Крестраж-о-Котором-Не-Знали

Снег крупными, ослепительно белыми хлопьями валил с чёрного неба — лениво, бесшумно, неестественно. В темноте царившей ночи Гарри лежал в кольце рук Тома, у самых корней высокого, раскидистого дерева — мрачного, шероховатого… ядовитого. Тиса. - Ты знал, что палочки из тиса и остролиста называют сёстрами? - голос Тома не разрывает мёртвую тишину, но, напротив, вплетается в неё, дополняя почти призрачным шелестом. В этом месте абсолютно всё кажется призрачным, зыбким, не до конца реальным. Не до конца реальными кажутся и собственные чувства и мысли. - Они ядовиты, но при том символизируют долгую жизнь и возрождение, - голос Тома ласкает глубоко под кожей, льётся по оголённым нервам, и это почти больно. Почти больно смотреть на дерево, по которому скользит густой патокой кровь. Гарри не видит её, но чувствует тяжёлый медный запах. - Не правда ли, это забавно? - голос Тома подсекает крючьями, тянет, грозя вывернуть наизнанку. - Что нам теперь делать? - Гарри спрашивает об Амосе Диггори, но думает — продолжает думать — только о голосе Тома. Он ранит. Он дарит покой. Как так получалось? Том не отвечает. Том склоняется над Гарри и целует, ласково сминая губы, сладко покусывая их, тягуче проникая языком. Гарри с головой окунается в ощущения, зеркально повторяет каждое движение чужого рта и наслаждается пустотой — никаких мыслей, никаких тревог, никаких терзаний. Идеально. Бесчеловечно. - И почему поцелуй, - улыбается Гарри, поглаживая чужую губу кончиками пальцев, - меня волнует больше, чем… - он не договаривает. Он никак не может перестать нежиться в руках Тома. Его мысль кощунственна, аморальна, но ему хорошо и спокойно, и отмахиваться от этого ощущения нет никакой силы. Никакого желания. - Больше, чем нелепая смерть твоего врага? - Он не… - Он пытался убить тебя. Причины неважны. Он враг, Гарри. В груди Гарри нарастает протест, но Том снова утягивает его в поцелуй, топит в ласке рук, в глубокой жадности рта. У Гарри щёлкает в голове. Эта ночь, это окроплённое кровью дерево… всё это уже было. А значит, сон. А значит, Том не… - Реддл? - неверяще срывается с языка. - Да, Гарри? - лёгкий, насмешливый шёпот отчего-то отдаёт жутью. - Какого Мерлина ты принял его облик? - холодно цедит Гарри, отпихивая от себя юного Тёмного Лорда с лицом Тома Мракса. - Я принял? - кривит тот губы. - О, нет, Гарри, - тянет тот всё так же ласково, так же… ядовито, - это сделал не я. - А кто ещё? - во рту горит чужеродный, горький вкус, изнутри подступает тошнота. Как Гарри мог их перепутать? Реддл смеётся, и Гарри дёргается, опрокидывается назад. Смех Реддла дьявольски похож на смех Тома. - Это был ты, - роняет призрак. - Всегда ты, Гарри Поттер. Гарри просыпается в холодном поту — растерянный, уязвлённый, обессиленный. А там, где Реддл должен был раствориться вместе со сновидением, в снежной, беззвучной ночи кровоточил старый, раскидистый тис. У корней его сидел крестраж и с мрачным восторгом рассматривал дерево. Гарри проснулся, но он, Том Реддл, не заснул. … Почему под покровом ночи так легко совершать вещи, о которых с содроганием вспоминаешь на утро? Рон задавался этим вопросом, с отвращением разглядывая собственные руки. Они были чистыми. Или только казались таковыми. Мистер Диггори напал на Гарри, едва не убил его и погиб в результате несчастного случая. Гарри был невиновен, но Амбридж едва ли с этим согласится. Министерство, обезумевшее от страха перед возможным возвращением Того-Чьё-Имя-Не-Называют, спустило бы на Гарри всех дементоров, радостно объявив его убийцей. Так, по крайней мере, повторял себе Рон, борясь с приступами паники. Уже несколько раз он дёргался от случайных звуков, уверенный, что это авроры пришли за ним. Он почти не спал. Если палочка Гарри случайно швырнула Амоса Диггори на тот несчастный сук, то Рон и Каспер совсем не случайно отлевитировали покойника в лес на съедение фестралам. Рон, наверно, считался даже б0льшим преступником, чем Гарри. К счастью, в тусклом свете Люмоса он не рассмотрел деталей. Были лишь жадные, влажные звуки и оглушительный хруст ломаемых костей. Лёжа в своей кровати в ожидании, когда, наконец, солнечные лучи проберутся в их спальню, Рон с ужасом представлял, чем для него обернётся ночное происшествие. Его могли осудить всем Визенгамотом, отца, скорее всего, выгнали бы с работы, как родителя преступника. А что будет с мамой? Она, наверно, будет горько плакать, спрятав лицо в ладонях, не сможет выходить из дома от стыда… А Джинни? Её затравят собственные одноклассники! И всё из-за Рона. Себя Рон видел в Азкабане, по соседству с Пожирателями Смерти и плывущими над головой дементорами. Первые издевались бы над ним, хрипло смеялись бы, а стражи медленно вытягивали бы каждое светлое воспоминание, оставляя лишь страшный холод, одиночество и тоску… «Ты или его друг или так, приятель, с которого и спроса нет», - вдруг вспомнились слова Каспера, ударившие, словно отрезвляющая пощёчина. Один раз Рон уже бросил Гарри одного перед опасностью Турнира. Кем он был бы, если бы сейчас позволил себе струсить? «Мой отец был против нашей дружбы с Томом», - проронил однажды Каспер. «И что ты сделал?» - спросил Рон. «Послал его фестралу в задницу!» - с гордостью заявил Крауч. Они с Роном в последние месяцы много времени проводили вместе. Их объединял квиддич и то, что их лучшие друзья — Гарри и Том — словно помешались друг на друге, не замечая никого вокруг. Рона это задевало, а Каспер... «Нам не понять, что происходит между ними, - философски пожимал он плечами. - Но я по-прежнему сделаю всё ради Тома». «Почему?» «Потому что считаю его достойным своей преданности. Я буду драться за него, убью, сяду в Азкабан, - запальчиво говорил Каспер, сверкая глазами. - Умру, - заключил он серьёзно. - Понимаешь, Рон, редко, но