Пальмы лишь на берегу

За следующие два дня они успевают сделать едва ли что-то: времени катастрофически не хватает, и если изначально Юнги рассчитывал на три часа, по итогу получается только два, потому что ученики школы уж слишком любят приходить до десяти, чтобы использовать свободное время до начала занятия и потанцевать перед зеркалом. Юнги соврет, если скажет, что его это не раздражает. Да ему даже и врать не надо — у него по лицу все видно каждый раз, когда дверь в зал открывается. И если бы оба дня первым внутрь заходил не Тэхен, Юнги бы точно начал кидаться своими новенькими найками. Весь второй (из тридцати) день они продолжают шагать (Юнги старается максимально абстрагироваться от своего отражения в зеркале — не может перестать думать о том, что выглядит глупо) почти без остановок, потому что Чонгук учитель хоть и чуткий, но слишком уж требовательный — он гоняет Юнги по кругу, и тому начинает казаться, что он и домой потом так «пошагает», распугивая прохожих. На третий день начинается что-то поинтереснее, чем шаги под восьмерки, или что там вообще было (Юнги так и не понял, если честно, но порадуемся, что хотя бы тело поняло) — Чонгук, кажется, тоже осознает, что двух часов в день мало, поэтому обрушивает ему на голову чуть ли не все базовые движения хип-хопа, без которых, если верить его словам, Юнги даже попытаться импровизировать не сможет. Юнги смотрит на него, как на идиота. Или как Ленин на буржуазию. Он пока не решил. — Я просто показал для начала, — успокаивает его Чонгук, — чтобы ты знал, с чем тебе придется иметь дело в ближайшую неделю. Нет смысла сразу нырять в хорягу, если твое тело понятия не имеет, что ему нужно делать. На самом деле у любого импровизированного движения есть свои истоки, которые неопытные люди даже не могут разглядеть. — Разглядеть за чем? — хлопает глазами Юнги. — За душой танцора, — улыбаются ему. — Она у тебя, знаешь, — хмурит он брови, — огромная, блять. Душа, я имею в виду. — Сочту за комплимент. А теперь вставай лицом к зеркалу. — Зачем? — до Юнги не сразу доходит, что он едва ли не хнычет. — Потому что ты никогда на себя не смотришь, и это на данный момент твоя главная ошибка. Ты что, забыл про первое и второе правило? — Чонгук кладет руки ему на плечи, слегка сжимает пальцы и поворачивает к зеркалу. — «Не стесняйся себя». — Я не стесняюсь, — Юнги непроизвольно опускает взгляд. — Тогда в глаза смотри, — просят его, и он моментально таращится на Чонгука. — Не мне, — тот улыбается, — себе. Голову не покидает мысль, что он никогда не сможет. Кто ж знал, что именно сейчас, решив угробить себе нервную систему дурацким челленджем, Юнги внезапно выяснит, что у него, оказывается, слишком много комплексов. Известный блогер, которому тысячи девчонок пишут в личку в инсте и просят на них жениться. Успешный музыкальный продюсер, чьи трэки несколько раз даже возглавляли чаты и которому хоть раз, да обернется кто-нибудь вслед. Не потому, что узнал, а потому, что Юнги умеет произвести впечатление. Но сейчас он стоит в танцевальном зале, смотрит в зеркало и чувствует себя маленьким и никчемным. Думает, что ничего в этой жизни не добился. И какого, спрашивается, хуя? Да вот такого — сбоку стоит и ресницами хлопает, весь из себя блядский Аполлон. Кто ему вообще такую фигуру наделал? А пластику тела? Кто наделал, кого поставить в угол и заставить считать горох? Юнги этот горох хочется затолкать Чонгуку в ноздри, когда тот плавно прокручивается на месте, с ходу выдавая какое-то крутое движение, будто от нечего делать, и идет к музыкальному центру, чтобы включить музыку. Что ж, за этот день Юнги с грехом пополам запоминает, как делать самый банальный «кач» — основу всех основ, как говорит Чонгук, — и какое-то всратое движение, которое по непонятной причине дается Юнги сходу, потому что оно кажется ему веселым — отлично расслабляет. — Дома попробуй целый час подряд его делать. Сам удивишься, когда плотину прорвет, — Чонгук садится на паркет и вытягивает вперед ноги, упираясь руками о пол позади себя. Юнги смотрит на чужие бицепсы, напрягшиеся от этого движения, и не сразу понимает, что вообще-то надо выдать какую-то реакцию, тут беседа типа. — Какую