Пальмы лишь на берегу

I could treat you so much better I've known you forever Figured you out I could love you with my eyes closed VOILÀ — Figure You Out

Хосок восторженно рассказывает о чем-то, но Юнги слушает его вполуха, разглядывая корку от куска пиццы, сиротливо валяющуюся в коробке. Вот бы и в жизни все так просто было: схавал самое вкусное, а объедки выбросил. Раз, и — сразу разглядел человека за всей мишурой, которую он сам же на себя и навешал. Хэйли, обожающая корки от пиццы и вечно подъедающая за ним оставленные огрызки, точно бы обиделась на подобное замечание и сказала, что «тесто — это самое главное, только по нему можно понять, хорошая пицца или нет». Основа блюда, ага. Фундамент личности. Юнги мотает головой, поражаясь абсурдности своих мыслей, и с подозрением вновь косится подсыхающую корку в коробке. — Добрый вечер, я диспетчер, не хотите провести с другом вечер? — Хосок щелкает перед его носом пальцами. — Ты меня вообще не слушаешь, да? — Прости, — Юнги трет глаза и следом чертыхается, потому что на руках были крошки от пиццы, — слишком много всего на уме, не могу собраться. — Может, тебе стоило просто спать завалиться, а не звать меня в гости в девятом часу вечера? — на его слова хмыкают. — В том и проблема, — он подхватывает со стола забытую и едва начатую бутылку пива, — я вообще спать не могу. — Ясно, твоя думалка не хочет прекращать думать, — Хосок берет кусок пиццы, — знаем, плавали. Ну? Выкладывай. Я знаю, что ты меня не просто так позвал. Не понятно лишь одно: чего хвост за кота тянешь уже целый час. — Кота за хвост, — со стоном поправляет Юнги и прячет лицо в ладонях. Он тяжело вздыхает, в который раз задаваясь вопросом, на кой черт он настолько хреновый друг. Постоянно играет в одни ворота, делая вид, что вторых не существует, и это — нормально. В голове бегущей строкой проносятся все случаи, когда Хосок хотел встретиться и поговорить, а Юнги — ссылался на дела и отсутствие времени, что не всегда было правдой. В современном мире стало бесяче популярным выражение «у меня нет ресурсов», но все люди, которые его используют, видимо, никогда не задумывались над тем, что кто-то ради них эти самые ресурсы все же находит, хотя их изначально — свистящее ничего и перекати-поле, застрявшее возле камня. Наверное, это и называется настоящей дружбой. Что ж, в таком случае Юнги действительно хреновый друг. — Блять, мне так стыдно, — он с тоской наблюдает за тем, как Хосок поедает пиццу, — сам тебя позвал и не слушаю. — Забей, ты не пропустил ничего интересного, — отмахиваются в ответ. — Так о чем ты хотел поговорить? — Я… — Юнги прислушивается к себе и понимает: — Я… не знаю? Хосок резко перестает жевать; сканирует его пристальным взглядом и шумно сглатывает, приподнимая брови. Юнги уже заранее знает, что сейчас начнется психологический анализ его личности, мол, «если так говоришь, то на самом деле знаешь лучше всех», но Хосок только облизывает пальцы и вполне спокойно интересуется: — Это касается танцев? — Наверное, — сразу же (не) соглашается Юнги и опускает взгляд в пол. — Я загнан в тупик. Он не может рассказать Хосоку о том, что увидел в квартире Чонгука, потому что это касается уже не только Юнги — каким бы мудаком он ни был временами, подобные вещи вне его компетенции. Он просто не может позволить себе разбрасываться чем-то, что кто-то включил в «стену вдохновения». Включил, а затем убрал, побоясь, что это увидят. Но как быть с тем, что этой самой частичкой чужого вдохновения оказался сам Юнги? Молча проглотить? Попытаться собрать пазл? Пустить все на самотек? И это если не брать во внимание то, что Юнги вообще-то- Юнги как бы- …в совершенно расстроенных чувствах. Раз не может сказать, то тогда спросит. — Вы с Чонгуком хорошо знакомы? — осторожно прощупывает он