Пальмы лишь на берегу

Первым делом, вернувшись домой, Юнги через личку инсты отправляет Чонгуку свой номер телефона, приписывая, мол, найдешь меня в WhatsApp, и только потом пробивает в навигаторе отправленный ранее адрес. Достаточно близко — минут пятнадцать на такси, но район этот Юнги не знает, даже не бывал там ни разу. Чонгук в ответ на номер телефона отправляет лишь улыбающийся смайлик, чем на короткие две секунды злит Юнги, но раздражение быстро сходит на нет, потому что спустя еще минуту Чонгук пишет уже в вацап обстоятельное: «Не переживай из-за сегодняшнего. Если честно, я удивлен, что это произошло только спустя две недели. Я был к этому готов, так что завтра в семь утра жду тебя у себя. Можешь приезжать сразу в удобной одежде. Налью кофе :)» Чай, кофе, потанцуем, ага, Юнги думает. Не к месту вспоминает, что Хэйли вместо «потанцуем» говорит совершенно другое слово, и отвешивает себе легкую пощечину. Заставляет себя абстрагироваться и остаток дня залипает вместе с Намджуном в дискорде, обговаривая последние поправки в треках. И вроде бы все готово уже, но что-то Юнги не устраивает, а он — не может понять, что же именно. Несмотря на то, что добираться ему не больше двадцати минут, Юнги все равно встает в пять утра. Полчаса торчит в душе, долго и обстоятельно возится с волосами, потом, чувствуя себя идиотом, зачем-то рассматривает в зеркале свои глаза, думая, что бы такого можно сделать, чтобы они не были настолько стремными. Вспоминает, что полгода назад Хэйли забыла у него свою дорожную косметичку, которую впоследствии так и не забрала, а потом пятнадцать минут сражается с коричневым карандашом для глаз. Если честно, Юнги плакать хочется от взгляда на себя в зеркало: не потому, что он плохо выглядит, а как раз наоборот. Потому что выглядит он хорошо, а причина ему ясна, как божий день — опять пытается кого-то впечатлить. И кого? Чонгука. Ебаный стыд. Это же так заметно, это же как на ладони. Юнги заносит пальцы над глазами, чтобы стереть карандаш и не позориться, но останавливает себя в последний момент. Плевать. Вот просто — плевать. Да, ему хочется выглядеть хорошо, можете его распять за это. В половину седьмого Юнги понимает, что у него уже нет времени на завтрак; успевает лишь захрустеть яблоком, пока пытается выбрать себе одежду. Забывает и про сменку, и про все остальное — просто напяливает на себя ближайшую безразмерную футболку и спортивные штаны, которые, кажется, даже не его, и вылетает из квартиры, подхватив на выходе рюкзак. Пока он едет в такси, пальцы сами собой тянутся к телефону написать что-нибудь Чонгуку. Вроде как «хэй, доброе утро» или там «я скоро буду». Вместо того, чтобы позволить им сделать это, Юнги свои пальцы буквально жрет — заусенцы на больших пальцах. Кажется, в последний раз он так нервничал… когда? В самый первый день, когда даже не знал, что его ждет? Или когда боялся, что Чонгук заметил, как он на него пялится? Район, в который он приезжает, достаточно странный, но не в плохом смысле — здесь много старых зданий, что мешаются с частными домами, во дворе которых растут невысокие пальмы. Здание, где расположен лофт Чонгука, тоже далеко не новое; Юнги, стоя возле подъезда, задирает голову, пытаясь рассмотреть окна чужой квартиры. Здесь нет консьержа или какой-то охраны — просто дверь, на которой нужно ввести код. Юнги медленно поднимается на последний, пятый, этаж, потому что лифта здесь тоже нет, и заставляет себя дышать глубоко и размеренно. Нет причин волноваться. Он их сам себе придумал. Все будет нормально, повторяет он про себя, но что-то внутри так и кричит, что нет, нихуя не будет, Юнги. Ни сейчас, ни потом. Чонгук открывает ему дверь сразу же; даже не поворачивает замки перед этим, словно давно ждал. Улыбается и указывает кивком головы внутрь квартиры: — Проходи. — Привет, — только после этого загнанно здоровается Юнги. Тэхен не преувеличивал, когда говорил, что в