Иллюзии.

      Осень обычно бьет наотмашь.       Как будто стреляет последней пулей, играя в русскую рулетку с тобой и с кем-то чужим за поворотом.       Этери осень ненавидит. Даже больше, чем май.       Осенью она всегда кого-то теряет безвозвратно, сильнее, чем когда уезжают на другой континент и вытравливают из себя воспоминания.       Если осень забирает, то навсегда.       В прошлом году испытания приносит ноябрь. Точнее, все тянется слишком долго, а в начале месяца распутывается. Разрубается и разлетается на части. Также, как и сердце Этери.       Даня же тогда ее спасает.       Может, и сам до конца не понимает, как именно, но все-таки спасает. От тишины, от пустоты, от бездны, которая затягивает каждого, кто смотрит в нее, превращая душу в ничто.       Этери прошлым ноябрем разучивается дышать.       Даня тогда дышит за двоих.       Говорит, что просто работает, но на самом деле берет на себя так много, что не под силу вынести обычному человеку.       Но он, на удивление, справляется.       Этери давно думает спросить, откуда в нем столько стойкости. Почему вдруг та природная мягкость становится сталью, за которую она-- холодная и неприступная-- прячется, как за нерушимую стену.       --Я не хочу, Дань. Сегодня не хочу...       --И не надо,-- укрывает одеялом.       --Я завтра приду...       -- Конечно. Только сегодня поешь.        Этери ест. А потом выпивает какое-то горькое лекарство и спит. Когда она просыпается, Даня сидит рядом и держит за руку. Ладошке от его кожи тепло.       --Я...-- с трудом разлепляет потрескавшиеся губы.       -- Не хочешь?-- проводит пальцами по волосам.       --Хочу...--качает головой.-- Но не могу...       Даня прижимает ближе к себе, окутывает запахом парфюма и спокойствия.       -- Я тебе помогу,-- выдыхает на ухо табаком и ментолом, подхватывает на руки и несет на кухню.       Босые ноги цепляются за косяк двери, Этери поджимает их, обхватывает руками колючую шею.       --Ты курил мои сигареты?--бурчит.       --Да,-- уголок губ дергается от еле заметной улыбки.       -- И сидел на моем стуле?--пальцы переплетаются в тугой узел.       --Да,--смех почти клокочет в груди.--И спал на твоей кровати.       --Вот черт...       Этери притворно ругается, чувствуя, как стучит сердце под ухом. Слушает успокаивающий ритм, видит Дишу на кухне с миской овсянки, понимая, что впервые за пару дней сама хочет есть.       Даня бережно усаживает Этери на кресло, укрывая пледом лодыжки. В его глазах она тонет,а потом успевает провести кончиками пальцев по небритой щеке.       Колючий.       Не медведь, а ежик.       Вот только Этери знает, что Даня врет. Он не спал в ее кровати.       Потому что сколько бы раз кошмары не выдергивали ее из липкого бреда в реальность, теплые руки обнимали так невесомо, что почти растворяли тело.       И это становилось единственным возможным спасением.       Почти год спустя наступает очередь Этери говорить, что все будет хорошо.       Даже, если она пока сама в это не верит.       Русская рулетка опять попадает точно в цель.       Оглушает, выбивает землю из-под ног, заставляет мир крутиться, а потом разбиться вдребезги. Терять всегда больно. Каждая новая потеря тянет за собой цепочку старых, как колючая проволока, вырывая куски сердца, выдергивая изо сна.       Этери даже не сразу понимает, что произошло. Сидит на краю кровати, босые ноги остаются на полу, пальцы холодеют. Смысл настигает постепенно, неотвратимо.       Этери щипает себя за руку, потому то отчаянно хочет проснуться, но реальность живет по своим законам.       Воспоминания бередят сердце, рвут на части.       Этери дышит остатками кислорода в комнате, а потом разрубает молчание в трубке четким:       --Сейчас приеду.       Одевается быстро: джинсы, рубашка в клетку, легкие кроссовки. Даже макияж не наносит--некогда.       Губы уже давно искусаны почти до крови, но машина уверенно едет по улице. В ней пока еще нет осознания, что все поменялось. Оно придет значительно позже. Тогда, когда ты будешь готов меньше всего.       Этери чуть больше года назад накрывает даже не на этапе Ростелекома. Там она работает на автомате, прячет и так бледное лицо в черном пальто. Даня не может смотреть на Этери в эти дни, слишком больно. Отодвигает за спину, держит плечом, когда она стоит рядом. Вот только от фанатов не может защитить. Они делают фотографию за фотографией, просят автографы, пока Этери еще стоит на ногах. В ней нет сил попросить их прекратить, но в машине Даня сам пристегивает хрупкое тело ремнем безопасности.       Ему кажется, что пальцы могу порезаться об острые ключицы.       --Дыши,-- говорит на ухо.-- Уже можно.       И Этери дышит.       