почву. — А? — немного теряется Хосок, словно ожидавший чего-то другого. — Довольно поверхностно, если честно. Нас Чимин познакомил. Вот с ним я куда больше общался. И как-то так получается в который раз, что Чонгук — темная лошадка. Никто ничего не знает, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Юнги косит взгляд на уже полностью высохшую корку от пиццы, а затем одним движением закрывает коробку. Не совсем правда, пожалуй. Еще есть Тэхен. Но к Тэхену Юнги ни за что в жизни не пойдет. Не зная людей хорошо, слишком страшно навешивать на них самонаводящиеся вопросы — надумают такого, что до конца жизни репутацию не очистишь. — Что-то случилось? — Хосок пытается спрашивать небрежно, но его выдает привычка — елозить зубами по нижней губе, когда заинтересован в ответе. — Нет, все в порядке, просто… — Юнги возводит взгляд к потолку, — я хочу узнать кое-что, но- — Так у него и спроси, — прерывает его Хосок, — у Чонгука в смысле. Так разве не проще? — Так куда сложнее, — одними губами произносит Юнги и отворачивается, судорожно соображая, как бы сменить тему наиболее деликатно. Нихуя не выходит, потому что: — Чимина мне напоминаешь. — Прости? — Да он несколько лет назад тоже сидел весь такой загруженный и про Чонгука спрашивал. Хотя какой смысл спрашивать у меня, серьезно. Типа, я с ним знаком меньше, чем ты, так зачем- — Поясни, — Юнги весь подбирается, — ты о чем? — А, ну, — Хосок, судя по выражению лица, сожалеет о сказанном, — у них какие-то мутки были пару лет назад. Вроде как переспали после какой-то пьянки, и Чимин потом переживал, что Чонгук может воспринять это по-своему и предложить встречаться, но Чимину это все нахуй не- — Переспали? — Юнги предсказуемо цепляется за одно единственное слово; внутри что-то дергается. — Эти двое трахались? — Вроде как, — кивают ему, — ну и короче… Стой, — рука Хосока, протянутая к бутылке пива, замирает, — стой, погоди. Ты…? — Нет, — заранее обрубает Юнги, хотя пока даже не уверен, о чем речь. Хосок молчит — очень напряженно молчит, — а потом все же берет пиво и делает несколько глотков. Разглядывает стену позади Юнги, а затем выдает сочное и хлещущее соком: — Он тебе нравится. А я думал, то шутки были. Очень хочется возмутиться и начать все отрицать, но сил хватает только на то, чтобы пораженно вздохнуть и отвести взгляд, надеясь, что если не смотреть прямо — то и прочитать по глазам ничего нельзя будет. Но ведь можно: по выражению лица. А оно так и кричит: да, сука, нравится, мне че с этим делать теперь? Пизанскую башню опрокинуть? — Сначала я думал, что затея с челленджем провальная, но теперь, — Хосок показательно медленно делает глоток из бутылки, — теперь я понимаю, что идея была заебись. — Катись к черту! — не выдерживает Юнги. Хосок на это смеется только и уже сам переводит тему: знает, что не стоит долго топтаться по тонкому льду его психики, которая трещинами расходится, когда ему начинает кто-то нравиться. Юнги ненавидит это, потому что как только в нем просыпаются какие-то там чувства, он с низкого старта начинает вести себя, как полный кретин: дебильные поступки, дебильные реакции, еще более дебильные мысли в голове. Не надо Юнги вот это все, можно он просто… да что угодно, блять. Хосок уходит в районе одиннадцати, а он потом еще два часа таращится в потолок, то и дело подрываясь с кровати и совершая почетный круг страдальца по комнате. Пару раз хочет сесть за ноутбук и поработать над песней, что обещал Намджуну в течение двух дней, но какое там — он даже лирику закончить не может, которую начал за здравие, а закончить уже и за упокой не в силах. Следующие три дня Юнги не может перестать думать о том, что сказал Хосок. Мысли кружатся в его голове вьюгой, и он совершает ошибку за ошибкой: в танце, в переписках, в себе самом. Один