими усилиями самочувствие всех стало лучше, пилюлю получилось подсластить. Увидеть регресс ему бы не хотелось. — Мог бы и раньше сказать, я бы тебя в принудительном порядке привез на Кёнигштуль. — Да нет, все в порядке, — легко заверил его Ливай. — Я правда закрутился в делах. Знаешь, мне кажется, что я готов сделать что-то такое... Не знаю, эдакое! Или это у меня просто настроение удачное... — задумчиво уставился он на лес за окном. — И не смотри на меня так, Эрвин, я по этому поводу ничего тебе рассказывать не буду. — Это связано с предупреждением Майка? — Я молчу. — У тебя билет на Мальдивы? — Я молчу, — упрямо сказал он, прижавшись лбом к стеклу. — Это не отгадать. Это надо знать! У Эрвина настроение было не такое игривое, поэтому он просто отстал от Ливая, посмотрев на Эрика в зеркало заднего вида — тот был занят своими фигурками, которые накануне вынул из киндер-сюрприза. Видимо, парк в нем такого воодушевления не вызывал — да и сам Эрвин не был преисполнен радости от таких перспектив, но по своей причине. Это место вызывало воспоминания об уже покойном отце, поэтому они, в свою очередь, навевали печаль. В парке он проводил неприлично много времени еще в детстве, когда его отец нанимался на сезон. Он как раз переучивался на учителя истории, и постоянной работы у него никогда не было — только вечерние подработки и вот такие летне-сезонные. Их Эрвин любил больше всего — можно было побыть с отцом подольше и надолго не разлучаться, ведь если тот уходил, то оставлял его на попечении няни, соседей или своих друзей, зачастую ему совершенно незнакомых, что иной раз наводило на него жуткую тоску и страх. Омеги-отца у них не было, умер родами. Немного позже у него появились постоянные друзья, зачастую беты, с которыми Эрвин и провел все свое детство, отрочество и часть юности. Тем временем на дороге стало веселее — впереди показались синие огни скорой помощи и полицейской машины. На асфальте лежал перевернутый грузовик и стоял чуть поодаль седан с помятым бампером. Выглядело опасно. Везде были разбросаны коробки с новым синим логотипом Мэрхенпарадиса, и когда они объезжали их по единственной свободной полосе, Ливай внимательно рассматривал их. — Это, видимо, что-то для стройки новой части парка. Я слышал, что они на неделе запустили в использование новый аттракцион. — Слышал? — Ну, читал на неделе в новостях. На дороге не было ни следов крови, ничего, только следы от шин и крошки стекла. Ливай следил за происходящим не отрываясь, пока они не отъехали от места столкновения дальше. — Жуть. Но, кажется, никто не пострадал, — прокомментировал он увиденное и уселся в кресле поудобнее. Ни тени страха на лице — а ведь в любой другой день он непременно сказал ему что-нибудь предписывающее, вроде: «Веди осторожно, ладно?» Вместо этого Ливай думал о чем-то своем, смотря то на Эрика, то вперед, и казалось, что не было в окружении Эрвина более благополучного человека. Когда они пересеклись взглядами, он вдруг спросил: — Ты в порядке? Выглядишь печальным. — Я-то в порядке. А вот ты отчего-то сияешь. Ливай выдохнул сквозь улыбку, неопределенно качая головой. Жаль, что он не всегда был таким, ему это чертовски идет. Они припарковались у входа в парк, на кассе Эрвин сходу заплатил за всех троих, причем отметил, что терминалами в «Сказочном рае» даже и не пахло. Увидев, как он обеспокоенно щупает свой бумажник на предмет наличности, Ливай его успокоил, похлопав по звякнувшему карману и сказав, что «ко всему подготовился», и Эрик утащил их вглубь. Тот успел распознать перед собой знакомый по торговым центрам бассейн с шариками и сразу рванул вперед. Ливай еле успел схватить его за руку и отвадить от соблазна нырнуть в море пластика, предложив сначала разобраться с во-он той зеленой гусеницей. Эрвин болтался за ними двумя, задумчиво разглядывая давно забытое место и ощущая себя паломником, пришедшим в священные места, которые раньше он видел лишь на изображении. В узнавании была какая-то магия, которая превращала людный парк в тот самый Парк. Он еще по меркам его детства был слегка староват, а теперь и вовсе выглядел как оживший раритет. Правда, почему-то он кажется слишком маленьким, раньше было просторнее. «Здорово», — подумал он, пока Ливай не посадил их в скрипнувшие вагончики той самой страшномордой гусеницы. — Тесновато, — поерзал он на желтом сиденье, окидывая взглядом таких же незадачливых отцов в хвосте поезда. Все как один были с глуповатыми неловкими улыбками, Эрвин тоже чувствовал себя не в своей тарелке. — Да ну? А вот Эрику как раз, — съехидничал Ливай. — Ой, только не двигайся, ты весь поезд на бок повернешь. Эрик засмеялся, постоянно повторяя, что «папа сломает поезд». Щурившаяся на солнце операторша в панамке вяло оглядела свою гусеницу и укатила пассажиров в маленькую неспешную экскурсию вокруг старых средневековых домиков. Ливай все показывал Эрику пальцем, куда смотреть, Эрвин тоже его слушался и внимательно разглядывал каждый сантиметр парка. Потом они пошли в обход магазина на каскад фонтанов, потом — на карусель, зачем-то глазели на батут, зашли в домик Карлик Носа, а потом сели на поезд — эта дорога была в обход парка, и так как внутри кабин было чуть просторнее Эрвин охотнее туда полез. Места были все знакомые, но его внимание привлекла заросшая тропинка к небольшой аллее, куда детки постарше любили сбегать от родительских глаз. Однажды он там в пух и прах опозорился перед девочкой Маргаритой и одноклассниками... Стыдное воспоминание, и от него его отвлекли детские визги и шум музыки — вдали стоял большой новый аттракцион. Разглядеть его было сложно из-за деревьев. Эрик выгнул дугой брови и посмотрел в сторону криков, а потом на Эрвина. — Пап, что там? — Что-то интересное, — ответил он, замечая сквозь ветки пестрые цвета высокой конструкции. — А мы туда сходим? Эрвин состроил задумчивую гримасу, и повторил вопрос Ливаю: — Пап, сходим? — Обязательно, — бодро ответил тот, выглянув в окно и пытаясь разглядеть современный аттракцион. Они приехали на игровую площадку, где лазало и возилось на канатах много детишек. Чтобы дойти до новой части парка пришлось походить — ее решили поставить чуть поодаль от старой, очевидно, чтобы не смешивать стили и не перебивать очарование Мэрхенпарадиса. Они прошли «ипподром», где по рельсе дети в одиночку катались на лошади, и вышли на свежеасфальтированную дорогу, по бокам от которой находились разные лавочки сувенирами и едой. За ними возвышалась непрезентабельная зеленая палатка — явно хозяйственного назначения — а в конце дороги стояла небольшая толпа и длинный столб, с пружинящим на нем рядом сидений. Он медленно поднимался вверх и, настигнув определенную высоту, довольно быстро опускался вниз. — Хочу туда! — задергался Эрик, тыкая пальцем вперед как раз в тот момент, когда оттуда послышался дружный детский хор. — Я хочу! Они с Ливаем переглянулись и взяли билет Эрику в киоске. Встав в небольшую очередь, Эрвин разглядывал другие аттракционы — одни были полусобраны, а другие хоть и казались целыми, но не работали. Самой грозной выглядела низенькая карусель на цепях, но на что она способна Эрвин не мог сказать, как и не мог понять, что он чувствует по поводу новой модной части парка. Если ему не изменяет память, в газете ее прозвали домашним Диснейлендом на домашней горе — и тратились на него из бюджета не только самого парка, но и города. Наверное, это попытка поднять доход от туристов с детьми, ведь как известно, нет более расточительного туриста, чем отца или матери. Эрвин проверил на себе. Когда настала их очередь, бойкая девушка, следившая за работой «Свободного падения» внимательно посмотрела на утомленного ожиданием Эрика и сказала: — Слишком мал. Нужен сопровождающий, — и посмотрела на Ливая. — Вы его кто? — Отец, — моргнул тот. — Но я не взял на себя билета! — Сопровождающим бесплатно, — с улыбкой ответила она. — Пойдемте, как раз два места осталось. Ливай замешкался. — Второй господин туда не вместится, — дополнила она свою предупредительную речь. Все еще сомневаясь, он обернулся к Эрвину, и тот не удержался от подколки: — Ну ладно тебе, с твоим-то ростом тебя там за своего примут. Кто-то сзади издал смешок. Эрвин сразу почувствовал раздражение и вину — на его шутки про рост Ливай не обижался, в отличие от насмешек незнакомцев. Глупо было его так подставлять. — Очень смешно, — хмуро поджал губы Ливай. — Извини. Иди уже на разведку, — улыбнулся ему Эрвин и успокаивающе погладил по спине. — Пригляди за ним. Девушка подняла поручни на двух крайних сиденьях и усадила их, помогая Эрику вскарабкаться. Проверив у всех крепления, она подошла к пульту и запустила аттракцион. Сиденья поднялись вверх — все же это слишком высоко! — и быстро опустились. Эрик сидел с каменным лицом и смотрел вперед, Ливай на секунду округлил глаза, но и только. На втором таком подъеме кто-то начал кричать маму, и Ливай взял соседнего ребенка за руку, просунув ладонь под поручнем. Кажется, Эрику, неуверенно оглядывающему толпу людей перед собой, тоже стало страшно — но, слава богу, не настолько, чтобы пуститься в слезы. Догадки Эрвина не подтвердились, потому что когда все закончилось, Эрик живо разулыбался, быстро слез с сиденья и по указу сидевшего рядом папы побежал к выходу. Эрвин взял его на руки и почувствовал, как быстро стучит детское сердце. — Мой маленький смелый разведчик, — с гордостью произнес он, пригладив складки футболки на его груди. Ливай же за это время поговорил со своим соседом, обладавшим удивительно цепкой ладошкой, и довел его до бледной матери. Сопровождал, да не того. Обратно они шли в приподнятом настроении. Пока Эрик рассказывал, как высоко он поднялся, и как низко пал, Ливай молча слушал их разговор и сиял, как начищенный цент. Неужели так понравилось кататься? Дойдя до игровой площадки, они сели на скамью, но Эрик в очередном приступе энтузиазма убежал брать приступом деревянный замок вместе с детворой. — Хорошее место. Ты, наверное, в детстве тут часто бывал, да? — О да. Не то слово даже — мой отец работал оператором тут, — ответил Эрвин, пальцем указывая на ипподром. — Я думал, что он был учителем! — удивился Ливай — Ну он не всегда им был. До этого он был экономистом, работал в банке, но это ему надоело, и он решил стать учителем истории. Пока переучивался, он подрабатывал здесь. — Ого, я не знал. Так значит, можно сказать, что тут прошло твое детство? — Ага. Правда, вспомнить мало что получается кроме случайных травм. Ливай призадумался. Эрвин не мешал ему перебирать следующие вопросы и следил за тем, как Эрик карабкался по веревочной