***
Чимин смотрит на метку неотрывно ровно сорок две секунды, и хочет себе такую же температуру тела. Ибо пиздец, блять. Только мысленно, вслух он матом не ругается. Моргнув, он телепортируется в коридор к спортивной сумке, чтобы достать оттуда пачку с пластырями. В ход идёт большой квадратный с печенькой, потому что с ламами кончились. Намертво приклеив пластырь, так сказать, сокрыв все обличающие улики, Чимин воровато озирается по сторонам и на цыпочках следует в спальню, чтобы достать что-то с самыми длинными рукавами, какие только есть. Мозг услужливо подсказывает, что самые длинные — у рубашек из психушки. Чимин хнычет от досады, просовывая светлую макушку в горловину толстовки, как раз когда слышит за спиной: — Ты чего так орёшь? — интересуется возникший в дверном проёме Тэхён, сонно щурясь на оголённую поясницу. Чимин застывает с поднятыми руками, застрявшими в рукавах, как застигнутый на месте преступления. И только сейчас до него доходит, что он действительно не сдержал потока переполняющих чувств (звук, вероятно, напоминал крик оленя в брачный период) и разбудил своего друга, по совместительству — соседа по квартире. Он ругает себя за излишнюю эмоциональность и блеет в ткань ворота: — Да вот… приступ клаустрофобии. Тут внутри темно… и тесно. Помоги натянуть, а? Тэхён молча хлопает глазами пару секунд, пытаясь понять, не играет ли заспанный разум с ним злую шутку. И почему слова милашки-Чимина звучат так… неоднозначно? Украдкой щипает себя за бедро, убеждаясь в реальности происходящего, и нерешительно шагает навстречу. Он рывком одёргивает толстовку, наконец, выпутывая друга из тканевого плена, и отступает на шаг, заглядывая в красное, вероятно, от напряжения лицо. — Фух, — выдыхает облегчённо Чимин, наскоро приглаживая распушившиеся волосы. — Спасибо! — Обращайся, — Тэ пожимает плечами и, прежде чем скрыться за косяком, задаётся резонным вопросом: — А ты куда? Ночь ведь. Чимин замедленно оборачивается. — Э… ну… — мямлит он, обводит взглядом комнату, и ничего не находит лучше, чем растерянное: — Спать. — В толстовке? — Тэхён хмурится непонимающе. — Ну, да, — буднично подтверждает Чимин. — В толстовке. — Так ведь жарко же будет. — А я… ну… это… Чимин затихает и раздумчиво чешет макушку, остро осознавая весь масштаб грядущего пиздеца. Ведь на улице май, а впереди — лето. Жара. Сезон купания. Футболки и майки. Хочешь-не хочешь, а его маленькую проблемку заметят. Запалят. Просекут. Тэхён определённо будет первым, ворвавшись в душ или забравшись поутру в постель. И это абсолютно неизбежно. Чимин почему-то уверен, что Тэхён, как тот жидкий терминатор — способен под закрытой дверью пролезть или в замочную скважину просочиться. А вот когда он заметит, что у Чимина метка, всеми правдами и неправдами уговорит показать. А то и насильно заломает или об этом попросит Чонгука, ведь любопытство Ким Тэхёна не может быть неудовлетворённым. Вот же ж подлянка… Тэхён тем временем засыпает на один глаз, как дельфин, и на автомате бредёт в свою комнату — мять простыни и тискать подушку. Наверное, думает он пристыженно, надо пореже чудить, а то, кажется, Чимин заразился. Чимин же после долгих мыслительных перипетий замечает, наконец, что остался в комнате один, резко и как-то зло стаскивает толстовку, больно дёргая зацепившуюся за ворот серёжку, и с удвоенной яростью пуляет ею в шкаф. Завернувшись рулетиком в одеяло, он ещё долго пялится в потолок, продумывая план побега в Канаду. Нужен паспорт, шмотьё на первое время, деньги… эх… Но… от Судьбы же не уйдёшь?.. По крайней мере, думает Чимин, нельзя ей так запросто в руки даваться. Не теперь.***
