Пальмы лишь на берегу

Юнги мгновенно замечает смену отношения Чонгука. Он не грубит ему, не закатывает глаза на любое сказанное слово, нормально разговаривает, но — будто бы держится поодаль. Чонгук — отстраненный, это бросается в глаза, если сравнивать то, как часто он улыбался Юнги раньше и как охотно перехватывал взгляды на полпути. Первые два дня Юнги старается делать вид, что оно так и нужно, но на третий начинает нервничать. А решить как-то ситуацию — не может. Спросить, в чем дело? Чонгук не ответит: в лучшем случае — мгновенно сменит тему, в худшем — красноречиво промолчит. Пытаться самому подобрать верный ответ? Еще хуже. Юнги себя знает, знает как никто, и он — тот еще мастер строить абсурдные догадки. Понастраивает столько, что потом вот уж точно не разгрести. Пару раз Юнги порывался написать Хэйли и поинтересоваться у нее, с чем может быть связано чужое поведение, но отказывался от этой затеи, ибо знал, что девушка в теории могла ему ответить: «Cам виноват, нечего было его провоцировать». Но в смысле провоцировать? Что Юнги сделал такого? Снял влог с Тэхеном? Переночевал у Чимина? Притащил в школу Хэйли рано утром? Чонгук не делает ничего плохого: терпеливо показывает Юнги движения, поправляет раз за разом, отвечает на любые вопросы, если они связаны с танцами. Но Чонгук открыто избегает взглядов глаза в глаза, а Юнги — слишком дурак, чтобы даже самому себе признаться, что данный факт выводит его из себя. Он остается на общее занятие, сидит у стены, хочет выглядеть угрюмым, но лицо тоскливое скорее; он украдкой наблюдает за улыбающимся Чонгуком, который наотрез отказывается замечать его прямые взгляды. Наблюдает и впервые за все это время задается вопросом: а кто он вообще, Чонгук? За пределами школы? Сколько ему лет? У него есть девушка? Он любит боевики или комедии? Чай или кофе? Вопросов в голове возникает море, и Юнги в нем едва не захлебывается, потому что накрывает с головой. Со вздохом он переводит взгляд в сторону зеркала; намеренно игнорирует отражение своей сгорбленной фигуры у стены. И замечает, что Чонгук мгновенно отвлекается от парня, с которым разговаривал, и смотрит в его сторону. Юнги непроизвольно задерживает дыхание, когда в голову закрадывается подозрение, что они — смотрят друг на друга только в том случае, если уверены, что взгляды эти останутся незамеченными. Сердце екает без предупреждения, заставляя Юнги дернуться. И так хочется сбежать из зала, трусливо поджав хвост. Так хочется просто положить огромный болт и вернуться к самому началу, когда у Юнги даже потребности не было копаться в чужих мотивах и настроениях. …получается, сейчас такая потребность есть? Но почему? Зачем Юнги это? Нервная система дает опасный сбой, когда в конце вечернего занятия Чонгук дотрагивается до его локтя, собираясь поправить, а Юнги — вздрагивает всем телом. Он вздрагивает просто от неожиданности, потому что слишком погрузился в свои мысли, но Чонгук воспринимает его реакцию по-своему — мгновенно убирает руку, вместе с этим отходя на пару шагов. Словно решил, будто Юнги его прикосновения неприятны. Стоит ли говорить, что все с точностью и наоборот? Он хочет нырнуть в эту мысль с искренним охуеванием, но у него нет на это времени сейчас. — Чонгук, — Юнги разворачивается на пятках; разевает рот, чтобы продолжить, но его внезапно одолевает страх. — Что? — безразлично спрашивают у него. Когда-то давно Хэйли научила его весьма простой штуке: если боишься чего-то, представь себе самый ужасный исход этого события. Самый-самый отвратительный. А затем подумай, что бы ты сделал в этом случае, как бы поступил. Это глупо, но это действительно работает: Юнги убеждается в этом в который раз. Он представляет, как Чонгук шлет его нахуй. Как он уходит из зала и больше никогда в него не возвращается. Как бесконечно долго извиняется перед подписчиками. А затем — просто продолжает снимать видео так же, как снимал раньше. Занимается