Арсению нравится представлять собой образ идеального мужчины: ухоженный, хорошо одетый, воспитанный, учтивый, с мягким вкрадчивым голосом и дружелюбной улыбкой. Он всегда готов помочь, не скупится на похвалу и щедро сыплет шутками и каламбурами, поднимая окружающим настроение.
Но только Антон знает, что это тщательно проработанный годами образ, который делает, по сути, половину работы за самого Попова. Не зря же еще в университете говорят, что сначала студент пашет на зачетную книжку, зарабатывая авторитет, а потом зачетка работает на него. Так и здесь — Арсений потратил не один год, пытаясь создать ту версию себя, которая будет нравиться всем и которая поможет ему достичь любых целей, какими бы они ни были, и теперь ему практически не нужно напрягаться — все получается само собой, что не может не радовать.
Это Антон знает, что этот идеальный с виду мужчина ходит дома в глупых разноцветных гольфах с изображением зверей и протертыми пятками, любит замороженные наггетсы и просто отвратительно поет. Это Антон знает, что у него проблемы то ли с щитовидкой, то ли гормонами, из-за чего он сильно потеет и дико смущается этого. Это Антон знает, что у Арсения был сломан нос и теперь кончик приплюснут, как кнопка. Это Антон знает, как сильно Арс не переносит уродливый шрам от аппендицита и комплексует из-за слишком широких плеч.
Антону одновременно нравится и не нравится тот факт, что собой Арсений может быть, по сути, только дома, и Арс это прекрасно знает. И он бы рад чаще вести себя более естественно и открыто, не строя из себя что-то, а просто существуя, как хочется, но он боится, что, стоит ему дать слабину и потерять контроль, все рассыпется по щелчку пальцев.
А он не может этого допустить — он несет ответственность за Антона, за купленных зачем-то по дороге из университета у какой-то бабульки рыбок и за почти сдохший кактус с вялым оранжеватым цветком, которого они почему-то зовут Феликсом.
Поэтому, вылезая из машины, Арсений сразу цепляет привычную улыбку, чудом не разливает на себя стакан кофе, купленный по дороге и не желающий теперь доставаться из подставки, умудряется не угодить в лужу и, настраивая себя мысленно на хороший день, заходит в здание университета.
И, черт возьми, он всей душой любит это место. Оно — его, определенно. Ему нравится этот гул, нравится следить за тем, как студенты и преподаватели снуют туда-сюда, пытаясь везде успеть, нравится такая родная возня и суматоха, нравится.
Он помнит, как еще во время преподавательской практики на третьем курсе их кураторша сказала, что если они, заходя в образовательное учреждение, чувствуют себя неуютно, жмутся к стенам и морщатся из-за шума, то они выбрали не ту профессию.
Он же со школьной скамьи был заворожен учителями, которые, день за днем стоя перед ними, такие величественные, пытались привить им любовь к предметам, помогали взрослеть, заменяли порой семью и что-то цепляли внутри. Еще тогда Арсений понял, что это его, что он пойдет по этой дороге. Это уже потом, как увлечение, появилось «актерство», но главной отрадой оставалось тогда и остается сейчас именно преподавательство.
Сдав вещи в гардероб и улыбаясь всем подряд, отвечая на приветствия и изредка припадая губами к стакану — кофе давно остыл, но ему не привыкать, — Арсений поднимается на нужный этаж и идет к кабинету, где у него по расписанию первая пара. Группа неплохая — они делают вид, что им нравится предмет, он — что верит им. И всех все устраивает.
Отчасти он понимает, почему многие без охоты слушают его лекции: речевые практики — что-то не особо уловимое и едва ли понятное, так сразу и не скажешь, зачем этот предмет вообще нужен. Говорить умеешь — вот тебе и речь, трещишь с друзьями — вот тебе и практика. Когда-то Арсений считал также, а потом, спустя годы, с благодарностью вспоминал своего вузовского преподавателя, который разучивал с ними скороговорки, заставлял выступать перед всеми с выученными наизусть пятиминутными докладами и следил за чистотой речи.