— Хён! Юнги от неожиданности подскакивает и всем своим тонким телом обрушивается на пол. Что-то зачастил он тельце своё портить, роняя… Шипя совсем уж по-змеиному, он потирает ушибленный бок и со всей фантазией ругает того, кто устроил бомбардировку его двери кулаками в восемь ёбаных утра. — Хён, открой! — вопит Намджун и всё более-менее встаёт на места. Понятно, кто, и что ему надо. По крайней мере, Юнги всё ещё надеется, что ему просто принесли обещанную приставку. Ага, конечно. Скептически покосившись в сторону двери, он фыркает. С одной стороны, Джун достаточно умный, и после их полуночной перебранки вряд ли припёрся с утра, чтобы ещё немного постебаться. Или поделиться тем, что придумал его «джинхён». Если интеллектуальные шутки — конёк Намджуна, то у Сокджина — несмазанные скрипучие лыжи, и смех такой же. Но Юнги хоть и тощий, руки у него, в отличии от некоторых, не из жопы выросли, а значит, вломить может так, что встреча со стоматологом обеспечена. Об этом Намджун знает. С другой стороны, они друзья, очень давние, а это значит, что ждать можно чего угодно. И даже откровенных подлостей. Таких, как: — Если не откроешь, я Хосоку расскажу! Гулкий топот приближается с невероятной скоростью, и Намджун, даже невольно отпрянув, пугается не на шутку. Юнги рывком отворяет дверь и высовывается почти наполовину за порог, испепеляя (заспанным и растерянным, нежели внушающим страх) взглядом. — Ты этого не сделаешь! — хрипит он с нотками мольбы. — Тогда, — Джун по-хозяйски сдвигает его плечом в сторону и разувается, — ты обязан меня выслушать.***
То, что утро бывает добрым только в дорамах, Чимин знает не понаслышке. Его утро — это всегда фейерверк эмоций. И далеко не всегда — приятных. Вместо аромата свежеприготовленного завтрака — что-то взрывающееся, с криками, дымом и брызгами клубничного джема по стенам, в лучших традициях кровавых ужастиков. Вместо приятных пробуждений — пятка Тэ перед глазами, Тэ-наездник на его бёдрах или «о, миленькая пижамка, дай примерить, снимай!», что невольно задумываешься, не покушается ли твой друг на твой зад? Нет, в самом деле, не покушается. Ведь вместо мирного жевания тостов с кофе поутру — внезапные душеизлияния от лучшего друга о том, какой Чонгук зверь и как они опорочили вот этот самый стол на прошлых выходных, воспользовавшись свободной квартирой. Чимин после этого факта решает купить хлорки. На неопределённые нужды. Он пока не определился: вымыть всё дочиста или присыпать ею трупы. — Ты ешь, Чимин-а, — заботливо щебечет Тэхён, пододвигая к нему блюдце с подгоревшими магазинными (как, блять?) печеньками. Улыбается широко и добродушно, как ребёнок, слепивший из песочка куличик и «на!». Чимин смотрит на него изучающе, как на инопланетную форму жизни. Красивый, зараза, безусловно, но… Если и есть в нём какие-то несомненные положительные качества, окромя обаяния, то он их очень умело маскирует. Старательнее даже, чем следы от засосов на шее тональником замазывает… Тэхён — как гиперактивный щеночек. Гладь, корми, люби, играй, чеши пузико, обнимай, «скажи, что Тэ-Тэ хороший мальчик, ну скажи-и». А хочется прибить, чтоб не мучиться. Вздохнув, Чимин в ответ улыбается как-то кисло и уклоняется привычным «диета», тут же присасываясь к своей кружке адски крепкого кофе. Сейчас не до любимого латте с корицей и карамельным сиропом, как и не до личной жизни и бомбических закидонов Судьбы-злодейки. А обходиться приходится только последним. По правде говоря, у Чимина глаз не дёргается только волевыми усилиями. Он, конечно же, тоже бывает таким, как Тэхён: шумным, взбалмошным, ребячливым и просто весёлым. Но из-за изнуряющих танцевальных репетиций и подготовки к университетскому фестивалю он измотан физически, да и учебную программу никто не отменял. В итоге высыпается он максимум раз в неделю, и то не всегда понятно — куда. (Поступай в универ, говорили они. Будет весело, говорили они.) А тут ещё друг-сосед — особенный. И Чонгук его — не лучше. И Чимин задней мыслью даже желает им тоже оказаться «мечеными», но не друг с другом, чтобы жизнь сливками с клубничным вкусом (о них лучше не вспоминать) не казалась. Хотя, психика Чимина явно не готова к тем волнам эмоционального цунами, что обрушится на него в таком случае… А потом Чимин вспоминает про свою горе-метку, и аппетит отмирает окончательно.***
