Иллюзии.

      Даня наслаждается солнцем. Чем ещё ему наслаждаться в яркой Барселоне? Это феерия цветов, звуков, красок. Словно кто-то размазал палитру по небу и земле, смешав кисточкой то, что, казалось, никогда не должно объединиться.       Дане тепло. Это даже сложно пояснить словами, но впервые за долгое время он не мерзнет, а дышит воздухом, проникающим в лёгкие спасительным жаром. Даня оттаивает ото льда, чувствуя теплую руку в ладони.       Оля всегда доверчиво прикасается к пальцам, а потом переплетает их будто невзначай. Но от этого Дане непривычно... Так, что в первое время он даже вздрагивает.       Этери всегда первым делом хватается за запястье, по-дурацки милая привычка, если подумать. Словно скрепляет руки живым наручником, не давая отойти. Хотя на самом деле только потом Даня понимает, что это не ограничение свободы, а что-то больше сродни желанию не упасть самой--держаться, цепляться за что-то устойчивое и нерушимое.       Ведь сколько есть историй о том, как люди разжимают руки. А ты возьми попробуй разжать запястье?       Даня честно старается не думать об Этери. Зачем про нее думать, если рядом Оля? Настоящая, теплая, улыбающаяся до солнечных зайчиков в глазах.       Но не вспоминать не получается.       -- Так будет лучше для нас обоих. А главное, лучше-- для работы. Даня, не молчи.       -- Как скажешь.       -- Не начинай.       -- Кто-то же должен начать, если другой заканчивает.       Барселона пьянит и перестраивает атомы внутри тела, разрушая старые связи. В ней столько свободы и света, что Даня смотрит сквозь темные очки на небо, чувствуя, как губы постоянно горят от поцелуев и ветра. Даня чувствует себя живым и согретым. И абсолютно непонятно, от чего внутри разливается это спасительное тепло. От сангрии, которую в Барселоне каждый пьет чаще воды, или от прикосновений, которые не похожи на прошлые своей смелостью и страстью.       Саграда пронзает небо шпилями, словно держит его острыми фигурками, впиваясь в облака каменными руками и резьбой.       Монументально.       Отчаянно незавершённо и поэтому слишком прекрасно.       Такой великий храм для всех семей не свете, потерянных и обретенных.       Даня хочет прикоснуться к камню, почувствовать его шероховатости и пульс. Он уверен, что Саграда умеет дышать. Иногда, в период разрушения, даже сделать искусственное дыхание, тем, кто заблудился.       Даня улыбается этим мыслям. Слишком они безумные для того, чтобы произносить вслух.       Не поймут.       Раньше сказал бы не задумываясь, получив щелчок по носу бесцветным ногтем: "Балда, фантазер...прекрати меня смешить".       Но сейчас не выходит.       -- Мы все равно останемся друзьями?       -- Конечно, мы же семья.       Семья превыше всего. Также, как и общее дело, без которого ты не ты.       Для Этери фигурное катание-- это жизнь. И она готова положить на его алтарь все.       И поджечь.       Все, что может пошатнуть отстроенное годами, выбить из равновесной, пойти не по плану, должно быть уничтоженным до основания. Это все не имеет право существовать, даже если вызывает эмоции и чувства, даже если делает до грешного счастливым.       -- А ты готов сейчас, если все будет продолжаться, стать против всего мира? Друзей, семьи, близких?       Этери смотрит Дане прямо в глаза, ищет этот ответ, обнимая себя руками. Слишком много сейчас на одной стороне весов.       Непросто.       -- Я же не смогу дать тебе...полноценную семью. Ты готов пожертвовать этим?       Слова даются Этери сложно, словно царапают язык до крови.       В голове у Дани сумбур. И в первую очередь-- мама. Ее взгляд, не осуждающий, но смиренный. Безнадёжный.       Готов ли он? Стать против всего мира ради этой женщины перед собой, которая так ни разу за все время так и не сказала, что к нему чувствует. Готов ли он?       