плотину? — браво, Юнги. — Ну, — Чонгук почему-то до сих пор упорно не хочет считать его идиотом, — когда ты выучишь движение так, что даже задумываться не будешь над тем, как его делаешь, начнешь накидывать на него сверху что-то свое. Движения рук, дополнительное движение ног, голову подключишь. Нет, я про часть тела, не про мозги, — спохватывается он в конце, — мозгами вообще не думай. В танцах это только мешает. Юнги вот и не думал тогда — в тот день, когда решил накидаться с Хосоком. Расплачиваться будет еще очень долго. Но, знаете, пожалуй, это не так уж и плохо — мысль неожиданная, мысль шальная, она проскакивает в голове скоростным поездом, который чуть не сходит с рельс. И происходит это в тот самый момент, когда Чонгук поднимает низ своей футболки, чтобы вытереть пот с лица. Юнги отворачивается так стремительно, что весьма неграциозно поскальзывается на паркете, уже готовясь страстно поцеловать пол, но вовремя переносит вес на одну из ног. От неловких вопросов его спасает Тэхен, который бодрой и галдящей канарейкой влетает в зал. В этот день Юнги не остается на занятия даже чисто посмотреть — прощается сразу же, как только в зал входит второй человек, а за ним и третий. Ссылается на дела, которых и правда много, их гора целая, и он эту гору игнорировал три дня. А еще Намджуна игнорил, который под конец начал присылать ему смайлы-какашки, потому что следующий трэк они должны записывать вместе. Дома Юнги зачем-то встает перед зеркалом и смотрит на себя до того пристально, что на мгновение ему кажется, будто его идиотом уже и собственное отражение начнет считать. Он снимает футболку и уныло глядит на свой живот. Потом — на уже выцветшую татуировку на плече, сделанную несколько лет назад. Они тогда с Намджуном вместе в салон ходили, слегка пьяные, но очень веселые. Юнги не пожалел об этом, но сейчас ему даже это тату не нравится. Ему все, блять, не нравится. И с какого перепугу по нему вздыхают все те девчонки, что ему написывают? Ну, и парни. Парни тоже были. Наверное, Юнги завидует. Да, он абсолютно точно завидует Чонгуку — и ничего более. Кто ж завидовать не начнет такому телосложению? Противный голос в голове, который почему-то всегда звучит, как писклявая баба, громко кашляет и спрашивает у него: «А чего Хосоку не завидовал тогда?» «Слышь», — пишет он Хосоку в дискорде, — «ты тут, долбоящер?» «И тебе привет», — отвечают ему с троеточием в конце. «Пришли фотку без майки». «Чего, блять?» — Хосок шлет эмодзи с огромными глазами. — «А может, сразу без штанов?» «Не, только без майки», — продолжает настаивать Юнги. «Зачем, ты уже видел. И без штанов, вообще-то, тоже. Ты чего там, нажрался прямо в обед?» «Кстати, отличная идея. Ты занят?» Они встречаются через два часа в нескольких кварталах от дома Юнги, потому что тот по удачному стечению обстоятельств живет рядом с одной из самых гулящих улиц ЛА (пиздеж, специально тут квартиру купил). Хосок крепко обнимает его, отвешивает подзатыльник, а затем начинает вкручивать кулак в его макушку. Юнги послушно терпит, ибо давно знает, что вырываться бесполезно — тебя нагонят в ближайшем переулке, а потом ты умрешь от щекотки. — Ну что, как там твой челлендж? — спрашивает Хосок с таким омерзительно злорадным лицом, что Юнги уже готов забыть о том, что однажды начал считать этого человека другом. — Потрясающе, — он улыбается так же омерзительно в ответ, а затем будто бы случайно ставит бутылку пива на чужие пальцы вместо стола — не больно, но ощутимо, — а как твоя голова? Достал из песка, обворожительный ты мой, или еще нет? Намджун каждый день по сто раз телефон проверяет, ждет от тебя сообщений, а ты, страусина бесперая- — Все, понял, принял, давай лучше еще пива заранее закажем, — мгновенно подбирается Хосок, а затем линяет в сторону бара. На третьей бутылке пива Юнги с ужасом понимает, что у него начинает развязываться язык — если в первый час они просто болтали об отвлеченном — недавней поезде Хосока в Бразилию на танцевальный фестиваль, о новом микстейпе Юнги, о последних новостях шоубиза и трендах на ютубе, — то в начале второго часа он делает страшное лицо и, отправив в рот горсть арахиса, перегибается через стол и выпаливает, не прожевав