Пальмы лишь на берегу

Over and over, I keep on repeating Until it all sounds like the truth to me, and I cover them up like I'm putting out fires The last thing I want is for you to think I'm a liar Will Jay — Lies

Юнги просыпается без будильника около шести утра. Жмется головой, в которой пульсирует боль, к подушке, и вновь закрывает глаза, умоляя свой организм заснуть и больше никогда не просыпаться. Организм не слушается — приходит в себя уже в полдень и недвусмысленно намекает, что если он сейчас не выпьет воды, то настанет ему пиздец. Подниматься с кровати — невыносимо. А еще более невыносимо — ловить флешбэки прошлого вечера. Юнги пьет воду и заставляет — заставляет — себя не думать. Получается плохо. Поэтому он возвращается в постель и прячется под одеялом. У каждого свой способ сбежать от реальности: алкоголь, наркотики, случайные связи. У Юнги — вот такой. Он спит до глубокого вечера. Голова больше не гудит, но ее сменяет жуткая слабость и тяжесть во всем организме — знакомые последствия пересыпа. Ему настолько плохо, что Юнги собирается вновь вернуться в кровать, но если замкнутый круг не разорвать сейчас, он вряд ли сможет оклематься впоследствии. Последняя банка Рэд Булла в холодильнике — спасение. Он выпивает половину залпом, заходясь кашлем, а потом садится на пол прямо на кухне. Не думать, не думать, не думать. Не вспоминать. Неужели это так сложно? Просто не думай, не возвращайся, абстрагируйся. Банка скрипит в руке, когда Юнги подносит ее ко рту. Лучше бы он накануне нажрался до беспамятства. Не повезло, наверное. Телефон валяется в прихожей; лежит на тумбочке экраном вниз. Юнги стоит над ним пару минут, а затем решает, что нет, он не хочет ничего слышать, не хочет ничего знать, не хочет ни о чем думать. Он вообще ничего не хочет. Разве что купить билет на первый рейс до какой-нибудь Мальты, где его точно никто не найдет. Ноутбук кажется чужим; Юнги надевает наушники и глубоко вздыхает. Представляет, что он на Мальте. От реальности сбежать можно, но никогда навсегда. С ней рано или поздно все равно придется иметь дело. С ней придется столкнуться — сейчас или потом. Вопрос лишь в том, когда у тебя хватит смелости признать, что сбежать могут лишь те, кто шагнул с моста. Юнги с моста шагать не собирается, поэтому рано утром, уже на следующий день, все же берет телефон и включает его, неиронично чувствуя, как сердце шарахается вниз. Оповещений так много, что перед глазами рябит. Их много настолько, что Юнги начинает обманываться мыслью, что это просто уведомления с ютуба. Но нет: пропущенные звонки, смс-ки, сообщения в дискорде, в вотсаппе. Он идет в зал и медленно садится на диван, крепко сжимая в руке смартфон. А затем подрывается с места и бежит на кухню. И лишь распахнув окно и закурив, он находит в себе силы, чтобы вернуться к этим сраным оповещениям. Решает начать с меньшего. Один пропущенный от Тэхена и сообщение в вотсаппе, отправленное сразу следом: «Боже, только не говори ему, что это я». Хэйли звонила ему три раза — примерно через десять минут после того, как он ушел из клуба. Четыре сообщения в дискорде уже наутро с вопросами о том, куда он пропал и все ли нормально. И ни одного упоминания о… том, что они оба увидели. И двадцать два пропущенных от Чонгука. Двадцать, блять, два. Все — в разное время. Ночью, утром, днем, уже вечером. Последний — полчаса назад. В пять блядских утра. А еще сообщения. Юнги тушит сигарету и сразу же чиркает зажигалкой, чтобы задушить себя второй. Все начинается так невинно: «Где ты?», «Почему ты ушел?». Продолжается более нервно: «Ты сегодня не приедешь, да?». И под вечер: «Если ты переживаешь из-за того, что