Даня медлит с ответом всего чуть-чуть, ничтожно малые доли секунд, но Этери этого достаточно.       Все, что сейчас может быть сказано после, для нее уже не имеет значения. Даня знает этот взгляд человека, принявшего окончательное решение. Можно, конечно, сейчас схватить ее, целовать до боли губы, срывать одежду и взять прямо тут, на узком диване, не давая больше сказать ни слова.       Но это ровным счётом ничего не изменит, потому что врать Этери он не умеет.       На доли секунды ему действительно было страшно. Сомнение проникает в такой уютный до этого мир. Как бы Дане не хотелось сейчас обмануть самого себя, но он струсил.       А трусости Этери никогда не прощает.       -- Поцелуй меня,-- губы рядом пахнут летом и земляникой.-- Если не в Барселоне, то где тогда целоваться.       Даня целует, чувствуя, как ветер гладит волосы и заплетает в них запах моря. Они бредут туда сквозь улицы и шум довольно долго, оставшись одни, брошенные друзьями, желающими тоже остаться наедине.       Оля постоянно смеется, делает снимки, запечатляет безумные цвета на фотоаппарате и радужке глаза. Она хочет запомнить этот день, словно он последний такой в ее жизни, дышит до звёздочек в глазах, ступая босыми ногами на пляж, когда они, наконец, туда приходят.       Закат окрашивает море алым. Будто пускает в лазурь кровь и перемешивает. Белые паруса лодок кажутся подбитыми птицами вдалеке.       Дане тошно.       От обилия звуков, запахов, цветного калейдоскопа перед глазами. Он кидает на песок пакет с сувенирами, злорадно про себя отмечая, что подарочные тарелки трогательно звенят. Разобьются? Ну, и черт с ними. Так и скажет потом, что криворукий, вместо того, что отдать эти расписанные глазурью блюдца. Одно из них золото- небесное, с дивными узорами.       Пальцы сами потянулись сквозь башни из составленных других в надежде прикоснуться. Казалось, что это луч так играет цветами...но нет. Свет идёт изнутри, словно кто-то заключил в эту тарелку солнечный свет.       " Как ее волосы".       Подносит к лицу, вдыхая запах корицы и цитрусовых. Там удобно хранить фрукты в холодный зимний день, как в кусочке застывшего лета.       Даня берет тарелку, потом словно маскирует ее среди двух других-- для Розанова и Дудакова, пока Оля рассматривает украшения у соседнего лотка.       Женщина с яркими пионами в волосах протягивает сдачу в шершавых ладонях.       -- Это особенный подарок для особенных людей.       Даня кивает скорее по привычке, чем соглашаясь. Монетки липкие от сока и потёртые от частого ношения в карманах. Даня удивлённо смотрит на женщину, которая дожевывает сочную дольку апельсина обветренными губами.       -- Это подарок...для ваше девушки,-- кладет в пакет ещё оранжево-красный шарик.       Даня не возражает, благодарно кивает, оставляя монетки на чай, а внутри от комичности всей ситуации чувствует злость.       Он злится на Олю, что она копается так долго.       На себя, что не может выкинуть из головы чужие слова.        И ,Черт побери, на Этери , которая не дала ему возможности все пояснить.       -- Давай не будем все усложнять. Мы же взрослые люди.       -- Давай не будем все упрощать.       -- Дань...       -- Этери...       -- Ты ведёшь себя, как мальчишка. Мы вчера все решили.       -- Ты вчера все решила.       -- Ты был непротив. А сейчас у тебя самолёт.       Она стоит возле двери в номер и всем видом показывает, что разговор окончен.       Отворачивается.       Даня смотрит на острые лопатки, борется с собой.       -- Хочешь я все отменю и останусь?       Плечи вздрагивают.       -- Нет.       Она отходит к окну.       Даня взрывается, хлопает дверью, сбегая по ступенькам и гремя чемоданом. Он злится на эту глупую ситуацию, на ее упрямую спину, на раздражающее "нет", хотя понимает, почему Этери так сказала.       