до конца: — Расскажи мне о ребятах из Central Complex. — Ты про кого? Чимина что ли? — Хосок яростно косит глазами — если Юнги только начал косеть, то этот уже все — полная косуля. — Или про Чонгука? Юнги что-то мямлит в ответ и присасывается к своей бутылке. Они сидят в самом углу бара за крошечным столиком — всегда выбирали это место, чтобы избегать чужих взглядов. Но сейчас Юнги словно кожей чувствует, что на него все таращатся. Всем плевать, разумеется, но отделаться от этого противного чувства не выходит. Ему так не хочется, чтобы на него смотрели сейчас. — Все-таки про Чонгука, да, я правильно понял? — Хосок широко улыбается, показывая зубы. — Нет, — отнекивается Юнги. — Да-да, — упрямо кивают ему, — очень да. Дадашеньки. Дадусики. — Тебе, может, уже хватит? — Да прикалываюсь я просто, — Хосок мгновенно делает серьезное лицо. Но глаза все равно косят. — Так что ты там узнать хотел? Не проще ли у человека напрямую спросить? — Ну, — Юнги ведет пальцем по влажной поверхности бутылки, стирая капельки воды, — может, и проще. Но не в этом случае. Типа. Не знаю. Не могу объяснить. Я знаю его несколько дней, и, если честно, меня все еще не покидает чувство стыда из-за того, что я вот его всего такого занятого и классного запряг своим дурацким челленджем. Хосок смотрит на него несколько секунд, не моргая, и затем прикладывается к бутылке, все еще не сводя взгляда. Выглядит немного пугающе. — Типа, ну, понимаешь, — Юнги размыто думает про себя, что когда пьян, у него вся речь состоит из «ну», «типа» и «понимаешь», но шлет себя самого нахуй, ибо как тут еще можно, — я знаю его всего несколько дней. — Ты уже говорил это. Буквально секунду назад, — невозмутимо напоминает ему Хосок. — Ага, — рассеянно подтверждает Юнги, — но, типа. Он меня жутко бесил сначала, но потом я понял, что он неплохой парень, и как-то… Мне стыдно. — И это ты говорил. — Ага, — все так же с пустым лицом соглашается он, — но мне стыдно, что ему приходится тратить на меня время. — Слушай, если бы он не хотел, он бы не тратил, — Хосок гонят по тарелке последний орех. — Чонгук реально классный малой. Веселый, когда надо, серьезный, когда еще нужнее. А еще он людей хорошо читает. Мне от этого иногда жутко становилось, — он нервно хихикает. А у Юнги вот душа в пятки улетает камушком неприкаянным. Чонгук же не понял сегодня, что он на него пялился? Не понял же? Юнги так красиво крылья расправил, летя в сторону пола, что это точно должно было отвлечь внимание. — Чувак, я так устал, — неожиданно стонет он и падает головой в стол, — микстейп едва ли наполовину готов, Намджун, кажется, обиделся на меня за то, что я не отвечаю на его сообщения, а у меня просто сил нет ни на что, челлендж этот проклятый, а еще я жрать хочу до жути и у Чонгука такая фигура, что пиздануться. — Че, — Хосок, судя по глазам, что резко встают обратно в строй, трезвеет, — фигура? — Ты реально только это и услышал? — Юнги готов просунуть голову в горлышко бутылки, когда понимает, что именно слетело с его языка. — Бро, — сочувствующе тянет Хосок, а затем хлопает его по плечу, — ты че, втюрился? — Нет, я просто завидую. У меня такого пресса никогда не будет, — ноет Юнги, так цепляясь за свою якобы зависть, словно только это может убедить Хосока больше не спрашивать ничего провокационного. — И правильно, нахер этих Чонгуков, давай я лучше тебе все-таки пришлю фотку без футболки, — заявляют ему, а Юнги ржет так громко, что на него обескуражено смотрит компания молодых девчонок за соседним столиком, но одна из них почему-то начинает ржать следом за ним. Если честно, он убеждал себя, что триста раз успеет протрезветь к утру и даже встать бодрячком — все-таки в бар они завалились около четырех после полудня. Но потом они с Хосоком идут к нему на квартиру, покупая по пути бутылку виски, которая скорее канистра, чем бутылка, а затем чуть ли не до полуночи слушают наполовину готовые трэки из грядущего микстейпа Юнги, ржут над тупыми видео на ютубе, а под конец и вовсе скачут под Рианну на кухне, делая горячие бутерброды, потому что по синьке, как известно, ну очень хочется жрать. Юнги просыпается по будильнику в пять утра, поспав от силы три часа; хочет умереть и