стеклянный шкаф.

      «Скажи спасибо, что морду тебе не бьём! Гаденыш!» — отдается эхом в голове Глеба, пока тот лежит на земле, тяжело дыша. Он только что рухнул на землю с нескольких метров, ушибся затылком, но всё-таки был рад этому. Его не нашли, он спасся. Три года назад, когда Глебу исполнилось четырнадцать — объявили войну. До сих пор в ушах звенела сирена, крики, выстрелы. Голубину удалось сбежать от семьи, которую он ненавидел, а вскоре — их всех расстреляли. Белобрысый не был рад, но и не был удручен. На его руках остался маленький брат, который прожил не так долго. Из-за столба дыма и пыли, солнце практически не появлялось и начались жуткие холода. Герман заболел и умер. Теперь, Голубин был сам за себя: добыча еды, воды, место отдыха — всё это было тяжёлым испытанием. Многие просто сошли с ума, считали, что именно новое поколение виновато в войне, а от того их надо было уничтожать. Также говорил и отец Глеба. Голубину удалось сбежать, в этот раз. Но что будет дальше? Блондин медленно поднимается, стонет от боли, придерживаясь за затылок, сильно морщась. Больно, но жить можно. Парень опирается рукой о стену и совсем осторожно шагает вперёд, шумно дыша. Чувство тревоги не оставляло, всё ещё казалось, будто что-то случилось, и чутье парнишку никогда не подводило, поэтому, Глеб решил делать хоть что-то. Найти ближайший вход в дом, который сейчас стоял в руинах — оказалось не так уж и просто. Он быстро спустился вниз по лестнице, стараясь не упасть, так как голова кружилась. Глеб пару раз огляделся, заметил, наверное, единственную квартиру, которая ещё была похожа на нее и забежал внутрь. Если что, то этаж первый, не страшно, вдруг придётся вновь прыгать, но хотя бы сейчас он сможет спастись. Минут сорок Голубин сидел на истерзанном матрасе, просто слушал свист ветра в щелях стен, редкие крики, звон бутылок, а после всё-таки решился обойти квартиру. С продовольствием было всё скудно: если нашел бездомное животное или же поймал птицу — твое счастье, а если нет — умри с голоду. Ещё с водой было более менее, дождь шел, снег был, лужи были. Хотя, чаще всего люди умирали именно из-за отравления этой грязной воды. Но не всем было так плохо. Были те, кто спаслись в бункере, у кого была и есть власть, а вместе с этим — вода и еда. Все боялись, никто не смел поднять бунт против такого правления, лишь радовались, если их брали в рабы. Это значило, что вытерпев все унижения, ты получишь кусок хлеба, а может и мяса. Голубин обыскал каждый уголок, но нашел лишь парочку кубиков сахара и совсем немного крупы, но всяко лучше, чем ничего. Накинув на плечи найденную куртку, парень тихо открыл дверь и перебежками направился было до выхода, но там были люди. Их Глеб знал, это был кто-то из важных. У них горел огонь, стояли палатки, от людей шел запах мяса. У богатых были свои замашки, они любили так развлекаться, оставаться в руинах. До блондина дошли обрывки слов, позже- смех. Ему было страшно, но больше хотелось есть, поэтому, он думал о том, чтоб выйти к людям, попросить о помощи. Но не успел Голубин сделать и нескольких шагов, как из-за угла, от них, на него налетела собака, громко зарычав и толкнув передними лапами паренька на пол.       — Блять, Терни! Ко мне! — Евстигнеев выбежал из-за угла, замечая животное, которое поймало кого-то из местных. — Хорошая девочка, хорошая. Отпусти, — Ваня скалит зубы в улыбке, подходит ближе, хватая девчонку за шкирку. — Ты нашла себе игрушку, да? Ты же моя девочка, послушная собака. Иди на место. Быстро! Евстигнеев удобнее хватает белобрысого, без усилий тащит за собой, слыша только, как паренёк что-то сбивчиво говорил, объяснял. Ваня выходит обратно, свистит Мирону, единственному, кто ещё не спал из их компании и толкает к нему мальчишку.       — Местный. Не то подглядывал, а может и напасть хотел, — Ваня ловко ощупывает одежду Глеба, достает из кармана брюк маленький ножик и кидает ближе к собаке, с приказом охранять. Голубин шумно дышал, дрожащими руками собирал рассыпанную по земле крупу, бережно складывая вновь в мешок, туда же пихнув кубики сахара, после, спрятав это все за пазухой. Блондин поднял взгляд на Мирона, испуганно посмотрел ему в лицо, но не дёргался, не кричал. Он понимал, что сейчас этого не нужно.       — Я просто хотел уйти. Я прятался, но не от вас. Я прятался от плохих людей, — младший говорит тихо и спокойно, хотя голос у него всё-таки немного подрагивает. — Я хотел уйти, но увидел того парня. Я думал, что надо подождать, чтоб вы уснули, а потом уйти. Я не хотел мешать. Простите, пожалуйста. Янович медленно вникает в сказанное все мальчиком, после отмахивается от Вани, лениво говоря таким образом, чтобы не кипишовал. Мальчонка, один, не мог ничего им сделать, даже с этим ножиком. Хотя… В голове Федорова мелькнула мысль, что убить он их всех мог во сне, но тут уже не так важно об этом думать. Федоров отвернулся к костру, оставляя мальчика Ване, явно надеясь, что тот отпустит его. Но уже через минуту услышал звук снятия предохранителя, а после и сбивчивые просьбы не убивать белобрысого.       — Ваня, блять. Ебанулся?! — выкрикнул Мирон, сильно нахмурившись. — Это ребенок, твою мать! Ты забыл, что я тебе сказал? Не трогаем детей. Им и так счастья хватает. Съебись отсюда, долбаеб. Фёдоров проследил взглядом за Ваней, а потом поднялся на ноги, схватил за локоть мальчика и затолкал его в свою палатку, зайдя следом. Мирон потирает виски, а потом уже переводит взгляд на пацана. Тощий, из-под капюшона куртки, явно найденной на помойке, торчат светлые волосы, а на лице ярко выражаются глаза, а после и скулы. Фёдоров отмечает, что внешность у мальчика, как у аристократа, но не говорит об этом.       — Не дрожи ты, — Янович тянется к сумке, вытаскивает из нее термос и кидает к блондину. — Не вздумай только тут реветь. Попей и давай сюда свои пожитки. Отбирать я их не собираюсь. Пожрешь в качестве возмещения за моральную травму, — Мирон протянул руку вперёд, наблюдая, как мальчуган медленно перевёл взгляд сначала на воду, а потом уже вытащил мешочек, отдавая в руку старшего. Яныч сразу вылез из палатки, замечая Евстигнеева, тут же крутя пальцем у виска. Рудбой не обратил на это внимание, зато сразу спросил зачем Мирон затащил паренька к себе, и, не найдя ничего лучше, Фёдоров ляпнул, что берет его себе, как служанку. Потому что скажи Ване о помощи, как он начнет чесать языком, ебать мозги и будет мусолить это ещё сорок лет. В ответ Рудбой начал лепетать, что рад, потому что Мирон наконец становится именно тем, кем должен быть и так далее. Яныч не особо слушал, он разглядывал крупу, а потом выкинул пакет в сторону, потому что она была вся прогнившая и с личинками. Вместо крупы, Мирон положил в небольшую миску макароны, аж до краев и вернулся в палатку, протягивая парню, вместе с куском черного хлеба.       — Крупа сгнившая. Съешь и коньки отбросишь, — отвечает Мирон, прежде чем Глеб успел открыть рот. — Как тебя зовут?       — Глеб, — чуть не подавившись водой, выговорил младший. Он взял в руки миску, хлеб, вилку и немного оцепенел. Как давно он не ел свежую еду, горячую, не ел мягкий, свежий хлеб и не пил чистую воду. — Спасибо большое, — прежде чем начать есть, выдохнул блондин.       — Ешь молча, Глеб, — отмахнулся Мирон, не привыкнув к тому, что кто-то благодарит его за такое. — Я — Мирон. Для тебя Мирон Янович, так как Ваня — хуй теперь тебя отпустит, ты остаёшься со мной. Либо есть второй вариант: Евстигнеев тебя убьет, — Фёдоров опёрся руками назад, смотря на то, как белобрысый уплетает горячие макароны за обе щеки. Это выглядело немного жалко. Парень весь раскраснелся, чуть ли не рыдал. Мирон знал о проблемах в мире ЗА стеной, в мире ЗА бункером, но не ожидал, что всё настолько серьезно. Глеб, проглотив всё с трудом, быстро кивнул, добавил, что умирать не хочет и вновь вернулся к еде. Фёдорову показалось, что это сказано необдуманно, но иного выхода у парня не было, поэтому, даже голодным он бы согласился. Фёдоров молча наблюдал за Глебом, пока тот ел, запихивал всё так быстро, явно боялся, что отберут, но Яныч не собирался. Когда парень доел, то Мирон молча забрал из его рук тарелку, кинул ближе к костру и застегнул палатку. Мальчишка выглядел всё ещё потеряно, явно не понимал, что ему вообще сейчас делать, поэтому, прежде чем чем-либо заняться, Яныч решил хоть поговорить с ним.       — Успокойся. Я не тиран. Пусть нервный, но не собираюсь тебя унижать, — проговорил Мирон, на тон тише. Если б Ваня знал, если б… — Но перед друзьями должен держать планку, ну, ты сам понимаешь. Сейчас будь спокоен, ты в безопасности. Если хочешь пить — я тебе ещё дам, если есть, то также, — Мирон оглядел мальчишку, нахмурился. Парень был весь в лохмотьях, грязный, волосы, которые было видно, ведь Глеб снял капюшон, как пакля, да и уверен был Яныч, что у парня были вши или что-то ещё. — Сначала стоит тебе хоть умыться. В порядок волосы привести, иначе все постельное белье мне перепачкаешь. После этих слов Мирон полез в сумку. Глеб молча смотрел, молча ждал, пока мужчина достанет из сумки какой-то… Бластер? Голубин не успел рассмотреть, мужчина вылез из палатки и сказал вылезать следом. Фёдоров зашагал дальше от разбитого лагеря, куда-то в сторону, подальше от ребят. Остановился он, когда нашел место, после чего включил бластер, что-то набирая на нем. Вскоре прозвучал выстрел, негромкий, больше похожий на звук падающего мокрого полотенца на пол, и в пространстве появилась простая черная дыра, из которой вскоре полилась вода. У Голубина отвисла челюсть, а со стороны старшего послышался смешок.       — Понятно. Ребенок войны, — Мирон положил бластер на землю, а сам помог Глебу снять куртку, следом, две кофты. — Придется померзнуть. Потом другие вещи дам, сейчас тебе надо хотя бы поверхностно сполоснуться. Мирон откинул вещи в сторону, закатал рукава свитера, подтолкнув Глеба ближе к порталу, после чего — нагнул его, чтоб он подставил голову под воду. Фёдоров осторожно запускает пальцы в светлые волосы, начинает раздвигать пряжки, проверяет голову, но на удивление не находит ни вшей, ни букашек. Он осторожно промывает волосы и смывает грязь с тела парня, но не до конца, не тщательно, лишь слабо. Мужчина отходит в сторону, кидает мальчишке свою куртку, чтобы оделся, пока они будут идти, а сам вновь стреляет в портал. Тот, со звуком падающих осколков на пол, исчезает, оставляя за собой лишь пару блестящих точек в воздухе. Мирон разворачивается и шагает обратно, слыша, как позади торопливо идёт младший, часто дыша, наверное из-за холода. Фёдоров всё ещё не был уверен в правильности своих действий, ведь раба он никогда не хотел, а ещё кто-то ему не нужен. У него уже была кошка Марса, которая прекрасно скрашивала ему жизнь. Зачем ему ещё что-то?