произошло, то не стоит, все в порядке. Возьми трубку, пожалуйста». — То не стоит, блять, — говорит Юнги вслух и истерично ржет, — не стоит, сука. Все в порядке, — он падает лицом в сгиб локтя, лежащий на подоконнике. — Ничего не в порядке. Все проебано. И не только мной. В последний раз Юнги уходил в запой год назад — после того, как ему два дня подряд названивал отец, который не понятно, откуда узнал его номер. Писал в фейсбуке еще. Снова звонил. Юнги блочил его, блочил, но тот вновь и вновь находил способы с ним связаться. И Юнги сменил номер. Сменил номер и бухал три дня подряд, игнорируя весь мир. Сейчас ситуация не та же, но все же что-то сохранилось — несколько бутылок виски, которые он глушит три дня подряд, предварительно отрубив телефон нахуй. В чем же проблема, Юнги, спрашивает он себя в те редкие моменты, когда наступает тяжелое похмелье. Что с тобой не так, а? Ничего же правда не произошло. Можно было просто поговорить. Можно было просто списать все на алкоголь. Можно было сделать вид, что не помнишь ничего. Но ты предпочел поджать хвост и сбежать. Ты всегда так делаешь. Ты ведь только на это и способен, да? Неужели так сложно хоть раз заткнуть дурня в своей голове и не вести себя так? Почему любая привязанность за гранью дружбы неизменно оборачивается в подобный пиздец? Кто сказал тебе, что так — нельзя? Твоя семья? Или ты сам? Кто, блять, сказал тебе, что любовь однобока и может быть лишь такой, какой ее хотят видеть другие, что застряли в своих тупых стереотипах, размашисто налепленных им на лицо их же предками? Твоя семья? Или все же ты сам? Может, все-таки в тебе дело? Дело всегда только в тебе. Не стоит винить других в том, во что ты превратился, не предпринимая ни единой попытки выбраться. Но разве Юнги не предпринимал? Он сделал все. Он, блять, съебался на другой конец света. Так почему сейчас он сидит на полу своей кухни и третий день подряд давится виски, который, если честно, терпеть не может? Он не сразу слышит монотонный и настойчивый звук, исходящий из глубины его рабочего стола. Юнги едва не роняет бутылку, когда выдвигает ящик. Разглядывает старенькую раскладушку, которую подзаряжал время от времени. Средство экстренной связи. И номер знали только трое: Хосок, Намджун и Хэйли. Он ставит бутылку на стол и берет телефон, намереваясь высраться в трубку так смачно, что номер забудут навсегда, но не успевает — вызов сбрасывается. Их пропущенных всего три — но ни одного из тех, кто записан в телефонной книге. Они все от незнакомого номера. Через несколько секунд приходит смс. Юнги открывает его, даже не думая к чему-то подготовиться. Ему просто похуй. «Привет, это Тэхен. Мне этот номер дала Хэйли, но не ругайся на нее, пожалуйста». И следом второе: «Открой, плис». Чего, блять, Юнги думает, но идет ко входной двери. Поворачивает замок. А затем смотрит на взлохмаченного Тэхена. Собирается на автомате захлопнуть дверь, но ту придерживают, а потом ловко просачиваются внутрь квартиры. Юнги, которого силы покинули будто столетие назад, лишь устало хлопает глазами. — Есть разговор, — с порога заявляет Тэхен, а он вдруг чувствует себя уже не просто усталым, а бесконечно изможденным. — Погоди-ка, — Юнги окидывают взглядом, останавливаются им на почти пустой бутылке виски, которую он все еще сжимает в руке, — ты что, пьяный? — А что, если я скажу, что пьяный так давно, что уже забыл, а как это — быть трезвым? — Юнги ногой пинает дверь, закрывая ее; прислоняется спиной к стойке с одеждой, и та не выдерживает, начиная падать. Тэхен ловко хватает и ее, и Юнги. Растерянно открывает рот, разглядывая его. Юнги может понять. Не каждый день увидишь