Бондаж, дебил, сука, мразь.

      — Шаст, я очки забыл!       — Ща!       Арсений снова поворачивается к зеркалу и, чуть оттопырив мизинцы, поправляет воротник кипенно-белой рубашки. Разглаживает складки на пиджаке и одергивает его края, потуже затягивает тонкий галстук с едва заметными серыми полосками, проверяет на рукавах запонки с игральными картами — едва ли не лучший подарок Антона, — стряхивает пушинку с колена и довольно рассматривает идеально вычищенные ботинки.       Он мог бы сойти за какого-нибудь Джеймса Бонда, если бы имел в кармане пиджака Вальтер ППК, а в руке — бокал с водкой. А так он всего лишь преподаватель речевых практик на филологическом факультете. Жесткого дресс-кода от них никогда не требовали, но ему доставляет удовольствие идти по коридору и ловить восторженные взгляды.       Серега — ответственный за ОБЖ — частенько попрекает его тем, что он мог хотя бы из чувства мужской солидарности одеваться чуть проще, чтобы у остальных тоже были шансы, но Арсению, разумеется, плевать. Он любит хорошо выглядеть, обожает дорогие брендовые вещи, причем старается, чтобы они у него были в единственном экземпляре, относится к одежде максимально бережно в надежде сохранить ее подольше, хоть и может позволить себе потратить лишние тысячи в любой момент.       Кроме преподавания в университете, он ведет курсы актерского мастерства, а также примерно раз в год выпускает книгу по психологии. Он не пытается быть истиной в последней инстанции — он всего лишь человек, который так же, как и все остальные, совершает ошибки и зачастую нарочно принимает неправильные решения, но ему нравится делиться своим опытом, а читателям, судя по бешеному спросу, интересно.       Вообще, он бы с большим удовольствием работал себе в вузе и изредка марал бумагу, но с того момента, как почти два года назад он стал делить свои девяносто квадратных метров на двоих, появилось осознание, что было бы неплохо найти дополнительный заработок, а так как в юношеские годы он играл в театре и принимал участие во всевозможных мастер-классах, то обладал неплохим таким багажом знаний, которыми было не стыдно поделиться.       Антон узнал обо всем этом спустя чуть ли не год и, пресекая любые возражения Арса, оплатил им десятидневный отпуск на Бали. И, пожалуй, эти полторы недели были самыми лучшими за все время их отношений.       Познакомились они четыре года назад на выставке в Манеже, куда Антон пытался нелегально протащить свои работы. Тогда он был еще никому не известным художником, который подписывался максимально лаконично — «Эш» — и рисовал преимущественно на стенах, но в какой-то момент, как выяснилось позднее, вместе с порцией какого-то порошка проглотил отменную такую дозу безрассудства и решил выйти к людям напрямую со своими творениями.       Арсений до сих пор помнит, как с легким недоумением наблюдал за тем, как тощий, долговязый парень под два метра, держа по полутораметровому полотну в каждой руке, носился по помещению, лавируя между экспонатами в попытках оторваться от охранников. Его, разумеется, скрутили и вызвали полицию, а Арсений зачем-то поехал следом, слишком заинтересованный в пухлых губах и каких-то неестественно-зеленых глазах на пол-лица.       Антон зацепил его бунтарством. А еще независимостью, креативностью и приятным баритоном, который в особенные моменты, о чем Арсений узнал два года спустя, плавно переходил в высокие, почти женские стоны, которые хотелось записать на пластинку и поставить на пожизненный повтор.       В плане характеров они сошлись сразу — еще в полицейском участке, где Арсений заплатил за его выходку и дал «на лапу» дополнительно, чтобы откосить его от обязательных работ, а взамен попросил отдать одну из картин. Несмотря на то, что те были далеки от идеала, Антон набивал себе цену всю дорогу до дома, пока Арсений, держа одну руку на руле, то и дело улыбался из-за того, что пацан затыкаться не хотел.       Разница в возрасте — почти восемь лет — почти не ощущалась. Иногда даже казалось, что в Арсе от ребенка больше, чем в Антоне, но проблем с взаимопониманием у них никогда не было. Правда, Антон подстебывал Арсения из-за всяких речей, о которых он рассказывал на лекциях, а тот в отместку честно и откровенно критиковал его работы.       Никто из них не обижался.       Не было какого-то переломного момента, после которого они осознали, что просто заваливаться в бар по вечерам пятницы — маловато. Они медленно шли к тому, чтобы в какой-то момент вполне себе естественно сцепиться губами, принимая сразу все недостатки друг друга. И Арсений до сих пор считает Антона своим лучшим вложением — те несколько тысяч, что он оставил осенним вечером в участке, окупились несколько раз, и, так сказать, бесконечность не предел.       — Лишь бы меня с постели поднять.       