творчеством, занимается любимым делом. И все в порядке. Он знает, что будет делать, оказавшись на дне собственной души. Все в порядке, Юнги сможет переступить и через самый худший исход, и даже через себя. Все… в порядке? — Чонгук, — повторяет он чужое имя, — составишь мне компанию? И какого черта он нервничает так, будто зовет на свидание понравившуюся девчонку. Ну, или мальчишку. В любом случае: какого черта? — Составить компанию? — Чонгук искренне изумляется, словно услышать готовился нечто прямо противоположное. — Ты о чем? Юнги вспоминает о воображаемых стенах, которые они выстроили между друг другом. Думает о том, что каждая из его мыслей — неуместна, от них стоит избавиться, засунуть себе же в задницу. Но еще он думает о том, что холодность Чонгука — это ужасно, и ему не хочется. Юнги не хочется до жути — чтобы именно от него Чонгук шарахался вот так. Так чего же ему тогда хочется? — Я собирался прогуляться после нашего занятия, — он буквально заставляет себя не отводить взгляд; надеется, что не выглядит злым — но лишь потому, что таращится напряженно, — или раздраженным. Юнги же правда просто хочет… что? Разобраться? Стены ушатать? Для чего? Раньше они его не особо волновали. — Типа, ну, до пристани дойти. Пойдешь со мной? Нет, он не собирался звать с собой Чонгука. Более того — он в принципе не хотел гулять. Юнги сейчас надо только пожрать, поспать и чтобы все мысли склеились в одну — будет проще их отфутболить из своей головы. Однако приходится брать свою жопу в горсть, потому что… потому что Юнги — важно. Важно, чтобы Чонгук перестал думать, будто бы он ему, Юнги, неприятен. Чонгук не спрашивает, зачем. Он не спрашивает, почему. Смотрит только внимательно, будто бы непроизвольно скользнув взглядом по чужой фигуре. Мурашки неожиданные, мурашки непрошенные, но, тем не менее, вот они — роем сбегают вниз по позвоночнику. — Ладно, пойдем, — соглашается Чонгук. И они идут. Максимально неловко, минимально разговорчиво. Юнги так сильно погружен в то, что ему нужно держаться наравне — ни отставать, ни опережать, — что даже не сразу замечает то, насколько напряжен сам Чонгук. Начинает казаться, что все это изначально было плохой идеей. Вообще все. Начиная с тупого челленджа. У Юнги аж пищевод серпатином изворачивает от этой мысли. Блять. Он резко останавливается возле крутой тропинки, что ведет на пляж. Моргает несколько раз, чтобы унять жжение в уголках глаз. А затем сбегает вниз, сорвавшись не только телом, но и душой: орет во весь голос «сука!» — Ты чего? — Чонгук, в отличие от него, к пляжу спускается аккуратно; до того красиво тормозит рядом с Юнги, что даже это глупое движение выглядит как-то по-танцевальному. Юнги крючит лицо. — Садись, — он указывает на песок. Чонгук приподнимает брови удивленно, но все же делает это; плюхается на песок и поднимает голову, разглядывая Юнги, который… который, блять, все еще стоит и глядит во все глаза. Осторожно ощупывает свои прошлые терзания касательно того, что ему страшно сталкиваться с Чонгуком вне стен школы. Еще более аккуратно тыкает пальцем в свои загоны, которые, если честно, до сих пор визжат: «Это просто челлендж, прекрати! Перестань, обойти стороной! Топай, куда топал!» Юнги усаживается на песок, старательно продавливая ямку своей задницей, чтобы удобнее было, а затем со вздохом складывает руки на коленях. Глядит в сторону океана всего пару секунд, а затем косит свой взгляд в сторону Чонгука, который — безмятежный, простой, легкий, блять, и воздушный. Юнги невольно подгребает к себе песок, подсознательно желая слепить бомбу и вдарить ей кому-нибудь по голове. Или не кому-нибудь — у Юнги вполне конкретная цель есть. Чонгук с легкой улыбкой разглядывает темный горизонт; огни забегаловок с пристани оставляют на его волосах оранжевые блики. Пальцы Юнги, глубоко погруженные в песок, застывают; он переводит свой взгляд к воде и медленно сглатывает. Зачем? Для чего? Ради