Ложь

       Занзас не знал, сколько прошло времени. Последним, что он помнил, был старик Девятый, применяющий прорыв точки Нуля.        Описать чувства, обуревавшие его в момент, когда он понял, что Вонгола будет принадлежать не ему — сыну Тимотео, обладателю сильнейшего пламени во всей Италии — а какому-то совершенно левому сопляку, который еще даже ходил с трудом, невозможно. Самое яркое — ярость.        Злость, обида, ненависть к Девятому, сбросившему его еще в детстве на прислугу, будто ненужную игрушку, — в нем смешалось все, когда он понял, что Девятый просто использовал его, его злость, его пламя, его влияние — все, чего Занзас добился за годы своего существования, — лишь как рычаг давления на особо мешающие семьи.        Что-что? Отказываетесь сотрудничать с Вонголой? Занзас, сынок, убери их. Что? Не хочешь? А боссом Вонголы стать хочешь? Тогда работай!        И милая такая улыбка старичка-одуванчика, всегда выводящая Занзаса из себя. Насквозь лживая, фальшивая улыбка невинного, доброго и всепрощающего дедушки.        А стоило покорной ранее марионетке взбунтоваться, как ее быстренько убрали в резерв, как испортившуюся игрушку. Занзас всегда будет помнить эту его улыбку, которую увидел перед тем, как все поглотила тьма. Настоящую улыбку Тимотео.        Холодную, презрительную, слегка огорченную потерей такой пешки, как Занзас, и пренебрежительную. Казалось, Скайрини для него ничего не значил. Будто не сын, пусть и приемный, а просто инструмент для достижения какой-то своей цели.        Все это время он не чувствовал ничего, кроме холода. Ни жара, ни боли — ни-че-го, кроме этого чертового холода, въевшегося в тело до самых костей, сжавшего в своих ледяных зубах и явно не собирающегося выпускать свою добычу, медленно пожирая его жизнь, его время и драгоценные годы жизни.        Как Занзасу чудилось, он находился в пустоте. Ни звуков, ни движений — он даже тела своего не чувствовал, что уж говорить о пламени. Будто… висел в космосе. Все, как там. Холод, одиночество, пустота, тьма и тишина.        Казалось, что так он и проведет всю жизнь. Хах. Прожил лишь шестнадцать лет — да разве же это жизнь? Так он и погибнет от старости, будучи совсем молодым парнем. Ярость улетучилась вместе с пламенем, оставив пустоту в душе и какое-то безразличное спокойствие, не свойственное живому, яркому Занзасу. Будто с пламенем забрали часть его души, самую главную часть, вместе с эмоциями и страхами.        Без пламени весь мир померк, пусть он его и не видел. Воспоминания посерели, потускнели, потеряли жизнь и больше ничего, кроме безразличия, не вызывали.        И Занзас бы так и остался здесь навеки, если бы не хотел жить, несмотря на влияние прорыва точки Нуля, отбирающего это желание, саму волю к жизни у заточенного. Ему было плевать, что он вообще не должен даже мыслить, находясь в Колыбели, что даже это уже чудо. Занзаса не волновало, что ни одна из жертв Колыбели вообще не выживала, не волновало, что он уже должен быть мертв… ему не впервой было нарушать законы мироздания, одним из которых и стала невозможность жизни в Колыбели, в создании которой допустили непростительную, грубую ошибку.        И мироздание решило, что раз позволять нарушать свой закон, так по полной, ведь иначе то, что он вообще думал и чувствовал, назвать нельзя. А чувствовал он то, чего не чувствовал вот уже черт знает сколько лет. Он… скучал.        Скучал по патлатому мусору, скучал по крикам, шуму, гаму, вечно сопровождающему Варию. Скучал по вечному бормотанию о деньгах от жадного, по преданности верного, по вечному хлопотанию гейского и по шишишиканью коронованного мусора. Скучал по всему, даже по чертовым бумажкам, под которыми тонул целыми днями...        Хотя нет. По бумажкам он точно не скучал. Как ему вообще такое могло придти в голову?! Скучать по бумажкам… по этим коварным листочкам, ворующим у него время и нервные клетки!..       Скучал по крови, по родному пистолету и по жизни.        Скучал даже по презрительно-опасливым взглядам боссов других семей, считающих, что сопляк вроде него не достоин быть боссом, но признающих, что пламени у него побольше их всех вместе взятых будет.        Скучал. И это чувство разъедало разум посильнее любой кислоты.        Если бы сейчас его освободили, он бы расцеловал этого смертника на радостях, будь это хоть тот же Тимотео. А потом убил бы. За то, что не пришел раньше. А потом пошел и дал бы пизды своим Хранителям, за то, что они совсем забыли о нем. Конечно, он их не убил бы, но вот сильно покалечить…        Черт, да он даже ради одного блядского звука был готов отказаться от этой проклятой Вонголы!        «Она давно уже прогнила до самого основания,» — с горьким злорадством пронеслось в его голове. Впрочем, так думал он только сейчас, прекрасно зная, что если как-то выберется из этой чёртовой Колыбели, первым делом бросится захватывать Вонголу. Чтобы уничтожить.              Вот было бы забавно.        И тут появилось то, чего он точно не ожидал, на что даже не надеялся вот уже сколько времени.        Пламя. Чужое, сильное, яркое пламя совершенно незнакомых Небес, о которых так грезил старик Девятый, сидя по вечерам у камина и гладя сидящего рядом кота огненно-рыжего цвета.        Оно горело слабо, издалека, но с каждым мгновением приближалось и усиливалось, опаляло своим жаром, прогоняя холод и согревая все его тело, вызывая давно позабытый легкий зуд в согревающихся костях.        Казалось, мягкий теплый свет затопил все вокруг, прогоняя тьму, которую босс Варии уже успел возненавидеть. Он будто сжег невидимые цепи, сковывающие Занзаса по рукам и ногам, даря такую желанную свободу и вызывая понимание: обладателя такого Неба он не сможет убить, даже будь это тот самый сопляк-Десятый, вопреки собственным недавним мыслям.        Просто не сможет уничтожить что-то настолько мягкое, сильное и прекрасное. Даже в порыве ярости не сможет поднять руку на этого человека.        Чужое сильное, горячее Небо касалось огненными язычками его кожи, слизывая осточертевший лед и возвращая чувства, яркость, эмоции… Пламя.        Родная пылающая Ярость затопила каждую клеточку измотанного долгой неподвижностью тела, заполняя образовавшуюся пустоту в нем самом, оставшуюся после заточения.        Глаза ярко запылали кровавым золотом, готовясь увидеть хозяина Неба… но рядом никого не было.        Лишь остатки чужого золотого Пламени, будто в насмешку, быстро растворялись в воздухе, и приятное тепло исчезало. Холод вновь брал верх, и столь необыкновенное Небо не оставило свидетельств своего существования, кроме самого освобожденного Занзаса.        Полный досады мат сотряс стены бывшей тюрьмы босса Варии.