Заметки на полях тетрадей

- Нет ничего лучше, чем быть дежурным в выходной день, - думал молодой ментор Френсис Дуайтт, обходя кабинеты. Сегодня уроков не будет. Обеда и ужина – тоже. Унары вернутся в Лаик лишь к семи вечера, после чего будет подготовка к завтрашнему дню, обычная молитва в восемь и отбой.       Сразу после завтрака на территории Лаик появлялись кареты с гербами. За многими приезжали родственники, но некоторые уехали сами, верхом. Слуги мыли комнаты и кабинеты, наводили порядок везде в Лаик. Некоторые, взяв лопаты, расчищали двор от сугробов. День был определенно, хорош – солнечный, хоть и морозный. Зима в этом году наступила поздно, зато вчера весь день валил снег. На прогулке все набегались, наигрались в снежки, и много трудов стоило загнать их в здание. Капитан Арамона пригрозил лишением выходного тем, кто посмеет остаться на улице после звонка. Подействовало – нехотя, унары поплелись в здание. До этого звонили аж трижды, и сам дежурный, мэтр Шабли едва не сорвал голос, призывая мальчишек вернуться. Куда там! В него самого попали снежком – якобы случайно. Молодому ментору нравилось видеть веселые лица ребят, раскрасневшиеся от беготни и возни в снегу. У многих в волосах запутались снежинки, кто-то вытряхивал снег из-за шиворота и из сапог. У камина в общей комнате сушились унарские куртки. А сегодня в Лаик непривычная тишина.       Френсис Дуайтт лишь в этом году прибыл в Лаик, чтобы преподавать словесность. До этого он был домашним ментором, потом – смотрителем библиотеки у одного пожилого графа. Но когда граф умер, наследники сказали, что более не нуждаются в его услугах. И тогда капитан Арамона, узнавший от кого-то о мэтре Дуайтте, пригласил его работать в Лаик. Он боялся, что тот слишком молод, и не сможет справляться с норовистыми «жеребятами». Но, вопреки мнению капитана, ребята полюбили уроки словесности, и самого мэтра Дуайтта. Он был не прочь и пошутить и посмеяться, и в то же время спрашивал со всей строгостью. Но низкие баллы ставил лишь в тех случаях, когда унар не старался выучить задание и просто ленился. Старательным же ученикам всегда давал шанс исправить отметку.       Сейчас же мэтр снова зашел в свой кабинет – лучше уж прибрать пособия самому, чем слуги положат все кое-как и еще напутают. И вдруг… услышал громкий плач. Не тихое всхлипывание, каким не удивишь менторов в закрытой школе оруженосцев, а надрывный вой. - Создатель, кто тут? – не на шутку удивился мэтр Дуайтт. Между кафедрой и шкафом кто-то сидел, уткнувшись лицом в коленки. Ментор присел рядом и погладил встрепанные волосы унара. - Вас родные не забрали домой? – осторожно спросил он. - У меня нет дома! И родных тоже!– яростно ответил тот. «Ага, опять Макиано», - узнал мэтр одного из тех, кто все время доставлял хлопоты не только ему.       Макиано был «худшим из унаров», «Исчадием Заката», «паршивой овцой» и просто «отвратительным мальчишкой, способным на любую дерзость». Довести мэтра Шабли до приступа надорской болезни? Разрисовать чернилами карту перед уроком? Сунуть в двери невесть откуда принесенный порох, чтобы хлопнуло, да погромче? Устроить драку между отпрысками Лучших Людей и Людей Чести? Все это и многое другое было на совести этого некрасивого вихрастого мальчишки. Мэтр Дуайтт мало что знал о своих питомцах, а про этого лишь то, что его опекун – сам граф Манрик. - Потому этому паршивцу все сходит с рук, - сказал однажды мэтр Ксавье, математик. Это после того, как Макиано поймали со свечой у доски. «Значит, мальчишка и вправду сирота, - подумал ментор, - но почему его не забрали Манрики?» Он видел карету с фламинго на дверцах этим утром. - Тогда можно я приглашу вас выпить шадди и съесть пирог? Вишневый, - сказал ментор, вставай с корточек, - и еще меренги. - А не боитесь? – прищурил заплаканные глаза Макиано, - я ведь из тех, кто платит злом за добро. - И кто же внушил вам сию ересь? - Да, уж было кому. Ментор снова протянул руку и погладил волосы мальчишки. У Макиано они торчали во все стороны, как колючки у ежа. Тот дернулся, как от удара. «Он и есть колючий ежик, только колючками внутрь. И колют они его самого» - подумал Френсис. - Ладно, только я умоюсь, - буркнул мальчишка. Едва ментор успел