этом лофте без проблем может тренироваться балетная труппа — Юнги даже рот разевает, застыв в небольшом коридоре с одним полуснятым кедом. Высокие потолки, огромные окна, что выходят как раз на ту улицу, куда его привезло такси. Парочка лестниц, что уходят наверх, на узенькие площадки, на которых ничего, кроме двух стульев и журнального столика в самом углу слева. Юнги скромно проходит дальше и оборачивается вокруг своей оси, разглядывая помещение: кухня вместе с обеденным столом слева, посередине — большой диван и плазменный телевизор на стене, точно в пролете между окнами, кровать и компьютерный угол — справа. И все это в одном помещении. — Прикольно, да? — усмехается Чонгук. — Но это прикольнее всего, — он указывает рукой в сторону ряда зеркал у одной из стен. — На самом деле, мне повезло. Раньше я жил в крошечной студии на отшибе, но три года назад переехал сюда. — Здесь классно, — улыбается Юнги, снимая с плеча рюкзак; ставит его у стены и таращится в сторону ряда зеркал. Здесь не так много место, как в танцевальном зале, конечно же, но вполне достаточно, чтобы небольшой группой готовиться… к каким-нибудь крутым соревнованиям? Внутри непрошено колет. — Год назад я, Тэхен и трое других ребят здесь готовили танец на соревнования, — Чонгук становится рядом с ним; Юнги ничего не может поделать с собой — подмечает их небольшую, но такую привлекательную разницу в росте, а потом с улыбкой глядит на Чонгука. — И как? — Победили, — ему показывают большой палец. — Хочешь кофе? — Не откажусь. Пока Чонгук делает кофе, Юнги не может отказать себе в каком-то глупом притяжении — его буквально тянет к компьютерному уголку, потому что он с порога заметил огромное количество фотографий, развешенных над рабочим столом. Он останавливается возле стола, кладя руки на спинку компьютерного стула, и во все глаза разглядывает хаотично разбросанные по стене фотографии и открытки. Яркие картинки, которых вроде бы и немного совсем, но Юнги кажется, что бесконечно много, потому что — он уверен — где-то здесь есть нечто, что никогда не выносят за пределы этого лофта. Фотография одного из пляжей ЛА, несколько селфи с друзьями, на большинстве из которых маячит лицо Тэхена, парочка скринов из каких-то игр. Еще — неизвестные Юнги цитаты, арты, что больше похожи на беспорядочные образы, фотографии таких же неизвестных ему людей (наверное, танцоров, решает Юнги), несколько картинок с изображением почему-то феникса. — Держи, — он вздрагивает, не заметив присутствия Чонгука; с благодарственным кивком принимает кружку из чужих рук. — Нашел что-то интересное? — Что это? — с любопытством спрашивает Юнги, дуя на кофе. — Стена вдохновения, — смеются в ответ, — я думал, у всех такие есть. Он отпивает из кружки и замечает неправильно пустое место на стене. Будто совсем недавно там висело несколько фотографий, но их сняли, так ни на что и не заменив. Юнги хмурится, делая большой глоток и едва не обжигая себе язык. — А тут что было? — решается он спросить, указывая пальцем. — Хотел заменить на что-нибудь другое, но пока не было времени выбрать, на что именно, — жмет плечами Чонгук. Они допивают кофе в тишине; кружки остаются на рабочем столе. Чонгук, словно ни капли не придающий значения тому, что сейчас они не в танцевальном зале, а у него дома, коротко объясняет Юнги стратегию ближайших дней и вновь показывает танец. А Юнги — Юнги все мимо ушей пропускает, даже забывая себя корить за это. Смотрит, смотрит, смотрит, взглядом иногда возвращаясь к фотографиям над чужим компьютерным столом. И самую капельку пропадает. Ему бы на хореографии сконцентрироваться, на челлендже, на обещаниях, что дал своим подписчикам. Может, на своей работе, которая хоть и работа, но все равно — дело жизни, душа в чистом виде. Юнги бы сконцентрироваться на чем угодно, но он весь — взглядом, слухом, даже дыханием — на Чонгуке, который сейчас кажется куда ближе, чем был даже