челленджа? Чонгук сам погружает пальцы в песок и начинает чертить ими туда-сюда, будто от нечего делать. Юнги — сдается, потому что сил нет уже никаких. — Я тебе неприятен? — А? — чужая рука застывает; Чонгук поднимает голову с удивлением в глазах. — Неприятен? С чего бы? — Не держи меня за идиота, — Юнги поражается тому, насколько твердо звучит сейчас; он поворачивает голову и вонзается в чужую фигуру немного злым взглядом. — Ты избегаешь меня. — Я не могу избегать тебя, потому что мы каждый день занимаемся вместе. — Ты прекрасно понял, о чем я. Чонгук моргает и трет левый глаз, отворачиваясь. А затем коротко смеется. Юнги — предательски теряется, потому что… да потому что любая реакция Чонгука для него — повод потеряться. — Извини. — Извини? — повышает голос Юнги. — Во-первых, тебе не за что извиняться, а, во-вторых… во-вторых, какого черта ты в принципе решил передо мной извиняться? Ты-? — он захлопывает рот, внимательно разглядывая чужой профиль. Чонгук молчаливо смотрит в сторону океана; Юнги — срывается куда-то очень глубоко. А затем сам смотрит в сторону побережья. Песок раздражает кожу меж пальцев, и он сжимает руки в кулаки. — Этот челлендж много для меня значит. — Знаю, — улыбается Чонгук, — и именно поэтому тебе не стоит отвлекаться на постороннее. — Постороннее? Чонгук молчит, а у Юнги каждая змея, что выползает из отверстия в легких, душит другую — ту, что обвила сердце, царапая его чешуей. Он во все глаза таращится на Чонгука, а затем заставляет себя отвести взгляд. Стены. Предрассудки. Запреты. Что это? Стены — которые Юнги выстроил вокруг себя сам. Предрассудки — чужие слова, что он начал считать своими, потому что куда проще положиться на других. Запреты — отказы, которыми он сам себе по лицу давал, потому что так — неправильно. — Слушай, — Юнги придвигается ближе с таким видом, будто прямо сейчас пойдет драться, — я знаю, что ты обижен на меня. За что мне стоит извиниться? — А? Чонгук отвлекается от моря и впервые — наконец-то — смотрит прямо на него. Совсем недолго, но Юнги этого хватает — он успевает выцепить в чужом взгляде густое разочарование. — Блять, — он обхватывает колени обеими руками и начинает злиться, — пока ты не скажешь, я нихуя не пойму. — Ничего такого, — с легкостью в интонации отзывается Чонгук, — просто, как бы. Мне показалось, что тебе неприятна моя заинтересованность тобой. Юнги стынет до того ощутимо, что у него немеют кончики пальцев. Он сидит камнем и даже моргать боится. Пытается припомнить хоть что-нибудь — то, что могло бы сподвигнуть его на хотя бы поверхностные размышления о том, что он интересен Чонгуку. И почему «заинтересован» звучит куда более двояко, чем обычное «интересен»? Это что, сука? Юнги сгребает полную горсть песка и с угрюмым лицом швыряет ее на чужие джинсы — тупо, чтобы нагадить. Чонгук весь извивается. — За что? — За то, что словами через рот говорить не умеешь. Чья бы корова мычала. Юнги непроизвольно визжит, когда в него летит огромный кулич из песка; уворачивается весьма неграциозно и летит носом в землю, мгновенно поднимаясь и припуская в противоположную сторону пляжа. — Отъебись! — визжит Юнги, когда его обхватывают за шею и едва носом в песок не макают. — Я просто хотел узнать, за что ты так меня ненавидишь! — Ненавижу? — Чонгук расслабляет пальцы, и Юнги мгновенно дает деру вбок. — В каком смысле ненавижу? — Да в самом что ни есть прямом! — он трет нос и чихает, когда песок от этого движения забивается ему в ноздри. — Ты даже в глаза мне не смотришь, с тех пор, как-! Чонгук — смотрит ему в глаза, склоняя голову к плечу; закатанные рукава его рубашки перепачканы в мокром песке. Юнги вздыхает глубоко и тяжело; отворачивается, потому что бесят его подобные реакции собственного организма — вот нахуя сердце по сбоям дает, а легкие отказываются впитывать кислород? Это где он о таком просил, это что вообще? Юнги плюхается задницей на землю возле самой воды. — Что я сделал