***

Грудная клетка отдается болью, когда Кирилл хрипло кашляет, поднимаясь с постели. Он болеет уже почти две недели, а блядский кашель его не оставляет. Он потирает плечи ладонями, выходя в коридор, прислушиваясь. В доме было тихо, а значит отец еще на работе, а мать ушла с подружками пить и вернётся за полночь. Всё как всегда, всё как обычно. И пусть он родился в семье богатых родителей, и пусть у него было всё о чем Киря мог мечтать, но это ему было не нужно, если его родным было плевать на всё. Однако были и свои прелести в этой жизни, был в их прислуге один человек, которому Незборецкий был рад абсолютно всегда — Адиль. У него был маленький ребёнок, ради которого он пришел сюда, ради которого работал, и Кирилл помогал ему всеми способами, даже добавлял к его зарплате денег, лишь бы Жалелов мог прокормить себя и ребёнка, а ещё приходил сюда. Кирилл спускается на первый этаж, подзывает к себе одного из слуг, просит принести плед и шагает в гостиную, где, как и обычно, был Адиль, он подкидывал в камин дрова. Мужчина выглядел сурово, опасно, но Незборецкий слишком хорошо его знал, чтобы понимать, что он вовсе не такой, каким кажется. Блондин осторожно подходит к казаху, ждёт, пока он поднимется и ласково ему улыбается, целуя в небритую щеку.       — Доброе утро, Ади, — ласково произносит Незборецкий, получая на это слабую улыбку. Адиль касается его шеи, поглаживает большим пальцем щеки, а Киря медленно тает. — Как Лучи? Здоров? — Киря принимает из рук подошедшего слуги плед, накидывает на плечи и отходит к дивану, медленно на него садясь, освобождая место и казаху. — Ты ведь сегодня на ночной смене, да? Значит сможешь придти ко мне?       — Лучик здоров, а тебе надо лечить лёгкие, — говорит мужчина, садясь на диван, оглядывая чуть угловатое личико мальчишки. Кирилл был хорошим малым, только вот эта его привязанность и влюбленность… — Не знаю. Как получится, всё-таки у меня много работы. Твои родители нагружают меня по самое не могу, — Жалелов не был против чувств младшего, но ответить на них не мог. Не верил в то, что такие, как Кирилл, умеют и правда ценить и любить, а не пользоваться какое-то время и бросать. Мальчик улыбается всё равно, приказывает принести ему чай, а Адилю коньяк, после чего тянется к Жалелову холодными ладонями. Он берёт его за щёки, тянет к себе, прикасается к его губам, целуя. Незборецкий не стеснялся такого, ведь для них это было нормально, ему можно было целовать, касаться. И Кирилл верил, что между ними может что-то быть, может что-то уже есть, раз он прогибается под казаха, доверяет ему свои слёзы и страхи, засыпает с ним в одной постели и всё прочее. Незборецкий ощущает, как горячие ладони казаха оказываются у него под одеждой, как мягко гладят худое, слишком худое тело, ласкают. Кирилл откидывается назад, позволяет мужчине нависнуть над ним, продолжает целовать его губы до тех пор, пока Адиль не отрывается, опускаясь к шеи и ключицам. Незборецкий откидывает голову назад, шумно дышит, тихо постанывая от чужих горячих губ на своей шеи, от таких же горячих ладоней на бедрах. Адиль прижимается к младшему, сгребает тонкое тело в свои объятия, позволяет зацепиться за себя руками и ногами, поднимает с дивана. Пусть вся прислуга знала об этих отношениях, но Жалелов не хотел, чтобы кто-то из родителей младшего это увидел. Отпускает он блондина лишь в его спальне, опускает на большую постель, тут же стягивает с себя футболку и опускает между ног того, прижимаясь губами к шеи. Адиль знал это тонкое тело, как свои пять пальцев, знал где целовать, где трогать, чтобы блондин задрожал, застонал, прося большего. Мужчина опускается к животу, целует его, перед этим покрыв ключицы поцелуями и укусами, затем казах спустился к низу живота, слыша, как блондин прошептал его имя и развел ноги шире. Кирилл красивый, ахуеть, какой красивый, даже идеал, но Жалелов не мог верить в его чувства, он не доверял никому из богачей, но не врал, что этот мальчонка его манил, умел разжигать в нём огонь страсти, подчиняя себе. Жалелов подцепляет пальцами нижнее бельё того, стягивает его, кидая в сторону, поднимаясь к лицу, мягко целуя, запуская руку в светлые кудряшки. Вчера Незборецкий ездил на какой-то бал, поэтому заплел французские косички, которые после превратились в кучеряшки. Адиль назвал его из-за этого «одуванчиком».       — Дыхание держи, задохнешься же, — говорит Жалелов, когда отрывается и замечает, как часто дышит Киря, смотря на него влюблёнными глазами. — Мне будет не хватать тебя, если задохнешься, одуван, — мужчина целует младшего в уголок губ, которые дрогнули в нежной улыбке, а тонкие пальцы мягко коснулись загривка, поглаживая по нему.       — Не могу иначе. Приятно, — отзывается Кирилл, после чего опускается к шее старшего. Он нежно прикасается губами к коже, целует, а после оставляет засос, помечая своё. — Диль, не мучай. И это срывает голову казаху. Он выпрямляется, переворачивает младшего на живот, раздвигает ему ноги, утыкает носом в подушку, а сам прижимается стояком к заду, слыша сдавленный стон. Жалелов задирает футболку младшего, покрывает светлую спину поцелуями, мелкими засосами, пока сам подается несколько раз вперёд, имитирует движения, заставляя Кирилла выгибаться в спине, чуть ли не скулить, повторяя: «не мучай, пожалуйста». Жалелов не раз уже был с Кириллом, не раз он вот так накидывался на младшего, иногда позволял себе лишнего, мог ударить, мог оставить синяки, но Киря прощал ему всё, прощал любые следы. Но сейчас Адиль держится, растягивает медленно и терпеливо, двигает пальцами разве что быстро, выбивая из младшего стоны и вскрики, а также заставляя насаживаться на пальцы самостоятельно. Жалелов уже не соображает, когда наконец входит внутрь Кирилла, когда тянет его за бедра к себе, насаживая до конца, слыша, как он томно простонал. Адиль двигается грубо, часто, втрахивает парня в постель, ударяя по светлым ягодицам, кусая плечи и лопатки, раз за разом слыша свое имя из чужих губ. Мужчина перехватывает тонкие запястья, заводит руки за спину Кирилла и заставляет его выпрямиться, встать на колени, насаживаясь на член под другим, нужным углом, после чего он обхватил уже влажный от смазки член блондина, начиная надрачивать ему, наблюдая за реакцией. Младший выгнулся в спине, поддаваясь на встречу чужой руке, но в это же время поддаваясь и к члену, громко выстанывая имя казаха, жмурясь и кусая губы в кровь, от чего Адиль лишь сильнее озверел. Он не соврал бы, если бы сказал, что именно сейчас: весь красный, с искусанными губами, прилипшими ко лбу светлыми прядями и со слезинками в уголках глаз Незборецкий — выглядел до безумия горячо. Адиль, чувствуя, что ещё немного и парень кончит, убрал руку и начал двигать бедрами, все ещё наблюдая за чужими эмоциями. Жалелов на грани, он вновь утыкает Кирилла лицом в подушку, срывается с определенного ритма, двигается уже рвано, а на последнем толчке, самом грубом и болезненном, замирает, выходит, заставляя Незборецкого сильно выгнуться, громко проскулить, да проговорить, что он не выдержит сейчас. Адиль кончает после одного толчка, спускает внутрь, после чего обхватывает член младшего ладонью, додрачивает до громкого стона, а затем чувствует, как блондин кончает. Только после этого он отпускает его руки и выходит, наблюдая, как по стройным ногам, по внутренней стороне бедер точнее, стекает сперма и усмехается. Киря рушится на постель, хрипло дышит, утирая слезинки с лица. Он смотрит, как казах вытирает член лежащим рядом полотенцем, одевается, а после поднимает Незборецкого на руки, неся в душ. Блондин мягко улыбается, когда Адиль опускает его в ванную, стягивает кофту и включает воду, которая сама настраивается под тело Кирилла, который с трудом стоял на ногах. Незборецкий молча наблюдает за тем, как Адиль, втрахивающий его с яростью в постель несколько минут назад, сейчас нежно поглаживая его тело, смывая пот и сперму. Пока Адиль меняет белье, Кирилл сидит в ванной, закутанный в полотенце, с торчащими в разные стороны волосами и красными, от температуры, щеками. Оказавшись на мягкой постели, Незборецкий подтягивает одеяло ближе к себе, осторожно прижимается горячим, голым телом к Жалелову, утыкается ему в шею и, довольно улыбнувшись, произносит:       — Я тебя люблю. Адиль потирает переносицу, целует того в макушку, но ничего не говорит. Не знает, что ответить. Может однажды узнает, но, а пока рядом с ним сопит ребенок очень богатых людей, которые даже не догадываются, что бывает с ним, когда их нет дома. Когда-то это всё обернется в плохую сторону. Адиль чуял это.