Поэтому Арсений делает все, чтобы студентам нравилось на его занятиях: он придумывает всевозможные игры, в том числе подвижные, раз в полтора месяца позволяет им самим подкинуть идею для того, чем можно занять пару, поддерживает с ними связь и дружеские отношения, при этом не стирая такую важную границу, как преподаватель-студент: его «подопечные» знают, что могут честно признаться, что пропустили занятие из-за похмелья, но никогда не позволят себе сорвать пару или отнестись к нему неуважительно.
Стаж работы у него не такой уж и большой, но на полке над столом в кабинете уже поблескивают в простеньких рамочках грамоты. И это, пожалуй, едва ли не самая главная гордость — признание. Только начав работать, он боялся, что у него не получится, что он ошибся в выборе профессий, что он не справится со шквалом работы, но потом, когда один из опытных преподавателей отвел его в сторону и попросил совета, как справиться с одной шебутной группой, сердце ёкнуло электрическим разрядом — не прогадал.
— А твои на флюжке, — Арсений в последний момент успевает зажать указательным пальцем крышку, чтобы не расплескать остатки напитка, и поворачивается к Сереже, который, собственно, и цепляет его на повороте. — Всех обязали.
— Так отказаться же можно.
— Так потом все равно сдавать, а это студенты, которые, сам знаешь, синонимы к слову лень.
— Резонно.
Арсений передает злополучный кофе Сереже, который мгновенно присасывается к трубочке, открывает кабинет и, взглянув на довольное лицо друга и поняв, что здесь ловить нечего, оставляет его со стаканом в коридоре, а сам заходит в кабинет.
Сегодня ему должны сдать визитки, и он, достав папку, пробегается глазами по требованиям. За несколько лет работы он уяснил одно — не стыдно лишний раз себя проверить, стыдно делать вид, что ты самый умный, при этом слыша в голове завывания ветра в дырявом ведре. Это в вузе им говорили, что преподаватель должен знать все на свете и быть способным ответить на любой вопрос. Он же не видит ничего такого в том, чтобы, наткнувшись на какую-то проблему, вместе со студентами сразу разобрать ее, обратившись к книгам или интернету. Именно поэтому он любит любознательные группы, которые не против пошариться в разных источниках в поисках ответов на тот или иной вопрос.
Сережа Арсу из-за этого завидует — у него-то вечные проблемы с учениками, потому что кто в здравом уме будет получать кайф от лекций по теме ОБЖ? И если первые несколько лет преподавания Матвиенко еще пытался как-то извернуться и соригинальничать, то потом, не увидев результата, забил и теперь преподает так, как хочется, особо не заморачиваясь.
Арсений не раз предлагал ему свою помощь, даже накидывал варианты, отправляя ему конспекты уроков, но Сережа, слишком гордый и чуточку упрямый, попросил его отъебаться, сказав, что как-нибудь научит «зеленых» ПДД и другим «пэ».
— Не знаешь, они там надолго?
— Да вообще по сути минутное дело, но людей много, врачам, как обычно, вкололи ген то ли черепахи, то ли ленивца, так что…
— Блиц — скорость без границ, я понял, — отзывается Арсений, прокручивая чат переписки с курсом, кивает своим мыслям и, подняв голову, ловит взгляд Сережи.
Он Матвиенко совсем немного завидует: у того нет отношений, так что он может жить, как захочется, меняя пассии чуть ли не каждый день и живя в кайф. Но в то же время Арсений прекрасно понимает, что ни за что бы не поменял Антона и на десяток человек, какими бы притягательными они ни были. Он слишком любит своего творческого «Батошу» — улыбка просится на губы от воспоминаний визгов Антона при виде подаренной на двадцатипятилетие футболки с персональным дизайном — и до сих пор ежится только при мысли о том, что мог тогда не сдержаться и предать его.
— Как Пшик?