вчера. — Все в порядке? — чужой голос выводит его из ступора, и Юнги запрокидывает голову. — Ты уже десять минут пытаешься запомнить одно движение. — Задумался, — он смеется, пытаясь за смехом скрыть свое волнение, — все это для меня в новинку. Слишком странно пытаться делать то, что ты делать не умеешь, но при этом делать вид, что ты в теме. Чонгук смотрит на него внимательно, но не говорит ничего почему-то, хотя всегда это делал, если Юнги сомневался — в чем угодно. И это справедливо, Юнги решает, незачем с ним нянчиться и без конца повторять, что все он может, все он сделает. Пока сам не дойдет до этой мысли — другим это раз за разом говорить бесполезно. Может, Чонгук думает так же. — Мне пора выдвигаться, — тот смотрит на наручные часы, — я вернусь часа через четыре, у меня всего три занятия сегодня. Если хочешь… — Чонгук неопределенно качает головой, — если хочешь, можешь остаться здесь, если лень кататься туда-сюда. — Давай, — с ходу выстреливает Юнги, хотя сам не понимает, а на кой черт. — Хорошо, — Чонгук заделывает свои волосы в небольшой хвостик на затылке, — если что, не стесняйся. В холодильнике есть еда, кофеварку найдешь. Если все же взял с собой сменную одежду, ванная комната здесь, — он показывает на дверь в небольшом коридоре, что заканчивается входной дверью, — в шкафчике есть чистые полотенца. — Окей, — кивает Юнги. — А тебе сегодня никуда не надо больше? — Чонгук, присевший, чтобы завязать шнурки на кроссовках, запрокидывает голову. — Нет. А что такое? — он не может не испугаться немного. — Хорошо выглядишь, — Чонгук выпрямляется, — то есть ты всегда хорошо выглядишь, но сегодня… как будто у тебя свидание какое-нибудь будет попозже. Юнги — краснеет. Он так отчаянно краснеет, что это бы увидел даже слепой. Стоит топчется в чужом коридоре и пристыжено опускает взгляд, чувствуя, как горят уши. Помогите ему кто-нибудь умереть побыстрее. И желательно безболезненно. — Не сегодня, — мямлит он, начесывая нос. — Вот как, — Чонгук достает ключи из рюкзака, — тогда ладно, скоро увидимся. Если что, возле двери другой комплект ключей висит, — он указывает пальцем, — если вдруг захочешь куда-нибудь выйти. Юнги остается посреди огромного лофта один и в совершенно растрепанных чувствах. Стоит напротив закрывшейся уже пару минут назад входной двери и медленно моргает, совсем не зная, кто он, где он и зачем он. Его, признаться, не хватает уже. Но приходится. Юнги наклоняет голову, разглядывая свои ноги, и тяжело выдыхает. Расслабься, пожалуйста, прошу тебя, просит он себя. Твои трепыхания никому не нужны. Даже тебе. Он проверяет камеру, которые они ранее вместе установили в углу так, чтобы было видно лишь зеркала и нужную часть лофта, делает несколько кругов по помещению. Юнги правда хочет сходить в душ, но слишком стесняется — особенно пользоваться чужим полотенцем, — поэтому переодевается в другую футболку, что валялась в его рюкзаке уже неделю, и скромно садится на диване, разблокировывая телефон. Понятия не имея, что ему делать несколько часов, Юнги открывает тик ток и благополучно смотрит тупые видео почти до двенадцати, пока ему не пишет Намджун с вопросом по последнему треку в их микстейпе. «Не хочешь лирику доработать?» «Все настолько плохо?» — строчит Юнги в ответ. «Нет, все хорошо. Просто это только твоя песня, и я подумал, что ты захочешь внести какие-нибудь изменения до релиза. Все-таки последний шанс». Он ничего не отвечает; подходит к рабочему столу Чонгука и снова смотрит на фотографии на стене. Улыбающиеся друзья, пляжи ЛА. Юнги щурится, когда на одном фото узнает пусанскую улицу. Точно, Чонгук же говорил, что тоже в Корее вырос. А Юнги даже подробности не решился узнать, чертов трус. Упавший в сторону клавиатуры взгляд цепляется за стопку книг сбоку, из середины которой выглядывают уголки… картона? Бумаги? Юнги чувствует, как его пульс ускоряется. Он не имеет никакого права рыться в чужих вещах, он