сетке. — А я вот никогда в парках аттракционов в детстве не бывал, — наконец-то сказал Ливай. — Что, неужели твой дядя тебя не водил? — Нет. Совсем нет, он считал это тратой денег. Мы просто путешествовали по всей Германии из города в город, вот и все. В Хайдельберге я оказался тогда, когда мне было четырнадцать, а в четырнадцать мне все это было уже не интересно. Эрвин знал эту историю про то, как Ливая оставили на попечение дальних родственников здесь, но все же удивился проворливости этого Кенни, незнакомого ему жука. Было в этом персонаже из немногочисленных рассказов Ливая что-то темное и непонятное, будто он появился с другой планеты. — Мне жаль, — сказал он, чувствуя, что это совсем не просто вежливость. Ему правда жаль Ливая, и он очень хотел бы, чтобы вместо жизни на колесах у него было обычное стабильное детство. Ливай вовсе не выглядел печальным. — Но меня ведь сводили сюда, правда? — он впервые за их долгое знакомство, медленно улыбнулся какой-то странной, очень честной улыбкой. Эрвин даже не знал, что у него такая есть, и внутренне подготовился к чему-то еще более неожиданному. — И я очень благодарен тебе за это. — О Господи, Ливай. Такая торжественность, а цена вопроса на нас троих — двенадцать евро... — смущенно начал Эрвин, отводя глаза. — Подожди, еще не все. Я без понятия, что бы я делал без тебя. И год назад, когда я умирал от тоски, и еще раньше, в первый год Эрика, и когда ты нашел меня на последнем месяце — мне совершенно неясно, как бы я управился с этим всем сам. Никак, наверное. Не думай, что я какой-то эгоист и не понимал, каких трудов тебе это стоило, особенно эта твоя размолвка с Жаном. Я очень это ценю и страшно благодарен тебе за это. Эрвин озадаченно кивнул и потер шею. Признание было как гром посреди ясного неба. — И я думаю, что в Стокгольме все произошло так, как должно было быть. Хорошо, что это был ты, ведь это мог бы быть какой-нибудь проходимец и история стала бы для меня-дурака совсем печальной. — Не стала же. — Не стала. Никаких печалей — благодаря тебе, — потянулся к нему Ливай и, положив руку на плечо, поцеловал в горячую щеку. Пальцами он коснулся оголенной кожи у воротника футболки и отстранился, смотря на его лицо. — Я тебя смутил? Извини. Сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. От этих слов веяло лаской и привязанностью — как теплый ветер посреди холодной зимы, отчего Эрвин совсем растаял. Он взял его за руку и медленно провел ладонью до кисти, не зная, как ему сказать, что все это было не просто из чувства долга. Ливай ему нравился — не только как человек, но и как омега. Любил ли? Скорее всего. Да, любил. Хоть тот был помеченный, глубоко замужний и при маленьких детях. Любил ли он Эрвина? Когда-то точно нет. Теперь — непонятно. Сложный вопрос, надо спрашивать — по Ливаю никогда не прочесть, что у него на уме, и как люди попадают в его сердце. Эрвин очень давно хотел ему признаться в своих чувствах — что невзирая на свою не-избранность, Майка, закрытость Ливая и их недодружбу, он всегда был им восхищен. Их семейные узы только укрепили эти ощущения, но этой связи не нашлось места там, где уже были отношения с избранными. Чем дольше он жил с этим пониманием, тем сильнее становилось безымянное и слепое чувство единства. Что если сдастся Ливай, то сдастся и он. Что если одному хорошо, то и другому неплохо. Что если первый замужем, то второй уже подыскивает себе мужа. Считал ли так Ливай? Когда они были вежливыми коллегами — точно нет. Но теперь они стали отцами Эрика и вроде как друзьями, и их судьбы тесно сплелись? Теперь все стало непонятно. Он уже было открыл рот, чтобы ляпнуть заветное «я тебя люблю», но в последний момент в нем взбунтовался страх, что Ривай его не поймет и не примет — и вот тогда он физически почувствовал, как его язык сам, в обход воли хозяина, изогнулся для совершенно других звуков и слов. Намерение, как стрела, пролетело мимо цели, Эрвин следил за этим с хладнокровием лучника, рука которого допустила уже с десяток таких промахов. Все, что ему оставалось — это слушать разочарованное колебание отпущенной тетивы. В реальности оно звучало как одно банальное слово: — Спасибо. Ливай замер в ожидании какой-нибудь речи, но, поняв по паузе, что продолжения не будет, просто сжал его руку в ответ и улыбнулся. Эрик крикнул им с площадки: «Папа, смотри!» и спустился с башенки по вертикальной спирали. Он подбежал к ним, лицо у него было сосредоточенное — уставшее, точнее — и вскарабкался между ними на скамью. Момент упущен, магия исчезла. Пора ехать домой. Эрвин ясно осознал, что расстроился. Он уже знал, что будет дальше, все спланировал. Впереди их ждала дорога в город, а там: дом, семья, дети. Эрик будет медленно расти в прекрасного мальчишку, Нильс — поспевать за ним, ну а с Чарльзом они вовсе будут не разлей вода. Ливаю предстоит счастливо жить в браке с Майком; Эрвин же не сможет похвастаться таким же успехом на семейном фронте: он по-прежнему будет внутренне бороться с Жаном и станет больше вкладываться в работу. Через несколько лет он узнает, что Жан ему изменяет, и воспримет это с облегчением — тут они квиты. Брак, разумеется, никто из них не захочет разрушать. Однако когда Чарльзу исполнится двенадцать они все-таки разведутся. Ливай и Эрвин продолжат дружить, но не тесно — в тесности нужды больше не будет — лишь как отцы любимого первенца. Ливай начнет его жалеть; Эрвин станет перебиваться легкомысленными омегами, падкими на состоятельных альф и так до самой одинокой старости. Жизнь станет подобна клетке, и Эрвин быстро примет ее форму. Он будет оглядываться вокруг и думать, как же все так получилось? Разве этого он себе желал? Возможно, раз или два ему вспомнится тот яркий, как вспышка, случай в парке — и тогда он призадумается, почему же в действительности он промолчал? Почему он всегда молчал рядом с Ливаем, когда своему избранному мог и без зазрения совести наврать и про любовь, и про счастье? Возможно, что так бы все и сложилось, если бы Эрик не отвлек его от самобичевания и не сказал бы, что голоден. Поэтому им пришлось идти в кафе.

*-*-*

Они отправились перекусить и зашли в кафе у входа, где сходу в Эрвина врезался какой-то парень-бета, удачно вылив ему на футболку колу. Под аханье Ливая, тот сумбурно извинялся, натащил им с прилавка салфеток и был отпущен на все четыре стороны — точнее, за столик в углу крытой площадки, куда он ушел бочком, неловко откланявшись. Эрвин досадливо прижимал бумагу к груди и под комментария развеселившегося Эрика собирал мокрые комки в кулаке. Ливай отправил их вдвоем за стол и пришел уже с едой. Ребенку он пододвинул печеный картофель, налил сока, а сам занялся футболкой. Проверяя, насколько мокрое пятно, он прижался рукой ткани, и это было слишком горячо. Эрвин не стал мешать, чувствуя, как его ноги касается волосатая нога Ливая — тот забил на бритье волос, хотя до первой беременности за этим тщательно следил. Щекотно. — Расскажи еще про это место. Значит, ты был здесь только с отцом? — Зачастую. Но я мог прийти и вне них — меня сюда пускали бесплатно. Ливай присвистнул. Эрик попытался повторить, но безуспешно, только расплевал картофель. — Да, а потом нас сюда водили в школе, в начальных классах. Мы уже совсем взрослые были, и интересовали нас не сказочный мир, а наши дела. — Дела? — Ну, мы общались там. В лесу были маленькие уголки, где можно было посидеть и скрыться от родителей — там и играли. — И когда ты тут был в последний раз? — Где-то летом девяностого года, — нахмурился Эрвин, вспоминая. — Мы выехали классом сюда перед летними каникулами, больше меня здесь не было. — Почему? Там что-то произошло? — Хм, можно и так сказать. Хотя скорее я просто вырос. — Ох, Эрвин. Ты был ребенком-взрослым? — ухмыльнулся Ливай, тыкаясь в него коленкой. — Ну, не настолько вырос. Его голос прозвучал ровно и спокойно. Ливай замолчал. Он изучающе смотрел на его лицо, отчего Эрвин заподозрил что-то неладное и потер щеку. — Что? У меня грязь? — Эрвин, ты не болеешь? У тебя все хорошо? — Нет, все нормально, — удивился Эрвин. — С чего ты взял? — У тебя вид такой в последнее время безрадостный, — задумчиво произнес Ливай, осторожно водя ладонью по плечу и спине. — Не только сегодня, в последнее время. Уверен, что ты в порядке? Как бы Эрвин не старался сосредоточиться на ответе, дружеские касания были очень приятными и отвлекали. Успокаивали, вводили в транс. Он пытался собраться с мыслями, но не получалось. Повел плечом, чтобы взбодриться, и ладонь исчезла. — Да, — наконец-то сказал он. — Да, просто на работе замотался. — А точно ли работа? — не поверил Ливай и неожиданно добавил: — А вдруг ты ляжешь и не встанешь? — Прости, что? — Вдруг ты ляжешь на кровать и не встанешь с нее? Знаешь, Майк так провалился в свою депрессию. И начиналось все похоже. — Ах да, он мне говорил об этом... Не думаю, что все серьезно. Хотя я не против лечь и проспать целую вечность в кровати, — с улыбкой отметил Эрвин. — Не очень хочу это обсуждать сейчас. Эрик, ты доел? Мальчик даже не обернулся на его голос. Заскучавший на разговоре взрослых, он сыто кивнул, пальцами собирая крошки на деревянном столе и сонно хлопая глазами. — А вот он действительно выглядит уставшим. Поехали домой? Недовольный сменой темы Ливай допил холодный чай и потряс льдом в стакане. Ничего больше не стал говорить и спокойно встал, закинул за спину рюкзак — но что-то подсказывало Эрвину, что сегодня он отделался от него малой кровью, и его еще долго будут донимать расспросами. — Ладно, а то я что-то тоже подустал тут шататься. Они уже подходили к выходу, как Эрвин вдруг понял, что в его заднем кармане нет бумажника. Он встал как вкопанный шаря по всем карманам — были только его ключи, телефон, но бумажника не было. — Проклятый кусок кожи... — пробормотал он, щупая мешковину сквозь верхний слой мягкой джинсы. — Что случилось? — подошел к нему Ливай, держа на руках Эрика. Тот сонно приоткрыл веки и посмотрел на своего недотепу-папашу. — По-моему бумажник потерял... Ливай вскинул брови и через мгновение развеселился. — Ха, — усмехнулся он. — Сегодня явно не твой день. — Не смешно, — сдеражанно произнес Эрвин, недовольный злорадством. Можно и посочувствовать для приличия, нет? Там ведь карты и визитки. — Ну куда я мог его деть? — Тебя как прокляли сегодня. Странно, начиналось все вроде хорошо. Вместе с засыпающим Эриком они вернулись в кафе и спросили у кассирши о пропаже. Она сказала, что ничего похожего здесь не находили, и посоветовала обратиться на билетную кассу, куда обычно приносят все потерянные вещи. Путь был не