— Почти уверен, что снова опоздал. И ты ведь знаешь, как он трепетно относится к своему прозвищу, — Арсений чуть недовольно выпячивает губы, сложив руки на груди, — и ему не пять, Серег.
— Ну он же не узнает.
— А я?
— А ты хороший друг.
— Тут не поспоришь.
Сережа ржет, Арсений улыбается ему в ответ и машет рукой — пускай. Он на Матвиенко просто не может злиться, потому что именно Сережа рассказывал ему, как обстоят дела в университете, когда он пришел преподавать и плохо понимал, что от него будет требоваться, потому что реальность всегда отличается от того, что пророчат и обещают.
Когда они сошлись с Антоном, ему потребовалось немало времени, чтобы решиться открыться лучшему другу, но тот, к его облегчению, отреагировал примерно никак, попросив только не устраивать оргию у него на глазах, чтобы не стать импотентом раньше времени, и Арс выдохнул.
Не то чтобы у них когда-то было яростное желание показать всему миру, что два влюбленных мужика ничем не хуже двух сосущихся в центре перрона метро подростков, а, может, даже лучше. Просто было как-то тупо играть в «а это Антон, мой о-о-очень хороший друг», учитывая то, что они давно уже не подростки с синдромом испуганной антилопы.
Дальше, так сказать, доверенного круга они не распространяются, потому что прекрасно помнят, в каких реалиях живут — хотя, казалось бы, двадцать первый век, — и придерживаются созданной давно легенды о крепкой мужской дружбе, но их это не так сильно цепляет, как тот факт, что они могут всего этого лишиться по собственной глупости.
Причем Арсений понимает, что нет ничего такого в том, чтобы разлюбить кого-то, с кем ты был долгое время — некоторые пары расстаются спустя десятки лет и тележку детей, и они на их фоне вообще только познакомились. Но иногда, втыкая в окно или стену, он мысленно составляет предложение из «я», «разлюбил» и «Антона» и морщится, потому что как это — разлюбить Антона? Это же Антон.
И ведь он не разлюбил — любит по-прежнему. Он помнит это чувство, которое испытал к девушке, которую позвал замуж в восемнадцать лет. Они поиграли в семью пять с половиной месяцев и разбежались под аккомпанемент ее истерик и разбитой посуды, так что Арсений более чем прекрасно понимает, что такое «разлюбить», а тут что-то другое.
И эта неопределенность ни разу не помогает.
— Так и не разобрались? — Арсений почти роняет блокнот, порезав палец, кладет его в рот и непонимающе смотрит на Сережу, который сидит на краю его рабочего стола, смешно болтая ногами, как ребенок, из-за небольшого роста. — Ну, с Пшиком. Синдром Бегбедера?
— Блендера, — раздраженно огрызается, потому что чертовски устал от размусоливания этой темы. Он почти жалеет о том, что посвятил друга в их проблему, потому что теперь тот считает целью своей жизни заебывать его регулярно и со свойственной ему неадекватной любовью и заинтересованностью вопросами и советами. — Весьма успешно занимаемся размельчением нервных клеток. Главное не суй пальцы.
— Откусишь?
— Если дразнить будешь.
С Сережей как-то спокойно. Даже обсуждая больную тему, Арсений ловит себя на мысли, что дышит ровнее рядом с лучшим другом, который хоть и обладает сочувствием пираньи, но как минимум поднимает настроение своим странным чувством юмора и всратыми ассоциациями.
Телефон вибрирует в заднем кармане, и Арсений, скользнув по сообщению, закатывает глаза — Антону опять макет раскритиковали, а ведь они убили на него всю ночь. Точнее как — Арсений ползал по полу на корточках весь в клею и кусках бумаги, а Антон полу-истерично заявлял, что, цитата, не понесет никуда этот кусок говна, потому что не хочет потом жрать его на глазах у всего офиса. К утру, правда, его мнение сменилось, и он с такой гордостью смотрел на макет, словно по памяти воссоздал точную копию Собора Парижской Богоматери, который видел во время школьной экскурсии в шестом классе.