Но то, что он был готов сейчас ради них на все, а она не оценила вызывает внутри разрушающее чувство никому не нужной гордости. Точнее, гордыни, но Даня уже не может вернуться.       Он думает, что они уже все решили и больше не хочет ее заставлять. Извиняется за свой срыв уже в аэропорту, ведь как никак Этери его начальница.       Она принимает извинения спокойно, как обычно, даже голос не дрожит.       -- Все нормально, Дань. Сложные были дни. Отдохни там ...       Даня обещает так и сделать, но в глубине души решает, что все равно сумеет подобрать потом правильные слова.       Пока спустя время не узнает, что Этери ходила на ужин с Аксеновым.       Три дня подряд.       И это его раздражает.       Это приводит Даню сейчас к пляжу, где Оля фотографирует закат под звук падающих тарелок, а он сам борется со злостью на себя, чёртову Барселону и Этери.       Красный апельсин выкатывается в песок , ударяясь о косточку на ноге. Это словно отрезвляет, ведь посуда ни в чем не виновата. Даня тянется пальцами к эмали и рассматривает тарелки. Целые.       Выдыхает, кусая губы, складывает подарки более тщательно, стараясь не смотреть на золотые узоры, потом чистит апельсин, подходит к морю, стряхивая капли сока в воду.       Оля берет дольку одними губами, нежно прикасаясь к кончикам пальцев.       Красный сок на щеке заставляет Даню наклоняться все ближе, убирая его губами. Они целуются в закатном солнце, как в дешёвых мелодрамах, а потом опускают руки в волны, чтобы очистить кожу.       На какое-то время Дане реально плевать, с кем ужинает Этери.       Прилетает в Москву прямо в День Рождения. Оля едет домой, нехотя отпуская ладонь, а Даня мчится в Новогорск, успевая сменить один чемодан на спортивную сумку.       Солнце бьётся в окна, а вокруг лишь тепло и свет. Дане спокойно и хорошо, поздравления разрывают телефон с ночи, а лёд встречает привычной прохладой.       Дети улыбаются, Этери тоже обнимает Дишу и склоняет голову для фото. Даня прислушивается к своим чувствам в груди слева, отмечает для себя, что Этери выглядит уставшей, а ещё какой-то...чужой.       Словно эти дни порознь что-то стёрли между ними что-то важное, закрыли на замок, заморозили.       -- С днём рождения, Дань,-- прикасается губами к щеке.       Пахнет своими сладкими специями, как в кондитерском магазине. Место поцелуя обжигает.-- Надеюсь, ты хорошо отдохнул.       В голосе ничего нет. Просто констатация сухого факта. Даня смотрит Этери в глаза и понимает: она знает. Чувствует даже то, что он не говорит вслух.       -- Хорошо отдохнул, -- повторяет он.-- А ты?       -- И я. А теперь работаем дальше.       Даня кивает, все ещё пытаясь понять, в чем же самая первая причина того, что они стали такими... далёкими.       Вечером собирается с ребятами в бар. Этери, как обычно, отказывается, мол, мальчишки лучше отдыхают без девочек. Розанов пожимает плечами, вдавливая педаль автомобиля. Он вообще мало пьет, а вот Дане сегодня безумно хочется надраться, чтобы больше не думать.       В баре Русский холодно. Даня сидит на троне в мехах и позирует.       " Лёд везде",-- пишет быстро в Инстаграмме и заглатывает очередной коктейль.       -- День Рождения-- это всегда время для близких и семьи.       Этери знает, о чем говорит. Потягивается разнеженно и морщится.       --Только зачем ты меня поднял так рано,-- толкается и снова заворачивается в одеяло. Одни пятки торчат.       -- С Днем Рождения,-- напевает прямо на ухо Даня, целует в висок.       Приносит в комнату громадный букет ирисов, достать которые зимой почти невозможно. Да и стоят они почти, как самолет. Но вид Этери, которая получает цветы, компенсирует все неудобства. Сидит в пижаме на кровати, как подросток, нос—в пыльце.       --Не отдам,-- бурчит сквозь улыбку.—Мои цветы…       Даня сдается.       --Твои, но их надо в вазу.       --Ладно,-- капризно отдает букет, трется носом о плечо.       