знаменитого блогера, угашенного в дрисню. Потрясающее зрелище, наверное. Камера, экшн, мотор. Записывайте. Пусть все увидят что ли. Увидят, что он тоже, мать его, просто обычный человек. — Теперь понятно, почему на звонки не отвечаешь. Юнги заходится истеричным смехом и отпихивает от себя чужую руку. Радуется, что находится в отличной кондиции: выпил недостаточно, чтобы не вспомнить, но ровно столько, чтобы не следить за базаром. Пожалеешь, Юнги, ой, как пожалеешь. Но что там люди говорят? Что у трезвого на уме, то у пьяного… навылет, блять. И если предохранители срывает лишь в подобном состоянии, то плевать, потому что Юнги уже попросту не хватает. Да, пожалеет, но зато душа избавится от камней, которые обычно из органов выходят либо с жуткой болью, либо с помощью хирургии. — Я не отвечаю, потому что слышать никого не хочу. Никого и ничего. Тебя, к слову, это тоже касается, — Юнги отпивает из бутылки, тычет в Тэхена пальцем. — Чего приперся? — Хочу исправить то, что натворил. — А что ты сделал? — он картинно широко распахивает глаза. — Ты просто был дружелюбным и классным. А вот Чонгук твой… — Юнги причмокивает губами, пытаясь подобрать правильное слово, — говнючка, — выдает он через несколько секунд. — Этот «говнючка» три дня на работу не выходил, взяв отгул, — Тэхен смотрит на него так, будто он прямо сейчас сообразит и запросто выстроит все причинно-следственные. — Знаешь, кто его заменяет? Хэйли. А знаешь, почему она тебе не названивает? Потому что она тебя любит и знает, что происходит у тебя в башке, в отличие от остальных. Может, ты соберешься и хотя бы попытаешься выслушать меня? Юнги медленно моргает, пытаясь профильтровать через себя услышанное, но то рвется, превращаясь в обрывки: три дня, взял отгул, Хэйли, не названивает, соберись. Он выпрямляется и, пошатываясь, идет вглубь квартиры, на ходу допивает остатки из бутылки. — Тебе кофе или пиво? — спрашивает Юнги, зная, что Тэхен наступает ему на пятки. Спрашивает, но почему-то все равно открывает холодильник в поисках пива. Не оставляет выбора. Это, кажется, не в первый раз, да? Он всегда так делает. Тэхен мрачно принимает бутылку Хайнекена из его рук и так же мрачно открывает ее. Юнги — начинает веселиться, потому что, ну серьезно, как иначе. У него на кухне сидит Тэхен, который обычно улыбчивый такой, шутками стреляет, а сейчас взглядом сверлит так, будто собрался до сердца пробуриться. Да куда там, Юнги думает, нет у него сердца. Лишь его реплика. Лишь жалкое подобие, которое не умеет работать исправно. — Я бы ни за что не приехал, — Тэхен глотает пиво. — Но приехал, — Юнги решает, что если сам выпьет пиво, то его откинет в беспамятство на пару дней, поэтому вскрывает банку Рэд Булла, который успешно заказал ящиком на днях. — Так чего тебе? — Хочу объяснить, — чужой взгляд становится еще более мрачным, хотя куда уж там, — потому что виноват в том, что не умею следить за собой, когда бухой. — Забей, мы все такие, — добродушно отзывается Юнги. — Он влюблен в тебя. Уже очень давно. Душой Юнги все-таки срывается с моста, а позади нет никакой подстраховки. До того, чтобы разбиться насмерть, — несколько секунд. Он проводит большим пальцем по поверхности банки и с усилием сглатывает, начиная жалеть, что все еще пьяный и не в состоянии соображать адекватно. Молчит, надеясь, что Тэхен продолжит, избавив его от необходимости выдавливать из себя несвязные вопросы, прошитые порванными эмоциями, которые уже вряд ли выйдет сшить обратно. — Я не буду ничего рассказывать, — Тэхен опирается поясницей о столешницу и подносит к губам бутылку, — я и так делов наделал, не подумав о последствиях. Хочешь знать подробности — спроси у Чонгука. Я же лишь пришел сказать, что мне жаль, и… — на Юнги кидают нечитаемый взгляд, — и попросить, чтобы ты не отстранялся от него только из-за поцелуя по пьяни. Да, я видел, — сразу же поясняет он, — все видели. Юнги вроде бы и слышит все, что ему говорят, но в голове заседает лишь «все видели». Заседает и гвоздями методично стреляет. Он даже вздрагивает раз за разом, будто чувствуя, как железо пронизывает его мозг. Нашпиговывает его, словно мертвое тело, что лежит трупом посреди поля, на котором проходит сражение. А следом в сознании всплывают уже другие слова: «Он влюблен в тебя». — Что значит «уже очень давно»? — Юнги забывает про свое опьянение. — Что это значит? — У него спроси, — увиливает Тэхен. — Спрошу, — соглашается Юнги, — но сейчас передо мной ты, а не Чонгук. И ты приперся ко мне по собственной воле, поэтому будь добр не нагнетать атмосферу, а отвечать на вопросы, потому что в противном случае я просто… — он хватает Тэхена на рукав футболки, — я просто… — он склоняет голову; его пальцы разжимаются. — Я… — Знаешь, я смотрел твои видео, — говорит Тэхен словно не в тему, — и ты казался мне… немного зазнавшимся чуваком, которого подпортила слава. Но сейчас я вижу, что ты такой же идиот, как и все мы. Обычный идиот, который не может разобраться в себе. — Пошел ты, — слабо отзывается Юнги. Тэхен действительно уходит, оставив после себя недопитую бутылку пива и фразу, брошенную уже на пороге: «Напиши ему». Слова эти звенят в воздухе еще долго. Звенят, шуршат, выводят из себя, и сколько бы Юнги ни пытался их игнорировать, он сдается наутро. Но он не пишет — он вызывает такси, решив, что пошли к черту все эти ваши сообщения, он лучше все лицом к лицу решит. Спустя полчаса он стоит перед подъездной дверью и проклинает себя за нерешительность. Чонгук спит, уверяет он себя, уезжай домой. Он, возможно, поехал в школу, твердит Юнги самому себе, разворачивайся и возвращайся домой. Возвращайся, пожалуйста, просто развернись, прошу тебя. Юнги поджимает губы и упрямо набирает код на двери, надеясь, что сможет самому себе доказать, что перед ним нет никаких стен, что он — сам себе хозяин и никто и никогда не собьет его с пути. Что он — это он, и навсегда им же и останется, потому что это же самое главное — быть собой, верно? «И ты казался мне… немного зазнавшимся», — так не вовремя всплывают в голове слова Тэхена, когда Юнги преодолевает последний лестничный пролет. Он останавливается перед нужной дверью. Да, он — пиздабол. Всегда им был и останется. Но он такой не один. Врут и умалчивают абсолютно все, и он не должен корить себя за это только потому, что внезапно одиноким в этой толпе вдруг опомнился. Скрывать свои чувства — нормально. Не хотеть давать другим знать о них — нормально. Не нормально лишь отрицать их перед самим собой. Юнги нажимает на дверной звонок и начинает про себя отсчет. Думает отчего-то, что когда дойдет до нуля, то все порушится. Но почему? Почему все должно рухнуть только из-за одного глупого видео, которое он, скорее всего, уже даже монтировать не будет, не говоря уже о выкладке? Какого хуя? Когда дверь перед ним открывается, он мгновенно леденеет. Это происходит так внезапно и непредугадано, что Юнги сам себе удивляется: чувства, что тянулись каймой вдоль его беспорядочных мыслей, обрываются, будто нитка, которая стала бесполезной после шитья. Картина готова, но нить эта… нить эта так и болтается на ветру. Чонгук испуганно замирает, едва раскрыв дверь, глядит на него большими, но все равно сонными глазами. А Юнги — Юнги заглядывает ему за спину и видит Чимина, который на ходу накидывает на себя рубашку. Ладно, думает