Срывается она на Дне Рождения Хрустального, сразу после всех официальных мероприятий. Сидит в кабинете, спрятав лицо в волосы. Недоступная, как в коконе из тишины.       -- Я хочу спать,-- по-детски смотрит на Даню.--Ничего больше не могу.       На бледном лице губы почти синие, а глаза--отчаянные, чужие.       -- Тогда засыпай,-- закутывает в теплую куртку, прячет лицо в шарф, гладит по волосам.       --Мне холодно,-- дрожит.-- Внутри холодно...       Он чувствует, что слова заканчиваются, превращаются в льдинки, убивают его своим отчаяньем.       -- Я рядом...все хорошо.       Слишком банально. Кажется, что аж тошно от таких клише, но Этери они на удивление успокаивают.       Дудаков увозит Дишу домой, пока Даня ждет, когда толпа разъедется от катка. Он закрывает уши Этери ладонями, чтобы не впускать эти звуки внутрь.       А потом выносит ее с черного хода, закутанную в несколько вещей и шарфов, как что-то невероятно хрупкое и дорогое.       Бесценное.       По крайней мере для него самого.       Этери врывается в знакомую квартиру ураганом. Отчаянье пахнет там лекарствами и мокрыми лужами. Оно топит мысли и растворяет надежду.        Даня стоит у дверного косяка потерянный и закрытый. Сквозь сцепленные зубы не произносит ни слова, но Этери берет его за руку холодными пальцами, ведёт в зал, заставляет сесть, прижимая к себе. Волосы у Дани мягкие и непослушные, а слезы-- горячие.       Гораздо жарче сердца, в котором теперь пустота.       Этери не знает, что сказать, потому что в такие моменты любые фразы-- ущербны. Недостаточны.        Она гладит Даню по плечам и почти молится, что бы сон свалил его с ног.       Это --тот минимум милосердия, который сейчас им доступен. Потому что потом даже отдых без мыслей станет подарком, который никто не сможет тебе дать.       Даня успокаивается на удивление быстро, дышит ровно, в такт дыханию Этери.       Она же почти до крови закусывает запястье зубами, заталкивая внутрь рыдания, на которые пока не имеет права.       Но Даня этого не слышит.       Он спит.       Утро наступает точно по плану и без оговорок. Земля продолжает вращаться независимо от того, что кто-то вчера, казалось, потерял большую часть себя. В этом всем и самый страшный закон в мире-- когда что-то ужасное происходит, людям чаще всего нет дела до тебя или твоих проблем.       Кроме самых близких.       Даня открывает глаза, чувствуя запах кофе из кухни. Этери готовит.       Это то, что всегда вызывало в нем улыбку.       -- Ты похожа на ведьму.       Хмурится, стирает муку со щеки, замахивается ложкой.       -- Тогда не ешь то, что я готовлю.       Отворачивается, чтобы скрыть улыбку.       -- Наоборот буду. Чтобы потом говорить, что ты меня приворожила.       -- Неужели?-- заправляет прядь волос за ухо.       -- Абсолютно и навсегда.       Смех Этери похож на колокольчики и солнечный свет.       Лучи этим осенним утром прорезают комнату на части, разрубая ее на полоски из тени и тепла. Даня стоит одной ногой в прохладе, а вторую-- греет. Этери тоже словно разделена на половину. Солнце путается в ее волосах, губы сжаты от напряжения.       --Привет... Вкусно пахнет...       Даня не может заставить произнести себя это дежурное " с добрым утром,". Потому что как может быть добрым такое утро?       Но Этери снова готовит для него завтрак вызывая болезненное дежа вю во всем. Она тут, такая родная и такая... недосягаемая, но это не кажется теперь важным, потому что среди всего хаоса и боли сейчас именно она его нерушимый маяк.       Даня раскладывает на столе бордовые салфетки, расправляет уголки даже слишком сосредоточенно.       -- Никогда не знала, что ты любишь такой цвет,-- два ярко- жёлтых глаза яичницы выделяются в белой тарелке.       -- Это Оля купила,-- Даня говорит правду, потому что скрывать от Этери любые вещи кажется теперь неправильным.       Друзья же так и делают.       -- Тогда ясно,-- в ее голосе невозможно прочитать что-то разочарованное.       Салат оказывается на столе в ту же минуту, почти пряча под собой бордовые пятна.       Даня любит синий. Точнее, благородный лазурный.       Также как и Этери.       Но на любви к одному цвету отношения удержать невозможно.       Она садится напротив, делает глоток кофе, запах корицы вызывает воспоминания и тепло где-то слева.       Ненадолго, но очень вовремя.       Даня замечает синяки под глазами Этери, губы искусаны, а в глазах, на удивление, не бездна, а непоколебимость. За эту уверенность можно цепляться и не падать. Как за что-то вечное и несокрушимое.       Даня вдруг понимает, что присутствие Этери здесь, рядом с ним, в самый сложный период это, как аксиома. То, что не требует никаких объяснений, не подразумевает под собой недосказанных слов или надежд. Оно даже любовной близости не предполагает. Потому что это не главное, не определяющее их друг для друга. Ведь они сейчас гораздо больше, чем коллеги или любовники. Между ними что-то более важное и настоящее, доступное не каждому и понятное лишь немногим.       