Даня возвращается улыбаясь. Уже взрослая, а такая невыносимая.       --Пошли , там завтрак от Диши.       Этери смотрит на свои босые ноги и холодный пол, скрещивая руки на груди.       Даня закатывает глаза, театрально качая головой.       --Ладно, запрыгивай.       Прижимается к спине, держится за шею, пока Даня не подхватывает под колени и не бежит в сторону кухни.       -- Идет бычок качается, вздыхает на ходу, сейчас доска качается…сейчас я…упаду,-- аккуратно садит Этери на кресло, смеется, когда она взвизгивает от щекотки по босым пяткам.       Диша качает головой:       -- Как дети,-- бурчит.       Как семья…       -- Поехали от сюда,-- Даня ставит бокал на стойку.—Серега, гугли, где тут торты продают.       -- Глейхенгауз, какой торт в десять вечера.       -- Скидочный.       Никто не спрашивает, почему нужно уходить в такой спешке, но все понимают: что это за праздник, когда не все вместе?        И торт находится почти по дороге, и девушка, уже закрывая магазин, уверяется, что да, скидка имениннику положена, Розанов ведет машину быстро и уверенно, Дудаков старается не петь под магнитолу.       Даня смеется, прижимая к себе коробку и надеется, что Этери все еще не спит.       Уже в Новогорске отправляет Дудакова и Розанова к себе в комнату, а сам стучит в дверь чуть слышно, прислушиваясь к шагам. Потом еще раз, пока та с тихим скрипом не открывается.       --Что случилось?—у Этери в глазах испуг.       --Тсс…все живы, мы вернулись за тобой,-- виновато улыбается.       Даня видит, как Этери выдыхает и страх из глаз уходит. Вот только тогда становится понятно, что она уже давно не спала нормально. Даня гонит от себя неясное чувство вины и беспокойства.       -- Пойдем, все ждут…       Этери растрепанная, в пижаме, босиком, мнется с ноги на ногу…       --Я…--скользит взглядом по грязному холодному полу.       -- Ладно, запрыгивай,-- по привычке говорит Даня и отворачивается.       А потом понимает, что сказал, готов уже извиниться, пока не чувствует, как Этери прижимается к спине и обхватывает его руками.       Смеется.       Бежит по коридору, толкая дверь плечом, не думая, что увидят коллеги, когда они ввалятся прямо в комнату. Но все молчат, словно ничего странного не происходят, разливают вино в стаканчики, протягивают торт на тарелках.       Этери устраивается на кровати, пробует десерт и заговорчески говорит:       --Только бы дети не узнали.       Торт тает во рту, вино окончательно расслабляет. Даня отдает подарочные тарелки всем, освещая полумрак комнаты яркой эмалью на рисунках. Этери прижимает к себе свой подарок, закусив губу, дышит этим светом и специями, довольная, как ребенок в Новый год.       Даня рассказывает всем про Барселону и Гауди, опуская подробности, время движется к полуночи, но никто не спешит расходиться, пока Розанов не замечает, что Этери уже даже не поддакивает на их реплики.       Уснула, свернувшись калачиком на даниной кровати, обнимая лазурную миску с золотым отливом.       -- И как ее теперь будить,-- сокрушается Дудаков.       -- Никак,-- Даня пожимает плечами. --Пусть спит.       Он не произносит вслух, что уверен на двести процентов, что бессонница уже несколько дней не дает Этери отдохнуть.       Дудаков не спорит, аккуратно отставляет бокал, смотрит на часы.       --Ну, и нам пора.       Даня остается в комнате с Этери наедине, слушает ее дыхание, не решается отобрать тарелку, а только подкладывает подушку на пол, на случай, если уронит, укрывает хрупкое тело одеялом.       Сам он устраивается на неудобном диване, ощущая спиной все старые пружины и неровности матраса, вздыхает, а потом молча смотрит на до боли знакомое лицо.       Видит, как разглаживаются мелкие морщинки от умиротворения, удивляется, как гармонируют золотые волосы и яркая тарелка, теплая от ладоней Этери…и вдруг с удивлением понимает, что больше не может на нее злиться.