***
Ночь пересыпается в день со скоростью лавины. Когда где-то совсем рядышком что-то издаёт громкий протяжный вопль, очень напоминающий любовные серенады китов, Юнги высыпается белоснежно-одеяльным комом с самого настоящего склона кровати, по отвесной, громогласно обрушиваясь на пол. Чувствует себя как неудачно спустившийся горнолыжник — с разбитыми вдребезги планами на продолжительный сон. Тупо поваляться в душном тепле одеяла, варясь в собственных назойливых мыслях, само собой, тоже не получается. Перспектива ползти на пузе до ванной, попутно собирая с пола прохладу, кажется ему очень приглядной, но… Возникает ассоциация с гадскими змеями, значит, давай, ножками работай. Юнги не без труда уговаривает себя вести по-человечески и выворачивается из ткани. Ленивая сонная помятость вымывается из Юнги на автомате, по привычке. Он чешет плечо щетинкой, пялится на своё отражение и спустя минуту неосторожно пускает себе бритвой кровь. Ебучие ассоциации так и стучатся в размякший поутру мозг. Пока кипятится вода и совершается открытие второго века, Юнги мельком проверяет телефон. И… ничего. Кроме поразительных для него без пятнадцати девять на часах — ничего. Никто его не хочет. Тишь да гладь. Юнги давно о таком мечтал. Вот только… это подозрительно. То, что Чимин зажимает утреннее сообщение. И дело даже не в том, что это привычный для Юнги ритуал и, так сказать, залог более-менее удачного дня. Скорее, необходимость. Чтобы быть уверенным, что вчерашние чудики не потеряли Чимина где-нибудь или вроде того. Да, Юнги волнуется за малого. Немножко. Но ощутимо. И немного, совсем чуть-чуть, буквально капельку — тоскливо. К хорошему быстро привыкаешь. Чимин, наверное, ещё вчера всё просёк и мысленно ужаснулся, только виду не подал. Обнял Юнги на прощание, а дома в спешке покидал трусы и зубную щётку в чемодан и удрапал куда-нибудь… на родину. Он, вроде, упоминал вскользь, что родился где-то у моря. Ну, или на крайняк вернулся туда, откуда свалился. Намджун ещё тогда, в самом начале этой эпопеи сказал, что соулмейта легко от себя отвернуть. Как и любого человека, встреченного случайно. Но ведь у Юнги есть некая фора? Они же общались до этой дурацкой встречи, неужели для Чимина это не будет иметь значения?.. Это почему-то раздражает даже чуть больше, чем ранний подъём. Глянув недобро на того, кто вчера нагло прервал его половую жизнь… то есть, единение с ковром, Юнги седлает стул и укладывает подбородок на сложенные на спинке ладони. — Ну, и что мне с тобой делать? Во, Юнги, уже на тараканов кидаешься, — констатирует внутренний голос. «Шипучка», заточённая в стеклянную темницу, мнением своим делиться не спешит, шевелит усищами и шелудит лапками по стеклу, то ли молясь своему тараканьему божеству, то ли выбраться желая. Стоит ли вернуть его соседям? А если он им не принадлежит — визгу будет, небось… К тому же, не бегут ведь оттуда, где хорошо. Определённо, к соседям животное нести нельзя. Негуманно. Может, просто вынести его на улицу и выпустить? Чтобы резвился как свободный дикий мустанг и щипал в удовольствие травку… А если его затопчут или машина раздавит?.. Ну, блин, дожили! Чувствовать ответственность за таракана, только и не хватало этого! Со всеми этими ожиданиями пришествия рокового разносчика пиццы, Юнги, походу, сделался параноиком. А после вчерашнего немного больше обычного крышечкой поехал. Видимо, слишком давно не выгуливал на жаркой сцене своё роковое альтер-эго. Мысли сложные лучше всего в толпу бросать едкими рифмами и забывать, чтобы в голове не теснились, суматоху создавая, и новым рождаться не мешали. Юнги блаженно прикрывает глаза, вспоминая то восхитительное ощущение, похожее на внутреннюю дрожь. Но не от страха вовсе, а предвкушение и трепет. Желание быть признанным и принятым этой ревущей толпой, влетающие в уши и самое нутро звонкие биты, и собственный уверенный голос… Юнги как никогда скучает по сцене. Но вместо этого — любовные серенады, совершенно неожиданно превращающиеся в какие-то протяжные стоны. Юнги запоздало понимает, что, кажется, внутренний кит готов на всё ради еды. Вчера ему не уделили много внимания. И Юнги решает подкормить хотя бы эту часть своего внутреннего зоопарка, не давая лишней пищи для размышления таракану. Внутреннему. Для внешнего, о котором тоже надо позаботиться, он погуглит варианты кормёжки.***