Ответив парой привычных ободряющих слов, Арс поднимает глаза на Сережу, грустно отмечает, что он все еще ожидает от него каких-то объяснений, и вздыхает так измотанно, словно, как Атлас, держит на своих плечах небосвод.
— Мы разбираемся. Сам понимаешь, к психологу с нашей проблемой не придешь, пусть даже имеет место профессиональная тайна и так далее. А вдруг попадем на какого-нибудь аборигена, который кроме «вам нужно научиться слушать друг друга» и «бей мамонта палкой-копалкой» ничего не умеет? Антон и так слишком нервничает из-за этого, я не хочу еще больше…
— Попизди мне тут, — обрывает его Матвиенко, смешно надув и вытянув губы, — это ты у нас королева драмы, которая может впасть в истеричную спячку из-за сломанного ногтя. Пшик к этому спокойнее относится. Тоже нервничает, конечно, но не до прически Эйнштейна, как ты.
— Ты прям помогаешь, Серег.
— Лучший друг, хули.
По коридору проходит очередная группа студентов, до Арсения долетают обрывки фраз вроде «пиздец как там холодно», «всегда мечтала увидеть сиськи той жирухи», «антисанитария процветает», «надо сделать плакат с объяснением значения слова организация», и он усмехается, пихнув Сережу в бок. Тот показывает ему язык, встав на пол, расправляет рубашку, дергает Арса за галстук и сбегает прежде, чем он успевает шлепнуть его папкой.
Прислонившись бедрами к столу, Арсений достает тряпочку и бережно протирает очки, устало улыбаясь и чуть качая головой в ответ на свои мысли.
— И вот с такими людьми приходится работать.
✘✘✘
— Я понял целое нихуя, — серьезно и почему-то торжественно заявляет Антон, подъехав на стуле к столу Юли и сложив пальцы домиком. Он смешно хмурится, сдвинув брови, и нервно облизывает губы, пока та подтачивает длинные ногти — он все еще не понимает, как с такими штуками можно попадать по клавишам, что-то клеить и чертить.
— А что там понимать, детка? Черным по белому написано. Ну, или белым по черному, если у тебя другая раскладка.
— Ты издеваешься? — перебивает он ее, саркастически фыркнув. — У меня мозг устал грузиться, пока я листал эти твои… Как их там. Какие-то дом
ы, сады, плетки, кляпы… Что за издевательство над человеком? Ты кайф ловишь с того, чтобы тебя били? Мне кажется, это ненормально.
— Ой, да брось, — отмахивается Юля, откинув волосы назад. — Неужели вы с Арсом никогда о чем-то таком не думали? Не хотелось какого-то разнообразия? — она выгибает бровь, хитро улыбнувшись и приподняв уголок губ, а Антон продолжает пялиться на нее с таким выражением, словно реально обдумывает вызвать скорую психиатрическую помощь. — Да не поверю, — она скрещивает руки на груди и закидывает ногу на ногу. — Мессионерка же заебет в какой-то момент.
— Да мы не только… Ну, типа… — он буквально чувствует, как у него краснеют кончики ушей, и сглатывает.
Вообще он давно перерос тот возраст, когда говорить о сексе почему-то стыдно и неловко, но сейчас, глядя на эту девушку, которая лет на пять его младше, он чувствует себя пиздюком, которого старшеклассник учит курить. Он нервничает, ерзает задницей по стулу и мечется между вязким желанием закрыть тему и не углубляться во что-то, что ему вряд ли понравится, и пульсирующим в груди интересом.
В принципе, он не раз слышал, что пары в попытке сохранить отношения пробовали что-то новое, и предложение Юли выглядит как вполне себе неплохой вариант спасти их с Арсом, только вот Антон с трудом представляет у себя во рту противно-розовый резиновый шарик. Хотя на Арса с плеткой он бы посмотрел, пожалуй.