не имеет никакого права даже находиться в этой квартире, но. Но. Юнги позволяет своим пальцам ухватиться за уголок торчащей бумаги и потянуть на себя. Руки вздрагивают, пульс — становится быстрым настолько, что Юнги даже перестает его ощущать. Лишь бесконечное напряжение в висках. Он смотрит на фото, которое никогда бы в жизни забыть не смог — на нем высокая несфокусированная пальма и огрызок пляжа. Вдалеке — огни. И небо еще не ночное, но вечернее. Юнги бы никогда в жизни не смог забыть это фото, потому что оно — первое, что он выложил в свой инстаграм, решив, что «дальше так жить нельзя». Ему было двадцать. Двадцать, блять, лет. У него был лишь рюкзак за спиной и старенький третий айфон, фотографии на котором выходили откровенно паршивыми. Юнги удалил из своей инсты все фото, сделанные на этот телефон, но то самое — первое, — так и не решился тронуть. И сейчас он смотрит на него вновь — отпечатанное на специальной бумаге и с крошечной дыркой наверху, будто от кнопки, что раньше удерживала ее на стене. Юнги прикрывает глаза, на краткий миг опять погружаясь в те чувства, что его переполняли тогда: только приехал в ЛА, только вырвался с ужасной работы официанта, где платили лишь три доллара в час, а в Америке это — не деньги. Только вышел из автобуса и вдруг понял, что хочет по-другому. Хочет много, хочет громко, хочет всеобъятно. И эта подпись под фото: «Давай начнем сначала». Юнги накрывает пальцами переносицу, испугавшись жжения в носу. Он смотрит на второе фото и теперь — только сейчас — позволяет себе отвернуться, прикрывая глаза. Нет, он не будет плакать, но побыть слабым — очень даже, потому что подобное никак не могло оказаться в квартире Чонгука — строчки из самой первой песни, что Юнги решился выложить в Сеть. Самой первой. И самой болезненной лично для него. Именно после нее его нашел Намджун и предложил сделать что-нибудь вместе. Ты так далеко отсюда и ты говоришь «Будь у меня мечта, все бы было по-другому». Не уходи, прошу, останься, но ты шепчешь «Будь у меня мечта, все бы было иначе». Юнги роняет фотографии на стол и не сразу замечает третью — не фото даже, а скрин. Скрин из влога, который Юнги снял вместе с Тэхеном совсем недавно — на нем он сидит, упираясь локтем о перила веранды, на которой они с Тэхеном сели, чтобы поесть, и смотрит в сторону океана. На скрине Юнги — просто он и ничего больше. Самый обычный Юнги, который глядит в сторону океана и улыбается, держа перед собой стаканчик с газировкой. Внутри что-то расходится трещинами. Он глядит на разбросанные по столу три фотографии и не может понять, какого черта. Для чего это у Чонгука, зачем это у Чонгука. Почему висело на стене, но было снято, а после спрятано под книгами. Юнги накрывает пальцами строчки собственной лирики на одной из картинок и одним движением собирает фотографии, быстро кладет их обратно так же, как они лежали до этого. Состояние похоже на то, когда у тебя случается паническая атака: учащенное сердцебиение, сбитое дыхание, боль в висках и перед глазами все расплывается. А ты — пытаешься только вздохнуть, только вздохнуть, только подышать немного, пожалуйста. Юнги, пошатываясь, выпрямляется. И идет в сторону выхода. На ощупь находит на крючке ключи от квартиры. Пока он курит, сидя на ступеньках подъезда, мимо него несколько раз проходят люди. Юнги не обращает на них внимания — глядит только перед собой, но больше — вовнутрь. Прислушивается к тихой мелодии в голове, которая все еще бесконечно пуста и одинока, потому что нет текста, что сделал бы ее полноценной. Он достает из кармана телефон и открывает диалог с Намджуном. «Хочу не дополнить, хочу написать кое-что новое», — пишет он. «Ладно», — соглашается Намджун, — «тебе много времени нужно?» «Всего пара дней», — печатает Юнги и прячет телефон обратно в карман. Он не знает, почему у Чонгука на стене висело все это — настолько личные вещи, касающиеся Юнги. Не знает и то, почему