Чимин не любитель детективов. Он не любит плутать в догадках, выстраивать баррикады из гипотез и расшифровывать верные ответы. Когда чего-то не знаешь — узнай. Спросить проще всего, но не всегда, конечно, надёжно — могут соврать, и тут уж надо быть внимательным и ловить лжеца на горячем. Но сейчас куда страшнее поймать «на горячем» своего соседа и его парня. Ночью Чимин сквозь сон отчётливо слышал копошение и голоса из прихожей, а это значит, что Тэхён, возможно даже, что с Чонгуком — дома. Как Тэхён умудрялся пробираться в общагу после отбоя — загадка (вторая после его проникновения в закрытую Чимином комнату неделю назад). Но он умудрялся, ещё и Чонгука вместе с собой затаскивал. И Чимину немного стрёмно оказаться в их компании сейчас и с самого утра случайно угробить себе останки психики. Потому что его жизнь обычно — какая-то фантастика (неведомая хуйня) с элементами триллера или хоррора. Чимин по шажочку изучает пространство, медленно и осторожно, движется вплотную к стене, ощупывая кончиками пальцев рельеф обоев, и очень внимательно вслушивается в обстановку. Как в шпионских фильмах. Но, учитывая особенности своих друзей, воображение тут же рисует ещё не забытые со вчерашнего дня декорации серпентария: свисающие лианы, стрёкот цикад и неведомые зверюшки, притаившиеся как рояль в кустах. Квартира меняет свой пейзаж на какой-нибудь инопланетный, где растения огромные, атмосфера не пригодная для дыхания, и всё вокруг не прочь тобой позавтракать. Чимина аж передёргивает от мысли, что где-то совсем близко прячется коварная плотоядная кувшинка Чон Чонгук. Это напоминает один фильм, который они недавно смотрели с Тэхёном. Там люди имели синюю кожу и представление о мире, как живом и разумном существе, с которым нужно сосуществовать в гармонии, но при этом мир кишел всякими опасными зверюгами. И можно было попробовать наладить контакт со всем живым при помощи «связи». Было бы забавно, думает Чимин, если бы и соулмейты тоже находили себе пару по принципу: «А как понять, что он меня выбрал? — Он захочет тебя убить». Тогда бы у него было аж два соулмейта. Чимин фыркает и прислушивается. В целом тихо, на кухне пощёлкивают стрелкой часы, из ванной доносится натужное сипение труб, а из коридора — чьи-то далёкие шаги. Чимин делает резкий выпад, простреливая взглядом кафельные углы ванной, и шарахается, зацепившись за выглядывающую из-за шкафчика швабру с шляпой на ручке. Обманка. Выдохнув, он движется дальше, складывая пальцы пистолетом. Это, конечно, вряд ли как-нибудь поможет. Не поможет, скорее всего. Если только у Тэхёна не обнаружится внезапно какая-нибудь «пальцефобия», а у Тэхёна она не обнаружится. К нему из всех возможных болезней только воспаление хитрости прилипло. Но Тэхён не был бы Тэхёном, если бы был предсказуем хоть раз. Чимин только протискивается в дверной проём, удерживая наготове «оружие», а Мистер Актёрство уже вскрикивает болезненно, с мученическим выражением лица неторопливо сползает по стенке на пол и тянет жалобно: — Пощади… Чимину хочется сказать: «я же даже не выстрелил», но… Ладно, почему бы не подыграть своему странному другу? — Где второй? — шепчет он Тэхёну на ухо, наклонившись и сжав ворот его футболки. — Н-не понимаю, о чём-мм ты… — страдальчески тянет тот, тяжело дыша. Трепещущие веки смежает и подрагивает всем собой. Чимин даже на всякий случай проверяет свои пальцы на наличие дула. А потом ими же облапывает Тэхёна, тыкнув пару раз по рёбрам. Тот хрюкающе хихикает, но вновь продолжает «умирать» уже через секунду. Несите, блин, Оскар! В кармане