встречаются такие люди, ради которых пойдёшь на всё». Рон жадно внимал словам Крауча, пропитывался ими, невольно начиная видеть мир его глазами. Он хотел быть таким, как Каспер. Верным, сильным, уверенным в себе. «Да. Разве Гарри не достоин, чтобы за него сражаться? Чтобы отстаивать его честь, прикрывать спину… … и взять вину на себя, если тайна раскроется?» На мгновение перехватило дыхание от собственного решения. Если Амбридж сможет всё разнюхать, если ей кто-то настучит… Рон действительно возьмёт вину за смерть мистера Диггори на себя? Этим он разобьёт маме сердце. Джинни, отец, Гермиона… Его собственная жизнь будет перечёркнута. Но он защитит своего друга. Разве это может быть неправильно? На своей кровати поднялся тихий, как тень, Гарри. - Привет, Рон, - и улыбка, слабая и беспомощная, словно полоснула самое сердце. «Гарри достоин», - твёрдо сказал он себе и всей своей семье, которую неизменно зацепит этим решением. Но Рон больше не сомневался. - Доброе утро, Гарри. Ему было страшно. Но не из-за возможного разоблачения. Предстояло сказать другу, что все каникулы ему придётся провести у Дурслей. ... В Литтл-Уингинг Гарри прибыл ранним, ясным утром. Дурсли встретили его с холодным раздражением. Они ничего не спрашивали и, казалось, не были удивлены его приездом: тётя Петунья, открывшая дверь, при виде племянника поджала губы и молча посторонилась, позволяя ему войти, дядя Вернон, прожевав кусок буженины, рыкнул, чтобы Поттер шёл в свою комнату и не мозолил глаза. Дадли всё ещё спал. Весь дом был украшен к Рождеству: зелёная мишура и белые свечи, большие красные носки для подарков (всегда три, словно Гарри не существовало), пышная ёлка в углу гостиной с цветными, стеклянными шарами… аромат выпечки с кухни… Всё привычное и бесконечно чужое. Подняв свои вещи в малую спальню, Гарри тут же выпустил Хедвиг полетать, а сам, оставив окно открытым, лёг на кровать. Тётя Петунья брезговала убираться в комнате племянника, и сейчас в ней было пыльно и душно. Холод медленно наполнял затхлую спальню, но дышать становилось легче, а мысли прояснялись. Рон и Гермиона всю дорогу в поезде старались вести себя, как ни в чём не бывало: спорили из-за проделок близнецов, чья коммерческая деятельность разрасталась с нешуточной скоростью, обсуждали экзамены и предстоящие СОВ, даже ругали Дамблдора за то, что тот так несправедливо поступил с Гарри, отправив его не к Сириусу на Гриммо, а к ненавистным Дурслям, где на Гарри уже однажды напали. И кто — дементоры! Друзья вели себя как обычно. Пытались. Гарри видел, как Рон иногда дёргался на слишком громко хлопнувшую дверцу купе, а стоило продавщице сладостей заглянуть к ним, то и вовсе побледнел, как простыня. Гермиона постоянно теребила в руках газету, за которой неловко прятала свод законов Магической Британии, передёргивала плечами, бросала тусклые, обеспокоенные взгляды, словно видит друзей в последний раз. Они оба боялись. Боялись, что смерть Амоса Диггори ударит по ним всем. Гарри их понимал. Он и сам боялся бы, если бы в душе не клокотало всё от мысли, что это далеко не первая смерть от его рук. Волдеморт, Квиррелл, Том Реддл, Петтигрю. А теперь ещё и Амос Диггори. Смешно подумать, но единственный, по чьей смерти Гарри никак не мог и не хотел сожалеть, был Хвост — единственный, кого он убил абсолютно сознательно, кого продолжал ненавидеть и после пущенной Авады. «Избавить мир от подобного мусора — что в этом плохого?» - мягко и ненавязчиво шептал внутренний голос, не требуя ни согласия, ни опровержения. Просто… напоминая. Время от времени. Да, Петтигрю Гарри не жалел. Но мистер Диггори — это не мерзкий, трусливый предатель. Это убитый горем человек, поверивший, как и вся Магическая Британия, в россказни Риты Скитер. Гарри скорбел, что невольно стал причиной его гибели. В тот вечер он был слишком шокирован произошедшим, чтобы осмыслить всё, но теперь… Что было бы, не среагируй он на проклятье мистера Диггори? Авада Кедавра убила бы его или Тома. «Ты спас меня», - сказал ему Том. Всего три слова, но, вспоминая их, Гарри словно обретал твёрдую почву под ногами. «Ты спас его, - шептал внутренний голос. - Ты всё сделал правильно». Он всё сделал правильно. Это Амос Диггори хотел их убить. Не вина Гарри, что простое защитное заклинание сработало с такой силой. Не его вина, что Министерство жаждет найти козла отпущения в страхе потерять контроль. И друзья его, тем более, не виноваты, что решили спрятать труп, а не бежать к директору за призрачной помощью. «А помогал ли вам Дамблдор в действительности? - вкрадчиво спрашивал внутренний голос. - Он оставил вас на произвол судьбы с Квиррелом, в Тайной Комнате тебя спас феникс, а не величайший светлый волшебник, он не отстоял твоего крёстного и заставил выполнить всю чёрную работу за себя двух тринадцатилетних детей! А Кубок Огня, Гарри? Дамблдор действительно ничего не мог сделать, чтобы оградить тебя от смертельных опасностей Турнира? Или он просто использовал тебя как наживку?» Ещё летом Гарри огрызнулся бы на шелестящий голос Волдеморта, отмахнулся бы, проигнорировал, поспорил. Но Том приучал его на всё смотреть критично, не избегать неприятных фактов, но рассматривать их под всеми углами. И делать независимые от эмоций выводы. К слову, ни его, ни Каспера в поезде не оказалось. В суматохе перед сборами и отправкой Гарри не обратил на это внимания, а после было уже поздно. «Наверно, раз они из Америки, то решили остаться на каникулы в школе», - сделал вполне логичный вывод Гарри. Он мог бы провести все праздники с Томом… если бы не решение Дамблдора. Туманное и кажущееся столь абсурдным, что парень невольно испытывал к директору раздражение. Ладно, он не разрешил остаться в Хогвартсе, но почему не у Сириуса? Крёстный этого тоже не понимал, о чём написал в письме.