столь велик — кассы и кафе находились рядом, поэтому они без лишних слов пошли обратно. Ливай смягчился и наконец-то пожалел Эрвина, сказав, что «твой сраный кошелек пустой, малолетним воришкам он не нужен» — и тот с удивлением понял, что ждал именно этого. На входе их любезно выслушала администратор и сообщила, что бюро находок переместилось во временные склады, это между новой и старой частью парка. — Потерь стало очень много, и мы решили перенести все туда. Там со временем поставят стойку информации. А вы уверены, что у вас его не украли? — Не думаю. А если и украли, то я все равно этого точно сказать не могу, — пожал плечами Эрвин, оглядывая тесное помещение, где сидели кассир и администратор. Два стола, стулья, шкафчик сбоку с открытыми дверцами — и через три шага уже дверь. Мда, детский парк был не для взрослых. Облокотившись на подоконник, администратор позвонила кому-то по телефону. Пока она говорила, Эрик начал вздыхать чаще — значит, скоро начнутся капризы — и Ливай стал покачивать его из стороны в стороны, будто годовалого. — Поздравляю, кажется сегодня там нашли ваш бумажник. Черный, кожа — оно? — Возможно, — выдохнул Эрвин и обернулся к Ливаю с ободряющей улыбкой. Тот, занятый Эриком, ответил ему кивком. — Поблагодарив администратора, они пошли к бюро находок. У Ливая устали руки, и он отдал Эрвину изъерзавшего ребенка, немедленно обхватившего его за шею и уместившегося на плече. Хитрец — он не спал, а просто хотел посмотреть на всех сверху. Хранилище, в которое они пришли, представлял из себя накрытый непромокаемым зеленым тентом металлический каркас. Удивительно, но когда они проходили мимо него в первый раз, Эрвин едва ли обратил на него внимание, а ведь он был довольно большой. На входе у стола тихо сидела девушка и смотрела видео на телефоне. Внутри был полумрак, в нем скрывались разные ящики, инвентарь, какие-то фигуры, но какие именно Эрвин не мог разглядеть. Заметив тени на пороге, девушка вынула наушники и встала у стола. Что примечательно, ростом она примерно была с Ливая, если не меньше, — а таких низких людей попробуй еще найди. — Добрый день, — сказала она. — Вы по поводу?.. — Бумажника, — подсказал Эрвин, уже предчувствуя, как потерянная вещица занырнет в пустой карман. — Сегодняшнеого, да? К сожалению его не принесли — один аниматор нашел бумажник возле «Свободного падения», но менеджер его не отпустил с точки. Так что скорее всего он все еще у Тигры. То есть у аниматора в костюме Тигры. — Фантастика, — буркнул Ливай. — А можно попросить его прийти? — Это можно, только придется поговорить, — сказала девушка, указывая на рацию. — Просто работник не на лучшем счету. Я бы сама все сделала, но отлучиться не могу — кроме меня тут никого нет, все ушли подвозить стройматериалы. Пока она рассказывала это, взгляд Эрвина соскользнул обратно в темноту и на этот раз ему удалось что-то разглядеть. Прямо перед ним, на широком большом столе в ряд стояли маленькие деревянные статуи в виде каких-то экзотических созданий с полметра ростом. Краска на них поблекла, дерево было в трещинах, все какое-то искореженное, деформированное, не как в детстве — тогда вид у фигур был довольно приличный. Эрвин узнал их — они стояли на их детской площадке здесь, в лесу. И на самом видном месте был старый знакомый — зеленый божок без правой руки. Левой он направил лук прямо на него, но стрелы у него не было. — Предлагаете нам сходить самим, другими словами? — все допытывался Ливай. — Я думаю, мы сами его можем найти, — вдруг заявил Эрвин, возвращаясь в беседу. — Но ведь Эрик устал. — Думаю, потом он может отдохнуть подольше, чтобы восстановиться. Ливай помолчал и, когда Эрвин обернулся к нему в ожидании ответа, все-таки согласился: — Ладно. Но развлекаешь его ты. — Справедливо, — заметил Эрвин и сразу же спросил у девушки, кивнув в сторону фигур: — А что это? — Эти-то? Статуи из леса. Раньше стояли в тематическом уголке, потом путешествовали по всему парку. Их хотят починить и поставить в новый аттракцион как декорации. Как раз к ним сегодня детали должны привезти, но там случилась авария на дороге... — Это на подъезде сюда? Видели ее. — Она самая. Работники один за другим таскают детали, а меня оставили тут за главную. А почему вы спрашиваете? Узнали их? — Да, показались очень знакомыми, — сказал он, припоминая свою последнюю встречу с этими статуями. Глупая ситуация, но ему было десять, что с него взять? Подумать только, всего десять лет. Эрвину тридцать девять, и он все равно вспоминал о произошедшем со стыдом. — Так где нам искать этого вашего Тигру? — Это напротив «Свободного падения», — оживилась девушка. Видимо, от облегчения, что ей не придется куда-либо идти. — Его зовут Райнер, если что, крепкий такой парень. Сразу заметите. Эрвин поблагодарил ее и вышел из тента с чувством навалившейся тревоги, но не мог понять откуда она в нем взялась. Дело было точно не в бумажнике, не в беготне по парку, которая в любой другой день стала бы действовать ему на нервы, а именно в статуе. Старая и загадочная, она появилась внезапно, как случается увидеть в чужом городе, где-нибудь в толпе людей знакомое лицо человека, с которым пришлось расстаться настолько давно, что проще считать эту историю неправдой. В этом случае сквозь рассеявшуюся дымку узнавания прошлое настигает вас обоих. Становится ясно, что целая вечность, лежащая между моментами последней и новой встречи, превращается в секунду или час, потому что вся эта временная пропасть совершенно ничего не значит для отношений двух полу-знакомцев. И вот вы уже жмете друг другу руки, улыбаетесь и, опираясь на старые воспоминания, прыгаете в неизвестность — начинаете разговор. Так было с зеленым божком. Ему было совершенно все равно, что Эрвину тридцать девять, и что он больше не обижает маленьких девочек. Наоборот, он вернулся в его жизнь сказать, что ему когда-то было десять, он толкнул при всех Маргариту, и что с тех пор его территория личного из сказочного леса превратилась в заколдованное болото, обойти которое можно лишь окольным путем — стоит только отойти от него и все, целиком и полностью проваливаешься в топь. — Слушай, Эрвин. Мне кажется, что парк просто не хочет тебя отпускать, — предположил Ривай, поспевая за ним. — Удивительно. — Что именно? — Я думал ровно о том же самом, — повернулся к нему Эрвин, округлив глаза. Ривай непонимающе улыбнулся, — что меня тут удерживает какая-то сила. — Это как-то связано с этим стрелком, про которого ты спрашивал? Типа Купидона. — Ага. Знаешь, довольно забавно думать о нем в этом смысле, — он облизнул губу и перешел на медленный шаг. Захотелось поделиться воспоминанием с Ливаем. Может он развеет все его сомнения? Поудобнее перехватив Эрика, он начал: — Помнишь, ты спрашивал меня про то, почему я перестал сюда ходить? Так вот, на самом деле я просто опозорился перед всем классом. Мы приехали на очередной воскресный отдых, отец взял нас всех сюда... — он вздохнул, не зная, как серьезно, но при этом и легко объяснить всю драму мальчишки. — Я же рассказывал тебе про моего отца, да? — Про чудака, запихнувшего тебя в класс стопроцентных бет? — Ох, как ты о нем... неласково. — У нас разные с ним взгляды на воспитание детей. Не то чтобы ты сам был доволен его методами, да? — Ливай склонил голову в его сторону. — Ну я бы не сказал, что я не согласен, но да, кое-что не помешало бы подправить, — неуверенно посмеиваясь защищался Эрвин. То, что он расскажет дальше, вызовет у Ливая волну негодования, направленную на его отца, и он не был уверен, что ему это будет приятно слышать. — В общем, все знали, что я сын учителя-альфы, ведущего параллельный класс, и что через несколько лет я, как это водится у детей альф и омег, стану особым полом. Меня мало дразнили по этому поводу — по крайней мере в памяти этого не осталось, но все же меня считали особым. Была у нас одна девочка, Маргарита. Она была совсем обычной, довольно милой, тихой, симпатичной. Мы с ней рядом сидели, и она меня даже стеснялась. И вот отчего-то она мне нравилась, уже и не вспомнить почему. Точно помню, что носила она белые блузки, хорошо училась и в волосах у нее были заколки с божьими коровками... И у нее были уши такие оттопыренные — и вот из-за них она жутко переживала, все приглаживала к голове. На выезде часть ребят ушла в лес, в уголок, где как раз была клумба посередине, лавочки и эти фигуры. И вот вышло так, что Маргариту начали дразнить за уши — сначала в шутку, но потом все подхватили, встали вокруг нее и смотрели, как она пыталась им возражать. В общем, сопротивление быстро провалилось, и она расплакалась. Эрвин вздохнул, морально готовясь пусть и поверхностно, но опять пережить эти неприятные для его самолюбия моменты. Немного стыдно было о них кому-либо сознаваться. — И что? Ты навалял этим дурням, а потом тебя выперли из школы? — не выдержал паузы Ливай. — Нет, что ты! — засмеялся Эрвин. — Я не был драчливым, и к тому же из начальной школы вроде как не выгоняют. Это было в третем классе, если хочешь знать, мне было всего десять. — Не знаю, если бы обижали меня, то я бы терпеть такие выходки не стал и сразу врезал бы идиотам, неважно десять ли мне или пятнадцать. — Только не надо учить этому Эрика, я тебя прошу, — с сомнением сказал Эрвин. Хваленая драчливость Ливая была далеко не самым необычным элементом биографии омеги, но из-за нее он в своем время был на особом счету в школе, точнее, школах, а также полицейском участке Хайдельберга. Жить без кулаков научился только тогда, когда на него навалились со всех сторон психолог, куратор, опекун. Но все равно остатки этой привычки ходили за ним по пятам — он любил в пылу что-нибудь порушить, бросить, разбить. Мог и ударить — это Эрвин испытал на себе лично. Потом успокаивался, все убирал, извинялся. Или не извинялся. — Ладно, оставим это. Так что там с девочкой? — Я вскинулся, прорвался к ней, сказал всем ее не трогать и оставить в покое. Так бы все и сошло на нет, но вот угораздило одного мальчишку ляпнуть, что я в нее влюбился, и началось: мол, альфа сохнет по девушке, омега себе жену ищет, вот смехота. Маргарита встала, вылупилась на меня — тоже молчит, уже не ревет. Красная вся... А мне так стыдно стало за себя, — он прижал руку к загоревшейся щеке, рукой потер шею, — что-то в голове моей щелкунло, ну и толкнул я ее. — Кого? — Маргариту. Эрвин храбро посмотрел Ливаю в глаза. Тот вынес лишь секунду молчания и засмеялся, удивленно спрашивая: — А зачем ты так? — Не спрашивай, я не знаю, как это работает. Наверное, сам разозлился, что из-за нее попал под огонь. — И что было дальше? — Она