От последней мысли в груди что-то болезненно-возбужденно колет, и он облизывает губы, пытаясь удержать в себе это чувство. Его давно уже не тянуло к Арсу в этом плане, хоть он все еще считает его максимально сексуальным — не зря же он следит за своим телом тщательнее, чем все инста-самки вместе взятые.
Периодически, чтобы снять стресс, они трахаются, но кайфа нет. Иногда приходится даже доводить себя до разрядки самостоятельно, а потом недовольно сопеть в подушку, отвернувшись друг от друга. Это некомфортно, неуютно и вообще попахивает чем-то не очень приятным, но Антон все равно уперто держится рядом с Арсом — терпит, сдерживается, курит в два раза больше и дрочит в его отсутствие. Впрочем, было бы чего стесняться.
Расходиться бессмысленно: Арсений все равно будет сообщать Антону о малейших изменениях в погоде, чтобы он нормально одевался и не тупил, а Антон — по возможности завозить ему кофе и перекусить на работу, потому что столовая в университете беспричинно дорогая и, более того, максимально невкусная. Они все равно друг у друга будут, какой смысл пытаться в какие-то другие отношения и называть их ситуацию «ну, перегорели», если здесь что-то другое?
Даже сейчас Антон, подъехав на стуле к своему столу, делает пару глотков остывшего чая из кружки «i sleep with a boss» и вспоминает, что парная к нему — «i am a boss» — стоит дома на полке и Арс категорически отказывается пользоваться другими чашками, хотя их в шкафу под пару десятков.
— Спроси у Арса, — Антон вздрагивает, совсем забыв о том, что разговаривал с Юлей, и оборачивается к ней, чуть не навернувшись на пол из-за расшатанного подлокотника старого кресла. — Уверена, он бы хотел попробовать что-то такое.
— Что именно? — скептически интересуется он. — Воск? Не сказал бы, что он фанат высоких температур, у него проблемы с сосудами. Веревки? У него вся обувь без шнурков, потому что завязать — это запросто, а вот развязать — хуй вам с завязочками. И я уже молчу про всякие…
штуки, — он буквально чувствует, как брови прячутся под челку, а кожа на лбу собирается складками, как задница мопса. — Мне смотреть-то на эти орудия пыток страшно, а ты хочешь, чтобы я их куда-то себе совал. Нет, спасибо, я не голодный.
— Так ты можешь не совать, — Юля пожимает плечами и разминает шею, блаженно потянувшись, — Арс сам со всем справится, — видимо, у Антона слишком уж комично перекашивается лицо, потому что она усмехается, закатив глаза, и тяжело вздыхает. — Серьезно, я ни за что не поверю, что вы никогда ни о чем таком не говорили. У всех пар наступает такой период, когда хочется чего-то нового.
— Да как-то вроде…
— Так, может, этот период наступил как раз сейчас?
Антон замирает с приоткрытым ртом, уже готовый высказать свое категоричное несогласие, но осекается. Говорить они обо всем этом, конечно, не говорили, хоть и натыкались на что-то подобное во время просмотра фильмов, да и, чего уж, сейчас всяких разных интим-магазинов как пыли: чихнешь — и в какой-нибудь фаллос влетишь носом.
Мысль зайти хотя бы в качестве экскурсии никогда не появлялась, правда Арсений как-то в шутку хлестнул Антона ремнем, когда тот не желал подниматься на работу, а потом ему пришлось извиняться, потому что пряжка каким-то непостижимым образом слетела и угодила Антону аккурат в висок. На этом их эксперименты закончились.
— Не знаю, — медленно тянет он, поджав губы. — Это как-то… странно? И как ты себе это представляешь? «Арс, я тут подумал, у тебя никогда не появлялось желание надеть латексный черный костюм, чтоб ни продохнуть, подвязать меня под потолок и ебать навесу?» Картина загляденье, даже есть перехотелось, — он убирает купленный в ближайшем кафе сэндвич и чуть ежится от представленной картины.