шортов Чимин упирается во что-то твёрдое, и узнаёт в этом свой старенький смартфон. Который как-то оказался у Тэхёна. Окей, Чимин запытает этого мелкого паршивца чуть позже — лежачих же не бьют. Уведомление на экране сообщает, что осталась всего одна попытка правильно ввести пароль — взломщик из Тэхёна ну такой себе (спасибо, что хоть не открывашкой для консервов он своё любопытство удовлетворял). Чимин вздыхает. Повезло, что Тэ не добрался до сокровенного. Не то чтобы он там прячет что-то эдакое, и всё же. Личная жизнь на то и личная. Это Тэхён может позволить себе «V» на графическом ключе и откровенные рассказы о своих похождениях, а Чимину вот приходится изгаляться, выдумывая новые мудрёные фигуры. Да и распространяться (о своих несуществующих подвигах) не хочется. В диалогах не находится ничего нового — всё-таки утро воскресенья, все либо спят носом в подушку, либо штудируют талмуды информации к грядущим экзаменам. Поскорее бы с ними уже разобраться и выдохнуть спокойно. У Чимина остался всего один, но такой, что, блин, и врагу не пожелаешь! Сколько ж можно маяться с этим философом? Почему он так ломается? В самом деле, Чимин же его не на свидание зовёт! Прилив лёгкой агрессии помогает немного проснуться. А ещё — вспомнить кое-что важное. Чимин уверен, что он как-нибудь уломает философа (даже готов стихи под окном прочесть, но это вряд ли поможет, а то и наоборот), ведь — соревнования сами на себя не поедут. На них определённо отправится Чимин. А это значит, что надо поделиться радостными новостями с роднёй. И тут Чимин залипает на контакт Юнги. Как-то спотыкается об него взглядом, моргает несколько раз и отвлекается от первоначальной цели. С этим хёном у Чимина всё как-то… непонятно. Итак, что он знает о Юнги? Кроме имени (блин, даже фамилию не знает) о нём известно не так много. Он чуть старше, хорошо скрывает свою доброту, имеет «богатый внутренний мир». С Юнги интересно общаться, его было приятно обнять. А ещё у него красивые глаза, взгляд которых едва ли удалось пару раз уловить. И не особо получилось рассмотреть. Но всё же — по-особому красивые. Не в форме или цвете радужки дело, если только отчасти. И у него есть соулмейт. На этом Чимин притормаживает, углубляясь в мысль. Интересно, какой он — соулмейт Юнги-хёна? Каким должен быть человек, подходящий ему? Юнги казался поначалу таким уверенным… даже самоуверенным, а потом просто стал дёргаться, нервничать и зажиматься… Чимин чувствует, что что-то упускает, что-то, едва ли не самое важное, по ощущениям. Но что это именно — понять не может. Что-то не очевидное. Такое, о чём в данной ситуации первым делом не подумаешь, но поняв это, оно словно в канву событий идеально впишется, как влитое. Только вот… что это? Какие-то разрозненные факты, обрывки мыслей и чьи-то слова кружатся, вертятся и никак не хотят между собой дружить. Бардак, такой же ядерный, какой они с Тэхёном иногда устраивают на эмоциях, а потом всё это куда проще выбросить, чем разобрать. Свой внутренний бардак Чимину тоже хочется выбросить. Он всё ещё не любит недоговорённости и непонятки. Это сбивает с толку. Так, хватит. Хочешь — скажи. Не знаешь — спроси. Чимин так и делает. Он помнит и ценит все их беседы, считает Юнги другом и уверен, что хуже от этого не станет.***
Уже совсем скоро Шипучка хрустит листом пекинской капусты, а Юнги хлюпает свежезаваренной лапшой, втягивая горячую вкусность с тихим довольным урчанием. Желудок отзывается тем же, теплея и отлепляясь от позвоночника, и всё внимание организма поспешно перетекает туда. В голове становится тише. Наконец, думать легче, даже не приходится почти, как-то само. Одна лишь мысль немного задерживается, и Юнги отстранённо её думает, разглядывая золотистый бульон: немного лапши надо оставить про запас. На случай, если надо будет по чьим-нибудь ушам развесить… (Но по ощущениям — навешивает себе) Это всё ещё актуально. Есть Хосок, который по странному стечению не пойми чего