стеклянный шкаф.

У Мирона в голове не укладывается, как он согласился на то, чтобы кто-то жил с ним, тем более, как раб. Мужчина потирает лицо ладонью, удобнее укладывает на своих коленях спящего Голубина, гладит по чуть спутанным волосам, перебирает их, мельком различая разговор Вани. С Евстигнеевым у них были странные отношения: младший мог завалиться к нему ночью, пьяный, потрёпанный и Мирон бы его принял, отвёл в душ, а после уложил в свою постель, тем самым подписав себе приговор. Ваня страстный, яркий, доводящий Яновича до дрожи в коленях и сорванного голоса, но их секс никогда не давал ничего большего. Да, секс, но никаких обязательств, обещаний. Но вот сейчас, когда Ваня ругался, когда материл спящего Глеба, Миро казалось, что тот просто ревнует.       — И вот ты притащишь это к себе, он тебя сначала убьет, потом ограбит и сбежит. Оно тебе надо, Мирон? — ворчит Рудбой, когда заезжает в открытые ворота, перед этим сверкнув пропуском. Не каждого пускали за стену, будь ты даже на машине, ты обязан предъявить документ. — Я хоронить тебя не буду. Отдам своей псине, чтобы сожрала тебя и даже не подавилась. Ясно? Евстигнеев заворачивает, проезжает мимо больших домов, а затем проезжает на парковку дома в котором жил Мирон. Ваня паркуется, оглядывается назад, на старшего, морщит нос, когда переводит взгляд на спящего, матерится и вылезает из машины. Фёдоров только улыбается, качает головой, а после переводит взгляд на Глеба, убирает светлые локоны с его лицо, и кладёт ладонь на его плечо, слабо сжимая. Этого достаточно, чтобы белокурый распахнул глаза и резко выпрямился, ударившись головой о верх машины, тут же схватившись за ушибленное место.       — Не рыпайся ты так. Никто тебя убивать не будет, а вот сам убиться можешь. Вылезай давай, приехали, — Фёдоров с себя бомбер снимает, накидывает на плечи младшего и вылезает из машины, потягиваясь и разминая косточки, а после беря в руки сумку, которую из багажника выгрузил Рудбой. — Давай поспорим, Вань. Думаю смотрел фильм «красотка»? Я вот из него сделаю такую же, будет со мной ходить, — говорит Мирон, отдавая сумку Глебу в руки, оставляя себе другую, более тяжёлую. Ваня отмахивается, пожимает руку Фёдорову и обратно в машину залезает, тут же ее заводя. Старший только усмехается, уводя Глеба за собой. Голубин особо не успевает осмотреться, разве что пробегается взглядом по зданию, по этажам, глубоко вздыхает чистый воздух и поспешно бежит за Мироном, застыв около дверей. Старший пропустил его первым в теплый, ярко освещенный подъезд, а затем, показав на входе электронный пропуск, подтолкнул к лифту. В лифте Глеб оглядывается, рассматривает электронную панель, к которой Фёдоров прикладывает ключ, затем пробегается взглядом по стенам отделанными нежно-голубыми обоями, смотрит под ноги, на мягкий ковёр и наконец поднимает взгляд на огромное зеркало. Его вид оставляет желать лучшего: впалые щеки, синяки под глазами, ссадины и царапины на лице и руках, потасканная одежда, сверху скрытая большим бомбером Мирона. Глеб хочет что-то спросить, но не решается, лишь послушно выходит из лифта на нужном этаже. На лестничной площадке можно было бы жить, ведь та была просто огромной, с двумя креслами, столиком и пепельницами на нем. Здесь явно думали о людях и его удобстве. Мирон заходит в квартиру, отходит и лёгким движением головы приглашает Глеба внутрь, закрыв за ним дверь. Голубин наблюдает, как мужчина снимает обувь, забирает из его рук сумку и уходит в глубь квартиры. Та невероятно большая: отделана в темных, может кофейных, тонах. Коридор просторный и ярко освещённый, с двумя большими шкафами, пуфиком и подставкой для обуви. Парень стягивает с себя свою куртку, после обувь и замирает, не зная, что делать дальше, ведь его вещи были грязные, по сравнению с вещами Фёдорова. Янович появляется через несколько минут, забирает у младшего из рук его шмотки и кидает на светлый пуфик.       — Пошли, — он ведёт Глеба за собой, вдоль по коридору, заходя в просторную спальню. Всё такая же, в темных тонах. Огромная постель, заправленная явно на скорую руку, шкаф с зеркалом, подвесной телевизор, стереосистема, компьютер. Фёдоров ведёт его к шкафу, вытаскивает большое полотенце, боксеры, свою футболку и шорты, отдавая Глебу в руки. — В душе сиди сколько надо, главное, чтобы ты отмылся, как закончишь — иди на кухню. Думаю, разберёшься. Услышал? — говорит Мирон, когда выходит из спальни и открывает перед Глебом дверь в ванную. Голубин коротко кивает и заходит в комнату. Большая ванная бросалась в глаза, а дверцы, которые закрывались и скрывали внутри, ещё больше. Глеб подходит ближе, долго смотрит на кран и на электронную панель, хочет было пихнуть руку под кран, но тут же отдергивает ее, потому что вода вырывается сильной струёй. Дав себе время перевести дух, он наконец понимает, что тут всё автоматическое и можно