На Антоне простые пижамные штаны и толстая железная цепь, обвивающая длинную шею. Металл поблескивает, обтекая выпирающие ключицы, волосы, чуть отдающие в рыжину, торчат во все стороны махровым ежиком, а босые ноги наступают на пол не полностью — из гостиной тянется сквозняк.       Забрав футляр, Арсений поднимает глаза и на автомате мажет взглядом по родинке на носу, шраму над губой и россыпи едва заметных веснушек на щеках. Еще месяцев семь назад ему крышу сносило от одного только намека на ямочку от улыбки, а сейчас даже самые хриплые стоны поднимают, дай Бог, на четыре часа.       — Тебе все равно скоро выходить.       — В десять.       — Я помню.       — А сейчас семь.       — Так тебе еще собраться.       — Из нас двоих ты принцесса.       — Да хоть кто, лишь бы ты в огра не превращался, — Арсений привычно касается его губ — больше вскользь, потому что это уже какой-то ритуал, который выходит сам собой, — накидывает пальто, хватает портфель и, забрав с комода мобильный, выходит из квартиры.       По радио крутят очередной новый трек какого-то пацана со слащаво-хриплым голосом, но переключать настолько лень, что Арс позволяет незамысловатому тексту течь вокруг него, обволакивая очередным приступом уныния.       Он так и не понял, в какой момент у них все пошло не так. Почти полтора года они умудрялись преспокойно себе существовать в Эдеме, а потом почему-то решили вкусить запретный плод и свалить на грешную землю. К черту эту теорию про то, что любовь живет три года — пиздеж, провокация и причина истерик романтичных особ.       Наибольшую беду он видит в том, что не в силах вытащить корень проблемы: они все так же устраивают друг друга, все так же проводят вместе большую часть свободного времени, все так же заинтересованы и влюблены. Но что-то все равно не так.       Совершенно четко Арсений осознал это, когда впервые поймал себя на четкой мысли, что засмотрелся на задницу одной преподавательницы, когда они вместе в деканате сдавали отчет о проделанной работе. Он бы не сказал, что она была особенно хороша, и именно это напрягло сильнее всего — его торкнуло, по сути, с нихуя.       При хороших, вроде бы, отношениях.       Когда же через пару дней Антон, вернувшись с вечеринки в честь дня рождения его друга, честно признался, что засосал какого-то незнакомца, они поняли — у них проблема. Расставаться не хотелось — слишком привязались, да и не хотелось менять такой привычный образ. Поэтому они пытались говорить, обсуждать в попытке найти решение, один раз даже решили взять небольшой перерыв, но быстро бросили эту затею и снова оказались в одной постели, и если Антон, в силу возраста, все-таки кончил, то Арсений сразу же после этого ушел курить на балкон.       Когда минутами позже скрипнула дверь и Антон, прислонившись плечом к косяку, выдохнул обреченно-усталое:       — Арс, ну это пиздец, — ему оставалось только кивнуть, чуть прикусив кончик сигареты.       Арсений не собирается его отпускать. И даже сейчас, следя за дорогой и неосознанно подпевая очередной попсовой песне, он понимает, что свои два метра никому не отдаст. И дело даже не в диагнозе собаки на сене — в элементарной необходимости, немного эгоистичной, но что поделать.       Если бы Антон захотел уйти, Арс, может быть, и отпустил его спустя какое-то время, справившись с собой, но Шастун никуда не торопится — неизменно покрывает все поверхности квартиры всевозможными чертежами и зарисовками и встречает его вечером запахом плохо прожаренной курицы.       Арсению нравится, что они друг от друга ничего не требуют, но ему доставляет удовольствие, когда Антон сдается и послушно идет у него на поводу. Есть что-то особенное в том, когда он замолкает и делает, о чем просят, безропотно и порой даже с удовольствием.       Иногда Шастун, больше издеваясь, с нагловатой улыбкой называет его «сэром», и Арсений, закатывая глаза, невольно представляет, что бы было, если бы они нашли этому другое применение. Но почти сразу отметает такие мысли, потому что, один раз случайно попав на какую-то часть «Оттенков», навсегда связал всю эту тему садо-мазо с малолетними идиотками, которых еще не ебут, и женщинами с климаксом, которых уже не ебут.       И даже если, пару раз наткнувшись на картинки в Интернете, он задумывался о чем-то подобном, то сразу пытался отвлечься, потому что прекрасно понимал, что все это не для них — слишком замороченно, а у них не так много времени: Арсений, бывает, даже в выходные уезжает, а Антон находится в постоянной творческой лихорадке, так что исходящим от него электричеством можно насыщать провода во время замыканий.       — Я на цепкие верёвки привяжу твое тело… — тянет мелодичный женский голос, и Арсений, поежившись, переключает волну.       — Нам же проблем не хватает, — рассуждает он себе под нос, объезжая третью за последние два дня аварию на дороге к университету. — Сейчас бы обвязаться веревками, засунуть что-нибудь витиеватое в задницу и запеть, как внутренняя, прости Господи, богиня, — его даже передергивает. — К черту. Без вариантов.