упала на эту зеленую фигуру, и у нее отвалилась рука. Я убежал. Потом, конечно, извинился перед ней, она вроде бы простила. Меня пытались задирать еще, но я игнорировал попытки, и все стало как обычно. Однако ехать сюда мне совсем расхотелось, поэтому это последнее мое воспоминание о посещении парка. Ливай мягко коснулся его согнутой в локте руке. — Со всеми бывает, не расстраивайся. Дети имеют право на ошибки. Ничего страшного ведь по сути не случилось, верно? — Вот тут не уверен, — ответил Эрвин и приготовился удивлять. — Я себе в тот же день сломал руку. Правую. Как и ту, что отвалилась у статуи. Да и потом в жизни у меня перестало с людьми клеиться. Не думаю, что я раньше говорил тебе об этом, но у меня не все гладко с теми, кто мне нравится, и кого я люблю. — Что значит «не все гладко»? — Мне сложно. Не могу говорить вслух о важных чувствах напрямик — как и тогда, как было с Маргаритой. Рука исчезла. Ливай встал, высоко поднял брови и прикрыл глаза. — Только не говори мне, что ты думаешь на проклятье зеленого Купидона. — Я думаю на проклятье зеленого Купидона. Ливай возвел очи горе. — Тц. А знаешь, как я это вижу? — саркастично сказал он. — Что это все часть твоего детского характера, появившаяся из-за выкрутасов папаши-карьериста, Эрвин. Уж прости, но тебе не кажется, что он делал из тебя бету? И что бет он любил больше, чем тебя? Просто у меня складывается о нем не очень хорошее впечатление, которое портится с каждым твоим рассказом. — Не думаю, Ливай. Я нормально пережил становление в альфу, но да, с отцом у меня тоже не ладилось, — спокойно признал Эрвин. Атаки на Смита-старшего были не настолько неприятны, как он ожидал. В конечном счете им очень редко доводилось говорить о семье, а Ливай бил в эту мишень однотипно и лишь в полсилы. — Был бы взрослым, может, мы бы и нашли с ним общий язык, но он рано умер. — Я помню. Мне жаль. — В любом случае, мне кажется, что решение где-то здесь, — вернулся к теме Эрвин. — На меня вечно валятся всякие неудачи, когда я хочу быть искренним, а у меня не получается. Язык не поворачивается рассказать о себе. Может, так злой дух зеленого божка мстит мне за отвалившуюся руку? Озадаченный Ливай осторожно вернул ладонь на его локоть и погладил плечо, будто выражая сомнение в душевном здоровье. — А может, ты выдумываешь? — Возможно! — кряхтя, отметил он и опустил скучающего Эрика на землю. — По крайней мере очень приятно думать, что во всех моих бедах виновато какое-то полено. Я не сумел признаться при всех, что мне нравится Маргарита и с этих пор не смог примириться с отцом, признаться в любви Марие из университета, сказать Нилу, что он мне дорог. С Эриком я вообще как бессловесный, потом ты еще... Услышав себя в этом списке, Ливай замер и показал пальцем на себя. Сглотнул, увидев кивок. — Боже, что ты там припас для меня? — Ничего, — соврал Эрвин, пожалев о сказанном. — Давай пока без вопросов, ладно? Может я правда просто бред несу. Они пошли по прямой и широкой дороге вперед, к новой части Мэрхенпарадиса. Ливай не стремился выяснять, что же имел ввиду Эрвин, но и с разболтавшимся Эриком разговаривал кое как. Когда они оказались на повороте вправо, рядом с лесным изгибом, то оглянулись, ища Тигру, но так его и не нашли. Был только Конь (точнее, «Конь!» — так сказал Эрик, завороженно на него смотря и тыкая в него пальцем), с которым детей фотографировали родители — как раз возле леса стояли скамейки с отдыхающими семьями. Со стороны «Свободного падаения» по-прежнему доносились бодрые детские крики и смех. Из динамиков играло какое-то радио или подборки попсовых хитов. Другие аттракционы статично возвышались над деревьями и были как мертвые — тихие и обездвиженные. Справа был вход в парк, но перетянутый сигнальной полосатой лентой — рядом с ней сидел прикемаривший охранник. Вот и все, тупик. — Тигры нет, — подытожил Эрвин. — И почему я не удивлен, — утомленно проворчал Ливай, вновь оглядываясь по сторонам. — Ну что, пошли назад? — Пошли, — согласился Ливай. — Только ключи мне от машины дай. — С чего бы это? — Ну вдруг потеряешь. Тебя же прокляли, — напомнил он, и Эрвин со смешком положил скромную связку ему в ладонь. Далеко уйти они не успели — им навстречу неслась какая-то женщина с красным лицом и растрепанной светлой косой. На ней был пояс, полностью состоящем из кармашков и прикрепленного к нему маленького канцелярского планшета. Бумага отогнулась и развевалась как парус. Пролетев мимо них, она уверенно дошла до Коня и сразу спросила: — Ну и где он? Куда он ушел? Родители синхронно нахмурились, опустив камеры. Менеджер — похоже, что это была именно она — растолкала всех детей и отвела аниматора чуть подальше. Тот снял голову своего коня и отвечал на все вопросы. К ним быстро подошел Эрвин с явным намерением втиснуть в повестку дня этой женщины свой многострадальный бумажник. — ...он ушел, но сказал, что его вы позвали по рации, — протянул парень со всклоченными русыми волосами. — Не звала я его. — Но он так сказал. — И куда он пошел? — Туда, — указал в сторону аллеи аниматор, будто издеваясь. Менеджер раздула ноздри, но тут увидела Эрвина и из яростного лица сделала вежливое. Переход выглядел устрашающе, и губы так и не осилили его — замерли в недоусмешке. — Простите, вы ищете аниматора в костюме Тигры? — вмешался Эрвин. — Да. — Я тоже его ищу, он нашел мой кошелек. — А-а, — протянула она. Взгляд у нее стал отстраненный, будто все самое плохое, что могло с ней стрястись за всю смену, случилось сегодня. — Ну что же, тогда все еще хуже. Простите, господин, за нашу нерасторопность. — Ничего страшного, я все понимаю. Мне достаточно вещь вернуть. Она кивнула. К ним подбежал Эрик и, громко ткнув в снятую лошадиную морду: «Конь!» потянулся вперед. Эрвин его ухватил, тут же появился рядом Ливай. Аниматор улыбнулся малышу и надел обратно голову. Эрик вытянул к нему руки — хочет посмотреть и потрогать. Менеджер все это время сосредоточенно смотрела в сторону дороги, поговорила в рацию, послушала шипение. Расставив руки в боки, она обернулась к Эрвину и кивнула в сторону леса: — А вот и они. Он увидел, как между двух прилавков вылез длинный ярко-оранжевый Тигра с белым пузом и какой-то плечистый парень в зеленом комбинезоне работника парка. Пользуясь моментом мимо прошелестел Конь и вернулся к детям, Эрик разочарованно застонал, но Ливай отвлек его на виднеющийся издалека костюм — и ребенок мгновенно захотел подойти к нему. Приблизившаяся парочка увидела грозно смотрящую на них женщину, и они оба замерли на несколько секунд. Она сделала резкий подзывающий к себе жест, и им наконец-то пришлось отмереть. Тигра снял голову перед ней. «Сейчас упадет на колено», — подумал Эрвин, увидев побледневшее лицо юноши. Работник рядом с ним тоже выглядел кисло, но, как ни странно, женщина обратилась именно к нему. — Райнер, как это понимать? Почему Бертольд в твоем костюме? Названный Райнером парень окинул их всех деланно равнодушным взглядом и пожал плечами: — Госпожа Лиза, я хотел с ним поменяться работой. У него это лучше получается, а мне проще тележки таскать. — Ничего не хочу слышать! Ты же омега! Эрвин поборол позыв зажмуриться от удивления и окинул «омегу» внимательным взглядом. Он стоял от него довольно далеко, чтобы почувствовать запах, но виду у него был совсем не омежий. Очень крепкий, мускулистый, загорелый, но молодой, даже юный. В этом комбинезоне и фуражке он был чертовски похож на всех остальных работяг. — Ну и что, что я омега! Нанимался-то я работать подсобным рабочим, а не с детьми развлекаться. Это не для меня. Стоящий с ним рядом товарищ по несчастью молчал, смотря на них всех сверху вниз. Тоже молодой, несмотря на высокий рост. Кажется, что со своим другом они и вовсе погодки. — Если это не для тебя, то ты можешь уволиться. Райнер напряг челюсть и упрямо посмотрел на нее. — Это несправедливо, — заметил долговязый. Менеджер глубоко вдохнула, чтобы рассказать, что именно она думает о них обоих, да так, что пуговицы у нее на животе затрещали — но именно в этот момент любопытство в Эрвине взяло вверх. — Почему «несправедливо»? — опередил он женщину. — Вас же наняли на определенную работу, нет? — Да, — осторожно ответил Райнер, посмотрев на незнакомца. — Но я понял, что эта работа мне не подходит, поэтому решил поменяться с другом. Однако формально такую замену делать нельзя. — Почему? — Потому что омегам запрещено работать на тяжелых работах, таких как подсобные, — устало сказала мендежер. — И раз у Райнера омежий пол, то работа на складе не для него. Мы сто раз с ним это уже выясняли. — И именно это несправедливо, — кисло повторил Тигра. Менеджер хмуро посмотрела уже на него, задирая голову вверх: — Я вас двоих сейчас уволю и не посмотрю на то, что вы еще школьники. Школьники? Вот этих два здоровяка? Эрвин не смог скрыть удивления, но теперь все складывалось в полноценную картинку — в школе как раз происходит взросление, тело меняется и ребенок приобретает пол альфы или омеги — процесс непредсказуемый и долгий, начинающийся где-то в двенадцать лет и заканчивающийся примерно в шестнадцать. Он сопровождается ростом, перестройкой внутренних органов, выбросом гормонов... и, помимо всего прочего, подстраиванием себя под стереотипы, разочарованием, потерей смысла жизни. Ну и борьбы со всем миром. — Но госпожа Лиза, дайте нам просто поменяться. Я прекрасно управлюсь со всеми этими тачками, лопатами, малярной работой. Берт лучше ладит с детьми, хоть он и альфа, ему не так сложно будет тут скакать. — Нет. Эрвин посмотрел на Ливая, пытаясь понять, что он думает о сложившейся ситуации, но тот лишь с сожалением разглядывал Райнера. Эрик куксился и держался за руку отвлекшегося отца, покачиваясь на месте из стороны в сторону — разговоры взрослых ему наскучили. — Я думаю, что он не совсем тот омега, про которого написано в правилах, — заметил Ливай, не повышая тона. Лиза обернулась к нему и задержала взгляд. Потом бегло рассмотрела всю их троицу, будто увидела в первый раз. — Ладно бы к вам пришел я. Но вы просто посмотрите на него — он же физически хорошо развит. Райнер с интересом уронил взгляд на поддержавшего его из чувства солидарности омегу, но проявил осторожность и сразу заявлять о себе в разговоре не стал. — Я посмотрела. Еще я посмотрела во внутренние инструкции, где указано, что омегам работать на складе нельзя. А в его паспорте и медкнижке внятно указан один и тот же пол. Омега. Лиза была непреклонна, и повернулась к двум парням обратно. Эрвин был согласен с ней — это разумное решение. Омеги не должны надрываться на складах, но омеги обычно