раз даже огрызается на Чонгука, за что потом извиняется несколько часов, чувствуя себя где-то ниже, чем на дне. Прав был Хосок, когда говорил, что проще спросить, чем совершать ритуалы призыва Сатаны про себя по сто раз на дню. Проще, но — назад пути уже не будет. — Так, — мрачно говорит Чонгук вечером третьего дня, и звучит это так, будто он сейчас драться полезет, что даже близко не правда, конечно же, но Юнги все равно сжимается весь, — в чем дело? Ты где угодно, но не здесь. В том-то и проблема. Я только тут, Юнги думает, и больше нигде быть не могу. Он с усталым вздохом садится на паркет и вытягивает перед собой ноги; около минуты разглядывает носки кроссовок, боясь поднять взгляд и честно сказать: «Я устал. Я морально истощен». Боится, но приходится, потому что Чонгук настырно ждет ответа, нависая над ним. — Я… кажется, я выдохся, — Юнги массирует свои колени, а затем принимается теребить дырку на джинсах. — Тебе нужен перерыв? — понимающе интересуются у него. — Наверное, — он пожимает плечами, старательно оттягивая тот момент, когда из него польются откровения, как из чертового рога изобилия. — Просто… мы с Намджуном должны скоро выпустить микстейп, я не доделал последнюю песню, подписчики негодуют, потому что я давно не обновлял канал, еще этот челлендж… — Юнги склоняет голову и орет про себя продолжение монолога: «А еще я видел снятые фотки с твоей стены, а потом узнал, что ты трахался с Чимином, и я не ебу, почему меня это настолько волнует!» — Так ты не про танцы, — Чонгук ловит его взгляд в отражении зеркала, — ладно, я понял. Вставай и иди в душ. — Зачем? — округляет глаза Юнги. — Чтобы потом переодеться в чистую одежду. — У меня с собой нет ничего, — блеет он, — я думал, ну, просто сразу домой на такси поеду. — Моя ванная комната не кусается, если ты так переживаешь. — Но зачем мне переодеваться? — Просто иди, — Чонгук подхватывает его под руки и рывком ставит на ноги. У Юнги от такой резкой смены положения на пару секунд перед глазами плывет. Ну что за дела, а. Подняли, как царевну какую-то. Юнги дает Чонгуку локтем по животу, делая вид, что это случайно вышло, и стремительно линяет в сторону ванной комнаты. Только хлопнув дверью, до него доходит, что одежды-то у него на смену реально нет. И типа. Ну помоется он, но в чем смысл, если его футболка все равно вся потом пропиталась? Пиздец, Юнги думает, открывая шкаф и хватая верхнее одеяло размером с чертов шатер. Включает душ в кабинке и какое-то время разглядывает бутылки с шампунями и остальным, подмечая, что почти все с запахом миндаля. А, так вот что это было. Так быстро, как сейчас, Юнги никогда не мылся; не хотел мочить голову, но половина волос все равно взмокла, и он с тоской разглядывает свою пушащуюся копну в зеркале. Права была Хэйли, когда называла его одуванчиком и советовала перестать так часто выбеливать волосы и делать перерывы. Надев джинсы, Юнги с минуту размышляет, мол, а дальше что, и, не придумав ничего лучше, просто заматывается во влажное полотенце и с воинственным видом открывает дверь. Совсем не ожидает увидеть Чонгука, копошащегося в шкафу с одеждой. Он оглядывается на Юнги и усмехается, зацепившись взглядом за полотенце; подзывает к себе рукой. — На, — Чонгук протягивает ему какую-то рубашку, — она тебе в самый раз будет. — Зачем? — Юнги берет ее, выудив руку из-под полотенца. — Чтобы надеть, — чужая бровь выгибается. У Юнги в голове начинает визжать полицейская сигналка. Он беспомощно глядит на черную рубашку. Черт, который только слез с его плеча, с довольным видом забирается обратно и почему-то голосом Хэйли рыгает ему в ухо: «Обычно рубашечки крашей надевают наутро после ночи, проведенной вместе». Юнги бы хлопнул себя по плечу, да руки заняты, чтоб его. — Зачем? — с откровенно тупым видом