✘✘✘

      — Я прям вот уже почти на месте! — записывает Антон голосовое, пытаясь удержать в одной руке сразу три пакета и не уронить кропотливо склеенный прошлой ночью макет. Все идет по плану первые пять с половиной шагов от такси, а потом бумажный пакет — спасем, блять, планету! — рвется и прямо в лужу сыпется все, что можно найти в голове у какого-то сумасшедшего. — Сука… Это я не тебе! — кое-как нажав злосчастную кнопку кончиком мизинца, он засовывает все вывалившееся в остальные пакеты и буквально бежит к офису в надежде, что дотащит до кабинета хоть что-то.       Поднимаясь в лифте, он приводит в порядок челку, с недовольным цоканьем убирает под толстовку толстую цепь, поддерживая два пакета коленом, пялится на лопнувшие капилляры и, глубоко вдохнув, выходит на нужном этаже.       Надеяться на то, что у него получится проскользнуть незамеченным, не приходится, и он с чуть глуповатой и очень нервной улыбкой останавливается перед стоящей в дверном проеме женщиной. С темными чуть волнистыми волосами до плеч, в красном платье и на шпильке. Вообще у них в офисе дресс-кода нет, но она почему-то решила, что будет леди-вамп. Впрочем, это объясняет, почему она с такой легкостью высасывает из всех не кровь, правда, а нервы.       — Шастун.       — Я знаю, честно, — почти искренне виновато кивает он.       — Сейчас сколько времени?       — Почти два, — он ненавидит эти диалоги, которые повторяются каждую неделю точно, а порой и не по одному разу. Разве он виноват, что в какой-то момент умудряется увлечься чем угодно и спохватиться в тот самый момент, когда он, стоя на кухне в труханах и с только что налитым чаем, должен уже сидеть на рабочем месте?       — А во сколько ты должен быть на работе?       — Я отработаю, клянусь.       — Да ты и так работаешь, — Марина вздыхает, покачав головой, и аккуратно проводит пальчиком по лбу, убирая прядь волос. — Но, честное слово, такое отношение намекает лишь на то, что ты не уважаешь ни меня, ни остальной коллектив.       — Да я маму так не люблю, как вас! — где-то под коробкой Антон скрещивает пальцы и почти скулит, когда угол больно давит на локоть, впиваясь острым потрепанным углом в мягкую кожу. — Я допоздна сегодня отсижу, хочешь? Могу вообще не уезжать, чтобы не опоздать, — будто это поможет.       — Шастун, зная тебя, ты даже так умудришься опоздать, — подтверждает она его мысли, качает головой и, махнув рукой, кивает в сторону кабинета. — Давай за работу, сил никаких нет.       Кивнув, он шмыгает в комнату, скидывает все вещи на большой рабочий стол, прекрасно зная, что Анька потом все разгребет, и падает, наконец, в свое кресло. Как-то Юля пошутила, что за его спинкой спрятаться может пол-отдела, кроме Шастуна, потому что у того башка будет торчать.       Эта самая Юля, закинув на стол длинные стройные ноги, обтянутые черными колготками, неторопливо и максимально пафосно рассматривает свои ногти, и Антон почти фыркает, поняв, что это очередной оттенок красного. За почти год общения с этой особой он так и не смог разобраться, что у нее за фетиш, но лезть с вопросами не хотел.       — Бессмертный ты, детка, — лопнув пузырь жвачки, выдает она. — А еще невезучий — я вот тоже опаздываю, но на меня так не наезжают.       — Ты спишь с начальником.       — А кто тебе мешает?       Антон смотрит на нее максимально выразительно. Если бы они с Арсом в пьяном угаре год назад сделали-таки себе татуировки на пальцах, то сейчас он бы показал ей своеобразный фак, а так довольствуется обычным и включает ноутбук. На почте под сотку новых сообщений, и он глубоко вздыхает — день обещает быть длинным.       