в его голове решил Юнги с Чимином сводить, даже если придётся пренебречь пожеланиями мироздания. Есть Чимин… и что с ним делать или не делать — не понятно. И есть Намджун, который… чёрт, Намджун! Юнги давится осознанием и лапшой. Намджун не давал о себе знать чуть меньше суток, но после вчерашнего звонка уже должен был ломать Юнги дверь. Юнги прислушивается. Тишина. А это блядски подозрительно! Надо что-то делать. Нихуянеделание — хорошо, но опасно. Он хватается за телефон и чуть не топит его в рамёне, потому что: mochimin: привет, хён) сегодня прекрасное утро! Юнги смотрит на родной корейский как на гибрид древнерусской буквицы и арабской вязи. Сглатывает судорожно, стискивает дрожащие пальцы в кулаки и кусает губу. Он внутренне радуется, но внешне паникует. Всё не так и всё не то, когда забавный пацан по переписке оказывается внезапно предназначенным. Так, без паники и лишних движений, командует себе Юнги. Медленно опусти палец на экран и прокрути чуть выше по переписке. Верно. Надо вести себя «как обычно», чтобы Чимин ничего не заметил. Никаких странностей за своим хёном, ничего необычного, хён совсем не должен быть подозрительным… Блять… Бля-ять! Что за херню он писал всё это время?! Задирать, дразнить и смущать малознакомого парнишку — весело. Задирать, дразнить и смущать своего соулмейта — как-то… Вдох-выдох. Юнги надо взять себя в руки и ответить совершенно нормально и непринуждённо. Вдох-выдох. Ответить как обычно. yoonminD: Не столь прекрасное, как ты: 3 Да блять! Удалить-удалить-удалить! Как хорошо, что Чимин не может видеть его онлайн. Он не готов ответить. Так ждал сообщения и даже немножко приуныл, и сам в итоге дёргается как школота. А он ведь старше Чимина! Надо просто ответить. Но не так, как до этого, но при этом так, чтобы… Ну, ёб твою, почему так сложно?! О. Кажется, уже не нужно. mochimin: носи одежду полегче, хён там жарко а то я волнуюсь …пиздец.***
Проходит позорно мало времени, как Тэхёну надоедает прикидываться барышней без чувств, и он приползает к Чимину под бок на диван. Жмётся теснее, и Чимин вновь ощущает себя бамбуковым бревном в цепких лапках коалы. И это в сочетании с низким рокочущим голосом даже умиротворяет. Тэхён вещает, что Чонгук ускакал с их общажной грядки где-то за полчаса до пробуждения Чимина. Делится своими впечатлениями о вчерашнем совместном вечере, о том, как громко они орали с Чонгуком, катаясь на карусельках вместе с детьми, игнорируя непонимающие взгляды взрослых. Тэхёну и его непосредственности только позавидовать. Он кажется вовсе ни чем по жизни не замороченным, всегда улыбчивый и жизнерадостный. Кажется. Чимин видел пару раз, как яркая улыбка едва ли заметно отличалась от привычной. Как голос немножко вздрагивал, выдавая нервяк. Но Тэхён прятал и будет прятать свои переживания, потому что: «В этой жизни слишком много всего такого классного и здоровского, чтобы грустить! И Чонгук — лучше всего!». И Чимин невольно задумывается — может, счастье, на самом деле, в другом человеке? Тэхён хохочет, когда дело доходит до «а потом нас выгнали, потому что мы подговорили детей кричать «Тэхён плюс Чонгук равно любовь», а родителям это не понравилось!», и Чимин понимает, почему не может подолгу на него злиться. Он так весело об этом рассказывает, заражает прям-таки своими эмоциями, умиротворяя и вселяя надежды на лучшее. Тэхён классный и живой, словно пламени огонёк с этими его красными волосами и искрящимися глазами. А у Чимина где-то глубоко в памяти тихонько скребётся что-то, что Тэхён нехотя упоминал о своей родне. За самыми яркими улыбками зачастую прячутся неприятные воспоминания, верно? —… поэтому мирись со своим парнем, и сходим на двойное свидание! — заканчивает Тэ и глядит испытующе. Чимин моргает удивлённо. — Но… у меня нет парня. — Всё-таки расстались? — вздыхает Тэхён, но тут же приободряется. — Ладно, не горюй, куплю тебе вишнёвое пирожное в той клёвой кондитерской, и парня тебе найдём в сто раз