расслабиться. Одежда отправляется на пол, а сам Глеб забирается в ванную, закрывая дверцы. Вода сразу начинает литься из душа, такая приятная, теплая, что Голубин не сдерживает спокойной улыбки, вставая под струи. Он долго разбирается с дозатором мыла, но всё-таки вскоре осторожно забирается руками в свои волосы. Кожа, до этого буквально темная от грязи, вновь становится совсем бледной, а волосы приятными на ощупь. Голубин долго моется, отмывается от грязи и наслаждается теплой водой. Он был действительно удивлён тем, что Мирон Янович не заставил делать его какую-то грязную работу, а наоборот, позволил насладиться душем, дав столько времени, сколько ему надо. Глеб вылезает из ванны где-то через час, присаживается на стул, осторожно промакивая капельки воды со своего тела, а после и с волос. Одежда ему заметно велика, но это сейчас не так важно, сейчас ему впервые так хорошо, впервые он чувствует запах мыла, а не грязи и копоти. Фёдоров ставит на стол тарелку с котлетой и салатом, рядом стакан с соком, на блюдце кладёт несколько кусков хлеба, пока сам рушится в большое кресло, листая каналы на телевизоре. Мужчина не задумывался сейчас о том, что с рабами так не поступают, но Глеба он не брал, как раба. Так получилось. Мирон глубоко затягивается и переводит взгляд на вошедшего Голубина, отметив, что тот стал похож на человека, а не на труп с глазами.       — Садись, поешь. Если ещё захочешь, то скажи. Не стесняйся, — Мирон улыбается, наблюдает, как Глеб оглядывает кухню, а после садится на высокий стул, опуская взгляд на еду. — Ты не переживай, за раба я тебя держать не буду. Не в таких моральных условиях меня вырастили. Ты тоже человек, к тому же подросток. Можешь спокойно тут жить, никто не запрещает, — говорит старший, когда отворачивается к экрану, перед этим заметив, каким заинтересованным взглядом Голубина скользнул по телевизору. Мирон оставляет выбор на какой-то комедии, тушит сигарету и поднимается на ноги. В прошлом здесь он жил с девушкой, а от того сейчас вытащил с верхней полки одного из шкафа коробочку, в которой была и расческа, и пара резинок, а также небольшой фен. Та девушка ушла, но некоторые вещи остались. Фёдоров берёт расчёску и фен, после чего шагает к Глебу, заходя ему за спину, заметив, как он напрягся, чуть ссутулившись. Янович только цокает языком, после чего включает фен и касается светлых волос. Он всё ещё помнил то, как делал тоже самое со своей бывшей, помнил, что у той тоже были такие светлые волосы. Мирон сушит недолго, выключает фен и начинает расчёсывать волосы Глеба, оглядывая шрам на его шее, в какой-то момент замирая, осторожно проводя по нему пальцем, спросив «как?».       — Напал кто-то. Уже не помню, — отзывается Глеб, допивая сок, чуть дрогнув от касания. — Мало кто хорошо относится к молодому поколению, думают, что мы виноваты в этой катастрофе, а от того пытаются либо надругаться, либо убить, — Голубин осторожно ставит стакан на стол, вздрагивает, когда кусок стола, на котором стояла посуда, поехал вниз, а вернулся уже без посуды. Мирон нежный, даже непривычно ощущать, как кто-то так ласково касается, как завязывает волосы в пучок, а после ещё и спрашивается наелся ли. Глеб улыбается даже слабо, качает головой и переводит взгляд на старшего, когда тот вновь садится в большое кресло, больше похожее на небольшой диванчик, а после приглашает сесть рядом и расслабиться. Голубин соглашается, спрыгивает на пол и идёт к Яновичу, присаживаясь чуть подальше от него, поднимая взгляд к экрану. Старший не кажется тираном, который мог заставить делать его страшные вещи, наоборот, он был очень спокойным, дружелюбным словно. И когда Глеба потянуло в сон, то Мирон не разозлился, как ожидал младший, он повёл его обратно в спальню, осторожно подталкивая к постели.       — Я живу один, поэтому постель одна. Поспишь со мной, ничего страшного, — Фёдоров касается поясницы парня, мягко давит, давая понять, что всё нормально и можно лечь. Глеб поддается, опускается на постель, всё ещё чувствуя себя как-то неловко. Мирон, стащив с себя футболку и кинув её на стул, залез под одеяло, шумно выдыхая, проверяя время. Янович всё ещё наблюдал за чужой реакцией и эмоциями, не сдержал даже лёгкой усмешки, когда Глеб залез под одеяло, перед этим его сжав в руках. Паренёк естественно ещё напуган и взволнован, но через пару дней это точно должно было пройти. Ко всему привыкнуть можно, даже к чему-то новому. Мысли не давали спать Мирону, но зато Голубин уже тихо сопел, а когда Фёдоров перевёл на него взгляд, то смог разглядеть светлую макушку, закрытые веки, пушистые ресницы и расслабленное лицо. Нельзя было спорить, что Мир давно никого не пускал в свою постель и из-за этого, не мог привыкнуть к чужому дыханию. Он осторожно ложится на другой бок, укрывается одеялом и закрывает глаза. Как бы трудно не было, но надо было уснуть и решать уже всё завтра.