так, чтобы раз и навсегда. Хосок рядом с ним что-то бормочет и лягает ногой, отворачиваясь к стене. Холодный душ помогает, но слабо, но зато помогают три кружки кофе. Юнги волочет свои ноги из квартиры ровно в шесть, перед этим раза три почистив зубы. Хосок на прощание машет ему рукой, выпутанной откуда-то из-под простыни и, кажется, снова отрубается. Как удачно, что у него есть запасные ключи от квартиры Юнги — так бы куковал тут до обеда, дожидаясь хозяина. Чонгук встречает его со слегка обескураженным лицом, чему Юнги ну вот вообще не удивлен. От него наверняка несет перегаром, а видок настолько помятый, что даже утюгом не разгладишь. Он уныло кивает Чонгуку и не говорит ни слова, стыдясь самого себя — опять. — Ты что, пил вчера? — не выдерживает Чонгук, когда они заходят в зал. — Да, — признается он моментально, не видя смысла врать. — Насколько я понимаю, дома движения не практиковал? — Нет, — еще более подавленно отзывается Юнги. — Ты же помнишь мои слова о том, что будет, если я пойму, что ты филонишь? — Чонгук смотрит на него серьезно — без тени улыбки. — Помню. Извини, — он опустошенно садится на паркет, жалея, что растяжки не хватает для того, чтобы дотянуться головой до пола и побиться лбом об него. Юнги слышит, как Чонгук тяжело вздыхает; не решается поднять взгляд, когда тот садится на паркет напротив него. Они молчат какое-то время, а затем Юнги максимально хуеет, когда слышит чужой смех. — Если честно, мы вчера с Тэхеном тоже немного выпили, так что, — Чонгук размашисто хлопает его по колену, — сегодняшнее я тебе не засчитываю. Юнги вроде и радоваться должен, но ему только еще более совестно становится. Он поднимает голову, сталкиваясь с чужим взглядом. Чонгук пожимает плечами, а потом встает с пола, уходит к музыкальному центру. У него даже походка, как у танцора. Такая музыкальная. Юнги хочется выть от сравнений, что в него плюет его сознание. — Знаешь, двух часов в день слишком мало, — Чонгук садится обратно на пол рядом с музыкальным центром, глядит в свой айпод, медленно пролистывая песни на экране, — и пусть мы будем видеться каждый день, за месяц я смогу научить тебя только базе хип-хопа, а это ведь самое простое из того, что нам неплохо бы разобрать, — он переводит взгляд на Юнги, не поднимая головы. Тот сглатывает, жалея, что рюкзак с бутылкой воды внутри слишком далеко сейчас. — И что ты предлагаешь? Сворачиваться? — Нет, — Чонгук включает одну из песен, но та пока звучит слишком тихо, — нам просто нужно видеться чаще. — Но у тебя же занятия весь день, — опешивает Юнги, — когда еще, если не утром? — Вечером, — Чонгук встает на ноги довольно странным способом — наверняка какое-то танцевальное движение — и подходит к нему, протягивая руку и предлагая подняться тоже, — после шести. Если готов спать по пять часов весь ближайший месяц, то мы точно сможем вылепить из тебя что-то достойное. — Вообще-то я привык спать по четыре, — хмыкает Юнги и хватается за его руку. Его дергают на себя слишком неожиданно, от чего он не сразу находит равновесие, слегка заваливаясь вперед. — А твоя работа не пострадает? — уточняют у него. — Да к черту ее, — едва слышно говорит он и сразу же идет в сторону зеркала. Юнги очень хочется спросить: почему все-таки Чонгук согласился, почему терпел его аж несколько дней и готов терпеть дальше, тратить на него свое время. Зачем сам предложил встречаться еще и вечером. Он должен радоваться, но ему отчего-то тревожно и странно становится — словно кто-то вырвал несколько страниц книги точно из середины, лишив объяснения некоторых сюжетных ходов. Концовка, правда, все еще на месте, но Юнги пока не готов заглядывать в конец книги. Для него конец не имеет смысла без середины. Картина не будет полной. Сейчас же его картина — это один сплошной вопрос, который он адресует не только самому себе. У Чонгука на темно-синей футболке написано «I see you through», и Юнги становится предельно неспокойно каждый раз, когда тот подходит ближе и дотрагивается до его рук, то опуская их ниже, то поднимая выше. Чонгук просто поправляет, старается помочь, а Юнги дергается — слишком заметно, чтобы это не бросалось в глаза, но все его дерганья, видимо, списывают на