лучше, лады? И исчезает из квартиры, так и не услышав растерянное и какое-то неуверенное в ответ: «Мне девушки нравятся…» Правда, это скоро забывается, потому что в сети появляется мама, и они устраивают видеозвонок. Мама охает и ахает, интересуется, чем питается её милый сын, в ответ получая смущённое «ну, ма-ам!»; она расспрашивает о новостях и обещает прислать бутылочку настойки по собственному рецепту, чтобы растопить сердце строптивого философа. Чимин выпадает на мгновение, живо представляя, как суёт в руки преподу алкоголь, а тот округляет глаза и вызывает полицию, потом Чимин в полосатой робе пытается протиснуться меж прутов решётки, но его ловят и наказывают, и почему-то это Чонгук… Что-то воображение сегодня расшалилось. Мама уже делится своей жизнью, сетует на обленившегося в край отца и зовёт в гости, и Чимин перенимает инициативу, рассказывая о соревнованиях. Они не то чтобы очень важные, поэтому родители не обязаны приезжать с поддержкой, но сообщить им о своих успехах важно. Он с родителями довольно близок, поэтому делится всем. Почти… Заканчивая беседу едва ли не через два часа, Чимин страшно радуется, что мама у него мировая и не просит показать язык, дать сведения на всех друзей, знакомых и их родителей, и не требует предъявить вены, а то и так затянувшаяся беседа вышла бы на новый уровень. Ведь там, на сгибе локтя, спрятанная под пластырь с коалой, у него есть маленькая тайна. И что с ней делать, Чимин всё ещё не очень понимает.***
Так и не дозвонившись до Намджуна (он всё-таки друг, вдруг его там пришельцы крадут?), Юнги нехотя собирается показаться миру. Молчание в сообщениях (и Намджуна, и собственное) напрягает. Но уже у самой двери подтверждаются все самые нехорошие предчувствия. Намджун мартовским котом хрипло завывает в голосовых «хё-он, приди-и». Жутковато. Юнги на всякий случай вызывает такси и добирается с ветерком из кондиционера до их с Сокджином обители (зла). Встречающий его на пороге Намджун, завернувшись по подбородок в одеялко, напоминает нечто среднее между личинкой майского жука и бобовым ростком. Юнги даже не щупает «это», сразу направляясь за аптечкой и полотенцем. Всё-таки подцепил заразу из-за своей внезапной пьянки. — Ну и за каким я здесь? — любопытствует Юнги, шлёпая Намджуна мокрым полотенчиком по лицу, да посильнее, чтобы проняло. — Это вопрос жизни и смерти! — хрипит тот. — Это я уже понял, — усмехается Юнги. — Но лучше бы нотариуса вызвал — написать завещание или… хотя бы священника, чтобы исповедал твою жалкую душонку. Я разве похож на священника? — и добавляет задумчиво-мечтательно: — Ммм, я бы отпускал грехи, позволяя подержаться за средний палец… Намджун на это даже не вздыхает привычно, и кряхтит из-под полотенчика: — Ну, что там? — Тридцать семь и один, — оповещает Юнги, откладывая термометр на тумбочку. — Ну, тут уже никакая церковь не поможет. Принимай язычество и вымаливай прощение у кустов. — Хён! — стонет Джун, прочищает горло и мутным взглядом утыкается в одного из двух Юнги (промахивается, кстати), — я серьёзно. Ты должен мне помочь записать эту песню… Она только пришла ко мне… Нет! Впорхнула ко мне в комнату белой леблядью… лебедем! Как озарение, как свет, как, как!.. И я… понимаешь, я должен её написать и Джин-хёну… посвятить! Да! Юнги смотрит на него, как на умалишённого. Но всё же послушно отыскивает блокнот и честно готовится записывать строчки, рвущиеся из воспалённого мозга друга. — Всё-то у вас, ёбаных гениев, не по-человечески… Правда, очень скоро передумывает и разражается праведным гневом. — Кто, блять, в полубессознательном состоянии придумывает порно-песни? — Просто перечитай, хён, — совершенно серьёзно просит Намджун. — У меня карандаш от смущения крошится такое записывать, а ты хочешь, чтобы я вслух читал? — О, точно… Твоя линия трусиков, тоньше твоей подводки… — Чёбля?! — Не ломайся, Джин-хён оценит… твой вклад в создание шедевра. Я потом его стоны ещё наложу… Юнги прячет лицо в ладони. — Только если он долбанёт меня своей поварёшкой, и я забуду этот ужасный опыт как страшный сон… — Приди ко мне, думаю только о тебе… Кажется, пришла пора наказать тебя… Детка… — бурчит Намджун в уголок подушки, а Юнги… …ощущает себя немножко Чимином, и ему неловко.***