он, превращаясь в глыбу. Ладно, кивает Юнги, издавая смешок. Это нормально, понимает он, заставляя себя не горбиться. — Прости, — он натянуто улыбается, — мне стоило сначала написать или позвонить. Я лучше пойду. — Стой, — его пытаются ухватить на рубашку, но Юнги внезапно ставится прытким, как чертов Человек-Паук — перепрыгивает через ступеньки и летит вниз, молясь, чтобы Убер его не подвел и подогнал тачку прямо сейчас. Блять, блять, блять, орет он про себя. Какого хуя, хуя, хуя, вторит голос в голове, и он громче, чем сам Юнги, который вылетает из подъезда и, оглянувшись, мгновенно дает деру за угол. Убер — ублюдок. Пишет в приложении, что машина будет на месте через пять минут. Юнги — орет уже в голос, а не про себя, и думает завернуть еще за один угол, чтобы не дай бог его кто-нибудь увидел из окна, но не успевает, потому что кто-то хватает за плечо — да так резко, что он едва не наворачивается назад. Чонгук удерживает его, не давая упасть, а потом так бешено пытается заглянуть в глаза, что Юнги теряет последние предохранители, что разлетаются в разные стороны, как ненужные гайки. — Я же попросил, — Чонгук разжимает пальцы, и чувство такое, словно его из тюрьмы выпускают, — подождать. Ты всегда вот так сбегаешь, да? Юнги набирает полную грудь воздуха, собираясь ответить, но взгляд падает на чужую рубашку, что застегнута лишь наполовину. На домашние штаны. Волосы взлохмаченные. И нечто внутри скоропостижно дохнет. Дохнет, даже душой в рай не отправившись. Юнги — привычно мерзнет лицом, как это бывает всегда, когда кто-то добирается до самого больного. — Всегда, — его голос пустой и будто не его, — это лучше, чем видеть и слышать то, что совсем не хочется. — О чем ты вообще? — Чонгук поспешно застегивает последние пуговицы на рубашке. — Ты в курсе, что я звонил тебе все это время? А ты даже не- — Ко мне вчера заезжал Тэхен, — прерывает его Юнги; прямо посреди груди зияет огромный провал, куда даже заглянуть страшно, и он чувствует это, каменея еще сильнее, — сказал, что ты в школу не ездил. — И что? Я два года отпуск не брал, имею полное- — А тогда в клубе, — отказавшие предохранители начинают гнить, будто срезонировав с тем, что чувствует он сам, — он показал мне видео. Там ты был. И ты танцевал под песню, которую мы записали с Намджуном четыре года назад. Чонгук, которого он привык видеть собранным, сдержанным, настолько сильно меняется в лице, что Юнги не может сдержаться тоже — сам разом теряет весь холод, что ему в закрома души надуло за последние десять минут. Распахивает глаза широко и таращится на Чонгука, у которого на лице — чертов фейерверк. Столько цветов, столько эмоций, и все они так стремительно сменяют друг друга, что даже ни за что уцепиться не получается. И лишь яркая вспышка перед глазами. Вспышка и за ней — кратковременная темнота, которую заполняет уже нечто другое. — Я не… я просто… я… — Чонгук настолько растерян, что это смешно. — Тэхен сказал, что ты в меня влюблен, — Юнги решает, что терять ему нечего, и бьет по самому больному. И чтоб там еще говорили, что гороскопы — полная хуйня. Да, Юнги бьет по больному, но таковы его инстинкты. — Блять, — не совсем то, что он ожидал услышать, но все же слышит, — я его убью. — За что? — улыбается Юнги и неспешно проверяет телефон. Такси почти на месте. — Все в порядке. Ты же мне так и сказал, да? Все нормально. А теперь возвращайся домой, тебя там ждут. То, как его хватают за руку, — это немного больно. И неожиданно, потому что Юнги мог предугадать что угодно, но никак не то, что Чонгук схватит его за локоть, не давая сдвинуться с места. А затем громко скажет, заставляя оглянуться прохожих: — Он