хлипкие и мелкие, а не сильные и мускулистые. И, как заметил Тигра-Берт, в случае Райнера «правильное» означало «несправедливое». — Госпожа Лиза, вы совершенно правы. Работники должны выполнять все требования работодателя, они давали на них согласие. Но, быть может, именно сейчас не стоит так настаивать на букве инструкций? — замерший рядом с ним Ливай вдруг выдохнул. — Ведь явно никто из них двоих не успокоится, а для отказа нет никаких других причин кроме пола. — Я не нуждаюсь в ваших советах, господин Смит... — Не говоря уже о том, что увольнять несовершеннолетних труднее, — продолжал убеждать Эрвин и с опозданием удивился: — Откуда вы меня знаете? Она скривилась, будто бы не хотела это произносить, и встала так, чтобы получился круг. Теперь все могли друг друга разглядеть. — Читала про ваши изыскания в газете. Ребята с интересом смотрели на них, и Эрвин не мог не отметить, до чего же странно смотрится дуэт школьников. И, наверное, до чего традиционно смотрятся они с Ливаем и Эриком — как настоящая семья из рекламы. — И что вы думаете? — Что ваши идеи довольно прогрессивны, — покачав головой призналась Лиза, но не успел Эрвин спросить ее о том, что именно ей кажется слишком прогрессивным, добавила: — И что менеджер здесь я. — Не спорю ни с одним из утверждений. Как и с тем фактом, что мой бумажник мы так и не нашли. — И правда, — вскинулась она, быстро отвлекаясь на задачу полегче и поважнее. — Райнер, ты находил бумажник? — Черный, кожаный, вот такой вот формы? — спросил Райнер, в воздухе вычерчивая пальцем прямоугольник. — Да, именно такой, — закивал Эрвин. — Он валялся возле входа в «Свободное падение», не знаю почему, но он там просто лежал. Меня отсюда не отпускали, вот я и бросил его в тачку Германа, попросив передать в склад с потерянными вещами. Но он вообще укатил в «Чудеса Мэрхенпарадиса», не знаю, донес ли он находку до бюро. Это там — он указал на огороженную лентой часть парка. Ливай всхохотнул. — Да что же такое-то. — Но это близко, — быстро добавил Райнер, пытаясь сгладить вину. — Ладно, — менеджер взмахнула рукой, развеивая тревожный голос Райнера. Она поморщилась, но сказала уже мягче: — Иди и найди его. Так и быть, ходи в комбинезоне, а ты, Бертольд, работай аниматором. — Хорошо! — воскликнул он и зарделся. Друг пихнул его в плечо, они обменялись радостными взглядами. — Но если будут проблемы со здоровьем, проверки какие-нибудь — сразу поменяю. — Я согласен! — Только бумажник сначала найди. — Я все сделаю! — распух от решимости Райнер. Она кивнула. Обменявшись с Эрвином коротким взглядом, менеджер повернулась к долговязому и стала указывать, куда ему идти. Интересно, что повлияло на ее мнение? Уж не подумала ли она, что Эрвин будет об этом писать в каких-нибудь эссе о притеснении низкоквалифицированных рабочих-омег? Как бы то ни было, обрадованный Райнер повел их в закрытую часть парка. Когда они уходили, Бертольд послушно надел на себя голову Тигры и пошел назад, к детям. Эрик смотрел на это со вселенской печалью на лице и пожаловался, что устал. Эрвин пообещал ему, что совсем скоро они дойдут до машины, а там — сразу домой, — и взял его на руки. Обойдя перетянутую ленту мимо прикорнувшего охранника, Райнер не стал терять времени и встал чуть ближе к Эрвину: — Спасибо большое, что вступились за меня перед менеджером. Если бы не вы, она никогда бы не позволила мне вот так поменять работу, — он вежливо улыбнулся. — Не за что. Да и какова вероятность, что завтра все не встанет на круги своя? — Даже если все и будет как обычно, сегодня она поддалась. Это уже много, — он вздохнул и пока они шли вдоль зеленой изгороди, сказал: — Дети — это не мое. — Почему? — Это омежья работа, — покачав головой, сказал Райнер. Заметив нахмурившегося Ливая, он пояснил: — Знаю, это предрассудок, но я все равно не хочу этим заниматься. Кто угодно, но не я. — Но ведь ты же... — медленно начал Ливай, преодолевая напавшее на него смятение. — Омега? Да, к сожалению. Но я всю жизнь думал, что стану альфой, меня таким и воспитывали. Три года назад выяснилось, что я задуман омегой, и я с этим не согласен. Мой друг Берт воспринял ситуацию проще, хотя у него все наоборот. Нужен был омега, а получился альфа, — его лицо омрачилось, но он тут же посветлел, коротко улыбнувшись. — Повезло приятелю. Не зная, что на это сказать, Эрвин переглянулся с озадченным Ливаем, и свернул в пустой парк, в котором сновали туда-сюда редкие рабочие. Не обращая особого внимания на них, Эрвин вспоминал себя в пятнадцать лет. Это обычное дело для подростков — воевать с предназначенным ими судьбой ролью. Он помнил, как сам жадно читал книжку о половом воспитании альф и омег, и в каком он был ужасе от нее — ну еще бы, ему положено возбуждаться даже на запах омег, и стоит только им потечь, то он тут же сорвется с цепи и превратится в животное. И довольно иронично, что этот его страх воплотился в явь через много-много лет в Стокгольме — у Ливая нагрянула течка, рядом оказался увлеченный им Эрвин, в котором как по щелчку пробудился гон... А потом все перевернулось с ног на голову. Он много думал об этом, пытаясь понять, что именно в нем сломалось после той случки. Когда-то давно, когда он был подростком, самым тяжелым этапом было принятие того, что альфам (и омегам) доставалось сплошное гормональное недоразумение, а не тело. Его сложно контролировать, и легко идти у него на поводу. Эрвину совсем не хотелось делить себя ни с какими «древними механизмами»; оглядываясь назад, он отчетливо видел, что неосознанно протащил эту борьбу через всю свою жизнь. В половом созревании были и другие горести, но уже в виде «славных» социальных бонусов, от которых многим хотелось лезть на стенку. Эрвину в этом смысле повезло — он был совершенно не против стать стереотипным альфой с плакатов, хотя, конечно, уже тогда он чувствовал в этом образе многозначность и двойственность. Сила, уверенность, лидерство — вот что он видел, и вот что его привлекало. Ему казалось, что это очень просто — быть альфой, потому что это то же самое, что и стать человеком мечты; но далеко не у всех детей было все так гладко. Ливай вот ничего не мог сказать об этом времени, потому что ничего не помнил — несколько лет его подростковой жизни просто вылетели из памяти. «Думаю, что это было тяжело. Есть воспоминания каких-то драк, интерьера кабинетов соцработников, своих вещей, но ничего глобального. Однажды я как очнулся и мне полегчало — просто понял, что у меня омежий пол, и никуда мне от него не деться. И тогда началась моя новая жизнь», — поделился когда-то с ним Ливай, когда они обсуждали пол Эрика, Чарльза и Нильса. В его словах было столько грусти и вынужденного примирения, что Эрвин близко принял их к сердцу и тоже загрустил. У него вообще было много сочувствия и понимания ко всем тем, кто не хотел и не хочет принимать себя — потому что сам отчасти такой, но лишь отчасти. Райнер же, видимо, был из той прослойки подростков, которая наглухо отрицала свой природный пол. — У нас скоро открытие, — пояснил тот суетливую работу вокруг. — Но когда точно никто не знает. Где-то в конце месяца или, может, начале следующего. — Я сочувствую тебе, — невпопад произнес Ливай, тоже задумавшийся о судьбе недоомеги. — Правда, Райнер. Я тоже не хотел быть омегой в свое время. — Спасибо за понимание, — Райнер улыбнулся, слегка кивнув головой. Но продолжать говорить на эту тему не стал, только махнул рукой в сторону небольшого дома с угловой крышей. — Нам сюда. Он еще не в курсе, но когда он окончтельно сформируется, и станет взрослым, жизнь поставит вопрос о том, какого он пола ребром — и омежье тело с первой полноценной течкой разломает его представления о себе, как об альфе. Стремление к сексу заложено в них всех слишком глубоко, а удовольствие от удовлетворения этой потребности настолько велико, что нельзя обуздать свое тело, с ним можно только смириться. Беременность, роды, отношение к новорожденным — все это подкрепляется могучим зовом природы в виде незаметной работы мыслей. У мозга и тела сговор против воли. Раз — и симпатичный тебе человек превращается в навязчивую сексуальную фантазию. Два — предав все свои обещания ты уже кувыркаешься с ним в койке, получая животное удовольствие. Три — с наступившей беременностью понимаешь, что принадлежишь не только себе, но и второму отцу, и ребенку. Тело в любом случае победит — Эрвин прекрасно знал это, он боролся с ним, он проиграл и теперь даже не строил планов диверсий. Он заключил брак с избранным, родил ребенка и обеспечивал их всем необходимым. Ответственность, семья, защита — вот про что оказался альфа. А дети, воспитание, забота — вот про что оказался омега. Выдержит ли это мальчишка Райнер? Как знать. Эрвину хотелось бы думать, что нет — но не из злонамеренности, а из глубоко личного пожелания найти свою, подходящую себе жизнь, не подстраиваясь под общественное мнение. Эрвин вот прогнулся, а теперь мучился, что это не его мир, не его семья, не его работа. И он сам — не он. Тут заменой Жана на Ливая не добиться счастья, хотя вот уж чего-чего, а этого бы Эрвин хотел в первую очередь... Проходя под вывеской «Чудеса Мэрхенпарадиса», Эрвин крепко держал своего сына. Сбоку от него шел Ливай, которого он любил всем сердцем, и все они находились в том месте, наполненном лучшими детскими воспоминаниями об его отце. Парадоксальным образом зримая и незримая компания самых обожаемых им людей заставила решить, что паршивое это дело — его жизнь. — Господин Геллер, — поздоровался Райнер с седым мужчиной, стоящим за прилавком. Тот листал какой-то журнал, не обращая особого внимания на вошедших. — Я тут кое-что потерял. А где детали, которые привез Герман? — Там, — ответил тот, махая рукой в левую сторону. Райнер уверенно ушел за стеллажи. Они остались стоять на пороге. Пыльное, заставленное неразобранными коробками помещение не было ни светлым, ни большим. Тут было тесно, неуютно, но никто разбирать беспорядок не торопился. — Очень странно, — донесся до них громкий голос Райнера. Он выкатил к ним в коридор неповоротливую тачку с коробками, похожими на те, которые Эрвин видел утром во время аварии. — А бумажника вы не видели, господин Геллер? — Нет, — так же спокойно ответил старик. Кажется, бумажник мимоходом ожил и стал путешествовать по всему парку, бегая от своего хозяина. Эрвин уже попрощался с ним, смотря на то, как Райнер перебирал коробки. — Еще найдется, — сказал Ливай, вытирая пот со лба. — Да ладно уж, плевать на него. Позвоню в банк, закрою карты — дел на десять минут, а то и меньше, — Эрвин поставил на ноги Эрика и тряхнул