mochimin: привет, хён! что делаешь? yoonminD: Ухаживаю за одним растением. mochimin: о, так ты занят? yoonminD: Выкладывай. mochimin: хотел предложить встретиться, но если ты занят давай завтра? после пар? yoonminD: Я свободен после трётьей. mochimin: подожду у входа)***
Весь вечер Чимин ведёт себя очень хорошо (будто решил заранее побыть хорошим мальчиком, а потом вдруг резко испортиться, но не так, конечно, как тот «подорожавший» сыр у них в холодильнике). Он учит что-то по программе, немного прибирается в квартире, всеми силами избегает ненужных сейчас размышлений, гуляет, свесившись наполовину из окна, и после душа пораньше ложится спать. Примерный прям. Именно поэтому утро понедельника кажется ему вполне нормальным. Оно тёплое, солнечное, и Чимин совсем не опаздывает на тренировку. Думать о чём-то, например, об отсутствии Хосока «по делам», кажется чреватым — от этого только морщинка меж бровей пролегает и голова начинает болеть. Не в этом Чимин силён, потому он с некоторым даже остервенением отрабатывает танец. И движения получаются очень точными и правильными, но всё равно какими-то слишком напряжёнными. Умиротвориться выходит только надеждой, что совсем скоро он во всём разберётся и больше не придётся искать подвох. Он расспросит Юнги-хёна, потом отшлифует всё это разговором с Хоби-хёном — и мир вновь перестанет казаться сложным и непонятным, как-то уравнение по вышмату, над которым он сломал себе полмозга и сгрыз ноготь. И раз уж выспрашивать решительно у него не получается, Чимин определяется действовать мягко и осторожно (чтобы не спугнуть Юнги?), чтобы последовательно найти ответы и разложить всё по полочкам.***
Когда дверь хлопает и из прихожей доносится радостное «Я дома!», Юнги находит себя вновь уснувшим на столе в компании кружки с недопитым кофе. Дежавю. А через минуту его находит удивлённый Сокджин (с какой-то розовой фигнёй на голове) и на всякий случай уточняет: — Юнги-я? — Нет, я Намджун, мы просто поменялись телами, — бурчит тот, распрямляясь. Пока Юнги пытается вытянуть затёкшую тушку, тихонько матерясь, на кухне объявляется третий, который совсем не лишний. — Бог ты мой… — выдыхает Намджун с благоговейным трепетом, оглядывая свою пару с тапочек до макушки, и едва удерживается на подкашивающихся ногах. — Джун-и, вот бы ты это сказал при нашей встрече, — озорно хихикает Сокджин, изящным движением поправляя несуществующую выбившуюся из причёски прядку. Пока Юнги пытается осознать себя, понять, кто он, что он и почему его так зовут, Сокджин любовно оглаживает Намджуна по всем поверхностям тела, и после переключается на сковородки и кастрюльки, собираясь наверстать упущенное за эти почти трое суток его отсутствия. Он с удовольствием делится рассказом о том, что его срочно вызвали на съёмки в клипе какой-то начинающей, но очень многообещающей певицы. И всё это делалось в условиях строжайшей секретности — забрали телефоны и съёмки проводили в другом городе, чтобы избежать утечки информации. Ему там покрасили волосы — в благородный персиково-розовый, от которого у Намджуна только что слюни не текут, — и дали главную роль. — Эта девчонка хотела, чтобы в клипе я её поцеловал! — возмущённо сообщает Джин, переворачивая ловким движением блинчик. — Я сказал, что лучше уж поцелую статую. И что ты думаешь? На следующий день они привезли её бюст! Ещё и за идею меня поблагодарили! — он хмурится, тут же ласково щебеча. — Но я рад, что не пришлось с ней целоваться. Она же не Бред Питт. И тем более, не мой Джун-и, — воркует Джин, склоняясь к своей паре, и чмокает в кончик носа. Намджун тихонько вздыхает, влюблённо хлопая ресничками, а Юнги фейспалмит и кривится. Слишком