не так? — тихо интересуется он, забывая придать своему голосу какую угодно интонацию. Его голос просто — обнажен, как и чувства самого Юнги, которым он так и не смог дать названия. — Ничего? — удивляется Чонгук; садится напротив него и слегка наклоняется вперед. — Ты ничего не сделал плохого. — Да? — Юнги вскидывает голову. — Зато я сейчас сделаю. Затолкаю тебе, сука, песок во все щели. Чонгук смеется; его улыбка быстро сползает, уступая место задумчивому взгляду, который Юнги напополам разломать хочется. Он набирает полную грудь воздуха, готовый к драке, но быстро теряет все — вообще все, что так долго собирал, носил в себе, копил. — Не думай, будто мне настолько был важен ответ, — Чонгук заносит руку и начинает играться с прядью собственных волос, что не влезла в хвост на затылке. — Просто когда я его не получил, я решил, будто тебе неприятен любой интерес в свою сторону. — Что? — Юнги стынет. Точно. Чонгук спросил, не встречаются ли они с Хэйли. Это такой тупой вопрос. Такой пиздецки тупой, но Юнги — виртуозно избежал ответа, перед этим, вообще-то, заставив эту самую Хэйли сделать… что? Он приоткрывает рот, чувствуя, как только что успокоившееся сердце начинает отписывает новые кульбиты. — Мы не встречаемся, — голос будто бы не ему принадлежит. — Да я и так знаю, — смеется Чонгук, — просто- — Просто что? — Просто я подумал, что тебе противен мой интерес, поэтому, — Чонгук переводит взгляд на него, — поэтому я решил, что не стоит даже пытаться. — Вовсе нет! — возмущается Юнги; хочет взглядом испепелить, но желание это ломается надвое и отходит на второй план. Не пытаться… что? Юнги делает глубокие вздохи и немного проваливается внутрь самого себя. Интерес. О каком интересе Чонгук говорит? Он сглатывает нарастающую истерику; взгляд рушится на чужие пальцы, что мягко сжимают подол футболки. Чонгук красивый. У него огромные глаза и немного большеватый нос, но эти самые глаза — еще больше. У него прикольные густые волосы, которые он собирает в хвостик на макушке. У него такая улыбка, что Юнги становится стыдно за свою. Он медленно склоняет голову, наблюдая за тем, как Чонгук собирает горсть песка, и немного трещинами про себя расходится. Под ребрами начинает возиться какой-то пиздец. Под ребрами начинает расцветать ебаная срань, а Юнги — дышит, раздувая ноздри. И не смеет отвести взгляда от Чонгука. — Получай! Юнги прилетает песком прямо по затылку; он слышит чужой смех и окончательно исчезает. О господи, боже, блять. Господи, блять, ему нравится Чонгук. Ему, сука, нравится Чонгук. Он втюрился по самый пиздец. Он- Он валяет Чонгука в песке и убегает, истошно вопя; ловит такси буквально на ходу. А затем долго смотрит в окно, совершенно ничего за ним не различая. В смысле нравится? Юнги с этим что делать теперь? Штаны снимать и бегать-орать? Перед тем, как Юнги впервые открыто дернулся вбок и шлепнулся в землю лицом, Чонгук подхватил его за руку. Дернул на себя. Юнги вспоминает, насколько приятным было ощущение чужого дыхания рядом с шеей, и просит таксиста поторопиться. Потому что… потому что Юнги такое — не нужно. Почему не нужно? Он напивается джином, что стоял в шкафу, воет в голос, слушая отвратительные песни, а затем пишет Хэйли, которая на удивление не спит. Юнги ничего внятного не ждет, но получает: «И это было твое признание?» «Какое признание?» — реально не понимает. «Пиздец», — печатает Хэйли; пропадает из дискорда на две минуты, а затем дострачивает короткое и лаконичное: «У тебя глаза на жопе». Юнги ударяется головой о клавиатуру ноутбука. Наверное, да. У него глаза на жопе. Но это не мешает ему понимать, что- Осознавать то, что Чонгук ему нравится. Не как учитель, а просто как… Юнги вздыхает. Господи, он ему нравится как что угодно. Похороните его под его же принципами. Он садится возле кондиционера и яростно краснеет. А затем вслух говорит: — Ебаный мудак. Свалился мне на голову. Да чтоб у него там отвалилось все.