уставшим плечом. — Не горячись. Наверное, его просто уже принесли той девчонке. Если что, то на обратном пути зайдем, — продолжал успокаивать его Ливай и принялся гладить между лопаток, опуская и возвращая ладонь. Это было слишком приятно, чтобы думать о чем-либо еще. Увидев, что эрвиново настроение стало на редкость не веселым, он пальцами пролез под рукой несильно ткнул в ребра. — Тебя сегодня действительно как прокляли. Продавец Геллер мельком поднял на них взгляд и тут же уткнулся обратно, переворачивая страницу. Эрвин это заметил, повадка показалась отдаленно знакомой, будто кадр из какого-то фильма, посмотренного в детстве. Но память молчала — этого господина этого он точно не знал. — Так что вы ищете, молодые люди? — спросил он вдруг. — Бумажник, — ответил Эрвин. — Я его где-то потерял. — Хм, — задумался Геллер, по прежнему уткнувшись в газету. Он наклонился под прилавок и вытащил наружу какое-то зеленое полено с веткой. — А я отчего-то подумал, что ты ищешь это. Эрвин в первую секунду подумал, что ему показалось. Он сощурился и пригляделся к деревяшке, медленно узнавая в ней согнутую в локте руку. Ту самую, со стрелой. Все мысли о хлопотах, о досадной потере, о болевшей спине, о похеренной жизни — все, что было у него в голове, неожиданно исчезло. Эрвин впервые заметил, что тут довольно тихо, слышно только то, как Райнер, все еще не поднимая головы, копается в коробках. Эрик наблюдал за ним, и просто сидел на корточках, подперев ладонями щеки. Затянувшейся паузы они не чувствовали. Ливай ощутимо дернул рукав футболки и кивнул в сторону продавца, прося объяснений. Эрвин покачал головой, так же немо отвечая, что сам ничего не понимает — Долго же ты ходил, — вздохнул старик. — Я давно эту штуку сторожу, все ждал тебя, ждал, и вот ты пришел. — Мы знакомы? — в замешательстве от этих слов спросил Эрвин. — Как посмотреть. Ты тут бегал ребенком. Я тебя знал, а ты меня — нет. Но это неважно. Возьми то, что сломал и почини обратно. Ливай сжал его плечо, неведомо отчего опасаясь старика. — Все хорошо, — сказал ему Эрвин, освободив руку, и подошел к прилавку. Стянув с него лежавшую искореженную правую деревяшку — рукой это было назвать сложно — с непонятными светлыми пятнами на темном фоне, он все же отпрянул. Господин Геллер никак не прокомментировал это движение, только достал из ящичка старомодного бюро тетрадку, открыл ее и, щелкнув автоматической ручкой, приступил к какой-то записи. — Так вы, значит, кто-то вроде местного хранителя, да? — Он и есть. — А эта статуя? — Местный житель. Эрвин даже не знал, что еще спросить — внутри него копошилась целая куча нечетких вопросов, ухватить которые было так же сложно, как проворную скользкую рыбу. Он так и замер, прижимая к себе эту руку. Старик тихо закрыл тетрадь и поднял на него взгляд. — А ты вырос, — помолчав, сказал он. — Уж столько лет прошло, хорошо, что я еще при памяти и вспомнил... — Так что же вы сами эту руку ему не приделали? — Тебе бы это не помогло, — хмыкнул он. — Не помогло чему? — спросил вставший рядом Ливай. — А ты у него спроси. Проклятье снять. На секунду Эрвин задержал дыхание. То есть его глупые догадки оказались правдой? Не психологическим трюком, не самоубеждением, а самой что ни на есть настоящей правдой? — Меня что, действительно прокляла статуя? — Да. — Ха... — медленно выдохнул Эрвин, широко улыбаясь и неотрывно смотря на старика. — Вы меня разыгрываете, — пробормотал Ливай, рассеянно оглядывая комнату и шагнул назад. — Нет, играю с вами не я. Это искалеченный дух разозлился на мальчишку и завязал тому язык на всю жизнь. Видать, слишком хорошо завязал, что мальчишка проходил с тридцать лет, не чувствуя подвоха. Как бы все это ни было подозрительно, но старик Геллер говорил нечто, похожее на реальное положение дел. Эрвин не был убежден, но в совпадения были слишком убедительны, поэтому просто поверил. Он уронил взгляд на Райнера — тот ставил обратно коробки в тачку, по-прежнему не обращая на происходящее никакого внимания. Эрик смотрел на него, и Ливай спешно его поднял на ноги. Тот неестественно послушно встал, как маленький солдатик. — Может, твоя жизнь изменится, а может — нет, но в любом случае руку ты должен вернуть. — Ладно, — согласился Эрвин. В конечном счете разве это так сложно? Не авгиевы конюшни чистить... — Но у меня остались вопросы. — Не сомневаюсь в этом. Но ты сначала сделай, а потом мне задавай. — Ладно, — с заминкой повторил Эрвин и слегка покачал деревяшкой. — Но я еще вернусь! Позабыв о всех бумажниках, Райнерах и неурядицах, Ливай с ребенком поспешно вышли из «Чудес Мэрхенпарадиса». Эрвин догнал их, задумчиво разглядывая коротенькую руку. Щепки в плече затупились и сгладились со временем — и как такое прикреплять? Клеем? — Мы туда не вернемся, Эрвин, — прервал его размышления Ливай. — Даже не надейся. — Но почему? По-моему он довольно складно все рассказал. — Я думаю, что он шарлатан. И Райнер этот с ним заодно. — Уверен? Он как дурак там перекладывал коробки туда-сюда-обратно — не думаю, что это он делал специально. Ливай отпрянул и посмотрел на него с прищуром. — А может ты тоже с ними? — Чего?.. Но зачем мне это? — Не знаю! — громко сказал он. — Я без понятия, что там у тебя в голове! — Да чего ты так переживаешь? Ну постояли мы там, ну наговорили нам какого-то бреда. Странно? Да. Мы пострадали? Нет. Звучало неубедительно, Ливай отвернулся, отказываясь продолжать разговор, и ускорил шаг. — Папа, не беги! — наконец-то подал голос Эрик, совсем не успевая за ним. Ливай обернулся, чтобы огрызнуться в духе: «Давай быстрее!» — это было написано у него на лице — но удержался. Почему он так себя вел — непонятно. Эрвин схватил его за плечо, остановил, повернул к себе. — Я понял, понял. Нам не так-то уж обязательно сюда заходить. Просто прикрепим руку и сразу же пойдем к машине, пойдет? Ливай поднял на него недовольный взгляд и кивнул, словно нехотя уступил. Он скинул с себя его руки, взял Эрика и пошел вперед — уже медленно, будто бы успокоившись. Эрвин держался чуть поодаль, озадаченный в равной степени загадочным хранителем парка и отпором Ливая. Можно подумать, что Эрвин когда-либо разыгрывал или имел к этому тягу. Он и шутил-то только по большим праздникам. Они проходили мимо по-прежнему спящего охранника, когда на «Свободном падении» раздался какой-то скрежет, и кресла, так и не добравшиеся до определенной высоты, чуть дернулись вниз и застыли. Дети испуганно взвизгнули, родители в едином порыве ахнули. Вся площадь замерла на долю секунды, и уже в следующую все как намагниченные стали стягиваться к аттракциону. Детки страшно кричали, Эрик взял его за руку. Ливай поморщился, они медленно шли мимо, оглядываясь на замерший в высоте ряд кресел, но все же встали сбоку от толпы, возле ограждения — посмотреть на то, чем все разрешится. Девушка достала громкоговоритель и сказала в него что-то резкое и неразборчивое, что только сильнее всех напугало. Эрвин старался не думать, о том, что там могли оказаться его Эрик и Ливай. — Как думаешь, поломка — дело этих рук? — отстраненно покачал он деревяшкой перед Ливаем, смотря наверх. Ливай долго не отвечал, и Эрвин заподозрил неладное. Тот буровил его взглядом и вообще выглядел очень недружелюбно. — Не смешно. — А я и не смеюсь, Ливай. Что с тобой? — Я поверить не могу, что ты так легко повелся на эту белиберду. Это же шарлатанство, розыгрыш, — вдруг завелся он и приступал к выяснению отношений прямо в толпе. — А вот это — по-настоящему. — А какая цель у этого розыгрыша? — понизил голос Эрвин, чуть склоняясь над Ливаем, всем своим тело стараясь заглушить его голос. — Чтобы обмануть! Тебя, меня, нас обоих! — шепотом выпалил Ливай ему в ухо и положил руки ему на грудь, проникновенно говоря: — Эрвин, так не бывает. Никаких проклятий нет, только совпадения. К пульту управления наконец-то добралась служба техобслуживания, открыла ключом ящик и два работника уткнулись в него, подсвечивая себе фонариками. Подтянулась охрана, даже тот разомлевший от летней жары морж, мимо которого два раза прошмыгнули Эрвин с Ливаем. Они встали в две цепочки: одна была у ограждений, перекрывая всем неравнодушным зевакам вход, а вторая, внутренняя, не пускала родителей прямо к аттракциону. — Тебе мозги запудрили, Эрвин. А ты и рад. — Я так не думаю. Девушка опять сказала что-то неразборчивое и повторила это несколько раз. «Отпускаем!» — говорила она, и ряд кресел дрогнул, медленно приближаясь к земле. — Язык-то у меня действительно завязан. — Ты же сам сказал, что приятно было бы винить во всем статую, — продолжал упорстовать Ливай, настаивая непонятно на чем. «Кажется, он просто испугался», — догадался Эрвин. Там, где он испытал благоговение, Ливая настиг страх. В его глазах метафора превратилась в правду самым странным образом прямо у него на глазах, поэтому не было причин злиться на его отрицание. Все-таки это не его жизнь, и это не он проходил с завязанным языком тридцать лет. Что будет, если Эрвин станет волен говорить то, что у него на сердце?.. — Слишком много случайностей, — сказал Эрвин, смотря на то, как поручни поднялись, и навстречу детям побежали родители. Он обхватил Ливая за плечи и крепко прижал к своему боку. — Не бойся, вся эта магия, чем бы она ни была, тебя не коснется. Тот промолчал и ладонью обхватил руку. Люди с облегчением выдохнули, хотя в толпе все еще кто-то плакал. Родители обнимали перепуганных ребятишек, инженеры кому-то звонили, докладывая о произошедшем. Лицо девушки разгладилось и стало совсем бесстрастным, она села на свой складной стульчик у ограды. Охрана невозмутимо продолжала стоять, никого не впуская и не выпуская. Рядом кто-то беззлобно обругал «всю эту на коленке собранную технику», толпа расходилась, а они стояли на пути неспешного людского потока. Все хорошо. Все разрешилось. — А где Эрик? — вдруг спросил Ливай, резко подняв голову. Эрвин огляделся — ребенка с ними не было. Отлипнув друг от друга, они смотрели в разные стороны, приглядываясь ко всем детям, но тщетно — не было никого похожего на их мальчика. — Эрик! — позвал вдруг его Ливай, оглядываясь по сторонам. — Черт побери, Эрвин, я думал ты держал его за руку! — То же думал и я! — ответил он, мгновенно теряя все свое спокойствие. Рано расслабился, рано. Глаз цеплялся за все, что напоминало ребенка, за все голубые футболки и бейсболки. — Эрик! Люди вяло проходили мимо и так же вяло смотрели на них. Эрвина это раздражало, он хотел всех растолкать, спугнуть, сделать так, чтобы они не мешали обзору — Бля-я, нашли время обниматься, — сетовал Ливай, потирая виски. — Мне кажется, что