повторяет он свой вопрос. — Ну, — Чонгук чешет нос, — ты же говорил, что хочешь узнать меня получше. Поэтому сейчас мы поедем отдыхать. Тебе точно лишним не будет. — А, — моргает Юнги. Уровень его ступора достиг апогея. — Я написал Тэхену и Чимину. Они тоже приедут. И еще Хэйли, но ей пришлось позвонить, потому что она не читает сообщения. Хосок, к сожалению, занят. А с твоим Намджуном я не знаком, — зачем-то пускаются в объяснения, а он — цепляется только за имя Чимина, мгновенно вставая на дыбы про себя. И как вы тут приказываете отдыхать?! — В общем, надевай рубашку и поехали. Или хочешь, чтобы я отвернулся? — Чонгук склоняет голову к плечу с нечитаемым выражением лица. То ли внезапно самовоспламенившаяся задница виновата, то ли то, что Юнги попросту заебался, но он сдергивает с себя полотенце и кидает его Чонгуку прямо в лицо, а затем просовывает руки в рукава рубашки и начинает ее застегивать, наверняка со стороны напоминая злобного гнома. Слышит чужой смех и думает о том, что где-то в правительстве должны издать закон, запрещающий Чон Чонгуку смеяться, потому что это преступление — заставлять сердце Юнги крошиться подобным образом. Он складывает руки на груди, когда видит, как Чонгук снимает с себя футболку через голову; не выдерживает уже спустя секунду — стыдливо отводит взгляд, хотя посмотреть очень хочется. Чтобы как-то оправдать себя, хочет съязвить, мол, а сам в душ не пойдешь что ли, но понимает, что бесполезно — Чонгук большую часть времени лишь наблюдал за его абсурдными дрыганьями, сам почти не танцуя. В такси Юнги какое-то времени таращится в окно, совершенно не понимая, что ему думать, делать, говорить, как себя вести. Рубашка действительно оказалась ему в самый раз — наверное, Чонгук носил ее пару лет назад. По радио играет какая-то сопливая песня о неразделенной любви. Хочется заржать, но вместо этого он прикрывает глаза, размышляя о лирике к песне, которая все никак не родится на свет. — Просто забей, — слышит Юнги и поворачивает голову. Чонгук смотрит на него, слегка нахмурив брови, — просто забей на все и расслабься. Хотя бы сегодня. Чужая одежда приятная к телу и пахнет кондиционером для белья; Юнги делает глубокий вздох и улыбается через силу. Может, и правда стоит. Может, действительно нужно послать все к черту и абстрагироваться от того ведьминского зелья, что кипит у него в голове. Улыбка перестает быть натянутой и становится просто обычной. Чонгук — улыбается в ответ. — Ты ведь хотел меня узнать, верно? — он немного меняет положение. — Так вот, мои родители развелись, когда я учился в старшей школе, и когда я ее закончил, то уехал в Америку вместе с отцом, который устроился сюда на работу. В Корее у меня остались мать и младшая сестра. Сестре недавно исполнилось девятнадцать, она школу скоро заканчивает. А ты каким чудом в Штатах оказался? На Юнги находит очередной ступор. И столько вопросов в голове: почему развелись родители, почему Чонгук решил уехать с отцом, как зовут сестру. Он разглядывает чужое лицо и так не к месту вспоминает последний разговор с Хосоком. Вспоминает свои внутренние стенания по поводу того, что он терпеть не может, когда ему кто-то начинает нравиться. Чонгук Юнги нравится. Действительно нравится. И от понимания этого как-то неправильно больно внутри. — Я тоже уехал, будучи школьником, но раньше, — он сжимает в руках рюкзак, который поставил на колени, — один. Родители в Корее остались. — Получается, все это время мы могли говорить на корейском? — смеется Чонгук. — Я, конечно, английский хорошо знаю, но по родному языку скучаю каждый день. — Мы можем начать сейчас, — предлагает ему Юнги на корейском и замечает, как меняется выражение чужого лица: там проскальзывает нечто болезненное, и это скрыть пытаются безрезультатно. Чонгук поджимает