— Ты бы не забегал так далеко, — устало тянет Юля. — Это как минимум травмоопасно и требует специальной подготовки. Я не хочу, чтобы вы, два идиота, что-то себе поломали и обвинили меня в подстрекательстве. Я всего лишь пытаюсь помочь. Вам нужно начать с чего-то более простого, может, вам вообще не зайдет такой формат отношений.
— Какой? — почти огрызается Антон, помрачнев, как обычный зимний придорожный снег. — «Трахни меня, мой Господин, я теку, как Нил»? — его даже передергивает, а брови Юли взлетают верх.
— А ты что читал вообще, мой хороший? На том сайте, что я тебе скинула, такого и близко не было.
— Да я там… — он снова заливается краской, уткнувшись взглядом в свои колени, — по тегам прошелся немного… Ну, чтобы получше разобраться… А там видео всякие, картинки… — он вздрагивает, когда слышит хлопок, и видит, как Юля сидит с приложенной ко лбу ладонью, плотно зажмурившись. — Барбс, я в этой теме девственник, не смущай меня еще больше.
— Я даже не знаю, что чувствую, — медленно тянет она, проведя рукой по лицу и положив голову на согнутую в локте руку. — С одной стороны, мне неловко от мысли, что я будто бы ребенка совращаю — видел бы ты свои глаза, ей-богу пятилетка, не больше, — а с другой, почему-то уверена, что это именно то, что вам нужно. Ну… Хочешь, я сама с Арсом поговорю?
— Только, блять, попробуй! — Антон даже на ноги подрывается, свернув со стола несколько папок и чуть не смахнув лежащий на краю планшет. — Я… Я сам как-нибудь справлюсь. Наверное. Может быть. Очень маловероятно. Скорее всего нет, — он нервно зачесывает назад волосы, облизнув губы, и перехватывает сощуренный взгляд Юли. — Вот даже не смотри на меня так, пожалуйста, мне и так неловко, словно я зашел в спальню, а там предки трахаются.
— Детская травма?
— Да блять! — он хватает со спины кресла бомбер и, проверив наличие сигарет в кармане, с полпинка выходит из комнаты. — Я курить, а ты подумай о своем поведении.
— Да,
сэр, — дразнясь, нараспев тянет Юля, и Антон поспешно захлопывает за собой дверь. Он прекрасно знает, что, если Марина узнает, что он снова ушел с рабочего места, ему прилетит не по затылку, а по нервам и кошельку, но без дозы никотина он сейчас никак.
У него в голове смешались — не кони и люди, как у Лермонтова, — а образы, и ему это не нравится. Причем какая-то его часть, вроде, даже не против попробовать, пусть даже что-то попроще, чисто ради эксперимента, но он не может представить ситуацию, в которой он мог бы подойти к Арсу с предложением такого вот разнообразия.
Он щурится, глядя по сторонам, нервно сжимает в кулаке мобильный и жует кончик сигареты. Его подташнивает, и он сожалеет, что не пообедал, когда была возможность, потому что через полчаса должна прийти Рина и начнется разбор полетов, а это часа на три, не меньше. Правда, есть шанс, что ее спугнут спаривающиеся в его животе киты и она закончит пораньше, но эта женщина слишком замужем за своей работой, чтобы тратить свои чувства на что-либо другое.
Разблокировав мобильный, Антон открывает аккаунт Арсения в инстаграме и лениво листает рассмотренные уже по сто раз снимки. Он знает его от и до — от непослушных, выгорающих волос, до небольшой родинки на мизинце. Он улыбается, вспоминая, при каких обстоятельствах была сделана та или иная фотография, в миллионный раз любуется им, завидует сам себе и почти сразу тухнет — как кончик сигареты.
У него нет мыслей из серии «если мы разойдемся, он сразу найдет кого-нибудь получше». Антон слишком уверен, что они друг для друга — то, что надо, да и зачем вообще искать? У них просто временные трудности.
Шаст
Прорвемся же?
20:38
Арс
Конечно
20:40
Арс
Главное не на красный
20:40