не соврал. Все так и есть, — Юнги чувствует, как чужие пальцы крепче обхватывают его руку, — ты за это меня ненавидишь теперь? — Я не ненавижу тебя, — сглатывает он, — я просто не понимаю, почему ты- Почему ты все это время молчал. И делал вид, словно ты — не тот, кто ты есть на самом деле. — Хочешь знать, как все есть на самом деле? — Чонгук приближается к нему и выглядит настолько устрашающе, что Юнги становится не по себе. — Да я танцевать начал из-за тебя! Из-за тебя, блять! Ты был для меня, как свет в конце тоннеля, и да, я, конечно же, не смог сказать тебе об этом сразу же, потому что не хотел, чтобы ты принял меня за очередного безмозглого фаната! Потому что мне ничего от тебя не нужно, вообще. Я просто хотел- Начал танцевать из-за него. Чонгук, который учил его, Юнги, начал танцевать из-за него же. Это… то есть… это как вообще? Это шутка? Тупая и очень больная шутка, да? Не может быть такого, чтобы Юнги, который много лет назад не знал, куда себя девать, смог дать кому-то другому смысл жить. Так не бывает. Безмозглый фанат? Безмозглый фанат… Не бывает безмозглых фанатов: есть лишь те, кто слишком хорошо понимают, что за дичь творят, отрицая это, и те, у кого на дичь духу не хватает, потому что знают — неправильно. Знают и еще несформировавшийся дух от дичи отгоняют, потому что это — только ты, только твоя хуйня, но речь же не о тебе. Речь о другом человеке. А ты ведь обещал всем и всему, что он — твое все. И кто в итоге не прав? Твои обещания пустой звук? Нет? Тогда делай хоть что-нибудь для него или во имя него, а не вопреки. Потому что твое вопреки — лишь рушит жизнь того, кого ты выбрал своей звездой на небе. У Юнги в голове миллион мыслей проносится разом. У него там вся летопись человечества показывается, сворачивается свитком, исчезает, оставляет его в одиночестве. Он понимает. Он может понять. Но вместо того, чтобы дать об этом знать вслух, он падает обратно в те дни, когда был подростком, и отвергает себя и свои чувства заранее. Свои и чужие, когда говорит: — Ты не хотел быть безмозглым фанатом, но в итоге именно таким и оказался. Юнги — идиот. Он знает. Но он не умеет жить иначе, потому что его никто не учил. Он учился сам: добиваться целей, идти вперед, преодолевать препятствия. Вот только любить- он не сумел научиться даже собственными силами. Чонгук отшатывается назад — вместе с тем, как позади них сигналит машина. Убер приехал, ура, Юнги думает, а следом теряет нить мыслей. Глядит в лицо Чонгука и понимает, что сказал нечто ужасное. Понимает, но сожалеет лишь чуть-чуть, потому что он — черствая мстительная тварь. Ведь таким его видят те, кто стоит вдоль окопов? Таким же? «Ты — мразь, которая даже не знает, что такое дружба», — написали Юнги однажды под одним из видео. «Я что-то сделал не так, когда воспитывал тебя, ты вырос бракованным. Бракованных никто никогда по-настоящему не полюбит», — сказал отец много-много лет назад, и сейчас Юнги впервые за всю свою жизнь с ним соглашается. Он делает больно и — чувствует облегчение. Так могут поступать лишь те, у кого внутри лишь гниль. Так поступают лишь бракованные, брак внутри которых не исправить. Чонгук уходит, ни разу не оглянувшись, а Юнги садится в такси, понимая, что от сути не сбежать — она всегда будет с тобой до тех пор, пока ты не примешь ее. И не придашь ей другие очертания. Машина выезжает из-за поворота; Юнги — бросает последний взгляд назад. Понимает, что то, чего он так боялся, все же произошло — не будет никакого видео с челленджем. Но это не так страшно, как то, что он своим же ртом и своими же словами, кажется, убил в другом человеке то светлое, что делало светлым его самого.