губы, которые затем растягиваются в кривой улыбке. — Не думал, что будет так странно слышать это. — Почему? — осторожно спрашивает Юнги. — Потому что не слышал корейскую речь много лет, — объясняют, — если не считать случайных туристов. От тебя ее, знаешь, слышать приятнее всего. Он смущенно отводит взгляд, решив не говорить, что думает о том же самом. Юнги всегда любил корейский и никогда не перестанет любить, но слышать его, говорить на нем — это значит возвращаться в прошлое, которое так хочется оставить позади. Однако, если Чонгуку нравится… почему бы и нет. Юнги уже на многое глаза закрыть готов, если это Чонгука касается. Такси даже толком остановиться не успевает, как по стеклу прилетает шлепок чьей-то ладони; Юнги через стекло видит Хэйли и разевает рот. Он, конечно, много раз видел ее «при параде», как любят говорить, но сейчас на ней короткая юбка и такой же короткий топ. И даже бомбер не спасает чужое тело от чрезмерной открытости. — Ты нахуя такая голая?! — чересчур громко спрашивает он, игнорируя последующий смех позади. — Захотелось, — Хэйли закатывает глаза. — К тому же, мне нечего бояться, со мной четверо мужиков. Но вообще это не так важно, — она закидывает ему руку на плечо и хлопает накрашенными ресницами, — лучше расскажи, как так вышло, что Чонгук позвал нас в клуб тебя желейного развлекать. — Мне бы кто рассказал, — он щипает ее за оголенный бок и довольно лыбится, когда Хэйли взвизгивает. — Э-э-эй, привет! — машет рукой Чимин, а Юнги непроизвольно скрючивает лицо. Да, он говнюк, и что теперь. Да, Чимин ни в чем не виноват, но Юнги вообще-то тоже. А тот факт, что у него краш на Чонгука, никакого отношения к делу не имеет, честное слово. — Спасибо, что приехали, — хлопает Тэхена по плечу Чонгук. — Издеваешься? — тот глядит на него, как на придурка. — Я куда угодно приеду, если там будут танцы и выпивка. И, конечно же, наш милый Мин Юнги, который терпеть не любит, когда его называют милым, — Тэхен начинает тискать его за щеки, за что получает по щам. Клуб встречает их огромным количеством танцующих тел и терпким запахом пота и крепкого алкоголя. Юнги крутит головой, понятия не имея, как протискиваться через стену толпы перед ним, но его хватают за руку и тянут за собой. Только через несколько секунд он понимает, что это Чонгук, который бульдозером прокладывает им путь в сторону бара. Хэйли, уцепившаяся за рубашку Юнги, смеется ему в ухо и перекрикивает музыку: — А дело сдвинулось с мертвой точки, да? — Ничего не спрашивай у меня этим вечером! — кричит он в ответ и спотыкается, когда выныривает из толпы. — Итак, какая у нас программа? — Тэхен подзывает к себе бармена. — Нажраться и дотаценцеваться до смерти? — Нет, давайте без… — пытается Юнги, но получает тычок под ребра. — Мне три шота текилы! — выкрикивает Хэйли. — И орешки! А ну тащи сюда орешки, — грозно наказывает она бармену, который только достал бутылку. Он борется в себе с желанием вытянуть на стойке руки и упасть в них лицом. Выпить? Юнги всегда за. Оттянуться? Тоже да, он уже на низком старте. Но делать это вместе с Чонгуком, рядом с которым ошивается Чимин с бокалом сраного мохито? Нет, увольте. Хэйли опрокидывает в себя стопку и закидывает в рот горсть арахиса; ритмично жует, наблюдая за Юнги, который, в свою очередь, сканирует взглядом руку Чимина, что в данный момент лежит на плече Чонгука. Диджей включает «Mohombi — Bumpy Ride»; Хэйли выпивает второй шот текилы, а третий сует ему в руки. Юнги не успевает среагировать умом, но зато реагирует тело — заглатывает текилу и отвечает жжением по пищеводу. — Пойдем, — девушка дергает его за руку, — сейчас покажу тебе лучший способ заставить мужика ревновать. — Чего?! — орет Юнги, радуясь, что его едва слышно за музыкой, но все же позволяет Хэйли затащить себя