В итоге он трижды сам выбирается на кофе, а один раз уламывает Юлю, когда та уходит на обед. Сам же он решает, что вполне обойдется без торопливого перекуса — ему не привыкать, — а работы реально навалом: проверка старых проектов, оформление готовых, но еще не защищенных, разбор новых заказов.       Пару раз Антон пишет Арсу, спрашивая его мнение, и улыбается, получая развернутые и подробные ответы. Если бы мозг Попова был женщиной, Антон женился бы на ней в первую же неделю знакомства, потому что впервые у него встало именно на образ его мышления, а не на красивые глаза и ухоженную фигуру.       Потом, конечно, приложилось, но далеко не сразу.       Ну, или он пиздит.       Логичнее было бы советоваться с коллегами, потому что у них и опыт, и образование, но иногда, слушая слова Юли, он борется с желанием попросить ее заткнуться, чтобы не опускать IQ всего отдела. Аня умная и шарит, но ее почти никогда не бывает на месте — она та самая в жопу ужаленная, которая носится по всему городу, умудряясь делать по сто дел за раз и решая проблемы мировой важности, сидя на унитазе.       Марина иногда говорит, что если можно было бы собрать Антона, Юлю и Аню в одного человека — «трансформер версия дезигн» как-то шутит Шастун, таким образом придумав их подпольное погоняло «дезигнутые», — то получился бы идеальный работник. Но так ей приходится страдать с тремя очень талантливыми, но изрядно заебывающими персонажами, без которых, увы, работа в офисе встанет.       Часы показывают начало восьмого, когда где-то в конце коридора хлопает дверь, и Антон с Юлей одновременно переглядываются.       — Ураган «Анна» надвигается.       — Прячьте пончики.       — И купоны на второй бесплатный кофе.       Аня влетает в кабинет с уже привычным выражением лица «я знаю, что вы ржете надо мной, но мне так сильно похуй, что я сделаю вид, что ничего не понимаю, так что вам лучше говорить по делу и желательно дать мне кофе прямо сейчас, а то я маленькая, но и въебать могу», вываливает из рюкзака под дюжину степлеров и, стащив с ближайшего стола стакан — Юля вытягивает губы вагиной, — делает пару больших глотков.       — Че Рина гарпитничает?       — Принтер сдох, — лаконично поясняет Антон, выяснивший главную проблему этого дня не так давно.       — А я говорила, что нехер было покупать то адское сооружение по скидону. Лучше бы потратили пол-ляма, но на дело, а теперь будем сосать бибу. Ну да похер, — она мгновенно отвлекается, переметнувшись на принесенный Антоном макет. — Шаст, у твоего мужика большой хер?       — Я не делюсь, мне жалко.       — Я просто пытаюсь понять, мог ли он чисто теоретически достать до мозга.       Антон почти стонет, когда Аня начинает возиться с его проектом, безжалостно отдирая каким-то немыслимым образом приклеенные, казалось бы, насмерть домики, и менять все местами, без остановки что-то бормоча себе под нос. Раньше Антон бы вписался и начал качать права, но сейчас знает — не стоит. Во-первых, бессмысленно, во-вторых, она сто процентов будет права. Ее на первом курсе ебнули макетом города, так что теперь она что-то вроде современного Гауди*.       С ней имеет смысл спорить лишь в том случае, если это касается напрямую тебя и ты совершенно точно знаешь лучше, но таких ситуаций обычно не бывает, потому что она на дух не переносит личные истории и бытовые разговоры. Как-то Антон, забывшись, спросил, как у нее дела, и получил — совершенно случайно, разумеется, — циркулем в живот. Теперь там, по словам очень остроумной Юли, второй пупок.       Часов в девять к ним заходит Марина и страдальчески заявляет, что слишком устала из-за проблем с принтером, так что едет домой, после чего добавляет, что Антон должен будет закрыть офис, когда будет покидать его самым последним. Юля негромко и немного гаденько тянет «кто-то наказан», Аня кивает на автомате, строча что-то в телефоне с первой космической скоростью.       