Намджун как друг — замечательный, ведь других человекообразных субъектов, которых Юнги мог бы признать «друзьями», в кругу его близких знакомых попросту нет. Они спешно отсеиваются либо отлипают, оставаясь в стороне, как непосвящённые в великое таинство. Ведь для Юнги открываться кому-то кроме его истинной любви — музыки, — сродни греху. Или просто влом. И вот тот единственный, кому известно, откуда у Юнги шрам на затылке, и несколько постыдных тайн интимного характера, сейчас деловито усаживается в кресло, складывая руки в замок и упираясь локтями в колени. Юнги хлопает себя по лбу, с размаху врезаясь телом в мягкость дивана. Эта беседа будет откровенно похожа на сеанс психотерапии для самых отбитых, сто из десяти. — Я бы на твоём месте еблишко своё берёг, — с отеческой заботой в голосе советует Намджун. — Тебе его ещё своей паре презентовать, если ты забыл. Негоже представать с фингалом на пол-лица. — Кто бы говорил, — фыркая, язвит Юнги. — И мне, вообще-то, откровенно похуй. Я не собираюсь ни с кем встречаться. — Так, хён, — Джун смотрит предупреждающе, — моё дело — предостеречь. Джин-хён мне пол-мозга прожужжал о том, что твоего соулмейта надо спасать, а то ты его сожрёшь заживо… — Нам, угомони его «материнский инстинкт» уже… — Юнги с досадой хмурится и чешет шею. — И вообще… пошли пожрём? — С утра? — удивляется Намджун. — Пожрём — не нажрёмся, не путай понятия. Нажрёмся мы вечером.***
В каждодневной однообразной рутине, безусловно, есть свои плюсы. Как минимум то, что все события, что приготовил тебе день, предсказуемы и внезапный «сюрприз» не танцует самбу на твоих нервах. Чимину хочется какого-то постоянства, свою тихую гавань. В уютном тепле чьих-то объятий он определённо заиграл бы новыми красками. Поначалу, пожалуй, преимущественно алой — от смущения. Он не раз слышал, что его щёчки становятся ещё очаровательнее, покрываясь лёгким румянцем. Он всегда был достаточно романтичен, чтобы строить свои «воздушные замки» и мечтать о вечной любви. Но сейчас, в окно наблюдая за неторопливым движением облаков, он слышит отдалённые раскаты грома. Или ему уже мерещится. — Эй, Чим-Чим! — окликает Тэхён, впечатывая в его спину свою огромную ладонь. Чимин вздрагивает всем телом и подскакивает на ноги, нервно озираясь. Сердце колотится где-то в горле. Не понятно, чего он испугался больше: неожиданного прикосновения или неожиданного прикосновения Ким Тэхёна? — Ты чего? — недоумённо хмурится Тэхён. — А ты чего? — парирует Чимин. — Так ведь… пара закончилась… — и удивлённо хлопает глазами. — Чимин? Тот поводит плечами нервно и закусывает губу. — Нет, всё нормально, — врёт. — Просто задумался. В столовку? — А… да. Гук нам место займёт, — сообщает Тэ, в ответ получая только кивок. Чимин, конечно, не виноват, что все его переживания у него на лбу написаны. Когда он пытается думать о чём-то, помимо соулмейтов, у него ничего не выходит. Он об этом явлении знает всего ничего, а статьи в интернете противоречат одна другой. Да и в принципе Чимину раньше не приходилось об этом особо задумываться, ведь явление соулмейтов — довольно редкое. Всего пара процентов от населения планеты, если верить статистике. И изучить их толком — не представляется возможным. Вот и приходится лавировать в своих мыслях мелкой рыбёшкой, захлёбываясь в водовороте событий. Он всё не может понять, как к этому относится.***