приготовить шадди и разложить пирог и меренги, как в двери постучали, и вошел умытый Макиано. - Шадди? А касеры нету? – ехидно прищурился он. - Нету, - развел руками Френсис, - иначе меня уволят. Да и я, как бы, не любитель спиртного. - Понятно. А я вот пробовал все. И вино, и касеру, и даже сакотту. Что, не верите? И в гайифском борделе бывал. Да-да. Он говорил все это с вызовом, раскачиваясь на стуле. - Что же, у ардорцев есть поговорка, что ученик во многом превосходит своего учителя. Не боитесь упасть? В этот момент он успел ухватить стул за спинку и вернуть в вертикальное положение. Иначе бы Макиано перевернулся вместе со стулом. - А я ничего не боюсь. Вы что думаете, кто подговорил Арно и Жоржа* полезть в старую башню? - Это вы зря. Там все могло обрушиться. - А я знаю. Потому мы туда и полезли. Ментор видел, что Макиано нарочно бравирует своими неблаговидными поступками и перевел разговор в другое русло. - Вы уже знаете, кто вас выберет в Фабианов День? - Да кому я нужен? - Каждый человек обязательно кому-нибудь нужен. - Даже я? Такой мерзавец и Тварь? - Конечно. И вы вовсе не мерзавец. Вы храбрый юноша, и за вами идут люди. А это уже немало. Значит, вы умеете убеждать. Осталось лишь понять, куда следует вести тех, кто отважится идти за вами. И уж лучше не туда, где труха, пыль и паутина. Ментор хотел спросить, что же послужило причиной горьких слез, но понимал, что Макиано снова начнет «топорщить иголки». Лишь сказал: - Знаете, отец Герман сейчас в Лаик. Он как раз занят тем, что пишет историю танкредианского аббатства, но думаю, выслушает вашу исповедь. - Терпеть не могу святош, - сморщился тот. - Я не святоша, но могу пообещать, что все, что вы скажете, никогда не покинет пределы этой комнаты. - Вот вам я верю. А не пройдохе в черной сутане. Хорошо, что сейчас нет обязательной исповеди. - Она была в свое время. Макиано промолчал и взял еще меренгу. На удивление, ел он не жадно и очень аккуратно. - В семье графа Манрика вам было несладко, видать? – заметил вскользь Дуайтт. И попал в больное место. Макиано отставил чашку с шадди и буквально бросил недоеденную сладость обратно на блюдо. - Да что вы вообще знаете обо мне? И о Рыжей Бестии, которому все можно, потому что он родной? А еще считается, что господин граф - благодетель, спас сироту. Да в гробу я видел такое спасение! Мой отец… Тут он замолчал и даже зажал рот рукой. И воцарилась тишина. Наконец, ментор нарушил ее очередным вопросом: - Ваши родные погибли? - Отца убили на дуэли. Кто же мог предположить, что секунданты будут сражаться. А матушка… она умерла сразу после известия о его гибели, и ребенок погиб. Она должна была родить через два месяца. А вышло вон как. Френсис похолодел. Сколько же пережил этот неласковый мальчишка. Появилось желание укрыть, защитить от несправедливостей этого жестокого мира. Только снова можно уколоться о «топорщащиеся колючки». Не потерпит он жалости. - Капитан Арамона знает? - Ему плевать. И помните, вы обещали. Если что, я тоже могу… компромат найти. Макиано снова нехорошо прищурился. - Я уже понял, что себя в обиду вы не дадите. Успокойтесь, я не собираюсь докладывать капитану, ему и вправду плевать. Осталось доучиться всего два месяца. А там новая жизнь. - Ага, новая. Со старыми грехами. - А это уж будет зависеть лишь от вас, будут ли старые грехи на совести или новых добавите. Но читать нотации не хотелось, и Дуайтт сказал: - Знаете, сегодня ваши комнаты протопят лишь к вечеру. Сейчас там прохладно. Хотите, побудьте у меня, я буду готовиться к завтрашнему уроку, а вы можете почитать. - Спасибо. Я люблю, когда тепло. И Макиано впервые улыбнулся.       В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом пера да шелестом страниц. Когда мэтр Дуайтт обернулся, то увидел, что унар заснул, прямо на книге. Он аккуратно достал книгу, стараясь не помять страницы, укрыл мальчишку теплым пледом. Во сне Макиано казался совсем ребенком, черты лица стали мягче и подумалось, что подросток не такой уж некрасивый, просто угловатый и вечно «ежащийся». И ментор вспомнил фразу одного древнегальтарского мудреца. Ты не сможешь осчастливить всех людей, но достаточно сделать что-то хорошее тому, что рядом, чтобы день был прожит не зря.