Как только дверь закрывается, Юля скидывает ноги со стола и, впившись в Антона взглядом, заявляет с придыханием:       — Какой у вас лавхейт, я не могу.       — Скорее селфхарм, — отзывается он, устало протирая лицо и массируя виски. — И отъебись уже — у нас в офисе уже есть человек, который спит с начальством. Вполне хватит для коллектива.       — Скучный ты, — она дует бордовые губы, поправив укладку. — Неужели тебе никогда не хотелось экспериментов?       — Он встречается с парнем, Пиф-паф**, — напоминает Аня, одновременно набирая что-то в телефоне и делая пометки в блокноте.       — Хочешь сказать, что геи не экспериментируют?       — Хочу сказать, что это уже своеобразный эксперимент.       — Хочу сказать, что я вас слышу, — напоминает Антон. — И нет, у нас… у нас с Арсом все нормально без всяких там экспериментов.       Голос его не подводит, а вот выражение лица выдает с потрохами, так что он мгновенно утыкается носом в ноутбук, стараясь лишний раз не отсвечивать. Он с девчонками уже, конечно, почти семья, но кто не скрывался от домашних, начав курить?       Ситуация с Арсом его напрягает настолько, что он делает все, чтобы о ней не думать. Он упрямо обрезает неправильные провода вокруг взрывчатого устройства с глупой надеждой, что как-нибудь случайно наткнется на нужный, нарочно игнорируя вероятность взрыва.       В чем он совершенно точно уверен — от Арса он не уйдет. Ему без него тупо никуда, причем не в том смысле, что придется искать квартиру, учиться-таки готовить самому и драматично мастурбировать на «Агенты А. Н. К. Л.». Все куда проще — Арс для него что-то вроде баллона с кислородом, в то время как у него рак легких и трубочки в носу щекочут. Сравнение то еще, но можно списать на исходящие от Франц флюиды.       Причем сама загвоздка в том, что их обоих, вроде как, все устраивает: они друг друга не раздражают ни на каком уровне, напротив — им максимально комфортно. И все равно создается впечатление, что они охладевают, как чай на морозе, — не дай Боже трещинками пойдут и лопнут к херам.       Антон в себе тщательно колупается уже не первый месяц, анализируя, размышляя, но выходит так же талантливо, как детское каля-маля в темноте левым мизинцем. Правым, может, было бы лучше, но это уже слишком сложно.       — Разнообразия бы вам, — вдруг с нихуя заявляет Юля, и Антон с Аней почти синхронно поднимают головы. — Мы вот с Серёней недавно так влились в одну тему… — она многозначительно приподнимает брови.       Антон с Аней молча смотрят на нее.       — Ну, тему, — повторяет Юля.       Та же реакция.       — Те-е-ему, — тянет, словно это может как-то помочь.       Аня, утратив интерес, снова утыкается в свернутые схемы, а Антон продолжает смотреть скорее из вежливости.       — БДСМ, блять! — рявкает Юля, и брови Шастуна взлетают вверх.       — Больно, дорого, спариваются, мандраж? — предполагает он.       — Ага, бондаж, дебил, сука, мразь. Ой, бля-я-я… — Франц закатывает глаза и театрально изгибает руку. — Детка, не тупи. Ты не можешь не быть в курсе.       — Отстань от нашей голубой фиялки, — не поднимая головы, перебивает ее Аня. — Занимайся своими домами и сабвеями, а его не трогай.       — А вдруг ему зайдет?       — А, может, я сам решу? — не выдерживает Антон, поднявшись на ноги. — Что за тема?       — Я тебе ссылку скину, — по-лисьи улыбается Юля и, закинув ногу на ногу, мечтательно смотрит в окно. — Потом еще спасибо скажешь. *Антонио Гауди — всемирно известный каталонский архитектор. **Эдит Пиаф — французская певица и актриса.