уж они милые, до тошноты, парочка идеальных засранцев, аж смотреть неприятно (но не завидно). Если все соулмейты обречены на такую слащаво-сопливость, то лучше покажите, где ближайшая стена. Сокджин кидает на него недовольный взгляд и фыркает, опускаясь к Намджуну на коленки, и тут же оказывается прихвачен его лапищами по бокам. Джин ласково проводит по его волосам и с изрядной недоброжелательностью в голосе интересуется: — Юнги-я, не поделишься рецептом своих кислых щщей? — Нет, — булькает тот раздражённо. — И вообще, знаешь что? На днях твой ненаглядный Джун-и в вашей кровати обжимался с очешуительным красавчиком. Еле разнял! Юнги решительно срывается с места. И друзей подъебнул, и себе комплимент сделал. Ай, какой молодец! Следует заветам Намджуна и «лав юрселф»-ит. — Джун-и? — звучит мягко-угрожающе. — Хён, вернись! — вопит Намджун вслед. — Не будь сучкой! — У меня для этого недостаточно широкие плечи, — язвит Юнги и с чувством выполненного долга захлопывает дверь.***
— Попался, Чимин-щэ, — звучит злорадное над ухом, и «жертва» захлёбывается от неожиданности воздухом, тут же оказываясь в капкане крепких рук. Плотоядная кувшинка сомкнула свои лепестки, понимает Чимин. И Тэхён тут же, лыбится довольно и глазами сверкает, натягивая на руки воображаемые перчатки. Выглядит как сумасшедший учёный, который сейчас крикнет: «Сестра, скальпель!», и ни чем хорошим для Чимина это не кончится. Бррр! Вот и трэш к жанрам присоединился. Самое время орать «на помощь!», но свидетелей и так половина двора, а из захвата мелкого качка своими силами не выбраться. Если в прошлый раз, когда Тэхён на всю столовую бессовестно разоблачил Чимина как носителя метки, этим мало заинтересовались, списав на то, что тот «тэхёнит» в своём обычном режиме, то теперь, когда его подловили после пары и внаглую зажали, избежать огласки не выйдет никак. Вон, девчонки уже вовсю перешёптываются. Тэхён тем временем падает перед своей жертвой на колени (но нихрена не кается), тянется загребущими ручонками, чтобы закатать рукав, и с видом ребёнка, дорвавшегося до печенья, подцепляет пластырь (с розовым зайцем). Скалится хищно, бормоча что-то про «Ну, наконец-то!». Чимин, даже не пытающийся сопротивляться, расслабляется и откидывает голову Чонгуку на плечо, ухмыляясь в ожидании шоу, словно находится в удобном кресле перед широким экраном в кинотеатре. Премьера: «Ким Тэхён и челюсти звон». Тэхён дёргает пластырь и… его замыкает. — Всмы-ысле?! — басит он, вылупляя глаза на плотный слой чёрного маркера поверх метки. Уже кидается, чтобы обслюнявить и начать оттирать, как вдруг дёргается и шлёпается на зад от знакомого оклика: — Хэй, мелкотня! Чимин оборачивается на голос, вздрагивает от звонкого звука, очень напоминающего наглое вторжение на территорию чьих-то полупопий, и отшатывается от испуганно пискнувшего Чонгука. Юнги появляется как тот самый пресловутый рояль из кустов (хотя на деле он пианист, ба-дум-тсс!). И даже с высоты собственного роста подавляет одним лишь взглядом похлеще всяких доминантов. — Ещё раз полезешь к Чимину, — холодно нахмурившись, шипит Юнги на Чонгука, — выдеру. Гук с видом оскорблённой невинности выпучивается на обидчика, отскакивает в сторону Тэхёна и, подтверждая догадку, хватается обеими ладонями за зад. Бэмби определённо курит в сторонке — Чонгук делает настолько большие, напуганные оленьи глаза, что его даже становится жаль. Будто Юнги невинную зверушку обидел, кошмар. Пока Тэ утешающе оглаживает Гуку повреждённую ягодичку, Чимин переводит сияющий взгляд на Юнги, словно тот — Принц в по-модному драных доспехах. — Хён! О. Чимин. Всё такой же, думает Юнги. И улыбка всё такая же очаровательная, как и день назад, как и на фотке… Юнги непроизвольно дёргает уголками губ в ответ, взглядом соскальзывая на задравшийся рукав, и хмыкает. Кто там мыслит параллельно? Гении, близнецы и идиоты? Соулмейты, видимо, тоже. Забавно, думает Юнги, что теперь у них одинаковые метки…