«Дамблдор темнит, Гарри, отделывается от меня якобы заботой о твоём психическом благополучии. Видите ли, дом Блэков на тебя мог плохо повлиять».

Вспомнив, что ещё не написал ответ крёстному, мальчик поднялся с кровати и, подойдя к письменному столу, рукавом попытался стереть с него слой пыли, но в итоге только размазал всё и перепачкался сам. Кривой результат.

«Как думаешь, Гарри, если ты прямой, а семья вся кривая и тебя хочет переломать, считал бы ты их и дальше роднёй?»

Странный вопрос Сириус задал в самом конце и, казалось, долго сомневался перед тем, как его написать. Сначала Гарри решил, что речь идет о Дурслях и их бесконечных и, зачастую, унизительных попытках сделать из него нормального, но, перечитав всё ещё раз, парень пришёл к выводу, что крёстный скорее думал о Блэках. О сумасшедшей матери, чей портрет голосил на весь дом, о молчаливом, погибшем брате, о кузинах — всех тех, что были изображены на семейном древе. Древе, с которого выжгли самого Сириуса. Гарри гадал, что должен ответить на это. Семья Дурслей всегда подчёркивала, что он у них приживала, что он Поттер, чужак, не родной. И он рос с этим знанием, относясь к ним, как к людям, у которых просто вынужден жить. Как к чужим. Это нельзя было сравнить с ситуацией Сириуса, которого, по его же словам, родители обожали и на кого возлагали все свои надежды, как на первенца и наследника. Сириус выбрал другой путь, свой, и они не смогли с этим смириться. Это, наверно, настолько потрясло его мать… нет, настолько причинило ей боль, что она даже выжгла его имя… Кривые Блэки и прямой Сириус. «Или кривой Сириус и прямые Блэки», - насмешливо прошептал внутренний голос. Гарри хмыкнул и направился за тряпкой. Ему было, что написать Сириусу, но сначала он должен прибраться в своей комнате. Как прибрался в мыслях.