— Что ж, блять, я такого сделал в прошлой жизни, что в этой… эх… — Юнги бы Оскар и овации, вот только отыгрывает он своё недовольство крайне халтурно — без должных эмоций и попутно уплетая хрустящий огурцом кимпаб. — Вот ты, хён, заладил! — басит Намджун. — А ты приебался ко мне со своим этим «джинхёном». Заняться вам больше нечем? — Джин-хён тоже из-за тебя беспокоится, между прочим. — Да ладно, это ж очевидно, что твоя розовая болонка меня ненавидит… — Юнги лениво водит ложечкой в кружке, залипая куда-то в стол. — Скажешь, что безосновательно? — щурится Джун. — Скажу, что… — и зевает. Сложно представить, что «это», кулачком потирающее слипшийся глазик и причмокивающее губами, сонное нечто, умостившееся на стуле с кружкой кофе в обнимку, к вечеру перевоплотится в широко известную в узких кругах местную легенду рэпа, что взглядом заставляет оппонентов заикаться, а фанаток — дрожать от восторга. — Я, может, тоже устал и хочу любви, — ворчит Юнги. Намджун давится кофе и пялится на него как на статую Клеопатры: вроде, нечто знакомое, а с хера ли тут делает — не понятно. От Юнги он таких слов не слыхивал и ожидать вовсе не приходилось. Имидж, конечно, своё дело делал — недоступный недотрога, — но Юнги и сам по себе плевался от одних лишь намёков на нежности и прочее. А тут… такое… — Ты не заболел часом, хён? — «Недосып», — криво ухмыляется тот. — Ладно, приступай уже к своей гуманитарной миссии и просвещай… То есть, говори, что хотел и вали. — Скажу, — ещё до конца не отойдя от удивления, начинает Джун, — что скоро ты свидишься со своей второй половинкой. — Это я уже слышал, — в ответ отмахивается Юнги. Пару минут напряжённо что-то обдумывает и, наконец, решается спросить: — А избежать этого… можно как-нибудь? — Поздняк метаться, — Джун неприкрыто ухмыляется. — Да и нам с Джин-хёном интересно, кто тот храбрец, что укротит тебя. — Завались, Нам, а то я тебя сам… укорочу…***
Чимину хорошо знакомо то чувство, которое испытываешь, так и не чихнув. Ты, вроде, уже морально подготовился к своей участи, в носу щекочет нещадно, и в кульминационный момент после глубокого резкого вдоха свершается… самое страшное разочарование за последние несколько секунд. Зал молчит, не удостаивая героя привычным «будь здоров». Занавес. Чимин решительно хочет превратить точку в запятую, но он уже немножко перегорел и отчасти смирился. Рьяно спорить поздно, да и главная роль не ему принадлежит. Он устало опрокидывается на стену, собой стаскивая с неё отрезвляющую прохладу, пока не опускается задом на пол. Моргает пару раз, оглядывая своих сокурсников. Те воодушевлённо обсуждают подтверждённое расписание грядущего фестиваля. Хосок кидает осторожное: — Не расстраивайся. На первом курсе никому сольные номера не дают. Чимин кивает, потому что да, не дают обычно. Слишком рано, надо друг друга получше узнать. Пусть и обещали, не дали. Динамщики. Хосок участливо заглядывает в его лицо и хлопает по плечу, обнадёживающе заявляя: — В следующем году я за тебя поручусь и помогу поставить номер! — и улыбается так широко и солнечно, что пасмурные тучки, льющие тропическими ливнями в душе Чимина, потихоньку расступаются. Хоби-хён клёвый, Чимин это признаёт уверенно, приподнимая уголки губ кверху. И пихает его в плечо кулаком, фыркая, когда тот ерошит волосы «милого младшего» и говорит, тиская его щёки: — Тебе бы выспаться хорошенько и есть побольше! Немного поразмыслив, Чимин вздыхает и шлёт всё нахер. Да, он готовился к выступлению на фестивале, похерив на всё, кроме танцевального зала, где не жалел крови, пота и слёз ради цели последние пару месяцев. Да, его в последний момент подвинули из списка выступающих, заменив на кого-то из выпускников. Да, он расстроен безумно, ведь и сам знает, что подаёт большие надежды, и вообще просто хочет быть на виду — из этого он черпает силы. Но. Нет, он так просто руки свои не опустит, не прогнётся под мир, через шаг сующий палки в колёса. Падать он привык ровно на столько же, насколько и вставать после падений. Чимин стряхивает с плеч полотенце и тянется за наушниками.***