он не в толпе. Пойду там поищу, — сказал ему Эрвин указав туда, откуда они пришли. — Может, Эрику стало скучно, он заблудился и пошел туда, где работали Конь и Тигра? Ливай рассеянно кивнул. Он обернулся в другую сторону и медленно пошел вперед, внимательно разглядывая людей. Эрвин выбрался к скамейкам, жадно разглядывая всех детей в округе. Как так они упустили его? Вот же Эрвин держал его за руку, вот они остановились, встали... А дальше они с Ливаем говорили, и он совершенно выпустил Эрика из виду. То, что ребенок так долго не находился, наводило на него суматоху. Эрвин мотал головой над поредевшей толпой и краем глаза увидел, как Ливай уверенно шагал в сторону зеленой изгороди на пути в аллею — а там стоял ребенок в черных шортах и голубой футболке. Сам того не замечая, он прикрыл глаза и выдохнул — Эрик цел, все обошлось, он в порядке, но его цепко держал за руку какой-то молодой незнакомец с рыжей завихренной шевелюрой и что-то говорил. Ливай кинулся вперед, его колени подогнулись (на секунду подумалось, что это от нервов), и он плавно подхватил их ребенка на руки, выпрямляясь и поворачиваясь к мужчине боком. О чем они тут же начали говорить — Эрвин не знал, но чем ближе он подходил, тем быстрее понимал, что ему не нравились ни эти гримассы высокомерия, ни сам омега. — ... за ним смотреть. А если бы его украли? Тут же ходят всякие! — Ну, нам повезло, — холодно заявил Ливай, прижимая Эрика к себе. — Ха, «повезло»! А если бы он еще дальше убежал? — продолжал зло атаковать мужчина. — Знаете как он плакал только что? Почему вы ребенка за руку не держите? — В чем дело? — спросил Эрвин, оглядывая взглядом вцепившегося в отца все еще хнычущего Эрика — лицо красное как помидор, сплошное пятно после рева. — Да вот, меня воспитывают. — Не надо усмехаться, я правду говорю. Что за омега отпустит своего ребенка? Чувствуя, что Ливай замер при этих словах, Эрвин ответил за него: — Не забывайтесь, господин. Дети теряются у всех. — У всех неумех! — эмоционально всплеснул мужчина руками. — Позалетают в течку... — Держите себя в руках. По какому праву вы накинулись на него? — А по какому праву вы влезли в разговор? — не моргнув продолжил омега. Спесивый, сволочь, и кто-то же ведь с таким кувыркается. — Вы, вообще, кто? В этот момент к ним присоединился пожилой мужчина, лысый, но при том с густыми усами. Альфа, выправка как у военного и вид в целом очень благопристойный, несмотря на хмурый вид. Тем не менее, утихомирить своего омегу он не спешил, только молча положил руку на его кисть в жесте то ли усмирения, то ли успокоения, и Эрвин понял — пара. «Седина в голову, бес в ребро». — Я — отец нашего ребенка, — без заминки ответил Эрвин, сжав плечо Ливая и стараясь игнорировать, как неестественно это звучит по сравнению с обычным «я — его муж». — Разведенки что ли? Ну тогда понятно, — со смешком сказал рыжий. Он скинул с себя руку партнера и обратился к Ливаю: — Пока ты из хахаля своего деньги на жизнь пытался накачать, мальчика могли пять раз затоптать, а то и похитить! Кажется, потерянный ребенок явно ему что-то напомнил. Эрвина такая реакция не разозлила, напротив, ему стало весело, будто увидел чей-то прилюдный конфуз. — Слушай, ты, — начал Ливай, поудобнее перехватывая Эрика, но одновременно с ним заговорил и пожилой альфа: — Флок, это уже перебор, — мягко заметил он и крепко взял рыжего за локоть. — Ты опять бросаешься на людей. — Да! — горячно воскликнул Флок, оборачиваясь к ним уже из-за плеча и безуспешно пытаясь вырваться. — Дот, только посмотри на этих разинь! — Вижу-вижу, — деловито тот ответил ему, уводя Флока. Он посмотрел на удивленного Эрвина и кивнул. — Всего доброго. Рыжий не стал вырываться, только махнул на них рукой и начал что-то возмущенно пояснять старику. Пялясь на них, Эрвин негромко спросил: — Что это было? — Меня дерьмом снизу доверху окатили, вот что это было, — сдерживая злость, сказал Ливай. Он достал сухую салфетку и вытирал мокрое лицо сопротивляющегося Эрика. — Бля, не день, а анекдот. А ты вообще мог бы сказать, что ты мой муж. — Да кто же знал, — ответил Эрвин, доставая из рюкзака бутылку. — Перед такими козлами не надо трясти нижним бельем. — Я уже понял, — он протянул воду, чтобы Ливай напоил почти успокоившегося ребенка, но тот разом выхлестал полбутылки. Напившись, он вытер выступивший на лбу пот и наконец-то выдохнул. — Ну и куда ты ушел, Эрик? — Там были ша-арики... — Ша-арики, — повторил его интонацию Ливай. — Мне мои шарики только что рыжий сукин сын чуть не оторвал... — Ливай, прошу. — Их было много... — продолжал лепетать Эрик. — Да уж, Эрвин. Тебе бы тоже шарики не помешали! — Во всем виновата эта штука, — Эрвин поднял деревянную руку на уровень глаз Ливая. — Убери ее от меня, иначе поломаю! — взъярился Ливай, сверкнув глазами. — Ты ею прикрываешь все свои косяки! Эрвин, стараясь сделать так, чтобы сдавленный смех не превратилось в подлый хохот, спрятал руки за спиной. Ливай был до жути забавен, когда шутя злился и кусался. Скалился, но будто бы игрался — кто знал, что он настолько охоч до игр? Увидев его улыбку, Ливай неодобрительно помотал головой и сам улыбнулся. Напоил Эрика, спустил его, дал спрятать воду. И все. Инцидент исчерпан. — Ладно. Пошли развязывать тебе язык. Посмотрим, что он нам всем расскажет. Эрвин взял Эрика за руку и задумался. Сразу выкладывать все он не собирался. Счастья новые знания не принесут, а раз так, то стоит ли озвучивать их? — Что, ты уже веришь в проклятье? — «Веришь» — это слишком громко сказано, — проворчал тот, не смотря в ответ. — Но чем больше мы говорим про всю эту катавасию, тем больше на нашу голову сыпется бед, так что... почему бы и нет? Они прошли мимо выстроившейся очереди в киоск — все хотели сдать свои билеты на «Свободное падение» обратно — и быстро добрались до хранилища. Эрвин был заинтригован, чувствуя, что сейчас в его жизни произойдет нечто значительное. Волнительное чувство. Их встретила все та же девушка, склонившаяся над телефоном. Внутри было много темнее, чем на ясной улице, много тише — в отличие от шумной аллеи и громкой площади, и много прохладнее. Как в какой-нибудь пещере. Ривай с удовольствием оттянул майку, загоняя под нее прохладный воздух. — Здравствуйте. Как ваш бумажник, нашелся? — спросила девушка, отложив телефон. — Нет, а его вам не заносили? — К сожалению, с ним никто не подходил. — Жаль. Мне кажется, что он прячется от меня. Но я вот нашел это, — и он показал ей деревянную руку. — Что это? — Рука от этого водяного, — кивнул он в сторону зеленого Купидона. Она потянулась к отломавшейся части, чтобы как следует разглядеть ее. — Тут и стрела есть, ого! Но ведь ее же давным-давно потеряли! Откуда она у вас? — Искали в магазине «Чудеса Мэрхенпарадиса» бумажник, а там лежало вот это. Бывает же, да? Девушка замерла, высоко подняв брови. Кажется, она не поверила, но выяснять всю подноготную не рвалась. — Ладно. Давайте ее сюда, думаю, что плотнику она пригодится. — А можно я ее сам?.. — сказал Эрвин, притягивая руку к себе. — Положу рядом и все. — Да пожалуйста, — пожала она плечами, небрежно махнув в сторону деревянного изваяния, и села обратно. Он подошел к статуе и осмотрел сломанное плечо. Как это чинить? Он же не может просто положить руку и уйти, ему нужно приладить отломившуюся часть обратно. Обернувшись, он увидел, что девушка опять копалась в телефоне, а Ливай замер у стола и вытягивал шею, пытаясь высмотреть, что же он там делает. Примеряясь, Эрвин просто приставил руку к плечу и с досадой обнаружил, что они друг другу подходили не полностью, щепки за давностью лет разлетелись и шов стал дырявым и неровным. Да, тут нужен плотник, самим не управиться. Он хотел отложить руку, но не тут-то было — она встала как влитая, и все зазубрины, ямки, стершаяся краска прямо на его глазах превратились в ровную древесину. Эрвин вытянулся. Сделав шаг назад, он оглядел злосчастную статую. Рука встала на место, будто всегда там и была, и у лука вновь появилась стрела. Все было гладким — и на вид, и на ощупь. Под желтой вытянутой шапкой, как початком кукурузы, вдруг показались выпученные белые глаза. Налипшая на них грязь была как зрачок, и Эрвину показалось, что божество смотрит на него. Он развернулся — девушка по-прежнему обращала на них мало внимания — и спешно подошел к Ливаю.. — Ну? И как? — Она приросла, — тихо произнес Эрвин, сам не зная от чего улыбаясь. — Она приросла! Эрик вытягивал голову, пытаясь увидеть так взволновавшую родителей вещь. Ливай сощурился в темноту и сам подошел к статуе, девушка в этот момент очнулась: — Что-то случилось? — Нет, ничего, — ответил Эрвин, прикрывая рот рукой. Убедившись, что рука восстановилась, Ливай в оторопи обернулся с такими круглыми глазами, будто вживую увидел инопланетянина. Эрвин не удержался и засмеялся в кулак. Неожиданно на пороге появилась чья-то тень, и в следующее мгновение внутри оказался долговязый Тигра. Держа под мышкой голову, он был весь красный и тяжело дышал. — Здравствуйте! — громко сказал он. — Хорошо, что я вас застал! Это ваше? — и вручил Эрвину его же бумажник. — Да, — ответил изумленный Эрвин. — Но откуда? — Лежал у меня в кармане, — он похлопал по длинному вырезу на боку. — Видимо, Герман вернул Райнеру обратно то, что тот подбросил ему. И ни он, ни я этого не заметили, надо же. — Что можно было бы ожидать от вас двоих, — сказала девушка с прохладцей. — Да ладно тебе, Энни, мы же кое-как управились. Удачно все сложилось, к тому же новую часть еще, кстати, сейчас закрыли от посетителей. Меня отпустили. — Чудесно, — саркастично заметила Энни, заправив за ухо челку. — Рада за тебя. — Да, в этом деле главное вовремя поменяться! Пока они болтали, Эрвин раскрыл бумажник и проверил содержимое — все на месте. Карты, пара визиток, так и не выложенных в визитницу, смятый наспех чек за билеты в парк. — Спасибо, а то я уже попрощался с ним, — обратился к Берту Эрвин и пожал его лапу. Тот, весь вспотевший, охотно потряс ею. Закончив обмен любезностями, уставшие от всей этой маеты Эрвин и Ливай вышли с ребенком на аллею. На душе стало легко и светло — все проблемы, какие у него были, решились как по щелчку. Потерянное наконец-то вернулось обратно, а парк помогал в этом. Он будто бы сам вел их сегодня, заставив все исправить. И ничего в этом страшного не было. Даже тот старик, Геллер, казался теперь не загадочным и страшным, а попросту волшебным, как и весь магазин. — Ты что-нибудь чувствуешь? — спросил Ливай. — Как камень с плеч, бумажник теперь при мне. — Да нет же, я про проклятье. — А-а, это. Ну, не знаю, — легкомысленно