остаточное похмелье. Чонгуку челка лезет в глаза, но он почему-то не убирает ее наверх повязкой, как делал это в тех видео, что Юнги успел посмотреть, — только зачесывает рукой назад раз за разом, пропитывая потом с ладоней, от чего волосы становятся еще более влажными, но это почему-то даже близко не выглядит неопрятно. Юнги цепляется взглядом за каждую из фиолетовых прядей, что прячутся в густой копне черных волос, когда Чонгук встряхивает головой, и постоянно мысленно бьет себя по лицу, заставляя смотреть только в зеркало. С удивлением понимает вдруг, что ему, оказывается, проще смотреть на самого себя, чем на Чонгука. Как же, блять, иронично поезд вмазался в бетонную стену. Вынимайте трупики, колотите гробики. Тэхен влетает в танцевальный зал раньше обычного, но Чонгук почему-то даже не удивлен — машет рукой, а потом подзывает к себе. Они стоят, обсуждают что-то, яростно жестикулируют оба, а потом Тэхен широко улыбается — будто выиграл спор. Юнги от нечего делать таращится на его найки, которые, кажется, у него теперь любимая обувь. — Останешься? — Чонгук оборачивается к нему. — Будет кое-что интересное. Мы сегодня будем разучивать хорягу, которую придумал Тэхен. — Серьезно? — без интереса тянет Юнги. — Какой он молодец. — Да я вообще красавчик, — выпячивает грудь вышеназванный. — Останусь, — кивает он, — если будет круто, куплю тебе вискаря. — Никакого вискаря до конца месяца, — угрюмо предупреждает Чонгук. — Тогда пиво. — Ну, пиво-то можно, — Тэхен присаживается, чтобы затянуть ослабшие шнурки на кроссовках. — Готовь ящик, потому что это будет классно, — он подмигивает Юнги. Тот криво усмехается, ложась прямо на паркет и закрывая глаза. Не вслушивается в музыку и чужой топот — наверняка Чонгук с Тэхеном прогоняют хорягу перед началом занятия. У Юнги есть дела поважнее сейчас — например, повздыхать над разбившимся поездом. Или он не разбился еще, а только собирается? Как понять? Взрывов же еще не было слышно? Когда в танцевальный зал начинают заходить ученики, Юнги мгновенно подрывается с пола и отползает подальше к стене, чтобы не привлекать к себе внимания. Находит свою кепку, натягивает ее поглубже на глаза и ждет — не то у моря погоды, не то чуда какого, не то пока Чонгук про него вспомнит и посмотрит в его сторону. Вспоминает. Улыбается, слегка машет одной ладонью и отворачивается, переключая все свое внимание на Тэхена и учеников, что толпятся поблизости. Танцоров так сложно понять, если честно. Они словно из другого мира — у них даже стиль мышления иной. Они двигаются незнакомо, улыбаются незнакомо, живут так, как Юнги не привык. Они, по правде говоря, сами целиком и полностью — жизнь. Такая, какой она и должна быть: яркой, пестрой, сумасшедшей. И чтобы захлебнуться ею хотелось. Как они выдерживают это? Как они выдерживают жизнь, которой в них так много, что хватит не только на весь ЛА, но и страну? Юнги бы разорвало на части. Он смотрит на людей, которых в зале слишком много, и вдруг улыбается. Это здорово. Он впервые думает искренне, что это — здорово. Он бы хотел так же. Но, наверное, никогда не сможет выйти за рамки своего существования, в котором погряз за все эти годы. Когда ученики расступаются, образуя круг, а Чонгук с Тэхеном начинают показывать хореографию, что все будут разучивать на занятии, Юнги немного перемыкает где-то в подсознании, в чем он никогда не признается. Он не признается, но все равно поднимается на ноги, чтобы подойти ближе. Какая-то девчонка со смехом толкает его в плечо, а затем радостно вопит, когда Чонгук с Тэхеном синхронно замирают на месте прежде, чем продолжить танец. Юнги — улыбается. Мир танцоров и правда совсем другой. Здесь есть место только сердцу и ничему больше. Тут нет такого понятия, как гендер, о чем ему не так давно сказал Чимин, в этом месте все — равны. Юнги улыбается шире и вдруг смеется, неожиданно для себя толкая ту самую девчонку в ответ, на что та громко свистит, подначивая танцующих. Блядский, черт возьми, челлендж. Юнги ненавидит Хосока, честное слово. Сейчас почему-то даже больше, чем в самом начале. Потому что Юнги понятия не имеет, что будет делать после того, как выложит на ютуб видео, ради которого все это и затеял.