в толпу. — Давай, не ссы, вливайся в ритм, — Хэйли кладет ему руки на плечи и начинает танцевать, — отличный бит, можешь повторять те движения, которые мы с тобой вместе делали в тот раз. — Я не умею танцевать! — паникует Юнги. — Умеешь! — кричит она. — Просто подстраивайся под меня! Он никогда в жизни не чувствовал себя таким бревном. Даже тогда, в тот вечер в танцевальном зале, когда они под конец накидались джином, Юнги не было настолько стремно, как сейчас, потому что корчиться под музыку с парнем — это одно, а вот с девушкой — это уже совершенно другое. Юнги то и дело на автомате перехватывает руки Хэйли, которая как рыба в воде, и лишь на вторую минуту, сумев абстрагироваться от себя самого, начинает слышать и чувствовать ритм. Вокруг так много людей. Все танцуют, и каждый из них — положил огромный болт на то, как выглядит со стороны. Они просто отрываются по полной, скачут, прыгают, вдыхают в себя жизнь, которая на вкус точно, как та текила, которую заказала Хэйли. Они наверняка отказались от всего, что было вчера, и не думают о том, что будет завтра. Юнги хочет так же. Он хочет жить лишь тем, что прямо здесь и сейчас. Он так, блять, желает этого. Тело реагирует быстрее разума, который по-прежнему не может отмерзнуть. Хэйли заходит ему за спину, а он — резко разворачивается в конце и прижимает ее к себе, и они начинают вместе раскачиваться на месте в такт музыке. — Если честно, я тебя использую, — шепчет Хэйли ему на ухо. — Потом расскажешь, — он отталкивает ее от себя, заставляя занырнуть под руку, и вновь прижимает к себе, — и если речь о ревности, то так даже интереснее. — Что ж, настало время сексуальных танцев? — девушка ухмыляется и медленно оседает вниз, проводя ладонями вдоль его тела, а Юнги буквально чувствует, как толпа вокруг них немного расступается. И сам напрягается немного, потому что понятия не имеет, как этим самые сексуальные танцы делать. — Руку мне на задницу положи! И двигайся вместе со мной! — наказывает ему Хэйли. — И отключи уже свою башку, заебал! Ладно. Толпа расступается еще больше, когда девушка легким движением отстраняет его от себя, а затем, сделав пару движений, приближается обратно, а Юнги понимает, что понимать — это не для него. Он перехватывает Хэйли за руку и сам не понимает, что делает вообще. Та смеется в ответ. Наверное, делает он все неплохо. Юнги вздрагивает, когда понимает, что кто-то касается его локтя; он оборачивается и видит Тэхена, который, заговорчески двинув бровями, начинает танцевать рядом с ним. Хэйли дергает Тэхена за бомбер и смеется; смех ее теряется в музыке, а дальше Юнги уже вообще не соображает. Просто танцует, чувствуя на себе то одни руки, то другие. Тело — слушает, двигается. В голове — пусто. Юнги вполуха ловит ржач Тэхена, толкает кого-то локтем, но танцевать — не перестает. — Неплохо, скажи? — говорит Тэхен, когда они возвращаются к бару. — Текилы сюда! Две стопки падают в желудок, как родные; Юнги оглядывается, пьяно хлопая глазами. — Где Чонгук? — Да вон же! — указывает пальцем Тэхен. Юнги терпеть не может, когда ему кто-то начинает нравиться. Потому что он принимается вести себя, как кретин: обижается на хуйню, неадекватно реагирует. Он наблюдает за тем, как Чонгук танцует вместе с Чимином, и выпивает третью стопку. Выпивает четвертую, пятую. Его просили расслабиться? Сука, вот он сейчас расслабится, блять. — Да это полная херня, — восклицает пьяный Тэхен, — лучший в этом мире танец я тебе щас покажу. Юнги оборачивается на него с растерянностью во взгляде и следом опускает его на экран смартфона, которым ему тычут в лицо. — Надень наушники! — наказывает Тэхен, и Юнги делает, как говорят. А потом все. Просто — все. Он чувствует, как сердце окунается в текилу, что все еще плещется в его желудке, и потом