Даня ведёт вилкой по тарелке , а потом пробует яичницу с базиликом и вялеными томатами, невольно обжигая рот.       -- Спасибо тебе,-- первое , что он говорит спустя время.       Этери накрывает его руку своей ладонью, пальцы холодные, почти как льдинки, слишком бледные на ярких бордовых салфетках.       -- За такое не благодарят. Мы же...-- делает паузу.-- Семья.       Даня вгрызается в работу с бешеным остервенением. Единственное, что первым делом делает Этери-- отбирает у него на время ключи от машины, пересаживаясь за руль. Даня не спорит с ней, отпуская дни и мысли. Он больше ничего не хочет контролировать и не может ни на что оглядываться. Только работа, привычное расписание, подготовки к открытым прокатам.       Так Даня не чувствует, что он один.       За его спиной-- друзья, ученики, те, кто действительно любит и принимает его право скорбить так, как он хочет.       Этери запрещает читать интернет и не дает сойти с ума, поддерживая любую, даже самую безумную, идею. Новый показательный, планы на этапы Гран-При-- она взвешивает каждое предложение и выбирает самый приемлемый вариант.       После открытых прокатов ни у кого не остается сомнений, что это будет триумфальный сезон.       За это Даня чувствует к своей команде благодарность и тепло.       --Они оба гордятся тобой,-- говорит Этери, останавливаясь возле подъезда.       Впервые за последнее время они ночуют не вместе. Оля возвращается из командировки и должна приехать через час.       Вот только в квартире так отчаянно пахнет Этери и едой, которую она готовила, что, кажется, будто это все было сном, от которого не хочется просыпаться.       Верующие люди считают, что все испытания даются им за какие-то грехи. Даня думает, что он, по их мнению, наверное очень большой грешник, но так и не может решить почему.       Потому что любил не ту женщину?       Или потому что отпустил ее?       Когда они расстались с Этери, мама первой все поняла. Только спросила потом,когда в доме появилась Оля:       -- Ты счастлив?       --Да,-- Даня врет, успокаивая.       Потому что, если ты кого-то любишь, то никогда не осуждаешь, а только желаешь счастья, какой бы выбор этот человек не сделал.       Теперь Даня понимает, что просто обязан стать счастливым.       Что бы больше никто и никогда за него не волновался.       Оля приносит в квартиру тепло.       И надежду, что все придет в равновесие.       Она спит на высокой подушке, закутавшись в одеяло, пока Даня сидит на кухне и курит на балконе. Ментоловый дым вырывается в окно.       Мысли не дают долгожданного покоя, выплескиваются в схемы программ и новые идеи, с которыми так хочется поделиться. Даня пишет Этери, не надеясь на ответ, но та перезванивает сама, мягким голосом дает замечания, не спрашивая о причинах ночной бессонницы. Она как никто его понимает и знает рецепт борьбы.       Через пару часов у Дани самолет на Бергамо, от куда он обещает, как обычно, привезти сладости из горького шоколада и апельсинов. А еще поесть самого вкусного мороженного в Верхнем городе за них обоих. Обязательно лимонного с мятой и земляничного, напоминающего о лете.       Даже разговоры об этом приносят какую-то детскую, наивную радость.       Работа всегда заполняет пустоту смыслом.       Голос Этери же наполняет Даню умиротворением.       Он сидит на балконе и смотрит на небо, в котором, на удивление, можно заметить отблески далеких звезд.       Последний раз Даня наблюдал за ними еще в Майами, вместе с Этери на ночном пляже.       -- Это похоже на Ван Гога,-- тонкие пальцы указывают куда-то за горизонт.       -- Да. Мама всегда любила его Звездную ночь. Особенно первую, которая над Роной,--      Даня находит холодную ладонь и согревает ее.-- У меня в детстве был целый альбом его картин.       Этери идет по берегу то и дело опуская босые ноги в воду. Слишком неземная и волшебная, чтобы Даня при этом мог нормально дышать.       -- Я знаю,--улыбается Этери.-- Мне об этом рассказывали. "Небесный оркестр огненных колес, играющий Вагнера там, в тишине",-- цитирует, прижимаясь к плечу.       Даня обнимает ее за талию, понимая,что сейчас они открываются друг другу еще ближе.       Тогда он еще не знает, что через три дня Этери разобьет ему сердце.       -- Светает,-- голос в трубке вырывает из весенних воспоминаний, но они уже не причиняют боли.-- Ночь закончилась.       Даня с удивлением понимает, что это ощущение света сейчас не только за окном, а внутри...там, где недавно еще была бесконечная тьма.       --Да,-- тихо соглашается он.-- Абсолютно и навсегда.