он их снял со стены. Он знает только то, что даже спросить напрямую не в праве, потому что это значит объяснить — сказать, что рылся в чужих вещах. Юнги не может позволить себе такую роскошь — подрывать доверие Чонгука. Никак не может. Разве такое включают в состав «стены вдохновения» просто так? Разве такое хотят видеть каждый день без причины? А потом снимают, наверняка боясь, что это могут заметить. Юнги заходит в чужую квартиру, яростно натирая глаза и понятия не имея, что ему думать, что чувствовать и как реагировать. И стоит ли в принципе. Чонгук возвращается в третьем часу дня — усталый и молчаливый. Просит у разом подобравшегося на месте Юнги прощения и уходит в ванную. Сколько бы ты времени у мироздания ни просил, тебе всегда будет мало — вот и Юнги не успевает толком собраться, когда рядом с ним садятся, неспешно вытирая мокрые волосы полотенцем. — Не скучал? — Не, дела делал. Через телефон правда, — Юнги крутит в руках свой смартфон. — Если ты не против, я поем, а потом мы можем- — Чонгук, — прерывает он его, — можно мне спросить? — Смотря что, — смеется тот, — а так да, конечно. — Сколько тебе лет? — поворачивает к нему голову Юнги. — А ты не знаешь? — удивляются в ответ. — Двадцать четыре через месяц. — И ты вырос в Корее? — Закончил школу там и уехал, да, — Чонгук выглядит озадаченным. — Почему ты спрашиваешь? — Я просто… — Юнги разглядывает свои руки. Он боялся стен, он боялся, что эти стены будут его определять. Он боялся смотреть дальше, чем показывают, но случайно подсмотрел. Он много чего боялся, но никогда — самого Чонгука, поэтому Юнги поднимает голову и смотрит в упор, все же дрожа про себя: — Я вроде как подумал, что хочу узнать тебя получше. Его разглядывают пару секунд, не переставая вытирать волосы; Чонгук складывает влажное полотенце на своих коленях и отводит взгляд. Будто бы размышляет о чем-то. Размышляет, а затем улыбается неожиданно, ставя этим Юнги в тупик: — Если хочешь, можем вместе выпить как-нибудь. Но, наверное, это будет уже после того, как мы закончим с твоим челленджем. — А сейчас? — Сейчас? — Чонгук поднимается дивана. — Имеешь в виду прямо сейчас или вечером? — Да когда угодно, — Юнги тоже встает. Почему у тебя висело фото из моей инсты, почему ты распечатал лирику моей песни, Юнги орет про себя. Почему ты распечатал меня, кричит он, надрываясь. Кричит громко и вместе с тем — запредельно тихо молчит, дожидаясь ответа. Просит небо, чтобы ему дали — позволили — увидеть больше, чем было видно изначально. Юнги, блять, надо. Ему необходимо. — Посмотрим на твое поведение, — Чонгук тянет к нему руки, явно прося следовать за собой, — если уложимся раньше времени, можно и отдохнуть, почему бы и нет. Давай, — он со смехом подталкивает Юнги в ту сторону помещения, где зеркала. Юнги, с трудом сохранив равновесие и выпрямившись, прикрывает глаза; размышляет о челлендже, споре с Хосоком. О том дне, когда впервые написал Чонгуку, а в ответ получил сначала отказ. И внутри ворочается нечто беспокойное и громоздкое, оно едва внутри помещается. Юнги распахивается глаза и ловит взгляд Чонгука в зеркале, оборачивается на него. — Я правда хочу узнать тебя получше. — Верю, — на его плечо ложится рука; Юнги замирает, когда другая рука Чонгука оказывается на его щеке, разворачивая его лицо обратно к зеркалу, — но сначала нам нужно сделать сам знаешь что. Возможно, душ виноват, возможно, то, что Чонгук сам по себе бесконечно теплый, но руки у него горячие, почти обжигают. Юнги не может не коснуться своей щеки следом — после того, как его отпускают. И не может не чувствовать себя вором вне закона — потому что украл этого человека лишь в свое пользование. Челлендж, ну да. Челлендж, конечно же. Юнги опускает руку и думает, что прав был Хосок, когда пьяным смеялся, размещая голосование на его твиттер. Прав был, когда говорил «на твоем канале такого никогда не было». Не было. И не только на канале.