отказывает, даже не подумав громко ударить напоследок. Юнги таращится в телефон Тэхена, наблюдая за чужим танцем на видео, и понимает, что он заканчивается. Он — все, шаг возле выступа, за которым бездна и все, чего он так пытался избегать. На видео Чонгук. И он танцует под одну из самых первых песен, что Юнги записал вместе с Намджуном. И в нижнем правом углу значится дата — четыре года назад. Хэйли выдергивает из его уха наушник и наклоняется вперед, налегая на него и заглядывая в чужой телефон. Он спиной чувствует, как она напрягается. Юнги приоткрывает рот на автомате, готовясь извергнуть из себя поток матерных слов. — Что делаете? — весело интересуется Чимин. Тэхен мгновенно убирает телефон и делает вид, что увлечен стопкой текилы. Юнги все еще не двигается — остается в позе камня, что и минуту до этого. Перед глазами почти что темнота. — Что такое? — он чувствует, как Чонгук кладет ладонь на его плечо. Ничего. Совсем ничего. Юнги отбирает у Тэхена стопку и зашвыривает ее в себя. Совершенно ничего. Все чудесно. Просто кто-то, оказывается, пиздабол даже почище, чем сам Юнги. Он громко ставит стопку обратно на стойку и растерянно моргает, фокусируя взгляд. Будто бы издалека слышит, как Хэйли говорит что-то. — Пойдем, — по коже проходит ток, когда Чонгук берет его за локоть, — составишь мне компанию в танце под эту ужасную песню. Юнги чувствует себя куклой: он не может сопротивляться, не может сделать что-то по собственному желанию. Он просто позволяет Чонгуку положить ладони на свои предплечья и притянуть ближе. Диджея нужно срочно уволить, потому что тот включает очередной ремикс «Shawn Mendes, Camila Cabello — Señorita» и усиливает биты, от которых у Юнги разрываются перепонки. У него сейчас и так разрывается все внутри, не нужно ему еще и это, пожалуйста, прекратите- Его задевают танцующие девчонки, его задевают танцующие парни; Юнги — бесконечно глупо топчется на месте, теряя дыхание каждый раз, когда Чонгук притягивает его ближе и просит шепотом на ухо, чтобы он отпустил себя и просто расслабился. Юнги расслабиться не может. Чувствует чужие руки на своей талии и надрывно кричит про себя, молясь, чтобы ответы с неба рухнули на него сами по себе, потому что он — не может их найти. Он даже просить не может. Он трус. Всегда им был, начиная с того момента, как сбежал из Кореи. — Все в порядке? — Чонгук совсем близко, настолько близко, что Юнги приходится отвернуть лицо. Чужие руки скользят по его бедрам — неспешно и невесомо, — и он жмурится, ловя сигналки в своей голове. Лучше бы они никогда не спорили с Хосоком тогда. Лучше бы они никогда не пили тогда, лучше бы твиттер перестал существовать. Глотку подпирает очередная волна, которую нет сил сдержать, и Юнги поворачивает голову. Он не заслужил этой лжи. Но Чонгук не заслужил лжи тоже. Танцевальный челлендж важен, но не настолько, как то, что Юнги испытывает прямо сейчас: злость, непонимание, желание, необходимость. Он накрывает чужой затылок ладонью и тянет на себя. Юнги целует Чонгука порывисто и коротко, запутавшись в себе и своих конечностях. Прижимается губами и сразу же отстраняется, в ту же секунду осознавая, что именно наделал. Музыка будто долбит громче прежнего. Под сердцем — расползается нечто темное и склизкое. Юнги срывается с места, расталкивая перед собой толпу. Надеется, что танцующие тела его попросту проглотят. Что он исчезнет. Он чувствует, как его пытаются ухватить за рукав рубашки, но не сдается — рывками пробирается вперед с завидным упорством. Юнги вылетает из клуба на улицу и жалеет, что родился на свет. Он — лжец, но в итоге оказывается, что не он один. А теперь он все проебал, когда, ничего не объяснив, полез со своими губами. Юнги падает в такси мертвым телом и игнорирует вибрирующий телефон. Хуже и не придумаешь.