Любить клубы — значит быть кем-то, кто не Мин Юнги. Но это вовсе не значит, что Юнги не нравится один конкретный, со своей непередаваемой атмосферой. С виду — всё то же самое, что и везде, но всё же иначе: прожекторы, своими лучами падающие на маленькую сцену, громкие биты, забивающие уши, и шумная публика, кричащая в запале его сценический псевдоним вместе с признаниями в любви. Юнги нравится это до дрожи в коленях. Нравится вызывать восторг у других, ведь и сам поддаётся ему не меньше. Там его место, своеобразный Олимп, откуда меткими рифмами-молниями он щедро осыпает своих благодарных слушателей. Это даёт ему смысл к существованию, ведь то, что ты делаешь, надо любить, а любить гораздо приятнее то, что признают. И того, кого признают. Себя, например. В такие моменты Юнги словно бы преображается. Скидывая с себя приевшийся облик «Мин Юнги», он может стать кем захочет. Убрать из «профиля» такие характеристики как ворчливость и сарказм, и просто наслаждаться моментом. «Мы его сожгли. Закрываемся на ремонт. Сорян» Юнги скрежещет зубами и зло пыхтит, а Намджун озадаченно чешет затылок, уводя взгляд от закопчённой двери и корявой записки на ней, прилепленной на жвачку. Он ищет в телефоне ближайший клуб и не решается вызывать такси, предлагая старшему пройтись и «проветриться, а то тоже полыхнёшь». Другое заведение вскоре оказывается на горизонте, и яркая вывеска даже глаза почти не мозолит. Мозолят слишком пёстро разодетые люди внутри, видимо, с непривычки. И тут до Юнги внезапно доходит, что клуб, сука, необычный, но якшаться по улицам и дальше не хочется совсем. Он смело протискивается мимо чужих тел, взглядами на диванчики подтверждая свои подозрения, и нажраться до рассоединения хромосомных нитей становится делом национальной важности. Бармен смотрит, кажется, понимающе, и даже не лезет с отвлекающей беседой, тут же ловко вытворяя виски со льдом. Юнги присасывается к стакану жадно, словно скитался до этого по раскалённой пустыне. Мозг немножко отплывает, звуки музыки почти не раздражают, потерявшийся где-то Намджун не волнует ни в одном из планов. Бармен повторяет. А потом мироздание усиливает накал страстей. Мученически простонав (звук просто слился с музыкой), он разочарованно бормочет: — Когда я говорил «недосып», я не имел в виду «хочу кого-нибудь с сухофруктом вместо мозга»… — Что, прости? Парень с вырвиглазно-розовым коктейлем в руке выглядит озадаченным, но Юнги лишь вздыхает устало и молча показывает фак. Обычно этого незамысловатого жеста бывает достаточно, чтобы пояснить незнакомцу, что его поползновения беспочвенны и он может идти ловить на своего «живца» кого-то другого, но… За последние сутки с Юнги произошло столько всякой хуйни, и он даже почти не удивляется (просто проливает немного виски на джинсы), когда его поясницы касается чужая грабля, а над ухом слышится: — Не ломайся, я тебе даже отсосу… И вот, ну, зря ты это, парень… Юнги обеспечивает парню визит к стоматологу, и дышать сразу становится легче. Злость надо как-то выпускать. Правда, ошеломлённая толпа не разделяет его радости. Но Юнги похуй. Он находит глазами подоспевшего Намджуна и пьяно улыбается, оповещая: — А теперь я хочу на ручки и спать.