ответил Эрвин. — Вообще ничего, по-моему. Каким был, таким и остался. — А как же твой, м-м, язык? — Гнется, Ливай. Спасибо, что спросил. — Эрвин! — А что? Он вроде бы разговаривает, все хорошо. — Тц, ты совершенно невыносим, — на время сдался Ливай, поправляя взмокшую футболку под лямками рюкзака. — Хватит юлить! Честно говоря, Эрвин не знал, как ему не юлить в этой ситуации. Если он сейчас скажет, что любит Ливая, то пиши пропало всему их выстроенному миру на четверых и их совместной дружбе. Не успел он отклониться от ответа, как заметил стремительно приближавшегося к ним работника парка с нагруженной тачкой. — Господин Смит! — обратился к нему Райнер, аккуратно тормозя тележку. Обратив внимание на Ливая, он слегка поклонился и поздоровался: — Господин Смит. Вы так быстро исчезли из магазина, что я и глазом не успел моргнуть! Вы нашли бумажник? — Привет, Райнер, — не стал исправлять его Ливай. — Мы все нашли — нам его твой друг принес. Сквозь дезодорант пробился сильный запах еще несформированной омеги — совершенно безобидный, даже детский. Это было грустно. Как его примут в обществе других работников? — Что? — удивился Райнер. — Берт? Но как? — Он сказал, что он все это время провалялся в кармане Тигры, — пожал плечами Эрвин. — Не переживай, все же хорошо закончилось. — Ладно, — задумчиво произнес Райнер. — Но я же его отдал Герману... — Спроси об этом у своего друга. Он в хранилище, если что, хвастается перед Энни. — Как обычно, впрочем, — усмехнулся парнишка и опять поклонился. — Извините, что причинил вам столько неудобств. — Ничего страшного! Ну, зато мы побывали в закрытой части парка. — Да, во всем есть свои плюсы. Удачи! Райнер поспешно взялся за тачку и медленно укатил ее в хранилище. Они наблюдали за тем, как он ловко завернул на тропинку, аккуратно обходя людей. — Забавный парень. Интересно, что с ним будет дальше? — спросил Ливай. — А что с ним может быть? Станет омегой. — Но ведь он же не хочет. — То, что между его ног, спрашивать не будет, хочет ли он этого или нет. Ливай недовольно посмотрел на него. — Ах да, я совсем забыл, с кем я теперь говорю, — наигранно сказал он. — Ты же у нас теперь за традиции. — Эй, я не за традиции! — возмутился Эрвин. — Ты чем меня читаешь? Ну, если читаешь, разумеется. Ливай от него отмахнулся и продолжать не стал. Статьи о равенстве полов он читал вполглаза — это был не секрет, но Эрвин и не думал обижаться. Во-первых, Ливаю, в конце-то концов, эта тема за годы их общения успела поднадоесть. А во-вторых, статьи были не для него, а о нем. Когда Эрвин писал то, как должен выглядеть идеальный мир с их сложными отношениями полов, он в первую очередь думал о нынешнем Ливае. Как бы он хотел, чтобы к нему относились другие люди? Как к равному. Как сделать так, чтобы он был счастлив? Дать любящую семью. Ну и все в таком духе. Наверное, именно поэтому казалось, что Эрвин ударился «в традиции» — ведь «традиции» были неотъемлемой и самой счастливой частью Ливая. Семью свою он создал по зову крови, легко полюбил избранного, легко его простил. Он получал удовольствие от роли мужа, отца, друга. Еще бы ему дали возможность нормально работать — и Эрвин бы чувствовал себя счастливым. После долгих раздумий был склонен считать так: если бы все люди искренне слушали свои тела, то не было бы несчастливых пар. Омеги бы любили своих альф, альфы — омег, и все жили бы счастливо. Но увы, не все такие, как Ливай или Майк. Эрвин вот никогда таким не был, и вето на признания в любви тут не при чем, оно лишь сгущало краски. Наверное, то, что он испытывает к Ливаю — это болезнь вроде рака. Ты с ней борешься, принимаешь, пытаешься жить, но с каждым годом тебе все хуже и хуже, а потом ты с ней умираешь. Если бы не она, он бы любил Жана, а не относился к нему, как человеку, который приятно пахнет, и на которого быстро встает. И не мучил бы его своим присутствием, отсутствием и безразличием. Они жили бы долго и счастливо, родили бы много детей и умерли в один день. Но, к счастью, ничего из этого их семье не грозит. Эрвин вплотную подошел к тому, чтобы сдаться. На всем пути до выхода Ливай был чем-то озадачен и хранил молчание. Наверное, разозлился на не слишком деликатный комментарий о Райнере. Перед тем, как покинуть парк, Ливай сводил Эрика в туалет, Эрвин же, прикрывая зевоту рукой — все-таки спать ночью надо подольше, — зашел в кафе и купил им всем пачку молочных леденцов. На парковке он раскрыл ее, все зашуршали фантиками. Ливай запихнул себе в рот две штуки и чуть не подавился, когда увидел альфу с выправкой и рыжую бестию, накинувшуюся на него в парке. — Гляди-ка, наши влюбленные тут, — сказал он, бочком вставая так, чтобы его не увидели. — Срочно открывай машину. Эрвин покачал головой и пошарил по карманам. Вспомнил: — Ключи у тебя же. — Ах да, — выдохнул Ливай, суетливо сбрасывая с плеча на ладонь рюкак и копаясь внутри. Проклиная все предметы в проклятой «омежьей сумочке», он перевернул все содержимое вверх дном, явно торопясь. — Не спеши, все хорошо. Кажется, он слишком долго копался, потому что их заметили, и к ним подошел пожилой военный. Откашлявшись, он привлек их внимание: — Здравствуйте, — начал он, обращаясь непосредственно к Ливаю. — Я по поводу того случая в парке. Хотел попросить прощения за Флока, он иногда может хватануть лиха. — А что же он сам не пришел? — удивился Ливай, поудобнее перехватывая рюкзак. — А он гордый. Эрвин обернулся в сторону их машины, и увидел Флока, ждущего своего альфу, привалившись к капоту. На лице у него были солнцезащитные очки, так что понять куда он смотрит было невозможно. — Все хорошо, господин. Я не в обиде, — ответил Ливай. — Но мне это было неприятно. — Флок понимает, что иной раз лезет не в свое дело, но не всегда может удержать рот на замке. Такой вот у него характер, какой есть. — Да, пыла в нем на двоих хватит, — заметил Эрвин. Альфа только поджал на губы, медленно покачивая головой, но не стал отвечать. Видно, что эта связь приносит ему много хлопот, но он каким-то чудом еще держится. Еще раз извинившись, он попрощался и пошел обратно. Удовлетворивший свое разъяренное чувство отцовского достоинства Ливай быстро нашел ключи. Эрвин открыл ему дверь и сам принялся усаживать Эрика в кресло: — Бывает же, а, — пропыхтел он. — Ты как дружок? Тот поднял на него смертельно уставший взгляд и взялся за шершавую поверхность ремешков. — Хочу к себе в комнату. — Ну ничего, сейчас поедем к тебе домой, скоро доберемся, — пообещал он и попробовал сказать еще кое-что, чего раньше всегда избегал: — Я тебя люблю, сынок. Слова выскользнули просто, грудь раздулась от тепла. Замотанный Эрик улыбнулся — интересно, сколько раз на дню говорят, что его любят? А сколько раз в жизни Эрвин это говорил? Так немного, всего лишь чуть-чуть, так мало раз. Всего лишь один. Он снял Эрику кепочку, взлохматил влажные волосы и погладил ручки. В который раз отметил, что у него его брови, но форма глаз как у Ливая. Смотреть не пересмотреть. Он захлопнул дверь и сел за водительское сиденье. Завел машину, повернул рычаг коробки передач, и они тронулись. Ливай молчал — и это огорчало. Хотелось услышать его мнение обо всем произошедшем. Когда они выехали на Гайбергервэг, Эрвин сделал радио потише и спросил: — Нормально погуляли, да? — Нормально. Первая часть, до потери бумажника. — Эта часть мне тоже понравилась. Да и Эрику тоже, наверное, — он посмотрел в зеркало заднего вида — сын уже заснул. — Ой, мы его загоняли сегодня. — Я не удивлен. Ты даже меня сегодня загонял. — Да брось, не так уж много мы прошли. Солнце на ясном небе разошлось и жарило в полную силу, и Ливай открыл окошко. — Так что там с признаниями твоими? — наконец-то спросил он. — Ты мне так и не ответил во всей этой круговерти. Снялось твое проклятие? — Надо пробовать. Не могу так сказать. — Ты сказал, что у тебя что-то есть ко мне. — Правда? — Еще тогда, когда мы впервые увидели статую и ты рассказал про Маргариту. — Ах, это... Ну да, скрывать есть что. — Что? — Ты хочешь знать? — Да. — Поражен твоей решительностью, Ливай, — со смешком сказал он. — Ты говоришь так уверенно. Мне кажется, что ты знаешь ответ. — Я не знаю. — Не знаешь? — с лукавой улыбкой повторил Эрвин и мельком посмотрел на него. — Нет, — тот помотал головой, повторяя улыбку, но с выражением полного смятения на лице. Эрвина это позабавило, он рассмеялся. Когда они ехали сюда, настроение у обоих было ровно противоположное. — Ливай, что ты так переживаешь? Не бойся, я же просто дразню тебя. Ничего плохого я от тебя не скрываю. — Выкладывай же! Дорога к Шлоссгартену была совершенно пустая. Не на что отвлечься или притвориться занятым. Эрвин думал съязвить, но постепенно вся его веселость исчезла. Он вспомнил, как только что сказал, что любит Эрика, и ничто не могло его остановить в этом выражении чувств. Как Ливая никто не мог остановить, когда он шуточно препирался с Майком, как Эрик сегодня днем тянулся к шарикам. Просто — как по щелчку. Хоть что-то же в жизни должно быть просто. Он прислушался к себе, пытаясь уловить кучу ненужных мыслей, вторжение непонятных сил в душу, заставляющих молчать — и в голове не было никаких препятствий. Довольно забавно то, что раньше он вился вокруг трех этих слов так долго, а сейчас они как бегущая строка в новостях. Если что и говорить Ливаю, то только их. — Все очень просто. Я в тебя влюбился, как только ты пришел ко мне в пансион. А потом полюбил. В салоне воцарилось молчание. Эрвин смотрел на дорогу — как раз перед ним был крутой поворот в город — к его лицу прилила кровь, жар, в ушах заложило, сердце забилось громко-громко. Сказал! Он это сделал, он сказал! — Ф-фух, надо же, сказал. Пять лет с этим жил. — Как кого полюбил? — Как омегу, не тормози, — пояснил Эрвин со смешком и остановился на пешеходном переходе. — Ну что, похоже на то, что ты подозревал, детектив Закариас? Ливай выглядел растерянно и даже разочарованно. Как человек, которого озадачили дополнительной работой, и он обдумывает, как ее сделать в срок. — А я на курсы чайной церемонии записался в вечерней школе, — невпопад ответил он и отвернулся к окну. Ах, так вот отчего он так радовался всю дорогу сюда? — Я догадывался, Эрвин. Но думал, что этой симпатии нет и пары месяцев. — Это одна из причин, по которой я не мог с тобой нормально подружиться. Но и подкатить нормально не получалось, сам понимаешь — ты был и остаешься с другим мужчиной. Что скажешь? — Я не могу на них ответить. — Я знаю. — Зря ты мне это сказал... — Ну, Ливай, — улыбнулся ему Эрвин, не чувствуя ни грусти, ни печали. Только облегчение. — Зато сказал!