***

      — Да заебешь же, блять, — Мирон тянется к смартфону, который вибрировал, показывая звонок от Евстигнеева. Только пробило десять, а ему уже что-то было нужно. Мужчина хмурится, сбрасывает вызов, пишет, что он спит и Ване стоит пойти нахуй, а затем пихает телефон под подушку. Янович потирает лицо ладонями, глубоко вздыхает, переворачивается на спину и пытается снова уснуть. Безуспешно. Он вновь открывает глаза и переворачивается на другой бок, переводя взгляд на всё также мирно спящего Глеба. Тот словно и не двигался во сне, разве что подтянул поближе к себе подушку, уткнувшись в нее носом. Мирон вздыхает и тянет руку ближе к чужому лицу, проводит тыльной стороной ладони по щеке Глеба, убирает светлый локон, который выпал из хвоста, с лица и слабо улыбается. Парень чем-то цеплял, был красивым, слишком красивым для ребенка, который провел свое время во время войны. Фёдоров приподнимается на локте, укрывает острое плечо Глеба, с которого спа́ла футболка, одеялом и собирается вставать, но решает, что позволит себе ещё полежать в постели. Мысли вновь накрывают его с головой. Глеб был с ним уже несколько дней, каждое утро просыпался первым, уходил в душ, а когда возвращался, то от него пахло душистым мылом. Кое-где, но пацаненок начинал разбираться, а как ещё и оказалось, что готовил совершенно отменно. Пока что Мирон давал время ему привыкнуть и освоиться, каждый день подчёркивая в нем нечто новое, интересное и необычное. Фёдоров вновь ложится на бок, чуть ближе, наблюдает, как Глеб откидывает одеяло и ложится на живот, обнимая подушку, тяжело вздыхая во сне. Мирону казалось, что Голубин слишком худым, но это его цепляло. И вот сейчас, когда парень мирно спал, Янович позволил себе слабость: опустил ладонь сначала на затылок, осторожно стягивая с волос резинку, а после опуская ладонь к спине, мягко погладив.       — Что ты делаешь? — Глеб спрашивает тихо, но заставляет Мирона вздрогнуть. Он сейчас скорее находился в дреме, от чего и проснулся из-за чужих касаний. Фёдоров переводит взгляд на его лицо, но руки не убирает. Голубин вздыхает тяжело, но не возмущается, наоборот остаётся лежать, наблюдая за тем, как Миро ведёт плечом, мол не знаю, а затем вновь проводит ладонью по спине, совсем ласково. Голубин приподнимается, подпирает голову рукой, смотря на старшего с некоторым любопытством. Он впервые застал его за тем, что тот касался тела, гладил. Мирон разглядывает чужое лицо, усмехается еле заметно, когда Глеб сдувает прядь с глаз, а после, ложится на бок, перехватывая его руку за запястье. У Голубина холодная ладонь, когда он ведёт ею по руке Федорова, после чего сжимает и приподнимается, опираясь на это.       — Так и не ответишь, что ты делал? — спрашивает блондин, отпуская чужую руку. А Глеб не такой уж и замкнутый, каким Мирон сначала его увидел. Тот хитрый и изворотливый, а язык у него острый. Мужчина хмурится, перехватывает чужие руки, а после толкает Голубина обратно на постель, нависая сверху, поставив одно колено между ног того. Мирон ставит локти за плечами Глеба, нависает сверху, разглядывает лицо, но всё ещё молчит, вроде как дожидается чего-то от блондина. Голубин выдыхает тяжело, вжимается в кровать под собой, играя роль испуганной лани. Глебу деваться некуда, когда Мирон нагибается к его лицу, когда берет за подбородок, проводя большим пальцем по нижней губе Голубина, слабо нахмурившись. Фёдоров близко, слишком близко, а ещё он безумно горячий, словно обжигает тонкую кожу Глеба. Блондин облизывает губы, опускает ладонь на плечо старшего, пока сам Мирон скользит второй рукой по талии, нагибаясь ближе, касаясь губ. Глеб закрывает глаза, отвечает, позволяет Мирону его поцеловать, позволяет прижать, позволяет укусить за нижнюю губу, а сам расходится на тихий стон. Мирону кружит голову от тонкого тела, которое прижималось сейчас к нему, от мягких губ, которые он целовал, терзая укусами. И Фёдоров готов был поклясться, что он мог бы целовать Глеба неприлично долго и много, забыв о том, что этот пацан у него даже недели не пробыл. Звонок в дверь заставляет вздрогнуть и отстраниться от губ Голубина, а после и оставить его в постели, оставить раскрасневшегося, с припухшими губами. Мирон выходит в коридор, а про себя думает, какой же он долбаеб.